Текст книги "Война иными средствами"

На сегодняшний день американские чиновники пытаются проводить различие между шпионажем, к которому прибегают сами Соединенные Штаты «в целях национальной безопасности», и шпионажем в коммерческих целях, в котором обычно обвиняют Китай. Репортер «Нью-Йорк таймс» Дэвид Сэнгер пишет, что Соединенные Штаты «сами не крадут торговые секреты так, как поступают, судя по обвинениям, китайцы, чтобы затем передать эти коммерческие секреты американским компаниям»[281]281
  «While Warning of Chinese Cyberthreat, U.S. Launches Its Own Attack», National Public Radio, April 2, 2014. Прочие, например Грег Гиллиган, выражали схожие намерения. Комментируя свежий доклад Пентагона, Гиллиган сказал: «Узловая точка – это наличие организованных усилий, предпринимаемых хакерскими группами, которые нападают на бизнес» (он имел в виду постоянные атаки китайских хакеров на ресурсы американских компаний). «Тут не правительство против правительства. Тут не армия против армии. Тут некто нападает на экономические интересы компаний Соединенных Штатов». Tom Gjelten, «U.S. Turns Up Heat on Costly Commercial Cybertheft in China», National Public Radio, May 7, 2013.


[Закрыть]. Но в таких странах, как Китай, где экономика и устойчивость режима столь тесно связаны между собой и где геоэкономические инструменты столь часто становятся основными, попытка подобного различения обречена на провал. Потому, когда председатель КНР в ходе своего визита в США в сентябре 2015 года пообещал, что «китайское правительство никоим образом не намерено участвовать в хищении коммерческих секретов», многие в Вашингтоне восприняли это обещание скептически[282]282
  Jane Perlez, «Xi Jinping Pledges to Work With U.S. to Stop Cybercrimes», New York Times, September 22, 2015.


[Закрыть]. И действительно, всего через три недели после заявления председателя Си компания в сфере кибербезопасности «Краудстрайк» сообщила, что выявила новые попытки кибератак со стороны Китая: хакеры, «явно связанные с китайским правительством», пытались «проникнуть в корпоративные сети США – а ведь именно подобного обещал не допускать впредь мистер Си»[283]283
  «Will China Keep its Cyber Promises?», Washington Post, October 21, 2015.


[Закрыть].

«Это типично американский образ мышления, – пишет Сэнгер. – Он слегка озадачивает китайцев и многие другие народы, для которых собственные государственные предприятия являются частью системы национальной безопасности. Они смотрят и не очень понимают, чего Соединенные Штаты хотят добиться, проводя такое различие»[284]284
  «While Warning of Chinese Cyberthreat, U.S. Launches Its Own Attack».


[Закрыть].

Экономическая помощь

Практика направления помощи – будь то военная помощь, двусторонняя помощь в целях развития или гуманитарная помощь – для получения стратегического влияния представляет собой один из очевиднейших образцов применения геоэкономических инструментов и существует столько же, сколько существует дипломатия. Разумеется, в большинстве своем военная и гуманитарная помощь является геоэкономической исключительно в широком смысле, поскольку эти средства не индивидуализированы (то есть те «военные» или «гуманитарные» доллары, которые получает правительство, можно перенаправить – или пополнить резервы, каковые иначе были бы израсходованы). Уже только поэтому стоит включить военную и гуманитарную помощь (возможно, не в первую очередь) в концептуальные рамки геоэкономики. Но есть и другие причины для подобного включения. Во-первых, существуют исключения из общего правила – случаи, когда военная или гуманитарная помощь предоставляется по геоэкономическим соображениям, выходящим за пределы обычного перераспределения финансовой помощи. Во-вторых, даже когда в ситуациях выделения военной и гуманитарной помощи нет и намека на геоэкономику, эти средства могут использоваться в иных, явно более геоэкономических аспектах государственного управления.

Ряд наиболее показательных и, так сказать, долгосрочных примеров предлагают Соединенные Штаты, которые ежегодно тратят свыше 5,5 миллиарда долларов по программе зарубежной военной помощи. Суммы этой помощи часто вписываются в дипломатические соглашения – например, в соглашения с Израилем и Египтом по итогам кэмп-дэвидских соглашений[285]285
  «Foreign Military Financing Account Summary», U.S. Department of State, Under Secretary for Arms Control and International Security, Office of Plans and Initiatives, www.state.gov/t/pm/ppa/sat/c14560.htm. См. также статьи об американской военной помощи Египту: Ernesto Londoño, «U.S. to Partially Resume Military Aid to Egypt», Washington Post, April 22, 2014.


[Закрыть].

Но помимо «сколько» есть не менее важный вопрос «как» – как ведется военное финансирование и каковы мотивы, лежащие в его основе. Россия и Саудовская Аравия недавно доказали, что военная помощь, правильно организованная и доставленная, может обеспечить немалое геополитическое воздействие на другие страны.

Решение Саудовской Аравии в декабре 2013 года выделить Ливану 3 миллиарда долларов опиралось на стремление Эр-Рияда помочь ливанскому правительству в противостоянии с шиитской группировкой «Хезболла». Как писали в прессе, «если богатый покровитель – это все, что требовалось ливанской армии для победы над шиитской военизированной группировкой, то получение 3 миллиардов долларов от Саудовской Аравии может сыграть решающую роль в упрощении сложного местного политического ландшафта»[286]286
  Anne Barnard, «Saudis’ Grant to Lebanon Is Seen as Message to U.S»., New York Times, January 6, 2014.


[Закрыть]. Что удивительно, этот дар (почти вдвое превосходящий ливанский годовой оборонный бюджет – 1,7 миллиарда долларов) был потрачен на закупку французского оружия и потому «вряд ли принес армии то, в чем она сильнее всего нуждалась», как говорили сторонники и противники «Хезболлы» в Ливане[287]287
  Ibid.


[Закрыть]. В любом случае, на достижение результата ушли бы, вероятно, годы[288]288
  Ibid.


[Закрыть].

С какой стати саудовцам было соглашаться на далеко не максимальную стратегическую отдачу от своих инвестиций? С той, что ослабление «Хезболлы» не являлось единственной их геополитической целью. Они «явно обеспокоены сохранением влияния „Хезболлы“ и ее вмешательством в гражданскую войну в Сирии», но декабрьский пакет помощи Ливану «также был призван показать США, как смещается военный баланс региона»[289]289
  Ibid.


[Закрыть]. Саудовцы, иными словами, совершили, цитируя аналитиков, «тактический развод» с Вашингтоном в знак своего недовольства политикой США в отношении Сирии и Ирана[290]290
  Ibid.


[Закрыть].

Армения принадлежала к числу тех стран бывшего Советского Союза, которые, выказав намерение крепить связи с Европейским союзом, подверглись сильному давлению Москвы с 2013 года. Желая сохранить Армению на своей орбите и исчерпав иные средства убеждения, Россия активизировала военную помощь Азербайджану, поставив в том же году почти на 1 миллиард долларов танки, артиллерию и бронетранспортеры; это, естественно, усугубило напряженность, оставшуюся «в наследство» от войны в Нагорном Карабахе в 1988–1991 годах[291]291
  Michael P. Croissant, The Armenia-Azerbaijan Conflict: Causes and Implications (Santa Barbara, Calif.: Praeger, 1998); RIA Novosti, «Russia Shipping Arms Worth $1 Bln to Azerbaijan – Report», Sputnik International, June 18, 2013.


[Закрыть]. Вскоре после этого Армения заявила, что не будет подписывать соглашение об ассоциации с ЕС и вступит в Евразийский таможенный союз, который на тот момент объединял Россию, Беларусь и Казахстан[292]292
  Judith Miller, «Clintons Urge Ukraine to Spurn Russian Pressure, Sign Deal with European Union», Newsmax, September 21, 2013.


[Закрыть]. С точки зрения Азербайджана этот эпизод однозначно воспринимался как обыкновенная военная помощь. Не учитывая того обстоятельства, что эта военная помощь потенциально позволяла Азербайджану перенаправить хотя бы часть запланированных военных расходов на другие цели, в сделке обнаруживалось мало геоэкономической логики. Однако с точки зрения Москвы военные расходы на миллиард долларов были экономически эффективным способом дать понять Армении, что ее могут ожидать катастрофические геополитические последствия из-за отказа присоединиться к Таможенному союзу. Потому данный эпизод не только олицетворяет взаимодействие традиционной военно-политической и геоэкономической тактики, но и показывает, каким образом конкретные государства ставят военные действия на службу геоэкономическим интересам.

Гуманитарная помощь, будучи, пожалуй, еще менее интересной формой геоэкономики, чем помощь военная, тоже может принести определенные геополитические дивиденды. Гуманитарная помощь, как правило, оказывается с этакой кризисной скидкой: для принимающих стран, которые оправляются от того или иного бедствия, собственная уязвимость увеличивает геополитическую значимость помощи (или отсутствие оной в некоторых случаях). Это выглядит вполне очевидным. Но изучение ряда наиболее резонансных геоэкономических случаев оказания гуманитарной помощи свидетельствует, что геополитическая «чувствительность» возрастает вовсе не из-за кризиса или стихийного бедствия; наоборот, геополитические ставки повышаются задолго до предоставления гуманитарной помощи. В результате государства не стесняются трактовать гуманитарную помощь как геоэкономический инструмент. В 2013 году на Филиппины обрушился тайфун Хайянь, и усилия по оказанию помощи сотням тысяч лишившихся крова филиппинцев быстро продемонстрировали свой геоэкономический характер[293]293
  Andrew Jacobs, «Asia Rivalries Play Role in Aid to the Philippines», New York Times, November 14, 2013 (в статье говорится, что «излияние» помощи на головы сотен тысяч обездоленных филиппинцев было «превосходством», адресованным главному азиатскому игроку – Китаю).


[Закрыть]. Соединенные Штаты и их союзники не жалели сил, чтобы снова поставить Филиппины – важного игрока в планах США по «развороту к Азии» – на ноги посредством помощи и другой поддержки. Китай, со своей стороны, не забывал о морских спорах с Манилой относительно рифа Скарборо и потому оказывал помощь, как писали, на «пренебрежимом уровне»[294]294
  Соединенные Штаты и Китай отреагировали совершенно по-разному. США направили свой флот и морскую пехоту и пообещали выделить 20 миллионов долларов в качестве помощи. Китай, с другой стороны, ограничился поначалу выделением 100 000 долларов, но затем, пристыженный международным сообществом, увеличил свой взнос до ничтожных 1,6 миллиона долларов. Walter Lohman, «What Typhoon Haiyan Taught Us about China», National Interest, November 18, 2013.


[Закрыть]. Реакция администрации Обамы была геополитически правильной, поскольку позволила укрепить признательность правительства Акино Соединенным Штатам.

Если военная и гуманитарная помощь могут порой различаться в своем геоэкономическом измерении, двусторонняя экономическая помощь (в развитии) лишена подобной двусмысленности. Она не только зачастую является чисто геоэкономической, но и – благодаря новым странам-донорам, приходящим сюда с собственными правилами, – оказывается наиболее интересным типом помощи с позиций геоэкономики. Государственная помощь в развитии (ГПР) достигла рекордного уровня в 2013 году, чему способствовало увеличение расходов на ГПР до 20–30 % в таких странах, как Россия и Япония[295]295
  «Foreign Aid Reaches Record High», Guardian, April 8, 2014.


[Закрыть]. С появлением новых доноров профиль государств-получателей помощи тоже изменился. Даже при общем движении объемов помощи к рекордным высотам в 2013 году, совокупная помощь Африке сократилась на 5,6 % за тот же период[296]296
  Ibid.


[Закрыть]. Финансовые потоки в ряд государств со средним уровнем доходов между тем усилились – в наибольшей степени это верно для стран наподобие Пакистана, Египта и Индии, которые вдобавок приобрели дополнительную геополитическую значимость. Неизбежно встает вопрос о том, не переориентируются ли потоки двусторонней помощи в целом на стратегические цели, игнорируя развитие как таковое.

Никакая группа стран не олицетворяет собою этот новый класс доноров нагляднее, чем Совет сотрудничества стран Персидского залива (СССПЗ), и не найти лучшего примера геоэкономически мотивированной помощи СССПЗ, чем помощь Египту, где гарантии Совета составили в общей сложности около 40 миллиардов долларов только за последние три года. В промежутке между свержением президента Мубарака в феврале 2011 года и отстранением от власти президента Мурси в июле 2013 года Катар выделил Египту 8 миллиардов долларов, в том числе 4 миллиарда долларов в депозитах Центробанка и 1 миллиард в форме грантов[297]297
  «Qatar’s Aid to Egypt Raises Fears on Motives», Wall Street Journal, May 17, 2013.


[Закрыть]. Катар также обещал выделить дополнительно 18 миллиардов долларов в 2012 году на поддержку туристических и промышленных проектов на средиземноморском побережье Египта в течение пяти лет, однако египетские военные сместили президента Мурси прежде, чем Доха выполнила это обещание[298]298
  Из обещанных 18 миллиардов долларов 8 миллиардов предназначались на производственные мощности у северного входа в Суэцкий канал, а 10 миллиардов – на гигантский туристический курорт на побережье Средиземного моря. Marwa Awad, «Qatar Says to Invest $18 Billion in Egypt Economy», Reuters, September 6, 2012.


[Закрыть]. Другие члены Совета не остались в стороне от определения политического будущего Египта. Кувейт, Объединенные Арабские Эмираты и Саудовская Аравия ответили на 8 миллиардов долларов из Дохи в правление Мурси повышением ставки и предложили Египту около 12 миллиардов долларов сразу после свержения президента. (По сообщениям, Кувейт, ОАЭ и Саудовская Аравия предоставили Египту даже более крупный заем: по состоянию на осень 2014 года сумма достигала 20 миллиардов долларов.) Применительно к ОАЭ бюджет на развитие вырос на 375 % в 2013 году.

По крайней мере, для некоторых стран Персидского залива эта стратегия поддержки преемников Мурси принесла геополитические дивиденды. После двух лет помощи нынешнему режиму Эль-Сисси в преодолении экономических неурядиц и кризисов Саудовская Аравия и Египет отметили годовщину соглашения, подписав в июле 2015 года Каирскую декларацию, которая предусматривает создание совместных арабских военных сил и расширение экономических связей между двумя странами. Египет не замедлил сделать первый вклад в партнерство: в сентябре 2015 года египтяне отправили 800 военнослужащих в Йемен, на возглавляемую Саудовской Аравией войну с повстанцами-хуситами, и тем самым придали кампании черты мультинациональной коалиции[299]299
  Iyad Dakka, «How the U.S. Can Capitalize on a Budding Egypt-Saudi Alliance», World Politics Review, September 10, 2015.


[Закрыть].

При соседях, столь явно борющихся за влияние под предлогом оказания помощи, неудивительно, что 10 % ВВП Египта составляет именно иностранная помощь. Аналогичная, пусть слегка «урезанная» ситуация наблюдается в Ливане, где правительство получило 12 миллиардов долларов от СССПЗ за последнее десятилетие, и эти деньги приобрели такое значение для бюджета, что «Ливан попросту не выживет без стран Персидского залива», по признанию Мохаммада Шукера, главы ливанского министерства торговли, промышленности и сельского хозяйства[300]300
  Dana Halawi, «Choucair: Firms Must Hire More Lebanese», Daily Star Lebanon, January 29, 2014.


[Закрыть]. Доноры Персидского залива выделяются среди прочих масштабами помощи – 8 миллиардов долларов от Катара правительству Мурси в Египте в 2012–2013 годах составляют около 40 процентов всей двусторонней экономической помощи, запланированной конгрессом США на 2013 год.

Государства-доноры СССПЗ также не скрывают собственных геоэкономических мотивов. Поддержка ливийских повстанцев со стороны Катара (экономическая, военная и гуманитарная) была столь значительна, что после захвата дворцового комплекса Каддафи в августе 2012 года повстанцы подняли в знак благодарности катарский флаг[301]301
  Blake Hounshell, «The Qatar Bubble», Foreign Policy, April 23, 2012.


[Закрыть]. Можно вспомнить и 1,5 миллиарда долларов, выделенных Саудовской Аравией Пакистану в марте 2014 года ради «поддержания валютных резервов Исламабада, исполнения Пакистаном своих долговых обязательств и реализации крупных энергетических и инфраструктурных проектов», по объяснению пакистанских чиновников в интервью агентству «Рейтер»[302]302
  Mehreen Zahra-Malik, «Saudi Arabia Loans Pakistan $1.5 Billion to Shore Up Economy», Reuters, March 13, 2014.


[Закрыть]. По сообщениям в прессе, «это предложение поступило в обмен на пакистанское содействие в укреплении внутренней безопасности Саудовской Аравии»[303]303
  Farhan Bokhari, «Saudi Arabia Gives Financial Aid to Pakistan», Financial Times, March 14, 2014. «Саудовскую поддержку Пакистану закрепил визит в середине февраля Салмана бен Абдель Азиза аль-Сауда, наследного принца Саудовской Аравии, на фоне разговоров о том, что Саудовская Аравия стремится к укреплению контактов в сфере безопасности с Пакистаном. В феврале старший чиновник пакистанской разведки сказал в интервью „Файненшл таймс“, что Саудовской Аравии нужно „большое количество [пакистанских] солдат, чтобы вести кампанию на йеменской границе и обеспечивать внутреннюю безопасность“».


[Закрыть]. Однако представители пакистанской оппозиции утверждают, что саудовская помощь была оказана «за независимую позицию Пакистана по Сирии»[304]304
  «Pakistan Defends $1.5b Aid from Saudi Arabia», Gulf News, March 19, 2014.


[Закрыть].

Не подлежит сомнению, что практически все миллиарды долларов двусторонней помощи, выделенные странами Персидского залива, остаются на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Но отсюда не стоит делать вывод, будто лидеры стран Залива не смотрят на государства за пределами региона в качестве объектов «приложения» средств. На самом деле страны Персидского залива прекрасно понимают, что они фактически заперты в этом уголке мира, а потому регулярно соперничают и расходуют средства на региональном уровне таким образом, чтобы заслужить благосклонность США – или оказать влияние на политику Вашингтона[305]305
  Эксперт по странам Персидского залива и глава ближневосточного центра Фонда Карнеги Лина Хатиб объясняет эти региональные споры: «Внешнеполитические решения Катара и их последствия тесно связаны с его давним соперничеством с Саудовской Аравией за региональное влияние. Доха долго оставалась мелким региональным актором в тени Эр-Рияда. Желание Катара увеличить свое политическое влияние привело к конфронтации с Саудитами из-за Сирии и Египта». Lina Khatib, «Qatar and the Recalibration of Power in the Gulf», Carnegie Middle East Center, September 11, 2014, http://carnegie-mec.org/2014/09 /11/qatar-and-recalibration-of-power-in-gulf/hofm.


[Закрыть]. «Катар – это такой мелкий типчик с огромными ресурсами, который решил использовать свои ресурсы во внешней политике, – пояснил эксперт по Ближнему Востоку Пол Салем в интервью „Нью-Йорк таймс“, когда Катар объявил о продолжении финансовой поддержки ХАМАС в конце 2012 года. – У них нет никаких ограничений. Они могут занимать любую позицию, в любое время в любом месте»[306]306
  «Qatar’s Emir Visits Gaza, Pledging $400 Million to Hamas», New York Times, October 23, 2012.


[Закрыть]. Эта гибкость работает в обе стороны: Вашингтон не колеблется, приглашая Доху использовать свои связи при необходимости. Катар вел переговоры с сирийским отделением «Аль-Каиды» по освобождению американского писателя Питера Тео Кертиса в августе 2014 года, он же организовал обмен пленными, когда американского солдата Боуи Бергдала обменяли на пятерых талибов из Гуантанамо.

Помимо государств Персидского залива в число геоэкономических доноров входят такие страны, как Южная Корея, «старые новые доноры» наподобие России и давние доноры вроде Японии, которые пересматривают состав своих традиционно больших портфелей, определяя направления с максимальной стратегической отдачей[307]307
  Claire Provost, «The Rebirth of Russian Foreign Aid», Guardian, May 15, 2011.


[Закрыть]. Единственный член комитета содействия развитию ОЭСР, который сам когда-то получал такую помощь, Южная Корея рассматривает свою иностранную помощь как важнейший элемент декларированного возвышения до статуса «средней мировой державы»[308]308
  Sarah Teo, Bhubhindar Singh, and See Seng Tan, «South Korea’s Middle-Power Engagement Initiatives: Perspectives from Southeast Asia», S. Rajaratnam School of International Studies, Singapore, November 28, 2013.


[Закрыть]. Примерно две трети объема корейской помощи остаются в Азии, направляются преимущественно в Юго-Восточную Азию, где региональная пресса сразу заговорила о том, что «официальная помощь в целях развития со стороны Южной Кореи будет важным и полезным инструментом формирования новых конструктивных отношений АСЕАН с другими государствами»[309]309
  Nackhoon Han, «South Korea & ASEAN: To the Next Phase», Fair Observer, March 26, 2012.


[Закрыть].

Японская стратегия национальной безопасности, опубликованная в декабре 2013 года, предусматривает наращивание помощи в развитии со стороны Японии во имя «увеличения вклада страны в сохранение мира в регионе», в том числе в рамках «стратегического использования такой помощи»[310]310
  «National Security Strategy, December 17, 2013 (Provisional Translation)», Government of Japan, Cabinet Secretariat, www.cas.go.jp/jp/siryou/131217an zenhoshou/nss-e.pdf.


[Закрыть]. В июне 2014 года группа экспертов под руководством министра иностранных дел Японии Фумио Кисиды подготовила документ, где рекомендовалось превратить иностранную помощь в стратегически важный дипломатический инструмент; мгновенно оценив потенциал этих выводов, премьер-министр Японии Синдзо Абэ распорядился в течение полугода реформировать внешнюю политику страны. Данный шаг ознаменовал окончательный отказ от свойственного Японии ранее неприятия помощи в качестве геополитического инструмента[311]311
  Отражая послевоенный (имеется в виду холодная война) «дух времени», японская хартия помощи 1991 года прямо запрещает использование иностранной помощи в целях безопасности. Широко трактуемые в Японии как необходимый противовес китайскому геоэкономическому влиянию, реформы Абэ призваны ликвидировать этот запрет на иностранную помощь в геополитических целях и должны направить больше средств на «поддержку зарубежной деятельности японских компаний в регионах, имеющих жизненно важное значение». Ibid.


[Закрыть].

В своих крайних вариантах эти очевидно геоэкономические подходы могут подразумевать полное отсутствие конкуренции, что ощутила на собственном примере Беларусь, вызвав раздражение Москвы переговорами о кредитах с Китаем[312]312
  «Но Беларусь тоже, хотя и в гораздо меньших масштабах, пострадала в недавнем прошлом за попытки получить экономическую помощь от Китая». Peter Beaumont, «Russia Makes Latest High-Risk Move to Keep Pieces of Its ‘Near Abroad’ in Check», Guardian, March 1, 2014.


[Закрыть]. Также подобная помощь может быть использована для усиления негативного давления: вспомним предложение Москвы Киеву о финансовой помощи в ноябре 2013 года[313]313
  Москва применяет ряд весьма суровых торговых санкций против Украины, а президент Путин представил программу помощи, в том числе финансовой на 15 миллиардов долларов, обещал снизить цены на природный газ и продолжить сотрудничество и реализацию совместных проектов в сфере ядерной энергетики, технологий и обрабатывающей промышленности. См. David Herszenhorn and Andrew Kramer, «Russia Offers Cash Infusion for Ukraine», New York Times, December 17, 2013; Darina Marchak and Katya Gorchinskaya, «Russia Gives Ukraine Cheap Gas, $15 Billion in Loans», Kyiv Post, December 17, 2013; «Kiev Testing ‘Pause’ in EU Integration», Kiev Ukraine News Blog, November 15, 2013, http://news.kievukraine.info/2013/11/kiev-testing-pause-in-eu-integration.html.


[Закрыть]. Вообще пакеты помощи, увязанные с угрозой торговых санкций, были способом, которым Москва ясно обозначала свои возможности вознаграждать или наказывать Киев за те или иные внешнеполитические решения[314]314
  Обсуждение умного, стратегического подхода к Восточному партнерству, включая рекомендации относительно того, как сдерживать все более агрессивную тактику России за счет укрепления давних связей стран Восточного партнерства ЕС: Richard Youngs and Kateryna Pishchikova, «Smart Geostrategy for the Eastern Partnership», Carnegie Foundation Europe, November 14, 2013.


[Закрыть].

Среди новейших, наиболее эффективных каналов превращения долларов финансовой помощи в целях развития в средство геополитического влияния особняком стоит когорта государственных банков развития, которые расширяют финансирование развивающихся стран по ставкам ниже рыночных и готовы выделять рекордные суммы. В апреле 2014 года бразильский BNDES имел в четыре раза больше кредитных ресурсов, чем Всемирный банк, а Банк развития Китая, с общими активами свыше 980 миллиардов долларов, располагал списком заемщиков длиннее, чем «Морган Чейз»[315]315
  Henry Sanderson and Michael Forsythe, China’s Superbank: Debt, Oil and Influence – How China Development Bank is Rewriting the Rules of Finance (New York: John Wiley & Sons, 2012), 41; Pruden Ho, «Chinese Bank Takes Great Leap Forward», Wall Street Journal, September 4, 2012.


[Закрыть]. Эти государственные банки имеют гораздо более глубокие закрома, чем большинство проводников правительственной политики; в некоторых случаях, например, с ЦКБ Китая, эти банки также действуют в рамках распоряжения набрать клиентскую базу за пределами национальных границ. На сегодняшний день эта база включает не только частных клиентов, но и иностранные государственные структуры, которых привлекают значительные объемы кредитования по ставкам ниже рыночных (Венесуэла получила, к примеру, 40 миллиардов долларов от ЦКБ – примерно по 1400 долларов за каждого мужчину, женщину и ребенка в стране)[316]316
  Sanderson and Forsythe, China’s Superbank, preface.


[Закрыть].

Учреждение банка БРИКС – который позиционируется вполне открыто как альтернатива Всемирному банку – является одним из наиболее четких сигналов того, что впредь помощь вовсе не обязательно будет оказываться сугубо на западных условиях. Имея начальный капитал в 100 миллиардов долларов и почти наверняка ориентированный на Африку, этот банк обеспечивает Китаю дополнительные средства для финансирования своей экспансии на континент. Но за созданием банка может скрываться иная цель. Учитывая обилие существующих способов финансирования ресурсных инвестиций в развивающихся странах, учреждение многостороннего банка развития, где не представлена ни одна западная страна, ясно сигнализирует об уверенности в жизнеспособности альтернативной модели и о желании создать собственную базу знаний и, как считают некоторые, переосмыслить основные организационные принципы международной финансовой системы[317]317
  По словам Мартина Дэвиса, директора йоханнесбургской компании Frontier Advisory, «логичнейшим шагом БРИКС было бы создание новых институтов для развивающегося мира наподобие бреттон-вудских. Мы наблюдаем переход власти от традиционного к развивающемуся миру… и этот сдвиг вызывает серьезную геополитическую озабоченность». Mike Cohen and Ilya Arkhipov, «BRICS Nations Plan New Bank to Bypass World Bank, IMF», Bloomberg Business, March 26, 2013.


[Закрыть]. Банку еще далеко до зрелости, но лидеры стран БРИКС уже приступили к очерчиванию ряда структурных элементов: например, соглашение о новом банке предполагает, что участники сохранят роль множества государственных предприятий (аналитики ожидают, что и в проектах созданного по инициативе Китая нового Азиатского банка инфраструктурных инвестиций будут преобладать китайские компании)[318]318
  Barry Eichengreen, «Do the Brics Need Their Own Development Bank?», Guardian, August 14, 2014. См. Andrew Higgins and David E. Sanger, «3 European Powers Say They Will Join China-Led Bank», New York Times, March 17, 2015; также см. Sebastian Heilmann, Moritz Rudolf, Mikko Huotari, and Johannes Buckow, «China’s Shadow Foreign Policy: Parallel Structures Challenge the Established International Order», Mercator Institute for China Studies, China Monitor 18 (October 28, 2014).


[Закрыть]. Саму идею предложил Пекин, но ее одобрили остальные участники – все страны БРИКС, как сообщается, хотят удостовериться в том, что их ведущие компании не окажутся отрезанными от финансирования по линии банка БРИКС[319]319
  Eichengreen, «Do the Brics Need Their Own Development Bank?»; см. также Dingding Chen, «3 Reasons the BRICS’ New Development Bank Matters», Diplomat, July 23, 2014.


[Закрыть].

Финансовая и денежно-кредитная политика

Майдан на Украине, восстание после гибели торговца овощами в Тунисе – это лишь два примера превращения массовых возмущений и индивидуальных действий в основные силы революций и возвышения империй; эти силы сегодня, кажется, не менее могущественны, чем во времена Бисмарка или Наполеона. Однако некоторые историки утверждают, что «незаметные глазу преобразования в управлении финансами оказывают гораздо большее влияние на национальную мощь и ее глобальные проявления»[320]320
  Jeremi Suri, «State Finance and National Power: Great Britain, China, and the United States in Historical Perspective», Tobin Project discussion paper on «Sustainable National Security Strategy», January 2014.


[Закрыть]. Джереми Сури изучил несколько могучих империй – Великобританию, цинский Китай и Советский Союз, – дабы продемонстрировать, что «амбициозные идеологические проекты и грандиозные территориальные приобретения уступают в долговечности с точки зрения государственных интересов мобилизации капиталов и управления этими капиталами… Национальная сила опирается на финансы»[321]321
  Ibid.


[Закрыть].

Утверждение Сури побуждает вспомнить аналогичные доводы Пола Кеннеди, Чарльза Тилли, Джареда Даймонда, Майкла Мазарра и Дэвида Ландеса, каждый из которых указывает на доступность дешевого капитала для инвестиций и расходов в качестве «необходимого основания для всякого проявления государственной власти»[322]322
  Джереми Сури отмечает, что Пол Кеннеди рассматривает эту историю подробно и подчеркивает необходимость рационального финансирования для поддержания статуса великой державы (см. «State Finance and National Power»). В своем противоречивом тексте Пол Кеннеди утверждает, что страны могут расти и расширяться без прочного финансирования, но не способны поддерживать этот рост и расширение, если сталкиваются с дефицитом капитала вследствие обременительных военных или оккупационных расходов. См. Paul Kennedy, The Rise and Fall of the Great Powers: Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000 (New York: Random House, 1987), xv – xxv, 73–139. См. также Jared Diamond, Guns, Germs, and Steel: The Fates of Human Societies (New York: W.W. Norton, 1997); Michael J. Mazarr, «The Risks of Ignoring Strategic Insolvency», Washington Quarterly 35, no. 4 (2012): 7–22; David Landes, The Wealth and Poverty of Nations: Why Some Are So Rich and Some So Poor (New York: W.W. Norton, 1998).


[Закрыть]. Воспользуемся примером Британской империи. Если выделять единственную важнейшую причину торжества британского империализма в мировом противостоянии с неопределенными шансами, это окажется возникновение в конце семнадцатого столетия новой системы управления доходами и кредитами. В обмен на выгодные условия заимствования британская корона при Вильгельме III предоставляла правовое обеспечение деятельности лондонского кредитного рынка и гарантировала авторитетом суда исполнение контрактных обязательств, в том числе обременительных для короны. Подчинив саму корону кредитным обязательствам, британские правители преуспели: им сделались доступными новые, значительно более дешевые в обслуживании финансовые потоки и гибкость управления, которая, в свою очередь, «существенно усиливалась в ходе войн и иных форм международной конкуренции», – объясняет Сури[323]323
  Сури здесь ссылается на Кеннеди: The Rise and Fall of the Great Powers, 76–86.


[Закрыть].

Главный урок, усвоенный Вильгельмом III и его преемниками, вполне актуален и для наших дней. Сегодня не наблюдается дефицита в комментариях относительно взаимосвязи финансового здоровья той или иной страны и проецирования ею собственной силы извне, но лишь очень и очень немногие пытаются выявить конкретные каналы такой взаимосвязи или оценить эволюцию этих каналов в контексте радикальных изменений, что перекроили мировую финансовую и денежно-кредитную арену за последнее десятилетие[324]324
  Пол Кеннеди снова служит наглядным примером. Его работа увязывает финансирование и сохранение статуса великой державы, но не учитывает недавние изменения мирового финансового и денежно-кредитного ландшафта. Дэниел Дрезнер оценивает состояние глобального экономического управления после финансового кризиса в книге The System Worked: How the World Stopped Another Great Depression (New York: Oxford University Press, 2014), 184–185; он отмечает, что относительное влияние Соединенных Штатов несколько сократилось, но остается достаточно устойчивым. Дрезнер указывает прежде всего на контроль Вашингтона над мировой резервной валютой, рынками капитала и владением активами.


[Закрыть].

Возможно, это объясняется сугубо структурными причинами. Данные сферы обычно не рассматриваются как взаимодействующие, особенно в западных политических кругах. Финансовая и денежно-кредитная политика, пожалуй, меньше всего среди множества факторов и инструментов геоэкономики привлекает внимание американских официальных лиц, озабоченных решением геополитических вопросов – а финансовые и монетарные чиновники отрицают геополитический аспект своей деятельности, возможно, жарче, нежели все остальные творцы международной экономической политики США. Обе стороны руководствуются своими соображениями, и данная четкая бифуркация достаточно хорошо обеспечивала стабильность Pax Americana более шести десятилетий.

Но имеется ряд оснований полагать, что в ближайшей перспективе геополитика кредитов и финансов может возродиться в новой, конкретизированной форме: это укрепление юаня, образование группы стран, ратующих за ослабление роли доллара, зрелость евро (несмотря на все сопровождающие ее проблемы) и ведущиеся в глобальном масштабе дебаты о количественном смягчении. Если такая конкретизированная форма финансовой и денежно-кредитной геополитики и вправду сформируется, видится маловероятным, что текущие нормы – неписаные правила, которые гарантируют работу западных министерств иностранных дел на комфортном удалении от работы министерств финансов и центральных банков – сохранят прежнюю обоснованность.

Помимо общей взаимосвязи разумной денежно-кредитной политики, здоровой экономики и геополитического влияния, имеются три основных канала, посредством которых государства способны трансформировать инструменты денежно-кредитной политики в средства геополитического влияния: это глобальная роль национальной валюты, способность привлекать средства по низким ставкам и возможность влиять на кредитные ставки других стран. Хотя сами по себе эти каналы отнюдь не новы, они сегодня используются в претерпевшем радикальные изменения ландшафте и потому мало схожи со своими аналогами в прошлом.

Начнем с первого: как глобальная роль национальной валюты позволяет проецировать власть?

Чарльз Киндлбергер однажды заметил, что «обменный курс страны – не просто цифра. Это олицетворение ее значимости в мире, своего рода международный символ статуса»[325]325
  Charles P. Kindleberger, Power and Money: The Economics of International Politics and the Politics of International Economics (New York: Basic Books, 1970), 204.


[Закрыть]. Возьмем в качестве примера введение евро. Когда Европейский союз ввел свою единую валюту в 2001 году, евро широко трактовался как наиболее яркое новшество на мировых валютных рынках после Бреттон-Вудской конференции 1944 года[326]326
  Daniel Dăianu, «Re-discovering the Values of Bretton Woods», Europe’s World, October 1, 2013; George Melloan, «The Euro Has Been a Smashing Success», Wall Street Journal, March 8, 2010; Russell Shorto, «In Praise of the Euro: A Case for the World’s Most Hated Currency», New Republic, November 8, 2011.


[Закрыть]. Не важно, в самом деле, означало ли введение евро «зарю новой эры для Европы», знаменовало ли наступление периода, когда европейские страны «сомкнутся в единое, более эффективное и продуктивное целое»; все эти выгоды были второстепенными для «изобретателей» евро[327]327
  Романо Проди, бывший президент Европейской комиссии; цит. по: David Fairlamb, «Euros in Hand, Europe Expects a New Era», Bloomberg Businessweek, January 1, 2002. Также см. Strobe Talbott, «Monnet’s Brand & Europe’s Fat», Brookings Essay, February 11, 2014.


[Закрыть]. Более предметная точка зрения начала формироваться в 1970-х годах в Германии – в частности, ее озвучил канцлер ФРГ Гельмут Шмидт в выступлении перед правлением немецкого Бундесбанка в 1978 году, накануне заседания Европейского совета, где одобрили саму идею европейской валютной системы. Из стенограммы, которая заслуживает длинной цитаты, следует, что Шмидт призывал немецких банкиров поддержать европейский финансовый (и валютный) союз, причем ясно дал понять, что это, прежде всего, вопрос геополитики:

Что касается немецкой политики, скажу так: это кажется очевидным, но не утрачивает насущности – без эффективного функционирования общего рынка, без экономически и политически влиятельного европейского сообщества немецкую внешнюю политику невозможно проводить успешно. Немецкая внешняя политика зиждется на двух великих принципах: это европейское сообщество и Североатлантический альянс… Игра, в которую мы играли в последние десять лет с Советским Союзом и странами Восточной Европы, ставкой в которой был Берлин, в которой мы стремились закрепить положение этого судьбоносного города, никогда бы не началась без этих двух опор нашей политики…

Скрупулезно исполняя свои обязанности, мы стали еще сильнее по сравнению с нашими западными союзниками. Еще мы приобрели солидный политический вес в их глазах. Потому тем более важно для нас облечься в общеевропейскую мантию. Нам нужна эта мантия не только для того, чтобы скрыть наготу нашей внешней политики в отношении Берлина или Аушвица, но и чтобы спрятать неуклонное нарастание относительных преимуществ в экономике, политике и военной силе ФРГ в рамках Запада. Чем чаще данные преимущества попадают в поле зрения, тем сложнее становится обеспечивать пространство для маневров. И потому крайне желательно и впредь опираться на те два столпа, которые одновременно служат нам накидкой, скрывающей наши истинные возможности…

С другой стороны, я сказал, что европейская валютная система подразумевает риски. Повторю: она также сулит важные перспективы, особенно если ее внедрение увенчается успехом, перспективы того, что европейское сообщество не распадется. Это действительно ключевая предпосылка немецкой внешней политики и ее своеобразия. Она предлагает вдобавок экономические шансы, которые я не поместил в приоритеты своего выступления, но которые я не собираюсь отрицать…

Здесь есть пределы даже для нас, дамы и господа. Мы не можем бесконечно действовать на благо доллара, который пинают, точно футбольный мяч, правительство США, их казначейство и Федеральная резервная система. Мы не можем так поступать. Но если мы когда-нибудь решим, что с нас довольно, нам нужны союзники в Европе. Ведь подобное не так-то просто сделать в отношении военного лидера Североатлантического альянса. Да, нам понадобятся товарищи, которые встанут с нами плечом к плечу и скажут: верно, немцы правы, не в наших французских, допустим, интересах, что европейскими валютами постоянно жертвуют ради доллара, которым пренебрегают в его собственной стране… Для меня лично вся ситуация была понятна с самого начала и остается составной частью внешней политики[328]328
  Bundesbank Council meeting with Chancellor Schmidt (assurances on operation EMS), November 30, 1978, Bundesbank Archive, declassified 2008.


[Закрыть].

Почти четыре десятилетия спустя ряд государств-членов ЕС продолжает воспринимать евро как преимущественно геополитический проект. В январе 2014 года, когда еврокризис еще был далек от улаживания, Латвия восемнадцатой среди членов ЕС приняла единую валюту. Заголовки СМИ освещали это событие в прямолинейном геоэкономическом ключе: «Латвия считает введение евро дополнительной защитой от России». Латвийский министр финансов Андрис Вилкс заявил, что события на Украине ускорили переход Латвии на евро. «Россия вряд ли когда-либо изменится, – сказал Вилкс прессе. – Мы хорошо знаем своего соседа. Так было раньше, так будет дальше, возможны самые непредсказуемые шаги. Потому для нашей страны очень важно держаться заодно с ЕС»[329]329
  Richard Milne, «Latvia Sees Joining Euro as Extra Protection against Russia», Financial Times, December 30, 2013.


[Закрыть]. Литва вступила в еврозону в начале 2015 года, и министры в Вильнюсе объяснили свое решение аналогичными соображениями. «Здесь присутствует символический подтекст: мы видим себя максимально интегрированными в Европу», – сообщил Роландас Кришчюнас, заместитель министра иностранных дел[330]330
  Ibid.


[Закрыть].

Когда пристально анализируешь случаи сильного глобального присутствия национальной валюты и связанных с этим геополитических выгод, вспоминается, помимо евро, всего один другой пример по-настоящему глобальной валюты. Разумеется, Соединенные Штаты Америки извлекают ряд стратегических преимуществ из глобальной роли доллара[331]331
  Джонатан Киршнер, специалист по международной политической экономии из Корнельского университета, предлагает заново оценить взаимосвязь международного статуса доллара и способности США проецировать силу в период после мирового финансового кризиса 2008–2009 годов; он утверждает, что кризис «обвалил» глобальную роль доллара, как и геополитический статус Соединенных Штатов. Jonathan Kirshner, «Bringing Them All Back Home: Dollar Diminution and U.S. Power», Washington Quarterly, Summer 2013.


[Закрыть]. Последний выступает в качестве «страховки от стихийных бедствий» – в периоды международных финансовых и геополитических кризисов средства переводят в доллары, увеличивая покупательную способность США и тем самым укрепляя возможность страны реагировать эффективно[332]332
  Как объясняет Киршнер в ранних работах, поиски «безопасной гавани» в Соединенных Штатах в период глобального политического противостояния привели к тому, что США фактически не обращали внимания на случавшиеся одновременно политические и финансовые кризисы. См. Jonathan Kirshner, «The Inescapable Politics of Money» in Jonathan Kirshner, ed., Monetary Orders: Ambiguous Economics, Ubiquitous Politics (Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2003). Также см. Jonathan Kirshner, Currency and Coercion: The Political Economy of International Monetary Power (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1995).


[Закрыть]. Это обеспечивает Америке уникальный шанс располагать масштабным дефицитом бюджета, одновременно кредитуясь в собственной валюте[333]333
  С 2000 по 2005 год доля мировых резервов в долларах, как указывает анализ МВФ, снизилась на 4,4 процентного пункта по стоимости и на 2,2 процентных пункта по величине. Anna Wong and Ted Truman, «Measurement and Inference in International Reserve Diversification», Peterson International Institute for Economics, Working Paper 07–06, July 2007.


[Закрыть]. Также это позволяет вводить финансовые санкции, которые (на уровне конкретных банков и компаний или на уровне стран целиком – вспомним Иран) видятся сегодня важным элементом внешней политики США. За шесть десятков лет эти геоэкономические «привилегии» сделались настолько привычными для американского мышления, что они как бы предполагаются имплицитно.

Но все чаще появляются сомнения относительно сохранения статуса доллара как мировой валюты вне конкуренции[334]334
  Arvind Subramanian, «The Inevitable Superpower: Why China’s Dominance Is a Sure Thing», Foreign Affairs, September/October 2011; Kirshner, «Bringing Them All Back Home»; Sebastian Mallaby and Olin Wethington, «The Future of the Yuan», Foreign Affairs, January/February 2012; Robert Zoellick, «The Currency of Power», Foreign Policy, October 8, 2012.


[Закрыть]. Владельцы долларовых резервов диверсифицируют свои активы – доля малых сумм в мировых резервах выросла в три раза за последние шесть лет[335]335
  Alan Wheatley, The Power of Currencies and Currencies of Power (London: International Institute for Strategic Studies, 2013), 13.


[Закрыть]. Призывы ликвидировать глобальный статус доллара, подкрепленные финансовым кризисом 2008–2009 годов, а также, недавно, растущим дефицитом бюджета и потолком госдолга (и внутренними дебатами по этому поводу) Вашингтона, в настоящее время являются этаким стандартом ежегодных саммитов БРИКС; похожее мнение можно услышать и в других столицах, включая Париж и Брюссель[336]336
  «Финансовый кризис… позволил нам ясно увидеть, насколько неразумно устроена международная денежная система», по словам Ли Жогу, главы китайского Экспортно-импортного банка (Geoff Dyer, David Pilling, and Henny Sender, «A Strategy to Straddle the Planet», Financial Times, January 17, 2011). Бывший главный экономист Всемирного банка Джастин Ифу Лин выразил схожее мнение, сообщив на встрече «Брейгеля», брюссельского экономического мозгового центра: «Господство доллара является основной причиной финансовых и экономических кризисов в мире». См. Michael Barris, Fu Jing, and Chen Jia, «Replace Dollar with Super Currency: Economist», China Daily USA, last updated January 29, 2014.


[Закрыть]. «Среди китайских чиновников и экспертов, – объясняет журналист „Файненшл таймс“ Джефф Дайер, – существует широко распространенное мнение о том, что США злоупотребляют своим положением регулятора основной резервной валюты и проводят безответственную экономическую политику. Также эти люди не скрывают глубинных геополитических целей валютного передела и стремления ограничить роль доллара в международной валютной системе»[337]337
  Dyer, Pilling, and Sender, «A Strategy to Straddle the Planet».


[Закрыть]. Комментируя в октябре 2013 года дискуссии о потолке госдолга США, государственное китайское информационное агентство «Синьхуа» тоже призвало создать новую резервную валюту, обосновав этот призыв «уменьшением влияния США на мировой арене», рекомендовало «деамериканизировать мир» и раскритиковало США по ряду вопросов (политика, права человека, безопасность и пр.), выйдя далеко за пределы денежно-кредитной или экономической политики[338]338
  «Корыстный Вашингтон злоупотребляет своим статусом сверхдержавы и даже провоцирует нарастание хаоса в мире, перекладывая финансовые риски на другие страны… Циклическая стагнация в Вашингтоне вследствие нежелания двух партий согласовать федеральный бюджет и одобрение увеличения верхнего порога госдолга вновь подвергают опасности огромные долларовые активы многих стран, поэтому международное сообщество терзается сомнениями… Развивающимся странам и странам, переходящим к рыночной экономике, следует предоставить более активную роль в крупных международных финансовых институтах, включая Всемирный банк и Международный валютный фонд, дабы они могли точнее оценить последствия преобразований глобального экономического и политического ландшафта. В качестве составной части эффективных реформ можно предусмотреть и введение новой международной резервной валюты, которая должна заменить доминирующий доллар США, чтобы мировое сообщество смогло навсегда избавиться от колебаний, вызванных усилением внутреннего политического хаоса в Соединенных Штатах». «Commentary: U.S. Fiscal Failure Warrants a DeAmericanized World», Xinhua, October 13, 2013. См. также Mark Landler, «Seeing Its Own Money at Risk, China Rails at U.S.», New York Times, October 15, 2013.


[Закрыть].