Текст книги "Литературный тур де Франс. Мир книг накануне Французской революции"

Глава 1
Нёвшатель.
Наш герой на задании

Если вы хотите как следует познакомиться с торговым представителем, изучите сведения о его расходах. Фаварже тщательно подсчитывал все свои траты, переводя их на французские ливры, су и денье, и записывал в конце дневника44
  Ливр стоил 20 су, су – 12 денье. Эти сугубо абстрактные величины, которые использовались при расчетах, не соответствовали находившимся в обращении монетам. Фаварже, вероятнее всего, носил в кошельке лиарды (1 лиард стоил 3 денье) и экю (1 экю равнялся 3 ливрам). Опасаясь грабителей, он вряд ли возил с собой такие ценные монеты, как луидор, стоимость которого равнялась 24 ливрам. Если ему требовались значительные суммы, он мог на них рассчитывать в тех городах, где у STN существовали доверительные отношения с банкирами или торговцами. Покупательная способность ливра не была величиной постоянной. В 1789 году простой парижский рабочий получал 20–30 су в день, а квалифицированного каменщика можно было нанять за 40. Стандартная четырехфунтовая буханка хлеба обходилась, как правило, в 8 или 9 су, но в скудные времена эта цена могла удваиваться. См.: George Rudé. The Crowd in the French Revolution. Oxford: Oxford University Press, 1967. Р. 21–22.


[Закрыть]. Есть там и своего рода увертюра к его путешествию55
  Дневник Фаварже вместе с росписью расходов выложен на сайте, созданном специально для того, чтобы сопровождать эту книгу: www.robertdarnton.org. Там можно свериться с французской расшифровкой рукописи, с оцифрованным оригиналом и с английским переводом. Все цитаты в нижеследующих главах взяты из документов, представленных на сайте как в виде оцифрованной рукописи, так и в расшифровке – там их легко можно найти по имени того человека, о котором идет речь. Поскольку на сайте выложено множество документов, с которыми при необходимости читатель легко может свериться, в книге я свел примечания к минимуму.


[Закрыть].

Перед тем как оседлать свою лошадь, он забрал из починки плащ: 1 ливр и 3 су, уплаченных в Ла-Нёввиле, своем родном городе, в десяти милях от Нёвшателя, 3 июля 1778 года, за два дня до отъезда. Вероятнее всего, речь шла о рединготе, одежде для верховой езды из плотного, провощенного – от дождя – сукна, ничуть не похожей на ту изысканную одежду, в которой щеголяла знать, с причудливой отделкой и двойными рядами изящных пуговиц. Фаварже интересовала защита от природных стихий. В начале путешествия они были к нему благосклонны. Однако в августе, когда он достиг нижнего течения Роны, солнце палило нещадно, и редингот, скорее всего, был приторочен поверх седельных сумок. Вода почти не беспокоила Фаварже, даже в речных долинах, вплоть до 6 сентября, когда он добрался до Каркассона. Начался ливень. И почти не прекращался всю дорогу от Тулузы до Ла-Рошели. Фаварже пришлось купить новую шляпу: 10 ливров. А еще он провел в седле столько времени, что вынужден был приобрести новую пару панталон: 26 ливров за штаны, купленные вместе с пледом, чтобы не мерзнуть по ночам, поскольку к началу октября они стали весьма прохладными. Дороги в те времена были покрыты таким слоем грязи, что его лошадь оступалась и падала по нескольку раз в день. В конце концов ему пришлось вести ее в поводу, в результате чего он сносил еще и сапоги: 3 ливра и 3 су за подшивку новых подошв. Фаварже потел под лангедокским солнцем, мерз в осенней грязи Пуату, так что вид у него в пути, вероятнее всего, был не самый щегольской. Когда он заходил на очередной деревенский постоялый двор, от него наверняка пахло. За все это время он только два раза потратился на прачку: 1 ливр 10 су в Тулузе и 1 ливр 4 су в Тоннене – в обоих случаях эта плата примерно равнялась дневному заработку одного из печатников STN. При себе у него были охотничий нож и перевязь с пистолетами, которые ему за 10 су почистил и наладил один марсельский оружейник – после того как Фаварже рассказали о бандитах, орудовавших на дороге в Тулон.

Впрочем, сам Фаварже на разбойника с большой дороги похож не был, несмотря на пыль и грязь, что успели въесться в его редингот. Входя в книжный магазин, удобно расположенный на центральной улице очередного города, он должен был выглядеть презентабельно. По прибытии в Лион он заказал костюм с жилетом: 23 ливра 4 су и 6 денье за материал («вуаль», легкая хлопчатобумажная ткань) и пошив. Это была серьезная трата для разъездного агента – пять процентов от годового жалования, – но не запредельная. Дважды в дороге он покупал себе ленты (каждая по 12 су), чтобы подвязывать волосы, которые носил на манер конского хвоста. Парик и шпага были бы ему не по статусу. Однако, как и у многих других путешественников, у него были часы: в сентябре он починил их за 2 ливра и 8 су. В приличном обществе он менял сапоги на туфли: новая пара обошлась ему в Тулузе в 4 ливра и 10 су. Сведения о расходах Фаварже предоставляют нам редкую возможность представить себе человека из низшего сословия, который жил два века тому назад. Впрочем, картина быстро блекнет. Мы не знаем, какого цвета у него были глаза.

Однако мы все-таки можем составить некоторое представление о его характере. Стиль его писем отличается прямотой и отсутствием лишних красивостей, грамматика и каллиграфия безупречны, как и пристало конторскому служащему. Фаварже явно получил неплохое начальное образование, однако даже не пытался упражняться в построении сложных фраз и не пытался прибегать к тем риторическим изыскам и литературным аллюзиям, что время от времени украшали письма его начальства, членов правления STN, людей, несомненно, весьма культурных и начитанных. Его корреспонденция была деловой, такой, в которую особенно не вчитывались. Но насколько его слог отражает общий строй мысли, этот слог должен был принадлежать человеку серьезному, услужливому, трудолюбивому и больше привыкшему держаться в тени. Фаварже не предавался мечтаниям, воспринимал мир таким, какой он есть, и описывал его на языке простом и серьезном: подлежащее, сказуемое, дополнение. Иногда он позволял себе толику юмора – но очень редко. Марсельского книжного инспектора он определил как «одного из тех людей, что готовы съесть собственного брата, дабы не остаться без ужина», а Бюше, владельца книжного магазина в Ниме, как «в своем роде камеру-обскуру». Однако он не слишком увлекался фигурами речи и редко использовал разговорные выражения, свойственные книготорговой среде, – вроде того комплемента, которым одарил Малерба, нелегального книгопродавца из Лудёна: «Умеет он продать свои ракушки» (Il sait fort bien vendre ses coquilles).

Фаварже мог быть человеком скромным, но провести его было непросто. Переговоры с торговцами он вел достаточно жестко и безо всяких колебаний привлекал должников к суду. Когда тулузский маклер по фамилии Казамеа (имена действующих лиц в документах зачастую опускаются) попытался силой заставить его снизить фиксированные цены на книги, изданные STN, а затем в порыве ярости порвал заказной список, Фаварже дал ему отпор. На него не произвел впечатления Фолькон, синдик книготорговой гильдии в Пуатье, который ходил по городу «надувшись от важности». Не одобрил он и претенциозных манер лионских патрициев, не пожелавших тратить время на разговоры с ним, при том что большую часть дня они предавались чревоугодию, вместо того чтобы заниматься своими магазинами. Книготорговцы из областей южных, вроде Шамбо из Авиньона или Фелина из Юзе, принадлежали к другой породе: болтуны и бездельники. Люди ленивые и болтливые не могли рассчитывать на высокую оценку в тех отчетах, что Фаварже направлял своему начальству. Столкнувшись с интриганством, пустословием или с dolce farniente, особенно в тех случаях, когда клиент жил на Юге, Фаварже писал домой так, как если бы столкнулся с чужой цивилизацией – что было недалеко от истины: он был добрым швейцарцем, попавшим в непостижимый французский мир.

Несмотря на сугубо коммерческий характер писем Фаварже, они могут дать некоторое представление о его взглядах на жизнь. Тон в них не всегда остается сугубо деловым: он хорошо знал своих нанимателей и мог быть с ними откровенным. На социальной лестнице они, конечно же, стояли выше него – состоятельные и образованные люди из хороших семей, пользовавшиеся в не слишком обширной нёвшательской вселенной немалым авторитетом, – так что он писал к ним всегда в весьма уважительной манере. Но они оказали ему доверие, взяв на работу еще совсем молодым человеком и позволив за годы работы в конторе пройти неплохую школу. Они доверили ему вести деликатные переговоры и ожидали, что он будет делиться с ними конфиденциальной информацией о каждом из книготорговцев, с которыми сталкивался. Так что его беглые замечания о человеческой составляющей в этой торговле говорят не только о других книгопродавцах, но и о его собственных взглядах. Больше всего симпатии он выказывает к владельцам магазинчиков в маленьких провинциальных городах, которые не пытались жульничать при заключении сделок, соглашались на разумные условия, не пускались в авантюры, вовремя платили по счетам и имели прочную репутацию среди местных жителей. Так, Пьер Ле Пуатье из Кастра удостоился положительного отзыва: «Он, судя по всему, ведет дело достойным образом, потому что подбор книг в магазине хороший. На вид он человек положительный и обещал в скором времени направить заказ в головную контору». Наведя дополнительные справки у местных торговцев, Фаварже оценил репутацию ле Портье как «очень хорошую»: «Ему можно с полным доверием отправлять товар. В разговорах со мной люди отзывались о нем весьма положительно. Он достаточно состоятелен, несмотря на все те трудности, с которыми книгопродавцу, торгующему пиратскими изданиями, приходится сталкиваться в маленьких городах».

Подобной высокой оценки удостаивались немногие: в предыдущих своих поездках Фаварже провел достаточно времени, вынюхивая и выспрашивая разного рода подробности, чтобы навсегда излечиться от любых иллюзий во всем, что касалось морального облика деловых людей. Ему часто приходилось сталкиваться с жуликами и мерзавцами, вроде Бюше из Нима, который тайком проматывал приданое жены, и Кальдезега из Марселя, который, объявив о банкротстве, пытался заключить тайную сделку, касавшуюся его долгов. Подобного поведения Фаварже не одобрял, но понимал необходимость иметь дело с далекими от совершенства представителями человеческого рода, особенно в обширной сфере нелегальной книжной торговли. О торговцах он пишет вполне трезво, но без цинизма, критично, но без ханжества. В редких случаях в его письмах все-таки сквозят негодующие интонации. Так, например, когда Вернарель, книжный торговец из Бурк-ан-Бреса, заказал партию недавно вышедшей книги у парижского издателя, а затем отправил один экземпляр в STN, чтобы с него сняли пиратскую копию, он дает волю возмущению: «Что за тип! Неужели он не понимал, что ему придется иметь дело с собственной совестью, когда отправлял нам ту книгу, о которой я говорил в предыдущем письме?»

Впрочем, как правило, Фаварже писал о деловых предметах, часть из которых носила сомнительный, а то и вовсе противозаконный характер, безо всякого морализаторства. Он продал уйму порнографических и антирелигиозных сочинений, упоминая о них, как и о других непристойных (scabreux) изданиях, в констатирующей манере, как о торговых активах. Книгопродавцы придерживались тех же позиций. И только однажды Фаварже столкнулся с маклером, который смешивал соображения делового и идеологического порядка, и эта встреча его удивила: «Арль. Годьон – настоящая находка, но человек он довольно странный… Когда я завел речь о Библии и об Энциклопедии, он ответил, что он слишком хороший католик, чтобы распространять книги настолько нечестивые, что все эти Энциклопедии ему предлагали и раньше, но он, конечно же, не продал ни единой из них».

Библия в глазах этого книготорговца оказалась нечестивой книгой, поскольку речь шла о протестантском издании, обильно снабженном еретическими комментариями. Сам Фаварже был не менее хорошим швейцарским протестантом, и, спускаясь на юг по долине Роны, он вторгался на вражескую территорию, все дальше заходя в самое средоточие французского католицизма. Прибыв в Марсель, он, к своему разочарованию, обнаружил, что все магазины закрыты, поскольку был день накануне Успения Пресвятой Девы: «Пушка в крепости и корабельная артиллерия замечательно палят в честь Девы Марии». Для протестантского уха звуки были непривычными. Фаварже был шокирован тулузским «мракобесием», а нетерпимое отношение со стороны книжных инспекторов и в Тулузе, и в Марселе неприятно его поразило. До него доходили слухи о том, что Людовик XVI вот-вот восстановит протестантов в гражданских правах, которых они были полностью лишены после отмены Нантского эдикта в 1685 году, включая даже право на наследование собственности и на законный брак. Поэтому он рассчитывал на радушный прием в палатах синдиков (chambres syndicales) провинциальных гильдий. В самом деле, когда из Нёвшателя прибывали партии протестантских книг, многие гильдейские чиновники соглашались смотреть на это сквозь пальцы. Но Фаварже все равно чувствовал, что на него поглядывают с подозрением – и как на еретика, и как на агента иностранного издательства.

Эти два качества дополняли друг друга, поскольку именно нелегальные маршруты распространения протестантских книг, налаженные еще в XVI веке, двести лет спустя стали дорогами Просвещения. Философы, получившие протестантское воспитание, от Пьера Бейля до Жан-Жака Руссо, внесли в радикальную мысль свою неповторимую интонацию; и от Амстердама до Женевы протестантские издатели использовали гугенотскую диаспору для того, чтобы наряду с книгами сугубо протестантскими сбывать труды философов. Фаварже не был интеллектуалом, но действовал как представитель просветителей просто в силу того, что выполнял свою работу. Его наниматели печатали книги, которые он продавал, Библию вместе с «Энциклопедией», словно между ними не было никаких противоречий. И в контексте книжной торговли XVIII века противоречий действительно не было.

У Фаварже вполне могли быть свои мнения по философским вопросам, но в деловой обстановке он никогда их не высказывал. Никаких намеков на то, что его собственные воззрения могли оказывать хоть какое-то влияние на его профессиональную деятельность в качестве книготоргового агента, мы не найдем ни в его письмах, ни в дневнике. Он просто родился протестантом и, когда отправлялся в путь, брал протестантизм с собой. Подобный образ жизни он, видимо, считал чем-то само собой разумеющимся – и, попав во Франции в общество протестантов, чувствовал себя почти как дома. Среди людей себе подобных – трудолюбивых, привыкших говорить правду и вовремя платить по счетам – он и впрямь мог расслабиться. Понятно, что и среди них могли попадаться негодяи, вроде пастора Дюмона из Тоньена, который продал присланную ему партию Библий, изданных STN, а затем отказался за нее платить. Но, как правило, Фаварже был склонен доверять своим собратьям-протестантам, как людям, на которых можно положиться на этой вражеской территории, где они по-прежнему были лишены гражданских прав. Французские гугеноты привыкли доверять друг другу – и должны были доверять, иначе бы не сумели пережить века гонений.

Разветвленные сети родственных и дружеских связей, существовавшие между французскими и швейцарскими протестантами, помогали Фаварже не потеряться во Франции. В дневнике у него был список гугенотских пасторов, и куда бы он ни приехал, гугеноты встречали его гостеприимно. Кроме того, они снабжали его рекомендательными письмами к другим единоверцам, так что в попытках разжиться заказами от католических книготорговцев или получить с них по счетам он мог рассчитывать на весьма немаловажный ресурс – на подсказку и поддержку со стороны местных протестантов. В Ниме он сходил послушать влиятельного пастора Поля Рабо, который проповедовал «в пустыне» – то есть под открытым небом, за городскими стенами, поскольку гугенотом было запрещено совершать богослужения в собственных церквях. Сам Рабо и его сын, будущий революционер Жан-Поль Рабо Сент-Этьен, были друзьями главного управляющего STN, Фредерика-Самюэля Остервальда, и сообщили Фаварже адреса еще целого ряда протестантских пасторов, с которыми он мог встретиться на протяжении своего путешествия.

Кроме того, ему оказывали теплый прием обычные миряне-протестанты, которые когда-то получали образование в Нёвшателе, и часть из них – в том пансионе, где сам Остервальд в 1750‐е годы давал уроки математики и географии. Остервальда, впрочем, не следует путать с каким-нибудь скромным деревенским учителем. Он был состоятельным городским патрицием, глубоко вовлеченным в локальные политические процессы, но, судя по всему, помимо способности к государственной деятельности, обладал еще и немалым преподавательским талантом. Один из его наиболее восторженных бывших учеников, купец по имени Жан Рансон, приютил Фаварже в Ла-Рошели и описал в письме время, проведенное вместе с ним. Он рассказал, что Фаварже «отличается той прямотой, которую редко встретишь среди французов и которая в вашей стране считается делом обычным. Я спросил у него, обучался ли он в коллеже (средней школе) в Нёвшателе. Нет, мсье, ответил он. Я учился в Ла-Фаварж, где мсье Остервальд избавил меня от участи земледельца, предложив стать клерком в его конторе, и я стал клерком». Пытаясь выяснить, насколько светским человеком является Фаварже, Рансон спросил его, не играет ли он на каком-либо из музыкальных инструментов. «Ах, месье, – ответил он мне, – не пытайтесь обнаружить во мне какой бы то ни было талант. Я лишен таковых напрочь». Рансон, не встречавший подобной скромности среди высших слоев провинциальной буржуазии, был весьма впечатлен. «Ничто так не способно завоевать мою приязнь, как чистосердечие»66
  От Рансона в STN, 7 ноября 1778 года, Архив Типографического общества Нёвшатель, Публичная библиотека Университета Нёвшатель, Нёвшатель, Швейцария. Ссылки на документы, отсутствующие на сайте, будут даваться в сносках. Во всех случаях, кроме особо оговоренных, они взяты из архива STN.


[Закрыть]. Это единственное описание Фаварже, сохранившееся в бумагах «Общества», но оно полностью подтверждает то впечатление скромного, однако вполне уверенного в себе молодого человека, которое складывается при чтении его писем.

Есть в письмах и несколько деталей, которые могут дать представление о его личной жизни – пускай и весьма смутное. По прибытии в Лион Фаварже послал приветствие товарищам-клеркам из STN, «которых я обнимаю», и попросил их передать письмо его сестре. Messieurs les collègues, как он их называл, трудились в comptoir, или самом правлении, относительно замкнутом небольшом мирке, где трое-четверо служащих возились со счетами, описями и отчетами о поставках. Тем временем члены совета директоров диктовали письма или следили за работой в типографии; там, в свою очередь, стояла дюжина станков, за которыми работало двадцать-тридцать человек. Судя по всему, с другими клерками Фаварже был на дружеской ноге. В постскриптуме к письму, отправленному из Марманда, он выделил двоих из них, послав им особые приветствия: Абрама Давида Мерсье, главного бухгалтера, и Шварца, ученика или стажера, который, по окончании учебы в Кольмаре, совершенствовался в знании книготоргового дела. Шварц сделал в дневнике Фаварже пометку, попросив его по прибытии в Кольмар передать «тысячу поклонов» его друзьям и родственникам, и в особенности месье Биллингу, бывшему учителю Шварца в тамошней средней школе, который, кстати, может многое порассказать о книготорговцах Тюбингена и Штутгарта. В такие дали Фаварже не забирался, но пометка свидетельствует о том, что основой для его коммерческой деятельности служила система личных связей.

В другом постскриптуме Фаварже передавал уверения в совершеннейшем почтении женам Остервальда и Жана-Эли Бертрана, зятя Остервальда и тоже члена совета директоров. Кроме того, он справлялся о здоровье их домашней собачки: «Не заболел ли песик (le petit toutou)? Прошлой ночью мне снилось, что он издох». Служащего, которой беспокоится о том, хорошо ли чувствует себя собачка жены хозяина, трудно счесть человеком со стороны, которого с фирмой связывают сугубо деловые отношения. Говоря о делах, касающихся STN, Фаварже неизменно пользовался формами первого лица множественного числа, даже если писал в дневнике: «наши Библии», «наши интересы», «наше здание». Из его писем, адресованных в центральную контору, складывается впечатление полного единства интересов; в свою очередь, контора – то есть, собственно, Остервальд, который вел корреспонденцию «Общества», – проявляла заботу о благополучии Фаварже. Когда Фаварже выехал из Лиона, где уже успел побывать за два года до этого, и направился в неизведанные земли, Остервальд постарался его подбодрить: «Bon voyage, желаю удачи в делах и хорошо провести время. Мы будем признательны за ваши заботы о своем здоровье и за те усилия, которые вы приложите для выполнения своей задачи».

Трудности, с которыми приходилось сталкиваться одиноким путешественникам на дорогах XVIII века, сегодня трудно себе вообразить. Фаварже так ни разу и не пришлось пустить в дело пистолеты, но, выехав из Авиньона, он подцепил весьма неприятную форму чесотки, которую вызывают микроскопические клещи, проникающие под кожу: «Мне придется пережить кровопускание, а затем очистку организма [вероятнее всего, посредством клизмы]. Я обратился к хирургу и получил от него эти рекомендации». Как только его собственное здоровье пошло на поправку, захворала лошадь. Позади было уже более сотни миль нелегкого пути, и Фаварже, судя по всему, успел к ней привязаться. Он регулярно докладывал о ее состоянии, и в сентябре, когда на Южную Францию обрушились бури и лошади стало совсем худо, тон его писем стал весьма тревожным. Остервальд отвечал ему из Нёвшателя: «Нас куда более беспокоит ваше собственное здоровье, нежели здоровье вашей лошади».

Приписывать отношениям человека и животного сентиментальный характер было бы ошибкой. Жизнь у путника была достаточно суровой. Дороги были ужасными – земляные колеи, сплошь усеянные рытвинами и заполненные грязью, если не считать немногих основных трасс, ведущих прямиком в Париж77
  Перестройка этих основных дорог, которые вели из провинций в Париж, благодаря принудительному труду в рамках дорожной повинности (corvée des chemins) между 1738 и 1780 годами, сократила время в пути вдвое, но Фаварже приходилось передвигаться по дорогам поперечным, а те, как правило, оставались в состоянии весьма прискорбном. См.: Guy Arbellot. La grande mutation des routes de France au milieu du XVIII^e siècle // Annales. Histoire, Sciences Sociales. 28 (1973). P. 765–791; а также: J. Letaconnoux. Les transports en France au XVIII^e siècle // Revue d’ histoire moderne et contemporaine. 11 (1908/1909). P. 97–114.


[Закрыть]. Постоялые дворы немногое могли предложить усталым путникам, проведшим весь день в седле. Тамошняя пища и тамошняя грязь, в равной степени отвратительные, служили излюбленной темой рассказов для путешественников, особенно для тех, кто уже успел познакомиться с английскими постоялыми дворами – как Тобайас Смоллет, шотландский романист: «По всему югу Франции, за исключением больших городов, гостиницы холодные, сырые, темные, унылые и полные пыли; владельцы сплошь бездельники и вымогатели; прислуга неуклюжая, чумазая и бестолковая; кучера ленивые, жадные и нахальные». Артур Янг, английский агроном, проезжавший по югу Франции примерно той же дорогой, что и Фаварже, описывал гостиницу в Сен-Жироне как «место, полное самых отвратительных грязи, мрази, жульничества и бесстыдства из всех, что когда-либо испытывали терпение или оскорбляли чувства путника»88
  Цит. по: Henri Sée. Les auberges françaises à la fin de l’ Ancien Régime d’ après Arthur Young // Revue d’ histoire économique et sociale. 1930. 18. P. 446, 447, 450.


[Закрыть].

Во времена более поздние, когда Фаварже уже расстался с STN, фирма наняла другого commis voyageur, Жакоба-Франсуа Борнана. Тот годами ездил по Франции, как правило, в повозке, но при этом приходилось ему еще труднее, чем Фаварже, и в дороге (он получил ранение, когда экипаж его перевернулся), и в книжных магазинах. В 1784 году он писал из Лиона: «Здесь понятия не имеют ни о доверии, ни об учтивости… Вы по своему опыту должны знать, господа, как трудно здесь хоть о чем-нибудь договориться. Я уверен, что сделал все от меня зависящее, чтобы позаботиться о ваших интересах. Если бы я думал, что у вас могут закрасться хоть какие-то подозрения на сей счет, я пришел бы в отчаяние. Но, повторяю, я просто хочу вернуться домой»99
  От Борнана в STN, 12 апреля 1784 года.


[Закрыть]. В Париже было еще того хуже1010
  От Борнана в STN, 2 марта 1785 года.


[Закрыть]: «Долгие и по большей части бесполезные хлопоты, которыми здесь приходится заниматься, и постоянные проволочки, которые здешние люди устраивают по самым мелким и незначительным поводам, превращают любое дело в самую настоящую каторгу, и хуже, чем в этом городе, мне жить не доводилось никогда. По улицам не пройдешь, поскольку грязь стоит до самых порогов. Снег и дождь идут попеременно… Холод просто невыносимый».

Опыт у каждого торгового представителя был, конечно же, свой, но все они выполняли одни и те же функции, и встретить их можно было во Франции везде, где продавались книги1111
  Вот единственное исследование, посвященное торговым представителям или разъездным агентам по продажам в XVIII веке, которое мне удалось отыскать в научной литературе: George V. Taylor. Notes on Commercial Travelers in Eighteenth-Century France // The Business History Review. 3 (1964). P. 346–353. Тем не менее при Старом порядке, согласно мемуарам разъездного агента по фамилии Марлен, их можно было встретить на каждом постоялом дворе и при каждом table d’ hôte: «Что такое commis voyageurs? Это, как правило, молодые люди, которые каждый год ездят по всем городам королевства, выбивая заказы для торговых домов» (цит. по: Albert Babeau. Les Voyageurs en France depuis la Renaissance jusqu’à la Révolution. Paris, 1885; репринтное издание: Geneva: Slatkine, 1970. P. 309). Касательно времен более поздних см.: Bill Bell. «Pioneers of Literature»: The Commercial Traveller in the Early Nineteenth Century // The Reach of Print: Making, Selling, and Using Books / Ed. Peter Isaac and Barry McKay. Winchester; New Castle, Del.: St. Paul’ s Bibliographies, 1998. P. 121–154.


[Закрыть]. В Европе конца XVIII века без торгового представителя не мог обойтись ни один сколько-нибудь заметный издатель. Раз в год или два он выбирал в головной конторе надежного служащего и отправлял в поход, объяснив основные задачи и проложив маршрут в зависимости от конкретных нужд. Поездка могла занять всего неделю, если речь шла о том, чтобы уладить споры по счетам в близлежащем городе или скупить в том или ином районе надлежащее количество бумаги. А могла растянуться на долгие месяцы, сотни миль и касаться всех мыслимых сторон книготорговли, как это было в случае Фаварже. Торговые представители непрерывно сновали по Европе. Несмотря на всю свою неприметность, они оставили по себе многочисленные следы в архивах STN. Когда во время поездки в Париж в 1777 году директора STN обсуждали деловые вопросы с дружественными издателями, Клеман Пломтё из Льежа рассказал им, к примеру о том, что он отправил commis в tour de la France, продавать энциклопедии1212
  От Остервальда и Боссе из Парижа в STN, 4 апреля 1777 года.


[Закрыть]. Это была стандартная практика, и в головную контору они писали об этом как о чем-то само собой разумеющемся. Подобного же рода коммивояжеры, работавшие на других издателей, часто появлялись и в Нёвшателе, а агенты STN то и дело пересекались с ними по дороге.

В предыдущей поездке Фаварже обнаружил, что торговый представитель Типографического общества Лозанны опережает его в пути на несколько городов, снимая сливки у савойских торговцев, готовых покупать книги1313
  От Фаварже в STN, 16 августа 1776 года.


[Закрыть]. Пришлось ему столкнуться и с торговым представителем Самюэля Фоша, конкурирующего с STN нёвшательского издателя, – тот также путешествовал по Лангедоку в 1778 году. Человек от Фоша продавал во многом те же самые книги, что и Фаварже, и зачастую по более низкой цене, согласно отчетам, проходившим через книжные магазины; но в каждом городе он останавливался на более долгий срок, и со здоровьем, по слухам, у него было неладно. Перегревшись на южном солнце, он совсем расхворался и вынужден был вернуться в Монпелье, так что у Фаварже появилась надежда его обставить. Тем временем в Тулоне Фаварже повстречал Амабля Леруа, торгового представителя Жозефа Дюплена, лионского издателя, одного из партнеров STN по спекуляции Encyclopédie, выпущенной in quatro. Леруа возвращался в свою главную контору, совершив впечатляющее турне по югу, в ходе которого добрался аж до самого Бордо. Они провели вдвоем чудный вечер в гостинице, обмениваясь историями о продаже энциклопедий.

Встречи подобного рода не были редкостью, поскольку торговые представители следовали одними и теми же маршрутами, заходили в одни и те же магазины и останавливались на одних и тех же постоялых дворах. Несмотря на соперничество, они сводили между собой знакомство и в общих интересах обменивались информацией об условиях торговли. Некоторые рассчитывали занять более высокое положение, потому что были сыновьями солидных книготорговцев, уже начавших действовать как издатели в современном смысле слова. Эти торговцы предпочитали выпускать в продажу новые книги, либо печатая их на стороне, либо справляясь собственными средствами, и сосредотачивали основные усилия на том, чтобы сбывать оптом целые тиражи. Но большинство торговых представителей на всю жизнь оставалось на низших ступенях издательской индустрии. Молодой человек, который хотел получить место торгового представителя, должен был иметь хороший почерк, основательное среднее образование (чтение, письмо и арифметика в объеме необходимом для того, чтобы разобраться со счетами, составленными в ливрах, су и денье) и связи, семейные или дружеские. Издатель нанимал его в качестве клерка (commis), как правило, на трехлетний контракт. Обычный для такого рода служащих круг обязанностей – поддерживать коммерческую переписку, вести счетные книги, следить за отправкой товара со складов. Исполняя их, они знакомились с разветвленной сетью издателей, дружественных данной фирме, а также постоянных клиентов из числа книготорговцев, причем как во Франции, так и, в случае крупных швейцарских издательских домов, в большей части Европы. При необходимости клерки отправлялись в кратковременные поездки по нескольким городам или в долгие странствия по нескольким странам. В дороге они набирались знаний – того рода, какие были жизненно важными для издательского дела в XVIII веке. Эти знания касались конкретных вопросов и, в большой мере, человеческих обстоятельств. Сметливый торговый представитель учился различать, кто из владельцев книжных магазинов стоит на грани разорения, какие синдики задают тон в chambres syndicales, у кого из инспекторов больше всех наметан глаз на пиратские издания, кто из агентов по доставке товара знает наиболее надежные каналы, какие кучера не имеют обыкновения застревать в грязи и, самое главное, кто из общего числа клиентов во всей системе сбыта готов погашать векселя. Такой торговый представитель мог принести своему нанимателю целое состояние. Иногда у него могло возникнуть искушение перейти на работу к другому нанимателю, где ему станут больше платить, а ездить придется не так далеко и часто. Если он обрастал достаточным количеством связей и приобретал кое-какой капитал – лучшим источником которого служила молодая женщина с приданым, – он вполне мог открыть собственный магазин, книжный или в какой-нибудь другой сфере торговли. Если дело не шло, он мог пуститься в странствия уже в каком-нибудь ином качестве, скажем как странствующий печатник, каковых на французских дорогах тоже хватало.

Карьеру Фаварже, судя по всему, можно счесть историей успеха, хотя проследить за ним до и после того времени, когда он работал на STN, достаточно сложно1414
  Жан-Франсуа Фаварже родился в Сен-Блезе, городишке в пяти километрах от Нёвшателя, 28 июня 1749 года (Archives de l’ État de Neuchâtel, État Civil de Neuchâtel, EC158). Его отцом был Жан-Фредерик Фаварже, а мать в девичестве звали Анн Барб Шатлен. В нотариальном архиве его отец значится как «горожанин» (bourgeois), что предполагает обладание всеми гражданскими правами в округе Нёвшатель; кроме того, там упоминается, что он, как и многие другие нёвшательцы, владел виноградником в окрестностях города, однако о его профессии речи не идет (Archives de l’ État, F9, register of the notary Jean-Jacques Favarger, entry for January 28, 1780). Жан-Фредерик Фаварже был знаком с Остервальдом, поскольку выступал в качестве свидетеля по одной из финансовых операций последнего в 1786 году (Archives de l’ État, B656, register of the notary Claude-François Bovet, entry for June 24, 1786). Таким образом, очень может статься, что за десять лет до этого он повлиял на решение STN нанять его сына на работу.


[Закрыть]. Первое письмо в его папке датировано 2 сентября 1775 года. Ему было двадцать шесть лет, и он прислал в «Общество» отчет из Женевы, где пытался утрясти проблемы с оплатой со стороны нескольких местных книготорговцев. Результатом наниматели, видимо, остались довольны, поскольку в августе 1776‐го отправили его в долгую поездку – продавать книги и налаживать связи с розничными торговцами в Савойе, Дофине, Лионне и Бургундии. В 1777‐м он совершил две краткие поездки во Франш-Конте и в западную Швейцарию, прежде всего с целью отыскать новые источники бумаги. В 1778 году он отправился в пятимесячное путешествие по Франции, которое и стало темой этой книги. Кроме того, в марте 1782‐го и в феврале 1783‐го он еще дважды ездил по делам STN. В первый раз речь шла о попытке спасти спекулятивную сделку в Женеве относительно сочинений Руссо, что не увенчалось успехом. Во втором случае – надо было изменить условия договора с другим женевским издателем об издании «Философской истории» (Histoire philosophique) Рейналя, а затем восстановить контрабандный маршрут из Безансона. Опыт и возраст дали Фаварже право брать на себя более ответственные поручения. Тем временем «Общество» все глубже увязало в долгах. В 1784 году оно временно приостановило платежи, а затем было реорганизовано под новым руководством, чтобы вести дела пусть и с меньшим размахом, но зато имея возможность распродавать уже изданные книги. К тому времени двое из троих директоров STN, Абрам Боссе де Люз и Жан-Эли Бертран, уже умерли. Фредерик-Самюэль Остервальд остался членом совета директоров, но уже не в качестве основного партнера. Ему было семьдесят, а Фаварже, которого он нанял десять лет тому назад, исполнилось тридцать четыре. Продолжая работать на STN, Фаварже вложил деньги в бакалейную торговлю, которую его брат Самюэль открыл в 1776 году. Документы не содержат конкретных сведений, но, исходя из имеющейся в них информации, можно предположить, что в конечном счете он присоединился к брату как полноправный партнер и в 1783 году оставил мир книг1515
  См. главу 13, где можно найти сведения о дальнейшей жизни Фаварже и ссылки на источники.


[Закрыть].

Единственный документ, в котором изложены те условия, на которых Фаварже был принят на работу в STN, – это контракт, подписанный 18 декабря 1776 года, но и он самым удручающим образом неясен в деталях. Речь там идет всего лишь о том, что он должен отработать три года в качестве commis и получить 400 нёвшательских франков (сумма, равная 572 турским ливрам) за 1777 год, 450 франков (643 ливра 10 су) за 1778‐й и 550 франков (786 ливров 10 су) за 1779‐й, если STN останется довольно его работой1616
  Контракт подшит в деле Фаварже сразу вслед за дневником о путешествии 1776 года, ms. 1150.


[Закрыть]. Поскольку Фаварже взяли на работу прямиком из деревни – «с поля, которое я пахал», как он сказал Рансону, – и он должен был обучаться ремеслу непосредственно за работой, в контракте не уточнялись его обязанности1717
  Фаварже, конечно, мог на каком-то этапе – в юности – оказаться за плугом, но крестьянином он не был. Выше речь уже шла о том, что его отец владел виноградниками и обладал полными гражданскими правами в качестве bourgeois, что исключало принадлежность к низшим классам.


[Закрыть]. К счастью, более четкое представление об отношениях между издателем и торговым представителем можно получить из досье человека, который сменил Фаварже в этой должности, Жакоба-Франсуа Борнана.