Текст книги "Месмеризм и конец эпохи Просвещения во Франции"

Действительно, читателям журналов открытие этих газов обошлось крайне дорого, ведь привычная, незыблемая и непогрешимая система мировосприятия в буквальном смысле рушилась у них на глазах. Их замешательство усугублялось еще и тем, что взамен отброшенных аристотелевых элементов ученые нередко предлагали новые, к числу которых относились витальный и дефлогистированный воздух, соль, сера, ртуть и другие «принципы», частью известные еще со времен Парацельса. Что же до ученых, то они и сами немало страдали от этой неразберихи и уповали на пришествие «нового Парацельса», способного создать «трансцендентальную и всеобщую, философскую химию», однако на деле лишь еще сильнее сбивали с толку широкую общественность своим стремлением немедленно заполнить новоиспеченными космологиями вакуум, образовавшийся в результате их же собственных открытий. В довершение всего противоборство невидимых вселенских сил распространялось на академии и светские салоны, где сталкивались репутации и авторитеты их поборников от науки. Попытки академий управлять этим странствием мысли сквозь неведомое неизбежно навлекали на них обвинения в дремучем деспотизме, а тем временем новые научные фантазии возникали в умах ученых быстрее, чем удавалось выстроить логические пути в обход старых. «За последние годы появилось доселе невиданное количество теорий устройства вселенной», – устало отмечал обозреватель на страницах декабрьского номера «Journal de Physique» в 1781 году, добавляя, что все они противоречат одна другой1010
  Из статьи Г.-Ф. Венеля «Химия» в Encyclopédie, ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers (Париж, 1751–1780) т. III, с. 409–410; Journal de Physique за декабрь 1781 г. (с. 503). Ч. К. Гиллиспи в своей работе The Edge of Objectivity: An Essay in the History of Scientific Ideas (Принстон, 1960, c. 184) приводит статью Венеля в качестве примера «романтической» реакции ученых (и в первую очередь биологов) восемнадцатого века на рациональную, математическую физику семнадцатого века.


[Закрыть].

Изобилие космологий становится очевидным даже при самом беглом взгляде на научную периодику того времени. Здесь один утверждает, что раскрыл секрет жизни, заключенный в «вегетативной силе»; другой отстаивает принципы новой, «статичной» астрономии, заявляя при этом, что обнаружил в ней «ключ ко всем наукам, который лучшие умы столь долго тщились отыскать»; третий заполняет ньютоновскую пустоту сохраняющим единство мироздания «универсальным агентом»; четвертый переворачивает с ног на голову «идол» ньютоновской гравитации, объясняя, что истина строго обратна выводам Ньютона и на самом деле энергия горения солнца отталкивает планеты, не позволяя им упасть на него; пятый же убежден в том, что электризованная, «животная» форма ньютоновского эфира циркулирует непосредственно в человеческом теле и при этом определяет цвет кожи. Смешение науки и вымысла происходило даже на страницах литературных журналов. К примеру, «Année littéraire» атаковал месмеризм с позиций «универсального флюида», «магматических атомов» и следующего подхода к физиологии: «Легкие человека и животных суть электрическая машина, в своем непрерывном движении отделяющая воздух от огня; последний поступает в кровь и направляется ее посредством в мозг, который затем его распределяет и преобразует в животные духи, циркулирующие по нервам и обеспечивающие все движения тела – как вольные, так и невольные»1111
  Mercure de France за 24 января 1784 г., с. 166, и за 20 ноября 1784 г., с. 142; Journal de Physique за сентябрь 1781 г., с. 247–248, за октябрь 1781 г., с. 268 (продолжение статьи из сентябрьского номера, с. 192–199), и за сентябрь 1781 г., с. 176; Année littéraire, т. I (1785), с. 279–280.


[Закрыть]. Данные идеи возникали вовсе не по прихоти воображения их авторов – напротив, они основывались на теориях Сталя, Бурхаве и даже Лавуазье.

Само собой, осыпаемая непрерывным градом теорий читающая публика не могла не испытывать некоторого замешательства, однако при этом ничуть не была обескуражена, ибо время от времени при посредстве невидимых сил сотворялись настоящие чудеса. Благодаря одному из упомянутых газов 15 октября 1783 года Пилатру де Розье удалось подняться в воздух. Новость о первом полете человека поразила воображение французов и подняла невиданную доселе волну научного энтузиазма. Женщины носили «шаровые шляпки» (chapeaux au ballon), дети лакомились «шаровыми конфетами» (dragées au ballon), поэты сочиняли бесчисленные оды воздухоплаванию, инженеры десятками составляли трактаты о конструкции и навигации воздушных шаров в борьбе за то и дело объявлявшиеся Академией наук конкурсные премии. В городах и весях смельчаки поднимались к небу на воздушных шарах, а восхищенные наблюдатели не уставали фиксировать малейшие детали и подробности их полетов – ведь то были великие моменты истории. По возвращении «аэронавтов» увлекали в триумфальные шествия по городам. Мальчишки устраивали потасовки за право подержаться за уздечки их лошадей, рабочие лобызали их одежды, а их портреты, сопровождаемые соответствующими хвалебными виршами, тиражировались и продавались на улицах. Свидетельства современников этих полетов наводят на мысль о том, что вызванный ими всплеск массового энтузиазма по своим масштабам ничуть не уступал всеобщей эйфории, вызванной трансатлантическим перелетом Линдберга или первыми полетами человека в космос: «То был поистине не поддающийся описанию момент: женщины плачут; толпы простолюдинов безмолвно воздевают руки к небу; пассажиры воздушных шаров машут руками и издают радостные возгласы, перегибаясь через края корзин… провожаешь их взглядом, кричишь им в ответ, словно бы они могли тебя услышать, а в душе испуг уступает место восхищению. У всех на устах лишь одно: „Господь всемогущий, как же это прекрасно!“ Начинает играть торжественная военная музыка, и фейерверки возвещают миру о славе героев»1212
  Journal de Bruxelles за 31 января 1784 г., с. 226–227. Почти во всех журналах за 1784 г. содержались похожие описания полетов на воздушных шарах. К числу таковых относились и восторженные заметки самих воздухоплавателей об испытанных ими в воздухе ощущениях и первых наблюдениях городских и сельских пейзажей с высоты птичьего полета. Классическим примером последних может служить отчет Пилатра де Розье, опубликованный в номере Journal de Bruxelles за 31 июля 1784 г., с. 223–229.


[Закрыть].

Национальная библиотека Франции

Рис. 4. Воздушный шар в небе над Лионом в январе 1784 года

В сопроводительном стихотворении отражается уже сложившееся к тому времени обывательское убеждение: наука практически сделала человека богом, доказав способность человеческого разума понимать и управлять силами природы. Последняя строка гласит: «Ныне слабый смертный может наравне общаться с богом».

Аэростатический эксперимент с воздушным шаром ста футов в диаметре, состоявшийся в Лионе в январе 1784 года. Вид со стороны южного павильона в Бротто, зарисованный г-ном Антонио Спреафико. Бесконечное пространство отделяло нас от неба / Благодарим братьев Монгольфье, осененных вдохновением! / Вы Юпитера прогнали из небесного чертога – / Ныне слабый смертный может на равных общаться с богом.

Увлечение полетами на воздушных шарах способствовало всенародному осознанию важности научного познания в гораздо большей степени, чем многочисленные доклады, которыми Лавуазье засыпал Академию наук. В одном только Нанте за полетом воздушного шара наблюдала стотысячная толпа рыдавших (а подчас и лишавшихся чувств) от восторга зевак. Получив известие об отмене полета над Бордо, разъяренная толпа разнесла билетные кассы, а также сам воздушный шар, в результате чего погибли два человека. «То было делом рук рабочих, которые пришли в ярость, узнав, что обещанное зрелище не состоится и день пропал даром», – пояснялось в «Journal de Bruxelles». Таким образом, толпы наблюдателей за полетами в основной своей массе состояли из людей, которые в силу своей неграмотности не могли быть читателями «Journal de Physique». Так, например, сообщалось, что группа крестьян приветствовала приземление воздушного шара на поле обращенными к аэронавтам возгласами: «Кто вы – люди или боги?» На противоположном полюсе французского общества родовитые воздухоплаватели-энтузиасты мечтали узреть «восседающих на облаках богов античности – там, где чудеса физики превращают миф в реальность». Наука сделала человека богом. Приручив силы природы, ученые наполнили сердца французов благоговением и почти религиозным энтузиазмом, распространившимся далеко за пределы парижских научных учреждений, образованных кругов, а если говорить о литературе, то и прозы. Вот лишь одно из множества стихотворных посвящений благородному человеческому разуму, вдохновленное полетами воздушных шаров:

 
Tes tubes ont de l’ air determiné le poids;
Ton prisme a divisé les rayons de la lumière;
Le feu, la terre et l’ eau soumis à tes lois:
Tu domptes la nature entière.
 

Наука приоткрыла новые горизонты человеческого прогресса: «Все эти невероятные открытия, во множестве совершенные за последние десять лет… ныне разгаданы секреты электричества, стало возможным преобразование элементов, разложение воздуха на составляющие газы, фокусировка солнечных лучей, даже небеса покорились человеческой отваге. Сфера человеческого знания расширилась до невероятности. Кто знает, как далеко мы можем зайти по пути прогресса? Кто из смертных осмелится положить предел возможностям человеческого разума?..»1313
  Journal de Bruxelles за 29 мая 1784 г., с. 226–227 (о бунте в Бордо см.: Courier de l’Europe за 28 мая 1784 г., с. 340; а также за 20 июля 1784 г., с. 43 – о похожем бунте в Париже); Courier de l’Europe за 24 августа 1784 г., с. 128; Le journal des Sçavans за январь 1784 г., с. 27; Almanach des Muses (Париж, 1785), с. 51; Traces du magnetisme (Гаага, 1784), с. 4. Стихотворение из Almanach des Muses буквально переводится следующим образом: «Трубки твои взвесили воздух, / Призма твоя разделила лучи света; / Огонь, земля и вода покорны твоим законам, / Ты приручил всю природу». На с. 23 номера газеты Courier de l’Europe за 9 июля 1784 г. приводится следующее описание стартовавшего в Нанте полета воздушного шара Le Suffrein: «Cent mille âmes, au moins, assistèrent au depart du Suffrein: plusieurs femmes s’évanouirent, d’ autres fondaient en larmes; tout le monde était dans une agitation inexprimable. Le retour de ces deux voyageurs… fut célèbre comme un jour de triomphe… les routes étaient bordées de monde… la plupart des maisons illumines. Les gens du people baisaient leurs mains, leurs habits…» («Не менее ста тысяч душ присутствовало при отбытии „Сюффрена“, множество женщин теряли сознание, другие рыдали, все пребывали в невыразимом возбуждении. Возвращение этих дух путешественников… сопровождалось устроенным им подлинным триумфом… толпы людей выстроились по обе стороны дороги, почти все дома были ярко освещены. Многие из собравшихся бросились целовать им руки, края одежды…»)


[Закрыть]

Даже бульварная литература 1780‐х годов позволяет с большой долей уверенности утверждать, что читающая публика той эпохи была в равной мере заворожена могуществом науки и ошарашена обилием реально существующих и воображаемых сил, которыми наполнилась вселенная стараниями ученых. Не имея возможности отличить реальное от воображаемого, публика была готова с энтузиазмом цепляться за любые невидимые флюиды, за любые наукообразные гипотезы, лишь бы те предлагали объяснение чудесам природы.

Суть данных настроений в полной мере раскрывается историей мистификации, связанной с «эластичными башмаками». 8 декабря 1783 года в «Journal de Paris» было опубликовано письмо некоего часовщика D***, в котором он сообщал об открытии им новой системы на основе принципа «блинчиков»1414
  В оригинале – ricochet, способ бросать плоские камни в воду, чтобы они подскакивали на поверхности воды несколько раз. По-русски это чаще всего называют «рикошетить» или «печь блинчики». – Прим. ред.


[Закрыть], делающей возможным хождение по воде. Также D*** пообещал, что на Новый год пересечет Сену в специальных башмаках собственного изобретения в случае, если у Нового моста его будут ожидать собранные по подписке 200 луидоров. Всего за неделю газете удалось собрать 3243 ливра1515
  Луидор – золотая монета достоинством в 3 ливра. Ливр – счетная единица, «французский фунт», состоявший из 20 су. – Прим. ред.


[Закрыть], причем в числе жертвователей значилось немало известных людей, включая Лафайета, чье пожертвование было одним из самых крупных. Тот факт, что проект вызвал недюжинный энтузиазм у многих известных персон вкупе с доверчивым отношением к нему со стороны самой газеты, лишний раз свидетельствует о царивших в обществе настроениях. И действительно, если человеку уже удалось покорить воздух, что мешает ему начать ходить по воде? Существует ли предел возможностям человеческого разума, сумевшего приручить невидимые силы природы? Впрочем, к концу декабря мистификация раскрылась. Редакция газеты направила собранные средства на благотворительность, а 7 февраля уже достаточно оправилась от конфуза, чтобы опубликовать письмо в поддержку техники видения в темноте, составленное членами клуба воздухоплавателей-энтузиастов по наущению «братства никталопов, гидрофобов, сомнамбулистов и лозоходцев»1616
  Journal de Paris за 8–26 декабря 1783 г., с. 1403–1484, а также за 7 февраля 1784 г., с. 169–170.


[Закрыть].

С присущей ему проницательностью Л.-С. Мерсье описал умонастроения современников в уведомлении о начале сбора средств на строительство летательной машины нового типа: «Наша любовь к чудесному неизбывна, ведь стыдливое осознание ограниченности наших познаний о силах природы заставляет нас с восторгом приветствовать любые новые методы их постижения». Он также подметил, что страсть парижан к наукам пришла на смену их былому увлечению эпистолярным жанром. С ним соглашается и другой чуткий знаток парижской интеллектуальной моды Ж.‐А. Мейстер: «На всех собраниях, на всех званых ужинах, в будуарах наших прелестных женщин, а также в стенах лицеев и академий у нас только и разговоров, что об экспериментах, атмосферном воздухе, воспламеняющемся газе, летучих колесницах и путешествиях по воздуху». Парижане толпами стекались на разрекламированные в газетах научные лекции и рьяно боролись за членство в коллегиях научных лицеев и музеев, возникавших во множестве стараниями Пилатра де Розье, Кондорсе, Кура де Жебелена и Ла Бланшери. О степени всеобщего воодушевления, подпитывавшего популярность этих образовательных курсов для взрослых, можно судить по письму одного провинциального джентльмена, в котором он просвещал друзей относительно настроений парижской публики (см. Приложение 2); представление же о самом тоне лекций можно составить по статье из журнала, издававшегося Музеем ла Бланшери: «С тех самых пор, как среди нас начала распространяться страсть к науке, публика увлеченно штудирует физику, химию и естествознание; очевидно, что ее увлекает не только прогресс в этих областях, но и самое их изучение; публика толпами стекается на учебные курсы, лихорадочно читает посвященные данным предметам книги и жадно впитывает всё так или иначе к ними относящееся; в редком богатом доме не найдется теперь инструментов и приспособлений для постижения этих наиполезнейших наук»1717
  L.-S. Mercier, Tableau de Paris, 12 vols (Amsterdam, 1782–1788), II, 300; см. также XI, 18: «Le règne des lettres est passé; les physiciens remplacent les poètes et les romanciers; la machine électrique tient lieu d’ une pièce de théâtre» («Царство литературы окончилось; физики заменили поэтов и романистов; электрическая машина заняла место театральной пьесы»). Замечание Мейстера цит. по: Correspondance littéraire, philosophique et critique par Grimm, Diderot, Raynal, Meister, etc. (ed. Maurice Tourneux, Paris, 1880), XIII, 344 (здесь и далее сокращенно именуется Grimm’s Correspondance littéraire). Мнение автора издания Музея ла Бланшери взято из номера газеты Nouvelles de la République des lettres за 12 октября 1785 г. Общественный интерес к деятельности парижских лицеев и академий документально подтверждается в статьях из Mémoires secrets pour servir à l’ histoire de la république des lettres en France, а также в ряде других публикаций.


[Закрыть].

Национальная библиотека Франции

Рис. 5. Человек, не моча ног, пересекающий Сену под сводами Нового моста при помощи эластичных башмаков. Посвящается подписчикам

Эксперимент с «эластичными башмаками» в представлении художника. Как и большинство подобных мистификаций, этот эксперимент обнажал господствовавшие в обществе убеждения; в данном случае – веру в то, что благодаря научному прогрессу возможности человека стали безграничны и отныне он способен путешествовать по воздуху, ходить по воде и исцелять любые болезни.

Периодика 1780‐х годов буквально пронизана духом любительского интереса к науке. Такие умонастроения не могли не греть душу усердным экспериментаторам вроде Джозефа Пристли (который неоднократно отмечал, что демонстрации электрических феноменов стали невероятно модным развлечением, а позже начал потакать этой моде, публикуя десятки сугубо развлекательных брошюр с описанием экспериментов в духе «сделай сам»). Аббат Ж.-А. Нолле – его менее выдающийся французский коллега по цеху, чья теория электричества была в чем-то схожа с представлениями Месмера о флюиде, – также написал несколько таких руководств для экспериментаторов-любителей, а «Journal de Physique» и другие издания этого рода активно публиковали рецензии на подобные работы, при этом, судя по всему, ориентируясь на обширную читательскую аудиторию доморощенных ученых. Порой кому-то из этих возившихся с серой и электричеством энтузиастов доводилось сделать случайное открытие (в частности, об одном из них объявил будущий лидер жирондистов Ж.-Л. Карра в номере «Journal de Paris» за 11 мая 1784 года). Газеты буквально вцеплялись в присылаемые читателями истории такого рода, «в особенности в наши дни, когда каждый жадно рыщет в поисках всего так или иначе связанного с научными открытиями», отмечалось в «Journal de Bruxelles». Как бы в потверждение этого замечания в газете публиковались восторженные отчеты об открытиях той же «вяжущей воды», которой, по свидетельствам завсегдатаев парижского Café du Caveau, было под силу справиться с любым кровотечением. Не желая отставать от конкурентов, «Courier de l’Europe» предлагала читателям материал о парижанине, объявившем, что смесь хлеба с опиумом лечит от всех болезней. В свою очередь, эта новость не могла не обнадежить читателей «Journal de Physique», предупрежденных о том, что вся кухонная утварь, вероятно, является ядовитой. Судя по письмам в редакции, аудитория этих газет и журналов искренне верила во всемогущество науки. Так, некий господин Д’ Одуар из Марселя уведомлял «Courier de l’Europe» об изобретенной им мукомольной машине на вечном двигателе, а семилетнему мальчику, который поведал редакции «Journal de Paris» о своих проблемах с ночным недержанием мочи, посоветовали прибегнуть к электрошоковой терапии. Интеллектуал старой литературной закалки жаловался в «Année littéraire», что «вся эта наукомания» зашла слишком далеко, «ибо литература вызывает лишь холодную, рассудочную оценку, в то время как науки… возбуждают всеобщий энтузиазм. Физика, химия и естествознание превратились в настоящее помешательство»1818
  Priestley, The History and Present State of Electricity, II, 134–138, and passim; Journal de Bruxelles за 10 января 1784 г., с. 81 и за 6 марта 1784 г., с. 39 (см. также номер за 15 мая 1784 г., с. 139); Courier de l’Europe за 8 октября 1784 г., с. 228; Journal de Physique за июль 1781 г., с. 80; Courier de l’Europe за 27 августа 1784 г., с. 135; Journal de Paris за 23 апреля 1784 г., с. 501 и за 27 апреля 1784 г., с. 516–517; Année littéraire, т. I (1785), с. 5, 8. «Les arts, les sciences, tout fourmille aujourd’ hui d’ inventions, de prodigies, de talents surnaturels. Une foule des gens de tout état, qui ne s’étaient jamais douté d’ être chimistes, géomètres, mécaniciens etc. etc. etc. se présentent journellement avec des merveilles de toute espèce» («Искусство, наука, – все сферы в наши дни полнятся изобретениями, гениями, сверхъестественными талантами. Толпы людей из всех слоев общества, которые никогда и не подозревали, что они химики, геометры, механики и т. д. и т. п. и т. п., ежедневно снабжают нас все новыми чудесами»), – отмечал Малле дю Пан в Journal historique et politique, отдавая должное невероятной популярности месмеризма среди своих современников (Journal historique et politique за 14 февраля 1784 г., с. 321).


[Закрыть].

По крайней мере, любительские научные изыскания служили хорошим развлечением. Жозеф Пинетти и другие ученые-фокусники гастролировали по стране с программами «занимательной физики и всевозможных развлекательных экспериментов». Летом 1784 года некий господин Кемпелен привел парижан в восторг демонстрациями чуда техники собственной конструкции – робота-шахматиста. Представленные аббатом Микалем «говорящие головы» (têtes parlantes) всерьез привлекли внимание Академии наук, а также вдохновили Малле дю Пана на восторженную статью в «Mercure», где он писал о новой науке создания искусственной речи, «тысячах научных чудес» и свойственной парижанам «одержимости сверхъестественными экспериментами». Анри Декрамп, сам себя именовавший «профессором и демонстратором занимательной физики», извлек для себя немало выгоды из этих настроений, опубликовав серию научно-популярных книг, по сути являвшихся руководствами для фокусников. В них он описывал десятки фокусов, от выпрыгивающего из шляпы пляшущего яйца до механической имитации птичьего пения, как «элементарные в решении проблемы физики и математики», а также разбирал популярные причудливые эксперименты, похожие на те, которыми развлекали публику Пристли и Лавуазье: «Когда некое видимое и поразительное явление вызывается причинами незримыми и непонятными, человеческий разум в силу извечной склонности своей к восхищению чудесным, полагает таковое явление за эффект, вызванный действием фантастических сил». Распространившаяся вера в чудеса науки нашла отражение и в многочисленных пьесах, к которым относятся сыгранная 1 января 1784 года в театре «Амбигю-Комик» драма «Любовь физическая» («L’ Amour physicien»), а также «Шар, или Физикомания» («Le ballon ou la Physico-manie»), включенная в репертуар «Варьете Амюзант» чуть позднее в том же году, и даже в научно-фантастических романах, таких как «Необычайные приключения воздушного путешественника» («Aventures singulières d’ un voyageur aérien»), «Возвращение моего бедного дядюшки, или Повествование о его путешествии на луну» («Le retour de mon pauvre oncle, ou rélation de son voyage dans la lune»), «Бэби-Бамбон, или Архипречудесная история» («Baby-Bambon, histoire archi-merveuilleuse»), а также «Новости лунного мира» («Nouvelles du monde lunaire»). Вероятно, такие произведения вовсе не казались современникам плодами чересчур буйной фантазии их авторов, учитывая, скажем, хвастливые заявления того же Пилатра де Розье, утверждавшего, что при попутном ветре он сумел бы долететь на воздушном шаре из Кале в Бостон за два дня. Популярной науке удалось проникнуть даже в любовную переписку, о чем можно судить по письму любовницы Линге, в котором она просит его больше не присылать ей легкомысленных стихов, «потому что из стихотворений мне по нраву только те, что приправлены толикой физики или метафизики». Во многом сходные чувства выражал и Ш.-Ж.-М. Барбару, отмечавший, что только поэзии подвластно выразить его восторги от экспериментов с электричеством:

 
O feu subtil, âme du monde,
Bienfaisante électricité
Tu remplis l’ air, la terre, l’ onde,
Le ciel et son immensité 1919
  Mercure за 3 июля 1784 г., с. 45, а также за 24 июля 1784 г., с. 177; Henri Decremps, La magie blanche dévoilée, ou explication des tours surprennants, qui font depuis peu l’ admiration de la capital et de la province, avec des réflexions sur la baguette divinatoire, les automates joueurs d’ échecs etc. etc. (Paris, 1784), с. xi, 72. Письмо к Линге цит. по: Jean Cruppi, Un avocat journaliste au XVIII siècle: Linguet (Paris, 1895), с. 307. Стихотворение Барбару цит. по: Mémoires inédits de Pétion et mémoires de Buzot & de Barbarou (ed. C. A. Dauban, Paris, 1866), с. 264. Буквальный перевод: «О, трепетный огонь, душа мира, / Благотворящее электричество, / Тобою полнятся воздух, земли и моря, / И небо во всей его бесконечности». См. также Henri Decremps, Supplément à la Magie blanche dévoilée (Paris, 1785), с. 281–282, где приводится следующее описание «современного шарлатана»: «Il se vante ordinairement d’ avoir découvert de nouvelles lois dans la nature inconnues jusqu’à lui; mais il s’en réserve toujours le secret, en assurant que ses connaissances sont du réssort de la physique occulte… Il prétend d’ être plus éclairé que toutes les sociétés savants» («Часто бывает, что он бахвалится тем, что открыл новые законы природы, не бывшие никому до него известными, но он всегда держит их в тайне от других, подкрепляя свои слова тем, что знания его якобы происходят из оккультной физики… Он утверждает, что он просвещеннее всех ученых обществ»). Декрамп продолжает свои нападки на пользовавшихся широкой популярностью «фокусников» от науки в Testament de Jérôme Sharp, professeur de physique amusante (Paris, 1789) и в Codicile de Jérôme Sharp (Paris, 1791).


[Закрыть].
 

Таков был дух времени, когда Кондорсе, занимавший тогда пост секретаря Академии наук, формировал свои взгляды на человеческий прогресс. Если судить по количеству и частоте упоминаний о всевозможных экспериментах, приспособлениях и научных дебатах в печатных изданиях, взятых в максимально широком спектре – от осторожной в высказываниях «Journal de Paris» до разного рода полуподпольных листков (bulletins à la maine), – то может сложиться впечатление, что подлинный золотой век популярной науки наступил именно в предреволюционной Франции, а вовсе не в Америке рубежа XIX–XX веков.

Всеобщий научный энтузиазм 1780‐х годов был столь велик, что граница, отделявшая науку от псевдонауки (которая, заметим, и без того не отличалась четкостью вплоть до XIX века), практически стерлась. Правительства и ученые общества, старавшиеся всеми правдами и неправдами удержать ее под натиском авантюристов и шарлатанов, одной рукой грозили Месмеру, а другой благословляли Николя ле Дрю, который развлекал публику иллюзионными представлениями в ярмарочном духе, как и Месмер, проповедовал теорию универсального флюида и практиковал магнетическое лечение страждущих в Селестинском монастыре. С виду внушительная и подкрепляемая теориями научная атрибутика подчас порождала доверие к проектам вроде эластичных башмаков. Так, к примеру, некий Боттино разработал технологию обнаружения кораблей в тумане, а в 1781–1782 годах крестьянин из Дофине по имени Блетон, по слухам, сумел своими лозоходческими экспериментами произвести впечатление на без малого 30 тысяч человек. И если метод дыхания и перемещения под землей (при помощи которого его автор господин де ла Топинардье обещался 1 января 1784 года пройти под Авиньонским мостом) был заклеймлен редакцией «Journal de l’Europe» как очевидная мистификация, то та же «Courier de l’Europe» писала о поимке покрытого змеиной чешуей чилийского монстра с головой человека, бычьими рогами, гривой льва, крыльями летучей мыши и о двух хвостах как о «прекрасной возможности… для натуралистов Старого и Нового света». Гравюры с изображением этого чудовища имели широкое хождение в Париже и являлись предметом пересудов на протяжении целой недели, что побудило «Courier de l’Europe» торжественно провозгласить его существование неоспоримым доказательством правдивости древних преданий о гарпиях и сиренах. Такая позиция не казалась абсурдной, ведь в то время овисты, анималькультисты, преформационисты и панспермисты старались переплюнуть друг друга в замысловатости суждений на тему полового размножения: так, Ретиф де ла Бретонн и, конечно, Мирабо всерьез полагали, что Фридрих II из‐за пристрастия к содомии порождал кентавров и сатиров; одновременно с ними Пьер Бриссо опасался, что содомия может изуродовать весь род человеческий, ведь «все слышали о случаях рождения полулюдей-полутелят и полулюдей-полуволчат»2020
  Mémoires secrets за 27 ноября 1783 г., с. 54–55, за 6 декабря 1783 г., с. 74–75, а также за 9 апреля 1784 г., с. 255; Grimm’s Correspondance littéraire, XIII, 387–388; Pierre Thouvenel, Mémoire physique et médicinal montrant des rapports évidents entre les phénomènes de la baguette divinftoire, du magnetisme et de l’ électricité (London, 1781), а также Second mémoire physique et médicinal (London, 1784); Courier de l’Europe за 9 января 1784 г., с. 18, за 22 октября 1784 г., с. 260, а также за 29 октября 1784 г., с. 276; Restif de la Bretonne, Monsieur Nicolas ou le Cœur humain dévoilé (Paris, 1959), V, 530; J.-P. Brissot, Théorie des loix criminelles (Berlin, 1781), I, 243.


[Закрыть].

Национальная библиотека Франции

Рис. 6. Изображение монстра, якобы пойманного в Южной Америке

Этот и другие подобные рисунки во множестве продавались на улицах Парижа. Некоторые газеты приняли сообщения о поимке монстра за чистую монету, ибо те не казались такими уж абсурдными в свете бытовавших в XVIII веке теорий о половом размножении и межвидовом скрещивании.

Изображение сего диковинного монстра в момент, когда он настигает добычу. Сей монстр был обнаружен в королевстве Санта-Фе, что в Перу, близ озера Фагуа в провинции Чили во владениях Проспера Востона. Он появлялся ночью и пожирал свиней, коров и быков по всей округе. Тело его – одиннадцати футов длиной; морда походит на грубое подобие человеческого лица; пасть – шириною во всю морду и снабжена рядом двухдюймовых зубов; голову венчают рога длиной в двадцать четыре фута наподобие бычьих; уши похожи на ослиные и имеют четыре дюйма в длину; у него два крыла, своею формою сходных с крыльями летучей мыши; бедра и лапы – двадцати пяти, а когти – восьми дюймов в длину; у него два хвоста: один необычайно гибок и способен изгибаться кольцами для удержания добычи, а второй, с жалом на конце, приспособлен для ее убийства; тело его сплошь покрыто чешуей. Монстр сей был пойман стараниями множества людей, приуготовивших ловушки, в которые оный и угодил. Опутанного сетями, его живьем доставили вице-королю, который соизволил позаботиться о его ежедневном прокорме, состоящем из теленка, коровы или быка, а также трех-четырех свиней, к коим сие существо имеет особливое пристрастие. Поскольку отправка монстра морем через мыс Горн заняла бы, по меньшей мере, пять или шесть месяцев, а также потребовала бы погрузки на суда чрезмерного количества скота для его прокорма, вице-король разослал распоряжения об обеспечении потребностей означенного диковинного существа вдоль путей сухопутных, по которым его будут перевозить этапами до Гондурасского залива, где погрузят на корабль, следующий в Гавану. Оттуда монстра доставят на Бермуды, затем на Азорские острова, после чего в трехнедельный срок привезут и выгрузят в Кадисе. Из Кадиса короткими переходами монстра отправят на обозрение королевскому семейству. Следует надеяться, что удастся поймать также и женскую особь во избежание вымирания сего монстра в Европе. Похоже, что сей вид родствен гарпиям, которые считались доселе существами мифическими.

Несомненно, эти «все» слышали также и о составлявшей технократическую грань безграничной веры в науку сумасбродной машинерии. «Journal de Bruxelles» горячо приветствовала изобретение «гидростатергатической машины» для спуска человека под воду, однако скептически отнеслась к полотняным крыльям и хвосту, при помощи которых один из жителей Прованса собирался покорить воздух: «Эксперименты завладели слабыми умами до такой степени, что и дня не проходит без того, чтобы кто-нибудь не объявил о своем увлечении очередным сумасбродным проектом». В то же время А.-Ж. Рено решил проверить силу увлеченности своих современников научными идеями путем размещения газетного объявления, в котором просил обеспечить его скромной суммой в 24 000 ливров и помещением в парижской Военной школе для создания машины, способной перемещаться по рекам и воздуху, поднимать тяжелые грузы, перекачивать воду, молоть зерно – и все это без использования газа или дыма. Более того, он обещал разработать новые методы и механизмы отопления и проветривания домов, поднятия затонувших кораблей, высокоскоростной передачи мыслей на большие расстояния и наблюдения объектов на других планетах, как если бы те находились на земле.2121
  Journal de Bruxelles за 14 февраля 1784 г., с. 85–87 и за 7 августа 1784 г., с. 38; Journal des Sçavans за сентябрь 1784 г., с. 627–629.


[Закрыть]

В свою очередь, псевдонаука увлекала парижан на территорию оккультизма, непосредственно граничившую с царством науки еще со Средних веков. По свидетельству Мерсье, Калиостро был лишь самым знаменитым из множества обретавшихся в Париже алхимиков. Уличные торговцы предлагали купить гравюры «знаменитого алхимика» графа Сен-Жермена, а витрины книгопродавцев были завалены трудами по алхимии вроде «Философических речей о трех принципах – животном, растительном и минеральном, или Продолжения ключа, открывающего врата философического святилища» («Discours philosophiques sur les trois principes animal, végétal & minéral; ou la suite de la clef qui ouvre les portes du sanctuaire philosophique») Клода Шевалье. Не будучи в состоянии позволить себе услуги настоящих врачей, беднота привычно обращалась за помощью к шарлатанам, знахарям и прочим представителям мира подпольной медицины, причем не исключено, что в ряде случаев от этого только выигрывала. «Всевозможные тайные средства от хворей продолжают распространяться и множиться день ото дня, несмотря на всю строгость запретов», – отмечалось в «Mercure». Вероятно, подобные практики существовали всегда, но в июле 1784 года парижский корреспондент «Journal de Bruxelles» писал о стремительном наступлении эры «герметистов, каббалистов и теософов, фанатично приверженных теургии, дивинации, астрологии и тому подобным древним нелепицам». На страницах периодических изданий того времени нередко встречаются упоминания о творившем чудеса при помощи зеркал Леоне Иудее, владельце философского камня Рюэ, нищенствующем целителе Б.-И. Лабре де Даметте и многих других, чьи настоящие имена история не сохранила – Святом Юбере, «одержимом Алаэляе», «пророке с рю Муано», «целителе верой с рю Сизо», «налагателе рук» (toucheur), исцелявшем страждущих прикосновениями и мистическими пассами, многочисленных поставщиках изобретенного в XVII веке сэром Кенелмом Дигби всеисцеляющего «симпатического порошка», а также ребенке, обладавшем способностью видеть сквозь землю. Даже серьезные ученые традиционно публиковали в «Journal des Sçavans» и «Journal de Physique» заметки о всяческих чудесах вроде тех же говорящих собак или василисков, чей взгляд убивает быстрее пули. В то время вера в алхимию и связанные с ней мифы о панацеях и эликсирах бессмертия была все еще настолько сильна, что, например, утверждение о прямой причинно-следственной связи между купанием порочных женщин в фонтанах и последующим пересыханием последних нисколько не выходило за рамки здравого смысла, а потому с трудом поддавалось научному опровержению. Колдуны, алхимики и предсказатели были настолько органично вплетены в ткань парижской жизни, что полиция использовала их в качестве шпионов и информаторов намного чаще и охотнее, чем даже священников. В изобилии встречались и честные спиритуалисты вроде Л.‐К. де Сен-Мартена, Ж.-Б. Виллермоза и И. К. Лафатера. Они практиковали месмеризм, и на их труды нередко ссылались другие месмеристы. Спиритуализм казался идеальным подспорьем для ученых вроде Гёте с его «Фаустом», которые стремились проникнуть в самую суть витальных сил, доселе поддававшихся лишь поверхностному изучению и измерению. В свою очередь, месмеризм считался наукой спиритуалистической: ряд месмеристов рассматривали его как своего рода осовремененную, научную версию мистических течений в янсенизме2222
  Янсенизм – движение в католической церкви XVII–XVIII вв., сложившееся под влиянием работ нидерландского епископа Корнелия Янсения и впоследствии провозглашенное ересью. Характеризовалось крепкими общинами сектантского толка, родством учения с кальвинизмом и участием в движении ряда знаковых исторических персон, в первую очередь Блеза Паскаля. – Прим. ред.


[Закрыть], при этом полагая, что в свое время конвульсионеры испытывали именно месмерические кризы, а «могила на Сен-Медарском кладбище была не чем иным, как месмерической ванной». Так, Жан-Жак Дюваль д’Эпремениль – лидер антиправительственных сил в некогда находившемся под сильным влиянием янсенистов в Парижском парламенте – практиковал месмеризм и активно выступал в поддержку Калиостро, Сен-Мартена и доктора Джеймса Грэма.2323
  Цит. по: Mercure за 13 марта 1784 г., с. 94, и за 17 апреля 1784 г., с. 113; Journal de Bruxelles за 24 июля 1784 г., с. 171; а также Galart de Montjoie, Lettres sur le magnetisme animal, ou l’ on examine la conformité des opinions des peuples anciens & modernes, des sçavans & notamment de M. Bailly avec celles de M. Mesmer (Philadelphia, 1784), с. 10. Об этих и других видах оккультизма см.: Mémoires secrets за 11 августа 1783 г., с. 113–116; Mercier, Tableau de Paris, II, 299–300, VIII, 176, 299, 341, IX, 25, XI, 291–293, 352–355; Grimm’s Correspondance littéraire, XIII, 387–388; Mesmer justifié, Constance, 1784, с. 34; Remarques sur la conduite de sieur Mesmer, de son commis le P. Hervier et de ses adhérents, 1784, с. 26; Eclairissemens sur le magnetisme animal (London, 1784), с. 6–8; L’ Antimagnétisme (London, 1784), с. 3; мемуары Дюкло из Bibliothèque des mémoires relatifs à l’ histoire de France pendant le 18e siècle, nouvelle série (Paris, 1880–1881), XXVII, 20; а также Avertissement de M. D’ Eprémesnil, à l’ occasion de quelques écrits anonymes qu’il a reçus de Beaucaire par la poste (1789). Описание типичного для 1780‐х гг. алхимического сеанса см.: R. M. Le Suire (pseudonyme), Le Philosophe parvenu (London, 1787), I, 204–211. О полиции и спиритуализме см.: Mémoires tirés des archives de la police de Paris (Paris, 1838), III, 98, 102–103. В данном контексте нельзя также не упомянуть незаменимый обобщающий труд, посвященный этой обширной и весьма туманной области, а именно Augustine Viatte, Les sources occultes du romantisme, illuminisme. Théosophie 1770–1820 (Paris, 1928).


[Закрыть]

Национальная библиотека Франции

Рис. 7. Летательные машины

Типичное для того времени изображение моделей летательных машин. Здесь всеобщее увлечение популярной наукой предстает в конструкторско-прикладном аспекте, в котором прослеживаются исторические корни современных фантастических проектов космических путешествий. «Аэронавты» покинули летучие корабли и приземляются при помощи «аэростатической одежды», которая позволяет им держаться на воде.

Два шара, заполненных горючим воздухом, следуют в заданном направлении, в то время как третий, лишившись газа, сохраняет летучесть благодаря собственной обращенной к воздуху обширнейшей поверхности и при помощи руля направляется к подходящему месту посадки. Двое путешественников в аэростатических костюмах покинули сей последний воздушный шар и парят в воздухе при посредстве «руколетов». Третий успел благополучно приземлиться. Рядом с ним лежат его уже сложенный костюм и «руколеты». Все трое облачены в облегчающие скольжение по воде пробковые жилеты. Спереди к жилетам прикреплен компас, позволяющий путешественникам ориентироваться в случаях, если берег скрыт туманом или не виден из‐за большого до него расстояния. Подобие корабельного «вороньего гнезда» на верхушке воздушных шаров предназначено для ассистирующего в манипулировании парусами.

Отсюда следует, что месмеризм, судя по всему, располагался в размытой пограничной зоне, отделявшей науку от псевдонауки и оккультизма. К 1788 году даже Мерсье, которому удалось отразить в «Картинах Парижа» практически весь спектр мнений, характерных для столичной публики предреволюционных лет, отказался от месмеризма в пользу «новой веры» в мир, полный незримых призраков. «Мы живем в неизведанном мире», – пояснял он. Следует заметить, что такого рода воззрения не считались тогда эксцентричными, а напротив, являлись последним веянием моды. К примеру, в пьесе «Просвещенные» («Les illuminés») в качестве главного героя выведен «элегантный и просвещенный молодой человек» (un jeune homme à la mode et illuminé) по имени Клеант, который одерживает блестящую победу в споре с посетителями модного салона. Клеант говорит «тем языком чувств, что способен направлять ток наших мыслей от полюса к полюсу». Он пользуется им как для общения с призраками, так и выступая в защиту месмеризма: «Ведь нет ничего лучезарнее, ибо он есть отражение истинного устройства вселенной и движитель всего на свете». Парижские клеанты не усматривали в подобных напыщенно-романтических высказываниях ничего антинаучного: они считали, что именно таким и должен быть язык науки и оккультизма (именовавшегося тогда haute science – «высокой наукой»). Даже самые убежденные оккультисты из числа последователей Месмера не допускали и мысли о том, что их практики противоречат научным достижениям века, а почтеннейший автор «Изначального мира» («Monde Primitif») Кур де Жебелен и вовсе считал месмеризм и другие «сверхъестественные науки» естественным продуктом научных открытий. «Физика повсюду придет на смену магии», – с ликованием отмечал один из его собратьев-месмеристов. «Магия превыше науки, ведь магия – это не следствие науки, а ее воплощенный идеал», – пояснял второй. Данная точка зрения казалась еще весомее с учетом того, каким сходством с идеями Месмера отличались некоторые домыслы ополчавшихся на нее уважаемых научных мужей. Так, научные теории, которых придерживался Ж.-С. Байи – автор обличительного заключения королевской комиссии о лженаучной природе месмеризма, – до неприличия походили на идеи самого Месмера и его последователей. Немудрено было ненароком спутать с месмеровским описанием флюида и «теорию калорийности» в изложении Лавуазье (еще одного члена этой же комиссии). Одним словом, месмеризм хорошо вписывался в контекст характерной для предреволюционного десятилетия наукомании (вкупе с прилагавшимся к ней интересом к «высокой науке») и, судя по всему, никак не противоречил общему духу Просвещения. Так, список авторов, в чьих работах прослеживались «некоторые аналогии с месмеризмом», выглядел следующим образом: Локк, Бэкон, Бейль, Лейбниц, Юм, Ньютон, Декарт, Ламетри, Бонне, Дидро, Мопертюи, Робине, Гельвеций, Кондильяк, Ж.-Ж. Руссо, Бюффон, Марат, Бертолон. На первых порах месмеризм выступал в качестве проявления возведенной в абсолют веры в разум, то есть был своего рода изводом распоясавшегося Просвещения, позднее вылившегося в противоположную крайность, ныне известную как романтизм. Месмеризм сыграл далеко не последнюю роль в формировании этого движения, став точкой сопряжения двух вышеупомянутых крайностей. В середине 1780‐х он еще не вошел в эту фазу своего развития, хотя отдельные остроумцы уже тогда улавливали намечавшуюся тенденцию: