Текст книги "Одиннадцать сребреников"

Ничего не подозревающий Нурис находился в своей комнатке, когда внезапно начал терять сознание и вскоре впал в колдовское забытье. И тогда Корстик отделил от тела и заключил в темницу ка юноши – ту незримую искру, которую некоторые называют душой. Маг своими заклинаниями переместил человеческое сознание в заранее приготовленное тело – в тело огромного рыжего кота.

Маг запер душу Нуриса в теле кота, а сам кот сидел в клетке. Однако Корстик оставил человеческому телу своего подмастерья видимость жизни – оно было теплым и дышало, как будто Нурис просто был усыплен снадобьями После этого Корстик пошел за своей женой и приволок ее в келью Нуриев. Связанная женщина могла лишь беспомощно наблюдать, как ее муж медленно, постепенно и хладнокровно убивает ее возлюбленного. Корстик не сказал Шурине, что душа-сознание Нуриса, самая его сущность, была жива и заперта в теле кота. Если бы Шурина знала об этом, то она не так ужасалась бы, и Корстик лишился бы части удовольствия от свершенной мести. Маг тщательно убрал все свидетельства произошедшего в келье убийства – он знал, что жена испытает еще больший страх при виде этой зловещей «уборки».

Следующая часть спектакля ужасов, разыгранного магом ради мести и наказания, состояла в том, что жертва и беспомощный наблюдатель должны были поменяться местами. Вместе с торжествующим Корстиком сидящий в клетке кот был вынужден смотреть, как беспомощную Шурину привязывают к той самой кровати, на которой они с Нурисом когда-то любили друг друга. «Предавались отвратительным забавам», – как назвал это Корстик. Теперь на этой же постели десятеро мужчин насиловали и избивали обнаженную плачущую женщину.

Каждый из этих десятерых получил за свою «работу» по одной серебряной монете. Потом они ушли. Истерзанная, истекающая кровью женщина лежала на кровати почти без сознания.

Издеваясь, Корстик швырнул на дрожащее тело своей жены десять монет – по числу насильников – и добавил еще одну от себя. А потом ушел, забрав кота. Хотя Корстик не боялся, что животное, не способное издавать членораздельные звуки, поведает о чем-либо людям, он тем не менее хотел еще сильнее унизить Нуриев. Сознание Нуриса будет жить и бодрствовать, однако сам Нурис никогда не сможет действовать, как действовал бы человек, даже человек в кошачьем облике. Нурис был узником своего нового тела. Он не мог управлять им. Он был котом.

Что же касается наемных насильников.., эти мерзавцы понимали, что они делали, и не забыли о том, что сделали. Единственное заклятие было наложено на их языки: они никогда не могли рассказать никому, что сделали они и что сотворил Корстик. Конечно же, ничего не мог рассказать и кот, который был Нурисом, – нет, кот, в теле которого жила сущность Нуриса. Чувствуя страх или раскаяние, некоторые из этих десяти покинули Фираку. Другие остались. Со временем некоторые из них преуспели в своем деле, как это бывает со всеми людьми, другие – нет. Другими словами, они, казалось, вели обыкновенную жизнь, как все люди.

Корстик оставил Шурину на несколько дней наедине с ее болью и страхом – да еще с одиннадцатью серебряными монетами, которые были платой за ее тело. Ему доставляло удовольствие знать, что она страдает – страдает телом и душой. А потом Корстик поместил ка своей жены в другую кошку.

– В.., пеструю кошечку… – пробормотала Мигнариал, поглаживая Радугу.

Когда Шурина «случайно» упала из окна второго этажа, в ее теле уже не было души. Однако никто, кроме Корстика, не знал об этом. Корстик, конечно же, выказывал на публике глубокое горе и при этом, казалось, держался стоически. Все считали его мужественным человеком.

Он одержал победу над двумя людьми, которые, как он считал, обманули его, своего благодетеля. Он намеревался причинять им страдания самим фактом того, что им приходилось жить в его доме, быть частью его жизни и жить в ореоле его величия. Он похоронил их внутреннюю ипостась в телах котов, а их человеческие тела убил и похоронил в земле. Он убил их, уничтожил их.., но сохранил часть их человеческой сущности – их «я». Они были не совсем котами – и все же были чем-то низшим, нежели люди, принужденные оставаться в обличье котов.

Корстик намеревался держать их в качестве домашних животных и мучить их телесно и душевно, чтобы они все помнили и чувствовали его власть над ними.

– Они сбежали…

Ганс вздрогнул, когда Мигнариал пробормотала эти слова. Девушка сидела, глядя в никуда и поглаживая Радугу.

Ганс бросил взгляд на Нотабля, который не сводил глаз с Малингазы. Вид у кота был свирепый. Ганс посмотрел на Радугу, которая по-прежнему сидела на коленях у Мигнариал. Кошка ни разу не шелохнулась с тех пор, как Малингаза начал свой рассказ, дополненный словами Мигнариал. Радуга тоже смотрела на человека, лежащего на полу. Ганс перевел взгляд на пять серебряных империалов. В течение всего рассказа они лежали здесь же, на полу. Обрывчатые признания Малингазы… Странное поведение Мигнариал – более странное, чем при обычном видении…

Коты сбежали, продолжала Мигнариал. К несчастью, Нуриев изловили люди, сочтя обычным заблудившимся животным, и увезли в караване, направлявшемся в Санктуарий. Там он стал одним из двух сторожевых котов Ахдио. Несмотря на свой злобный нрав, рыжий кот подружился с Ахдио, стал его котом. Он вел нормальный для кота образ жизни, лакал пиво, охранял «Кабак Хитреца», в случае чего поднимал тревогу. Он не был Нурисом. Он был Нотаблем. Он был котом.

А затем в дальнюю комнату «Кабака Хитреца» пришел Ганс. Его окружал плотный ореол чего-то необычного – тайна его рождения, его отношения с богами, с Лунным Цветком и ее дочерью. Оказавшись рядом с рыжим котом, Ганс пробудил в Нотабле-Нурисе чувствительность к магическим силам и осознание того, кем когда-то был Нотабль. И тогда кот стал держаться поближе к Гансу.

Таково было одно объяснение; другое состояло в том, что рыжий кот просто полюбил Шедоуспана, в особенности после того, как они вместе проникли во дворец губернатора и едва не погибли от яда змеи и от рук охранника, но все же избежали опасностей и выбрались из дворца с добычей…

Встреча в пустыне с пестрой кошечкой была случайной лишь отчасти. Радуга, которая вела вполне осмысленные поиски Нотабля, была поймана тейана. Она хотела пить, и тейана дали ей воды, а потом схватили ее и посадили в мешок. Кто, кроме них самих, знает, для чего они прихватили ее с собой – как домашнее животное, как охотницу на мышей или как мясо на черный день? Мигнариал с отсутствующим видом пробормотала, что ее саму и Ганса лишь случайность привела к этой встрече.

– Итак, шесть монет исчезли, – медленно произнес Ганс. – Шесть человек мертвы – шестеро насильников! Да, Малингаза?

Фиракиец только дрожал, всхлипывал и стонал.

– Да, – сказала Мигнариал.

Ганс посмотрел на нее и продолжил:

– И одиннадцатая монета, одна из этих пяти.., она представляет Корстика. И одна – тебя, Малингаза. Ты, один из тех, кто нанял меня и кто рассказал мне так много, но не все.., ты тоже был среди тех насильников. Но что-то здесь не сходится, приятель. Как ты смог преодолеть заклятие, запрещающее тебе говорить, и остался в живых?

– Ганс!

Голос Мигнариал прозвучал так резко, что Ганс обернулся в мгновение ока. Девушка указывала на серебряные империалы. Они по-прежнему лежали на полу, все пять, но одна из них начала дрожать.

В ту же секунду Малингаза издал странный звук, словно подавился чем-нибудь, и начал корчиться в жестоких судорогах. Молодые люди смотрели на него, чувствуя, как волосы на голове поднимаются дыбом. Руки Малингазы изгибались, словно обезумевшие змеи. Неожиданно послышался хруст костей, и сломанные руки несчастного повисли, словно тряпки. Малингаза силился подняться на ноги, а кожа его подергивалась и вздувалась пузырями, а затем покрылась отвратительными нарывами.

– Га-ах, – прохрипел Малингаза, и что-то выпало у него изо рта.

Нотабль одним прыжком оказался рядом и стал пожирать этот.., этот розовый и еще теплый язык. Зеленовато-бледный Ганс икнул и быстро отвел взгляд. Однако это мало помогло ему – он увидел, что одна из этих проклятых монет превратилась в медяк.

Менее чем через минуту Малингаза стал похож скорее на разлагающийся труп, нежели на живого человека. Шатаясь, он встал на ноги. Нарывы на его коже наливались гноем и раздувались до невероятных размеров. Издавая ужасные мычащие звуки, он накренился и покинул комнату тем же путем, каким вошел в нее – через разбитое окно.

Шатаясь почти так же сильно, как несчастный Малингаза, Ганс бросился к окну и выглянул наружу.

– Мог.., мог ли он остаться в живых после этого? – Он взглянул на Мигнариал.

Девушка молча покачала головой и вновь указала на монеты. Их осталось всего четыре. Все они были серебряными.

Ганс тихо сказал:

– Еще одна монета исчезла: Малингаза умер. Всего лишь одна монета. Значит, Кор.., это чудовище все еще не дает Тьюварандису умереть.

Некоторое время Ганс молча смотрел на Мигнариал неестественно широкими и блестящими глазами. Потом его взгляд упал на котов, на монеты, на пол, где еще недавно лежал Малингаза. Дрожь пробежала по спине Ганса, и он повернулся к бочонку с пивом. Наполняя кружку, он почувствовал, как что-то мягко коснулось его ноги. О лодыжку Ганса терся рыжий кот.

– Да, да и тебе, дружище! Нотабль… Нурис… – Ганс сконфуженно умолк, а затем спросил:

– Мигни!.. Ведь Нотабль и Радуга должны были быть обычными котами? И все же она помнила все и пошла за ним в Санктуарий. Как так вышло? И что насчет этих монет.., и… Мигни! А откуда ты все это знаешь?

Мигнариал сидела на полу, завернувшись в плащ, и гладила пеструю кошечку. Когда девушка подняла голову, чтобы посмотреть на Ганса, ее лицо выражало лишь спокойствие.

– Я просто знаю, Ганс. Шурина была женой могущественного мага. Она научилась кое-чему из его ремесла, нескольким легким заклинаниям. Когда он вновь запер ее в комнате после совершенного над нею насилия, Шурина не стала безропотно страдать. Боль и ярость заставили ее действовать и не дали ей впасть в отчаяние. При помощи заклинания она заставила эти монеты всюду следовать за собой. И еще она наложила заклятье на саму себя – заклятие против забвения. Хотя она не знала о планах Корстика и о том, что он уже нашел животное для вселения ее ка. Отнюдь не Нурис-Нотабль положил начало этим событиям. Это сделала Радуга. Я хочу сказать – Шурина.

Ганс только охнул, а несколько секунд спустя спросил:

– Но как же ты…

Пестрая кошка, прежде сидевшая на коленях Мигнариал, пошевельнулась, потом встала и начала осторожно карабкаться вверх ей на плечо, цепляясь когтями за плащ девушки. Радуга долго смотрела в глаза Мигнариал, а потом – на глазах потрясенного Ганса – прижалась к ее носу своим маленьким розовым носиком. Сегодня ночью Гансу пришлось повидать многое, потому что иначе было просто нельзя. И теперь он понял, что произошло: не Радуга, но Шурина только что дала понять Мигнариал: «Ты права». И поцеловала ее.

Мигнариал зарылась лицом в пестрый мех кошечки.

– Все, что я рассказала сегодня, Ганс, я узнала только этой ночью. Это не было видение с'данзо. Шурина каким-то образом.., поведала мне все это. Я просто говорила за нее.

После долгого молчания Ганс произнес:

– Думаю, мне лучше будет хлебнуть еще пива.

– Э-э… Ганс.., ты не нальешь и мне тоже?

***

– Нотабль – мой друг, – произнес Ганс. Он сидел на стуле с кружкой в руке и глядел куда-то в стену. Мигнариал, Радуга-Шурина и Нотабль-Нурис внимательно слушали его. – Он спасал мне жизнь не менее полутора десятков раз. Я не могу назвать Тьюварандиса своим другом, но он и не враг мне. Он не заслуживает того, что творит с ним Корстик. Ни он и никто другой. Тьюварандис, наверное, хочет умереть. И он, конечно же, имеет право умереть.

Ганс обратил взгляд на своих слушателей, и его глаза, казалось, превратились в пылающие угли.

– Корстик тоже должен умереть, – выдохнул Ганс. – Я все-таки должен пробраться в его логово, Мигни!

– Ох, Ганс!

Однако Шурина отреагировала на слова Ганса еще более эмоционально, чем Мигнариал. Кошка бросилась к Гансу и принялась тереться о его ноги. Ганс провел ладонью по пестрой спинке, а затем вдруг повернулся к Нотаблю:

– Нотабль! Ты понимаешь меня? Ты знаешь, о чем я говорю?

Нотабль посмотрел на него, а потом отвернулся и несколько раз провел языком по своей шерсти, оставляя на ней блестящие гладкие полоски. Затем уселся и стал смотреть, как Радуга ласкается к Гансу.

– Мне кажется.., мне кажется, Шурина понимает нас, – сказала Мигнариал. – Я думаю, что Нотабль – просто кот, как бы дом для ка Нуриса. Но Шурина осознает себя. Она сама здесь, понимаешь, милый? Я знаю, что это она говорила через меня. Это было совсем не так, когда бывает видение. Я слышала слова и знала, что говорю. – Поколебавшись несколько секунд, девушка позвала:

– Радуга!

Пестрая кошечка продолжала тереться о лодыжки Ганса и выгибать спину и все-таки повернула свою изящную головку в сторону Мигнариал.

Мигнариал снова сказала:

– Шурина? – И кошка мгновенно повернулась к ней. Ганс перевел дыхание. Мигнариал кивнула:

– Да. Женщина по имени Шурина смотрит на меня из этих раскосых зеленых глаз, все верно! Ты понимаешь меня! Шурина, ты понимаешь – я должна все знать. Ты знаешь, как это важно для тебя. Покажи мне.., дай мне понять, что ты понимаешь меня. Пожалуйста, подойди к Нотаблю.

Кошка, ни мгновения не задержавшись, чтобы еще раз потереться о ногу Ганса, направилась к Нотаблю. Сев рядом с рыжим котом. Радуга внимательно посмотрела на Мигнариал.

– Проклятье, – пробормотал Ганс, уставившись в пол. – Колдовство, настоящее колдовство, но.., впервые я готов смириться с этим. Как можно ненавидеть Радугу? Как можно ненавидеть бедняжку? – Он перевел взгляд на пеструю кошечку. – Шурина, ты понимаешь только Мигнариал или меня тоже?

Оба кота смотрели на него, лениво поводя хвостами. Казалось, они внимательно слушают Ганса. И все же Ганс знал, что такое пристальное внимание и полная неподвижность – если не считать подергивающихся хвостов – вполне обычное для кошек поведение. Кошки могут сидеть так довольно долго, даже если никто на них не смотрит. С другой стороны, кошка может отвлечься, чтобы почесать зудящее место, погнаться за пролетевшей бабочкой или обернуться на неожиданный звук и совершенно не обращать внимания на беседующего с ней человека.

– Если ты понимаешь меня, Шурина, подойди, пожалуйста, ко мне, к Мигнариал и вернись к Нотаблю.

Кошка нервно дернула хвостом. Но затем она напряженно подошла к Гансу, проследовала к Мигнариал и снова уселась рядом с Нотаблем. Кот зевнул. В такие моменты Ганс всегда старался отвести взгляд, чтобы не видеть этого кошмарного зрелища. Ему совершенно не хотелось разглядывать эти здоровенные клыки, а широко раскрытая розовая пасть Нотабля выглядела просто.., кровожадной. Ганс не любил думать о хищных наклонностях даже маленьких кошек, не то что такой здоровенной твари, как Нотабль.

И теперь Ганс, даже не чувствуя себя при этом дураком, сказал:

– Извини, Шурина. Но я должен был знать. Ты хочешь, чтобы я убил Корстика. Теперь это ясно. – Он умолк, когда пестрая кошечка вновь бросилась к нему и принялась тереться о его ноги. – Полагаю, мне уже приходилось браться за столь же опасные дела, но здесь, в Фираке, я чужой и многого не знаю. Мне нужна твоя помощь. Шурина. Понимаешь.., ох!

Кошка вдруг встала на задние лапки, а передними оперлась о колено Ганса. Она стояла как маленький ребенок, глядя ему в глаза, словно ожидая указаний.

Ганс кивнул и погладил пальцами по усам кошки. И пусть даже в теле Радуги жило человеческое сознание, она отреагировала на эту ласку совершенно по-кошачьи – потерлась мордочкой о пальцы Ганса.

– Лезть через стену в поместье Корстика, не узнав ничего более, будет глупо. Вероятно, это будет просто самоубийство, – объяснил Ганс пестрой кошке. – С другой стороны, мне вряд ли удастся узнать все, что нужно, если я просто буду слоняться около стены. Однако я могу посадить тебя и Нотабля на лошадь и поехать туда. Мы даже не будем дотрагиваться до стены или перелезать через нее. Я посажу вас на ветку дерева. Вы сможете осмотреть все, понаблюдать, а потом вернетесь туда, где я буду вас ждать. Я не настолько смел, чтобы все это время сидеть на лошади около той проклятой стены. Меня могут заметить, и тогда станет понятно, что я кого-то жду. Вы это сделаете? Сможете сделать? И еще, Шурина.., ты сможешь.., э-э.., как-то присматривать за Нотаблем? Поговорить с ним по-кошачьи, чтобы сообщить ему, где опасно и что он должен делать?

– Ганс… – начала было Мигнариал, но вдруг умолкла. Ловким движением, на которое способны только кошки с их мускулистыми гибкими телами, Радуга соскользнула с колен Ганса и направилась к выходу из комнаты.

Ганс и Мигнариал переглянулись и подошли к двери, чтобы понять, что происходит. Пестрая кошка стояла у двери в коридор, ожидая, пока ее выпустят наружу. Затем она издала какой-то тихий звук, и Нотабль в мгновение ока подбежал к ней, проскочив между двумя людьми.

Ганс положил руку на плечо Мигнариал и спросил:

– И что теперь?

– Полагаю, ничего, – ответила девушка. – Я знаю, это должно произойти. Ты сделаешь это. Но только сейчас уже далеко за полночь, и скоро рассветет. А нам надо хоть немного поспать.

– Верно, – согласился Ганс. – Значит, завтра ночью. Хм-м… Я бы сказал – уже сегодня!

***

Два человека, негромко беседуя, ехали вверх по главной дороге на Городской Холм и не заметили в темноте высокого серого коня, привязанного в рощице слева от дороги. В роще на дереве прятался одетый в черное человек, однако его не интересовали ни ягоды, ни эти двое припоздавших всадников, возвращающихся из Фираки домой. Человек в черном проводил их взглядом, а они так и не заметили его. Он не знал, кто они такие, а они не обратили внимания, что здесь вообще кто-то есть.

Формой рощица напоминала почти правильный полукруг. Сразу же за опушкой начинался невысокий, но довольно крутой обрыв, и потому никто не стал и, вероятно, не станет строить себе дом на таком ненадежном месте. Скорее всего эта земля кому-то принадлежала, однако Шедоуспану не было дела до этого. Корстик не мог быть владельцем рощи – нижний изгиб стены, ограждавшей его владения, проходил в половине лиги выше по дороге, к тому же с другой стороны от нее. Шедоуспан ждал. Он ждал уже довольно долго. Больше всего его донимало не ожидание и беспокойство, а зуд с внутренней стороны бедра. Чесаться было бесполезно – это зудели царапины от когтей Нотабля. Должно быть, натягивая штаны, Шедоуспан стер зеленоватую мазь, которой Мигнариал намазала его раны. Где-то поблизости серый тейанский конь щипал траву и время от времени срывал листья с нижних веток деревьев. Как и его хозяин, мерин ждал здесь уже больше часа. Шедоуспан сидел в темноте, на дереве, и размышлял.

На деревьях, росших вдоль стены имения Корстика, не было видно свежих повреждений от недавно сломанных ветвей. А ведь эти ветви срывались и падали на дорогу, падали на Шедоуспана, и на одном из этих суков висел насквозь пронзенный Тьюварандис… Даже спешившись и пристально осмотрев дорогу, Шедоуспан не нашел на ней ни одного побега, ни одного листика. Но ведь ветки падали на дорогу, громко бились о землю, шелестели листвой… Шедоуспан не нашел ничего ни в канаве по другую сторону дороги, ни на кромке этой канавы. Зачем, во имя всех богов, не говоря уже о Пламени, Корстику понадобилось так тщательно убирать все следы той страшной ночи? Но предположим, он это сделал. Но как он вернул ветки на деревья? Может ли даже самый могущественный маг прирастить сломанные ветки обратно, чтобы и следа не осталось?

И даже час спустя, спрятавшись на дереве в роще, Шедоуспан все еще недоуменно покачивал головой. «Каким колдовским средством пользовался Корстик?» – думал он и не мог найти ответа. Он ждал тут уже больше часа и все никак не мог придумать ответ. И не мог поверить, что даже самый могущественный маг Фираки способен на такие чудеса.

Шедоуспан ждал еще почти час. Конь задремал, стоя тихо и неподвижно чуть поодаль от своего хозяина.

Коты двигались в ночном сумраке так же тихо, как и сам Шедоуспан, а может быть, еще тише. Он даже не знал о том, что они уже здесь, пока они не оказались почти под ним. С дерева Нотабль был почти неразличим в темноте, а Радуга казалась маленьким белым пятнышком. Она тихонько мяукнула совершенно по-кошачьи, и Шедоуспан спрыгнул с низкой ветви. Конь проснулся и вздернул голову.

Ганс присел на секунду, чтобы погладить котов, а потом вскочил на лошадь при помощи веревочной петли, привязанной к выступу седла. Потрепав коня по шее, он пробормотал что-то успокаивающее, а потом бросил взгляд вниз и тихонько свистнул. Пестрая кошечка прыгнула первой и без малейших усилий оказалась на свернутом одеяле позади седла. Нотабль взвился в воздух и с булькающим звуком приземлился на бедро Ганса.

– У-ух, проклятье! – пробормотал Шедоуспан и стащил здоровенного рыжего кота на седло перед собой. Ганс щелкнул языком – он уже приучил серого, что это приказ трогаться с места шагом. Спустившись с холма, Ганс въехал в городские ворота и направился на Кошенильную улицу. Тип спал под лестницей, но отнюдь не огорчился, когда его разбудили. Он должен был доехать до «Зеленого Гуся» верхом на чудесном сером коне, а там поставить его в конюшню!

Мигнариал ждала Ганса, сидя на полу с Радугой-Шуриной на коленях. Девушка гладила пестрый мех кошечки, а Шурина устами Мигнариал рассказывала о том, что удалось узнать ей и Нотаблю.

***

Во-первых, та необычная полоска травы, которую заметил Ганс, была не ловушкой, а островком безопасности среди ловушек!

– Что?! – недоверчиво воскликнул Ганс.

Но Мигнариал продолжала говорить то, что передавала ей Шурина. Побродив по поместью, сведущая в магии женщина в кошачьем облике узнала следующее: в особняк Корстика можно было проникнуть одним-единственным путем. Ганс наклонился вперед, ловя каждое слово, но вскоре оказалось – большая часть наставлений касалась того, что ему не следует делать.

Попробуй вскарабкаться по стене – и умрешь. Ну да, Ганс и раньше подозревал это. Залезь на гребень стены со спины лошади, как это намеревался сделать Ганс, – и погибнешь. Так пропадают блестящие замыслы, подумал Ганс и стал слушать дальше, поскольку ему не оставалось ничего другого. Он послал котов на разведку. Несомненно, то, что говорила Мигнариал, на самом деле исходило от женщины, которая была кошкой, – от Шурины. Она продолжала рассказывать.

Попытайся встать на седло и перескочить через стену с: конской спины – как это сегодня в течение нескольких часов мысленно проделывал Ганс, – и ты умрешь страшной смертью. Попробуй проникнуть в сад по ветке одного из деревьев, растущих так соблазнительно близко от стены, и попадешься точно так же, как Тьюварандис.

«Проклятье, – подумал Ганс, – у нас не осталось ни одного способа!»

Верно. И более того – выбора вообще не было. У него был один и только один способ проникнуть в дом мага Корстика: въехать в поместье через парадные ворота, галопом подскакать к широкому крыльцу, добежать до главного входа и войти в дом через переднюю дверь!

– Что?!

Совершенно верно. Взяться за ручку двери рукой в перчатке, повернуть ручку и войти.

– Но.., но я же вор! Как я вообще могу войти в переднюю дверь?

Мигнариал просто повторила:

– Повернуть ручку двери рукой в перчатке и войти. Затем голос девушки зазвучал совсем иначе, и кошка, сидевшая у нее на коленях, подняла голову, чтобы взглянуть ей в лицо. Насторожившиеся кошачьи ушки явно ловили слова, исходящие не от Шурины. На этот раз к Мигнариал пришло подлинное видение. Эти слова подсказал ей талант с'данзо, а не мысленная связь с кошкой. Взгляд Мигнариал стал отрешенным и стеклянным, а в голосе зазвучали странные нотки, хорошо знакомые Гансу. Одновременно девушка сняла с шеи медальон, подаренный ей Стриком шесть недель назад, в Лесу Девичьей Головы.

– Ганс, – сказала она, – надень этот амулет. Но это было еще не все. Ганс слушал со все возрастающим недоверием и неприятием, ибо новые прорицания Мигнариал были более чем странными. Он сидел, широко раскрыв рот и неотрывно глядя на Мигнариал.

«Вот оно, – в отчаянии думал Ганс. – Она лишилась своих способностей. Все пропало. Если я сделаю это, я буду мертв, мертв, мертв!»

***

Миновал день, наступила ночь, а Мигнариал не смогла сказать ничего нового. Ганс расспрашивал ее о том, что принял за пророчества, однако Мигнариал ничем не могла ему помочь. Как обычно, она не помнила ни слова из того, что сказала, и даже не знала, что она вообще что-то говорила. Ганс и коты уже подготовились к делу и собирались уходить, а Мигнариал по-прежнему ничего не могла добавить к предупреждениям Шурины или к своему собственному видению. Она явно волновалась и переживала за Ганса, однако не у в и дела ничего нового. Видение не приходило к ней. Это только заставляло обоих еще сильнее переживать по поводу предстоящей ночной вылазки.

На пороге Ганс и Мигнариал обнялись на прощание. Ганс почувствовал, как ногти Мигнариал впиваются ему в тело сквозь черную ткань одежды.

– Тип, наверное, уже ждет внизу с лошадью, – напомнил девушке Ганс. – Я уже дважды выезжал из города через северные ворота, а в первый раз к тому же была вся эта.., суматоха в поместье Корстика. Стражники могут что-нибудь заподозрить. Я лучше проеду через южные ворота, по той дороге, по которой мы прибыли в Фираку. Я сперва объеду город по кругу, а потом поеду вверх на Холм.

– Я знаю, милый, – пробормотала Мигнариал. Да, Ганс понимал, что она знает это. Он уже три раза говорил ей. Однако он все еще надеялся, что к девушке придет новое видение, и не хотел, чтобы она искала его не в той стороне. То, что Мигнариал наговорила ему прежде, было чистым безумием! Несомненно, ее талант с'данзо обманул ее.

Но уже пора было уходить, а Мигнариал нечего было добавить. Ганс крепко обнял ее, отступил на шаг и в течение нескольких секунд смотрел на нее. Потом зашагал вниз по лестнице. Коты следовали за ним. Когда Ганс оглянулся назад, Мигнариал все еще стояла в дверях. Она казалась такой маленькой и хрупкой… Шедоуспан спустился вниз, слыша за спиной равномерный мягкий топоток – это коты прыгали по ступеням. Обе передние лапы, пауза, обе задние лапы, обе передние…

Тип ждал на улице, держа коня под уздцы. Серый был явно возбужден, хотя ночные прогулки за город и вверх по холму, казалось, должны были уже войти у него в привычку. Мальчишка вошел в дом, чтобы подождать возвращения Ганса внизу под лестницей. Скучать Тип не будет – он никогда не скучал. У него просто было недостаточно мозгов, чтобы соскучиться. Скрыв свои ночные одежды под плащом, Шедоуспан вскочил в седло. Коты присоединились к нему. Когда они устроились, Ганс направил коня к южным воротам. Он ехал спокойным шагом, постоянно придерживая Железногубого, и делал это не только из-за предписания закона. Шедоуспан хотел, чтобы Мигнариал в случае чего могла легко догнать его.

Всю дорогу до городских ворот он ожидал услышать ее голос.

Он ожидал напрасно.

Проезжая в ворота, Ганс оглянулся назад, и сонный стражник вяло махнул ему рукой, желая счастливой дороги и предупреждая, что следует быть осторожным.

«О да, – подумал Шедоуспан. – Быть осторожным. Просто держаться за медальон – и пройти в переднюю дверь с закрытыми глазами!»

Он ехал в ночь. И пока Ганс объезжал город по кругу, он каждую минуту ожидал появления Мигнариал, хотя в глубине своего сознания уже понял – она не придет. Обогнув городскую стену, серый конь поскакал вверх на Городской Холм.

«Она это сказала, и так тому и быть, – убеждал себя Шедоуспан. – И что же мне теперь – не послушаться ее предупреждений и наставлений? Ведь и прежде ее слова казались мне бессмысленными – и все же сбывались. Нужно вести себя разумно. Знать бы еще, что это предвещает… А, Ганс?»

Он не знал. Он не мог ответить на собственный вопрос. Старина Железногубый добрался до стен поместья Корстика, и его всадник не осмелился перелезть с седла на стену или на ветку дерева. И не посмел забраться с ногами на седло и перепрыгнуть через стену. Какой выбор был у него? Что ему оставалось делать?

Ганс смотрел на стену поместья, на деревья, растущие по другую сторону от нее.

«Я должен хотя бы проверить!»

Остановив коня под стеной, Ганс успокоил котов, глубоко вздохнул, стараясь не волноваться, и ухватился за длинную ветвь рукой, затянутой в черную перчатку.

В тот же миг он услышал треск и откинулся назад, насколько позволяло седло и его собственный позвоночник. Сломанная ветвь с огромной скоростью промелькнула перед ним. Листья хлестнули Ганса по лицу, а мелкие веточки ударили грудь. Если бы он не убрался с пути этой ветки, она пронзила бы его насквозь. Шедоуспан слышал, как ветка тяжело свалилась наземь по ту сторону от дороги. Посмотрел в ту сторону – длинная древесная ветка лежала на обочине, закрыв листьями дорогу. А потом раздался громкий шелест и новый хруст.

В эту секунду в памяти Ганса всплыли слова Мигнариал, сказанные вчера ночью:

«Ганс. Надень это. Когда ветви начнут срываться и летать, стисни амулет и закрой глаза до тех пор, пока все не утихнет».

Ганс тогда смог лишь выдавить:

«Закрыть глаза? Но.., амулет? Но…»

«Это безумие! – думал Ганс. – И это все, что она может мне сказать? Взяться за какую-то безделушку, за обрамленный в золото треугольный медальон из разноцветных кусочков черепашьего панциря? Закрыть глаза? Ну тогда мне точно конец!» Он мог лишь бессмысленно пялиться на Мигнариал, не находя слов. Ему казалось, что девушка сошла с ума. По его спине пробежала дрожь от мыслей о подобном безумии. Несомненно, талант с'данзо на сей раз изменил ей…

Однако теперь мысли Ганса рванулись в совершенно ином направлении. Если Мигнариал знала, что ветви деревьев начнут срываться и летать, значит…

Это было очень и очень нелегко, но Шедоуспан сделал глубокий вдох и постарался успокоиться. Все еще глядя на огромную ветвь, лежащую на дороге, он закрыл глаза. В то же время он стиснул в кулаке медальон, который висел у него на шее.

«И как долго мне сидеть с закрытыми глазами?» – спросил себя Шедоуспан и тут же осознал, что не слышит ни звука, кроме стрекотания кузнечиков и цикад. Никакого треска. Никакого свиста ветвей, летящих подобно копьям.

Шедоуспан открыл глаза. Он смотрел на то же самое место, что и раньше. Он смотрел на дорогу. В поле его зрения была дорога – и ничего более. Ветвь бесследно исчезла. Когда Ганс повернул голову, чтобы посмотреть на ветку, до которой он дотрагивался, на ветку, которая сорвалась с дерева и понеслась на него, она оказалась на своем месте. Или снова оказалась там, где ей и положено быть – на стволе дерева.