Текст книги "Корона мечей"

Глава 11
Клятва

– Вы просили разбудить вас на рассвете, мать.

Эгвейн распахнула глаза и против воли попыталась вжаться в подушку, отшатнувшись от склонившегося над ней лица. Унылого, потного. Вряд ли, проснувшись, приятно первым увидеть именно его. Ничего не скажешь, Мери проявляла к ней все возможное уважение. Однако длинный тонкий нос, постоянно обиженно опущенные уголки губ и темные глаза, выражающие крайнее осуждение всех и вся, создавали впечатление, что, по ее мнению, в этом мире нет ничего хорошего, как бы другие ни старались убедить в обратном. К тому же унылый тон обладал удивительной способностью придавать всему сказанному прямо противоположный смысл.

– Надеюсь, вы хорошо спали, мать, – произнесла служанка, хотя в ее взгляде явственно читался укор в лени. Черные волосы были уложены над ушами такими тугими кольцами, что казалось, болезненно стягивали кожу лица. Мери всегда одевалась в плотную одежду темных, мрачных тонов, несмотря на то что страшно потела, и это лишь усиливало общее впечатление уныния.

Жаль, что Эгвейн не удалось хоть немного по-настоящему отдохнуть. Зевая, она поднялась с узкой походной постели, с помощью щетки почистила солью зубы и умылась, пока Мери готовила ей одежду на день. Натянула чулки и свежее белье, вытерпела, пока на нее надевали все остальное. «Вытерпела» – самое подходящее слово.

– У вас тут прямо колтун, – угрюмо ворчала Мери, яростно водя щеткой по ее волосам; у Эгвейн так и вертелось на языке: «Может, ты думаешь, что я нарочно путаю их ночью?», но она сдержалась. – Я так понимаю, мать, сегодня мы будем весь день отдыхать здесь, – говорила Мери, а ее отражение в зеркале так и кипело негодованием по поводу всеобщей праздности. – Голубое очень пойдет к вашим волосам, мать, – произносили уста Мери, в то время как выражение ее лица обвиняло в суетности.

Испытывая огромное облегчение при мысли о том, что сейчас она расстанется с Мери, а вечером ей будет прислуживать Чеза, Эгвейн поспешно набросила палантин и сбежала, не дослушав очередного замечания.

На востоке не показался еще даже краешек солнца. Со всех сторон, куда ни падал взгляд, горбатились кривые холмы, иногда просто уродливые, будто огромные куски глины, сдавленные рукой великана так, что она пролезла у него между пальцами. Иногда низкие, иногда в сотни футов высотой, они тонули в сумеречных тенях, как и широкая долина, в которой расположился лагерь. Хорошо, что жара еще не началась, хотя утренняя прохлада была весьма относительной. Сегодня дневного марша не предполагалось, и людям не нужно было торопиться, однако все же в воздухе уже витали запахи готовящейся еды. Одетые в белое послушницы со всех ног носились туда-сюда; умная послушница всегда выполняла данное ей поручение как можно быстрее. Стражи никогда не выглядели так, будто торопятся, но даже слуги, несшие завтрак Айз Седай, ходили сегодня вразвалку, точно прогуливаясь. Ну почти так, по сравнению с послушницами по крайней мере. Лагерь спешил воспользоваться всеми преимуществами привала. Рычаги подъемных механизмов скользили вверх-вниз, сопровождаемые грохотом и бранью, – мастера ремонтировали повозки. Отдаленный перезвон молотов сообщал о том, что кузнецы перековывают лошадей. Мастера, отливающие свечи, разложили рядами свои формы, и металлические чайники с заботливо собранными восковыми каплями и огарками уже так и пылали жаром. Большие закопченные котлы с водой для мытья и стирки висели над кострами, грязная одежда грудами высилась вокруг, а ее все подтаскивали и подтаскивали. Эгвейн не особенно приглядывалась – эта кипучая деятельность была ей не внове.

Она не сомневалась, что уж Мери-то точно не займется стиркой; это не ее дело, так она считала. Мери почти такая же плохая служанка, какой, наверно, была бы Романда, окажись она на ее месте. При этой мысли Эгвейн негромко засмеялась. Будь Романда служанкой, она очень быстро приструнила бы свою хозяйку; и совершенно очевидно, кому именно из них двоих приходилось бы бегать с поручениями и выполнять всю работу. Седовласый повар, услышав ее смех, перестал выгребать уголь из железной печки и ухмыльнулся девушке в ответ. Впрочем, усмешка оставалась на его лице лишь мгновение. Потом до него дошло, что перед ним не просто вышедшая на прогулку молодая женщина, а Амерлин, и его усмешка искривилась и растаяла. Он резко поклонился и вновь занялся своим делом.

Бесполезно отсылать Мери – Романда тут же приставит к Эгвейн новую шпионку. А Мери снова придется скитаться по деревням, умирая от голода. Поправляя платье – она выскочила из палатки прежде, чем Мери закончила возиться с ее одеждой, – Эгвейн нащупала под юбками привязанный у пояса маленький полотняный мешочек. От него исходил сильный запах розовых лепестков и освежающих трав. Находка заставила Эгвейн вздохнуть. Эта женщина с лицом, которое больше подошло бы палачу, вне всякого сомнения, шпионила за хозяйкой по поручению Романды и все же, пусть неуклюже, на свой лад, заботилась о ней. Как странно, что все это может уживаться в одном человеке!

Подойдя к палатке, которую она использовала как рабочий кабинет – многие так и называли ее кабинетом Амерлин, точно и впрямь находились в Башне, – Эгвейн выбросила Мери из головы. Всякий раз, когда они устраивали привал на день, Шириам уже с утра дожидалась ее здесь с пачкой прошений в руках. Горничная, пойманная на краже драгоценностей – она зашила их в свое платье, – молила о милосердии; кузнец, собравшийся уехать к невесте, просил дать ему хорошую рекомендацию; и прочее в том же духе. Шорник, жаждущий, чтобы Амерлин помолилась за его жену и та родила дочь. Солдат лорда Брина, намеревавшийся жениться на швее, тоже хотел получить благословение Амерлин. Непременно имелось несколько прошений от послушниц постарше, недовольных тем, как с ними обходилась Тиана, или просто перегруженностью хозяйственными работами. Вообще-то, любой имел право обратиться с прошением к Амерлин, но в Башне прислуга редко так поступала, а уж тем более послушницы. Эгвейн подозревала, что Шириам специально выискивает просителей, чтобы у новой Амерлин создалось впечатление, будто то, что она делает, очень нужно, и, загруженная незначительными делами, она не мешала самой Шириам заниматься тем, что та считала действительно важным. Налей кошке молока, и ей некогда будет вцепляться тебе в волосы. Этим утром, однако, Эгвейн меньше всего хотелось заниматься прошениями, она была в таком настроении, что вполне могла предложить Шириам съесть их на завтрак.

Однако, войдя в палатку, Эгвейн не нашла там рьяную хранительницу летописей. Ничего удивительного, учитывая события минувшей ночи. И все же палатка не была пуста.

– Свет да осияет вас этим утром, мать, – низко присев, так что коричневая бахрома шали заходила ходуном, произнесла Теодрин. Обладая всей присущей доманийкам грацией, она была в очень скромном платье с высоким воротом. Это было несколько необычно. Женщины народа домани, как правило, понятия не имели о скромности. – Мы выполнили ваше приказание, но никто не заметил нынешней ночью ничего необычного около палатки Мариган.

– Некоторые мужчины вспомнили, что видели Халиму, – с кислым видом добавила Фаолайн, лишь слегка присев, – но, кроме этого, не припомнили ничего, даже того, когда потом отправились спать. – В ее голосе прозвучало нескрываемое осуждение Халимы, секретаря Деланы, которая пользовалась большим успехом у мужчин. Круглое лицо Фаолайн помрачнело больше обычного, когда она произносила следующие слова: – Там мы наткнулись на Тиану. Она велела нам идти спать, и немедленно. – Не отдавая себе в этом отчета, Фаолайн все время поглаживала голубую бахрому своей шали. Суан не раз говорила, что новоиспеченные Айз Седай надевают шаль чаще, чем необходимо.

Постаравшись улыбнуться как можно доброжелательнее, Эгвейн уселась на свое место за маленьким столиком. Осторожно. Кресло чуть не сложилось – Эгвейн пришлось нагнуться и выправить ножку. На краю стола из-под глиняной чернильницы торчал кусок сложенного пергамента. Руки дернулись, чтобы достать его, но Эгвейн сдержала себя. Слишком многие Айз Седай считали, что им вовсе не обязательно соблюдать правила вежливости. Она не должна быть одной из них. Кроме того, эти две попали из-за нее в неловкое положение.

– Прошу прощения за те неприятности, которые у вас возникли из-за меня, дочери мои. – Они стали Айз Седай одновременно с избранием ее Амерлин, то есть когда раскол в Башне уже произошел, и столкнулись с теми же сложностями, которые возникли у нее. Однако у них не было ее палантина, и они оказались практически беззащитны. Большинство полноправных сестер вели себя с ними так, точно они все еще принятые. То, что происходило внутри каждой Айя, редко становилось достоянием других Айз Седай, но ходили слухи, что Теодрин и Фаолайн приходится на все испрашивать разрешение и к ним приставили опекунов, которые следили за их поведением. Ни о чем подобном никто никогда не слышал, но все были убеждены, что дело обстоит именно так. Эгвейн не оказывала им покровительства, хотя понимала, что это не помешало бы. – Я поговорю с Тианой. – Может, это что-нибудь и даст. На день или на час.

– Спасибо, мать, – ответила Теодрин. – Не стоит беспокоиться. – Ее рука скользнула к шали и задержалась на ней, поглаживая. – Тиана спрашивала, что мы там делали так поздно, но мы ничего не сказали ей, – добавила она после небольшой паузы.

– Никакого секрета тут нет, дочь моя. – Жаль, однако, что они не нашли ни одного свидетеля исчезновения Могидин; ее спаситель как был, так и остался лишь смутной тенью. А это, как известно, всегда пугает больше всего. Крошечный уголок пергамента по-прежнему неудержимо притягивал взгляд Эгвейн. Может, Суан удалось что-нибудь выяснить? – Спасибо вам обеим.

Теодрин поняла, что пора уходить, и сделала было шаг в сторону выхода, но остановилась, заметив, что Фаолайн не тронулась с места.

– Жаль, что я не держала в руках Клятвенный жезл, – огорченно сказала Фаолайн. – Тогда вы бы не сомневались, что я говорю правду.

– Сейчас не время беспокоить Амерлин… – начала Теодрин, но потом сложила руки и обратила все внимание на Эгвейн. Что-то еще, кроме терпеливого ожидания, было в ее лице… Что касается способностей, из них двоих Теодрин всегда была более сильной, да и в характере ее ощущалось явное стремление главенствовать, но на этот раз она заметно готова была уступить инициативу Фаолайн. Эгвейн хотелось бы знать почему.

– Не Клятвенный жезл делает женщину Айз Седай, дочь моя. – В этом Эгвейн была убеждена. – Скажи мне правду, и я поверю тебе.

– Вы мне не нравитесь, – ответила Фаолайн, тряхнув для убедительности пышными черными кудрями. – Вы должны знать это. Вероятно, по сравнению с вами я ничто, но у меня тоже есть свое мнение. Когда вы были послушницей и убежали из Белой Башни, а потом вернулись, вас следовало наказать гораздо строже, так я считаю. Может, это мое признание поможет вам понять, что и в остальном я не лгу. Не думайте, что у нас сейчас не было выбора. И Романда, и Лилейн обе предлагали нам свое покровительство. Обещали, что, как только мы вернемся в Башню, нас тут же подвергнут испытанию и возведут, как и положено, в звание полноправных сестер.

С каждым словом гнев ее разгорался все сильнее; а Теодрин округлила глаза и, не выдержав, вмешалась в разговор:

– Мать, Фаолайн все ходит вокруг да около, но на самом деле она пытается сказать, что мы с вами не потому, что у нас не было выбора. И не в благодарность за шаль. – Она с легким презрением скривила губы, будто возведение в ранг Айз Седай по распоряжению Эгвейн – не тот дар, за который следовало благодарить.

– Тогда почему? – спросила Эгвейн, откинувшись назад.

Кресло накренилось, но выдержало. Прежде чем Теодрин успела открыть рот, с прежним сердитым запалом заговорила Фаолайн:

– Потому что вы – Престол Амерлин. Мы не дурочки и видим, что происходит. Некоторые сестры считают, что вы – марионетка Шириам, хотя большинство убеждено, что за ниточки дергают Романда или Лилейн. Однако мы понимаем, что это не так. – Лицо ее исказилось от гнева. – Я покинула Башню, так как считала, что Элайда не права. Они избрали Амерлин вас. Вот почему я с вами. Если, конечно, я вам нужна. Если вы можете доверять мне без Клятвенного жезла. Я хочу, чтобы вы верили мне.

– А ты, Теодрин? – спросила Эгвейн, внимательно вглядываясь в ее лицо. Она всегда знала, как Айз Седай относятся к ней, и это само по себе было достаточно неприятно. Однако услышать такое из чужих уст… больно.

– Я тоже с вами, – вздохнув, ответила Теодрин, – если вы согласны. Мы – это очень мало, я знаю. – Она развела руками с оттенком пренебрежения. – Но похоже, мы – это все, что пока у вас есть. Хочу признаться вам, что колебалась, мать. Это Фаолайн настояла на том, чтобы мы поговорили с вами начистоту. Откровенно говоря… – Без всякой необходимости поправив шаль, Теодрин посмотрела прямо в глаза Эгвейн. – Откровенно говоря, я не вижу, каким способом вы можете одержать победу над Романдой и Лилейн. Но мы считаем, что должны вести себя как настоящие Айз Седай, хотя пока и не являемся ими. Что бы вы ни говорили, мать, мы не станем ими, пока остальные сестры не видят в нас Айз Седай, а это произойдет только тогда, когда мы пройдем испытание и дадим Три Клятвы.

Выдернув из-под чернильницы сложенный листок пергамента, Эгвейн задумалась, поглаживая его пальцами. Неужели в данном случае движущей силой являлась Фаолайн, а Теодрин только с ней соглашалась? Это казалось столь же невероятным, как если бы волк послушно следовал за овцой. Судя по выражению лица Фаолайн, «неприязнь» было очень мягким словом для выражения чувств, владевших ею в отношении Эгвейн. А раз так, Фаолайн наверняка понимала, что Эгвейн вряд ли сможет относиться к ней как к возможному другу. А если все это проделано по соглашению с кем-то из восседающих? Неплохой способ устранить ее подозрения.

– Мать… – начала Фаолайн и замолчала с удивленным выражением на лице. Это был первый случай, когда она таким образом обратилась к Эгвейн. Однако, глубоко вздохнув, она твердо повторила: – Мать, я понимаю, нужно время, чтобы вы поверили нам, ведь мы никогда не держали в руках Клятвенный жезл, но…

– Хватит об этом, – прервала ее Эгвейн. Осторожность, конечно, необходима, но не стоит перегибать палку. Она не позволит себе отказаться от помощи только из опасения заговоров и козней. – Вам кажется, что Айз Седай верят только потому, что они давали Три Клятвы? Люди, хорошо знающие Айз Седай, понимают, что, придерживаясь правды в основном, любая из них при необходимости способна вывернуть ее наизнанку. Мое мнение таково: Три Клятвы вредны в той же степени, а может, и в большей, в какой и полезны. Я буду верить вам до тех пор, пока не узнаю, что вы обманываете меня, и буду доверять вам, пока вы этого заслуживаете. То есть буду действовать так, как поступают по отношению друг к другу все люди. – Если хорошенько подумать, Клятвы на самом деле ничего не меняли. Учитывая возможность манипулировать Клятвами, они в какой-то мере даже увеличивали настороженность людей ко всему сказанному Айз Седай. – И вот еще что. Вы обе – самые настоящие Айз Седай. Чтобы я не слышала больше ни о каких испытаниях, или Клятвенном жезле, или еще о чем-нибудь в том же духе. Хватит того, что вам пришлось лицом к лицу столкнуться со всей этой чепухой. Нечего самим без конца ее повторять. Я понятно объясняю?

Обе женщины, стоящие по другую сторону стола, пробормотали, что да, им все ясно, и обменялись долгими взглядами. На сей раз у Фаолайн был такой вид, точно она колеблется. В конце концов Теодрин опустилась на колени рядом с креслом Эгвейн и поцеловала ее кольцо:

– Клянусь Светом и моей надеждой на спасение и возрождение, я, Теодрин Дабей, буду верно служить и повиноваться вам, Эгвейн ал'Вир, а иначе пусть меня лишат жизни и чести. – И она с вопросом в глазах посмотрела на Эгвейн.

Эгвейн хватило только на то, чтобы кивнуть. Никакие ритуалы Айз Седай не содержали ничего подобного; так обычно лорды клялись своему правителю. Более того, не всякий правитель удостаивался того, что ему давали такую сильную клятву. Как только Теодрин с улыбкой облегчения поднялась с колен, ее место тут же заняла Фаолайн:

– Клянусь Светом и моей надеждой на спасение и возрождение, я, Фаолайн Оранде…

Большего Эгвейн не могла ни желать, ни требовать. По крайней мере, от любой сестры, если, конечно, та годилась на что-то большее, чем подать Амерлин плащ, когда поднимется ветер.

Закончив, Фаолайн осталась стоять на коленях.

– Мать… То, что я сказала… что вы мне не нравитесь… Мне кажется, я должна быть за это наказана. Если хотите, я сама назначу себе наказание, но вы вправе сделать это. – В голосе девушки, так же как и в позе, ощущалось заметное напряжение, но оно было вызвано не страхом. Ее взгляд смутил бы и льва. По крайней мере, она страстно этого желала.

Эгвейн закусила губу, чтобы не рассмеяться. Чтобы сохранить спокойное выражение лица, потребовались определенные усилия. Сколько бы обе ни утверждали, что не являются полноправными Айз Седай, Фаолайн своим заявлением только лишний раз доказала, в какой степени на самом деле она была одной из них. Случалось, что сестры назначали сами себе наказание – чтобы добиться должного равновесия между обуревавшими их гордостью и смирением, равновесия, которое считалось очень ценным для души, – но, конечно, никто не напрашивался, чтобы его наказал другой. Наказание, наложенное другим, бывало, как правило, суровее. Если же оно исходило от Амерлин, то по определению должно было быть даже тяжелее того, которое накладывала собственная Айя. В любом случае многие сестры, принимая наказание, напускали на себя высокомерную покорность по отношению к воле вышестоящей Айз Седай; иными словами, высокомерно демонстрировали отсутствие высокомерия. Гордились своим смирением – так называла это Суан. А не велеть ли Фаолайн съесть кусок мыла? Уж больно злой у той язык. Интересно, какое у нее сделается лицо? Но вместо этого…

– Я не назначаю наказания за то, что мне сказали правду, дочь моя. Или за то, что я тебе не нравлюсь. Неприязнь к кому-то – твое личное дело, лишь бы это чувство не мешало тебе оставаться верной своей клятве.

Клятва была достаточно сильной, но все же никто не взялся бы утверждать, что ее способен нарушить только приспешник Темного. При желании можно найти способ обойти почти любую клятву. И все же… Если тебе угрожает медведь, а у тебя есть только пучок прутьев, чтобы отогнать его, то и они лучше, чем ничего.

Глаза у Фаолайн расширились, и Эгвейн, вздохнув, жестом велела ей подняться. Еще немного, и та уткнулась бы носом прямо в пыль.

– Для начала у меня будут для вас два поручения, дочери мои… – продолжала она.

Они слушали очень внимательно, Фаолайн – почти не мигая, Теодрин – задумчиво приложив палец к губам. Когда Эгвейн наконец отпустила их, они присели и произнесли в унисон:

– Как прикажете, мать.

Хорошее настроение Эгвейн, однако, быстро улетучилось. Как только Фаолайн и Теодрин ушли, Мери принесла на подносе завтрак. Эгвейн поблагодарила ее за мешочек с ароматными травами, на что та ответила:

– Иногда и у меня выдается свободная минутка, мать.

Судя по выражению лица служанки, это замечание должно было напомнить Эгвейн, как мало трудится она сама и как перегружена работой Мери. Не лучшая приправа к тушеным фруктам. Выражение лица этой женщины способно заставить прокиснуть мятный чай, а свежую хрустящую булочку – окаменеть. Чтобы не испортить себе аппетит, Эгвейн отослала Мери, прежде чем приступить к еде. Чай оказался жидким – он входил в число тех припасов, которых оставалось совсем немного.

Содержание записки под чернильницей тоже вряд ли могло служить хорошей приправой к еде. «Ничего интересного в снах» – вот и все, о чем говорилось в коротком сообщении Суан. Значит, пытаясь что-нибудь выяснить, она тоже побывала этой ночью в Тел'аран'риоде; Суан нередко отправлялась туда. Теперь не имело значения, хватило ли у нее безрассудства гоняться за Могидин, или она занималась чем-то другим. Ничего и есть ничего.

Эгвейн скорчила недовольную гримасу – и не только из-за этого «ничего». Раз Суан минувшей ночью побывала в Тел'аран'риоде, значит днем можно ожидать визита Лиане с жалобой. Суан строго-настрого запретили использовать тер'ангриалы для путешествия в Мир снов после того, как она пыталась обучать некоторых сестер. Не в том дело, что она знала о Мире снов ненамного больше их или что лишь некоторые сестры считали, что в подобном деле им нужен учитель; язык у Суан подобен рашпилю, а терпения и вовсе нет – вот в чем главная причина. Обычно Суан удавалось сдерживать свой нрав, но в двух случаях эти уроки сопровождались такими вспышками гнева, криками и стуком кулака, что Суан должна быть счастлива, раз все кончилось лишь категорическим запретом пользоваться тер'ангриалами. Лиане, однако, получала один из них всякий раз, когда бы ни попросила, и Суан нередко использовала его по секрету от восседающих. Мало что вызывало между ними настоящие споры, и к этому немногому относилось и использование тер'ангриала; обе с удовольствием отправлялись бы в Тел'аран'риод каждую ночь, будь такое возможно.

Все с тем же недовольным выражением лица Эгвейн направила искру Огня на уголок пергамента и держала его до тех пор, пока пламя не коснулось пальцев. Если кому-то вдруг вздумается рыться в ее вещах, не следует оставлять ни малейшей пищи для подозрений.

С завтраком было почти покончено, но по-прежнему никто не появлялся, что было весьма странно. У Шириам, возможно, имелись причины не спешить увидеться с Эгвейн, но Суан… Проглотив последний кусок сладкой булочки и запив его глотком чая, Эгвейн поднялась, собираясь пойти разыскивать ее, как вдруг Суан собственной персоной ворвалась в палатку. Будь у нее хвост, он яростно метался бы из стороны в сторону.

– Где ты была? – требовательно спросила Эгвейн, мгновенно сплетая оберегающего от подслушивания малого стража.

– Айлдене вытащила меня прямо из постели, – проворчала Суан, плюхнувшись на табуретку. – Она все еще надеется, что я отдам ей глаза-и-уши Амерлин. Никто не получит их! Никто!

Когда Суан – усмиренная, находившаяся в бегах, свергнутая Амерлин, которую весь мир считал умершей, – впервые появилась в Салидаре, сестры были весьма расположены к тому, чтобы не позволить ей остаться. Их в большой степени удержало то, что она располагала сведениями о сети тайных агентов не только Престола Амерлин, но и Голубой Айя, – Суан, до того как ей вручили палантин, возглавляла глаза-и-уши Голубых. Это обстоятельство и обеспечило ей известное влияние, точно так же как сеть агентов в Тар Валоне, которой владела Лиане, придавала вес последней. Когда прибыла Айлдене Стоунбридж, которой после восшествия Суан на Престол Амерлин было поручено вместо той иметь в дальнейшем дело с агентами Голубых, это в значительной мере изменило ситуацию. Айлдене пришла в ярость оттого, что горстка агентов Голубых, с которыми удалось связаться Суан, по-прежнему посылает той свои сообщения. Получает их женщина, уже не входящая в Голубую Айя. Никто из сестер – даже среди Голубых об истинной роли Айлдене знали лишь двое или трое – не догадывался о нынешнем положении дел, но, когда выяснилось, что об этом стало известно многим, Айлдене чуть не хватил удар. Она немедленно отобрала у Суан сеть глаз-и-ушей Голубой Айя и вдобавок так наорала на Суан, что слышно было за милю, и едва не вцепилась ей в горло. Недаром у Айлдене нос свернут набок. Она родом из андорской деревушки, затерянной в Горах тумана, где у рудокопов споры принято решать с помощью кулаков, вот однажды в драке, когда она еще была девчонкой, ей нос и перебили. Возмущение Айлдене заставило задуматься и остальных.

Повернувшись на своем неустойчивом кресле, Эгвейн отодвинула в сторону поднос, на котором ей принесли завтрак:

– Айлдене не сможет силой вытянуть у тебя эти сведения, Суан. И никто другой тоже. – Айлдене, конечно, захотела, чтобы глаза-и-уши бывшей Амерлин тоже перешли к Голубой Айя, но остальным это не понравилось; однако сестры не захотели, чтобы они находились и под контролем Эгвейн. Сеть осведомителей должна принадлежать Совету – так заявляли и Романда, и Лилейн, хотя каждая в глубине души надеялась, что в этом случае именно она окажется первой, кто будет просматривать полученные сообщения. Узнавать новости раньше других иногда бывало очень выгодно. Айлдене полагала, что раз Суан теперь опять принадлежит к Голубой Айя, то и ее агентов должно присоединить к сети Голубых. Шириам ничего не имела против того, чтобы Суан просто вручала ей все полученные сообщения. Как обычно и происходило. – Им не заставить тебя сделать это.

Эгвейн снова наполнила чашку чаем и поставила на край стола рядом с Суан вместе с покрытым голубой глазурью горшочком меда, но та ни к чему не притронулась. Гнев улетучился, она тяжело осела на табуретке.

– Ты никогда на самом деле не задумывалась о своей силе, – сказала Суан, обращаясь больше к себе. – Ты сильнее кого бы то ни было и, конечно, понимаешь это, зачем тебе еще задумываться. Ты просто знаешь, что, когда понадобится, Сила подчинится тебе. Или ты ей. Прежде не было никого сильнее меня. Никого до тех пор… – Она перевела взгляд на свои руки, безостановочно теребившие платье. – Иногда, если Романда или Лилейн ведут себя со мной особенно назойливо, на меня точно вихрь обрушивается. Теперь они сильнее меня, и я должна знать свое место и молчать, пока они не разрешат открыть рот. Даже Айлдене сильнее, а она всего лишь на среднем уровне. – Суан заставила себя поднять голову – губы сжаты, голос полон горечи. – Мне кажется, я неплохо приспосабливаюсь к реальности. Это тоже одно из свойств, которые укоренились в нас, глубоко пустив корни задолго до того, как мы проходим испытание на шаль. Но мне это не нравится! Не нравится!

Эгвейн заговорила, осторожно подбирая слова и вертя в пальцах перо, до этого лежавшее между чернильницей и кувшином с песком:

– Суан, ты знаешь, как я отношусь к необходимости перемен. Слишком часто мы поступаем так или иначе только потому, что Айз Седай всегда это делали. Изменения уже происходят, несмотря на то что многие надеются вернуться к старому. Сомневаюсь, чтобы когда-либо прежде Амерлин избирали женщину, до этого не бывшую Айз Седай. – Установить это точно можно, лишь ознакомившись с тайными записями Белой Башни. Суан часто говорила, что сейчас не происходит ничего такого, чего хотя бы раз не случалось в истории Башни, хотя это, похоже, произошло впервые. Суан никак не отреагировала на замечание Эгвейн, продолжая сидеть с унылым видом и поникшими плечами. – Суан, Айз Седай вовсе не всегда действуют единственно правильным и наилучшим образом. И я намерена это изменить – мы должны выбирать лучшее решение. А тем, кто не может принять перемен или не захочет, придется просто примириться с ними. – Перегнувшись через стол, Эгвейн постаралась придать лицу ободряющее выражение. – Я никогда не могла понять, каким образом Хранительницы Мудрости решают, кто среди них главная, во всяком случае не та, которая лучше владеет Силой. Сплошь и рядом женщины, умеющие направлять, уступают тем, кто не умеет. Например, одна из них, Сорилея… ей никогда в жизни не сравниться с принятой, однако даже самая искусная в Силе взовьется в воздух, закричи Сорилея: «Жаба!»

– Дикарки… – слабым голосом безучастно произнесла Суан.

– Фактически те же самые Айз Седай. Меня выбрали Амерлин не потому, что я самая сильная. Самые мудрые входят в Совет, становятся посланницами или советницами, самые мудрые и самые умелые в том или ином деле, а вовсе не те, кто сильнее.

Лучше не уточнять, в каком отношении умелые, хотя и сама Суан, несомненно, обладала этими особенными навыками.

– Совет? Совет может послать меня за чаем или приказать убрать помещение после заседания.

Откинувшись назад, Эгвейн бросила перо. Ей захотелось хорошенько встряхнуть эту женщину. Было время, когда Суан вообще не могла направлять, и все же тогда она держалась, так с какой стати сейчас у нее затряслись поджилки? Эгвейн подумала, что, возможно, Суан немного приободрится, если рассказать ей о Фаолайн и Теодрин, но как раз в этот момент через незанавешенный вход в палатку заметила смуглую женщину в широкополой серой шляпе от солнца, проскакавшую мимо на коне.

– Суан, это Мирелле! – Распустив плетение малого стража, Эгвейн выскочила наружу. – Мирелле! – позвала она.

Может, это как раз то, в чем сейчас нуждалась Суан. Чтобы избавиться от привкуса страха, который она ощущала во всем, ей нужно отвлечься. Мирелле принадлежала к кружку Шириам, и своих секретов у нее тоже хватало.

Мирелле натянула поводья гнедого жеребца, оглянулась и вздрогнула, увидев Эгвейн. Судя по выражению лица – сейчас ошеломленному, а прежде задумчивому, – до нее только теперь дошло, какую часть лагеря она проскакала. Зеленая сестра была в светло-сером платье для верховой езды, за спиной висел тонкий льняной плащ, защищавший от пыли.

– Мать, – нерешительно проговорила она, – если ты позволишь, я…

– Не позволю, – отрезала Эгвейн, отчего Мирелле вздрогнула. Теперь Эгвейн была абсолютно уверена, что Мирелле знает, что произошло этой ночью, от Шириам. – Я хочу поговорить с тобой. Сейчас.

Суан тоже вышла наружу, но, как ни странно, смотрела не на неловко спешивавшуюся Зеленую сестру. Проследив за ее взглядом, Эгвейн увидела коренастого седовласого мужчину в помятой кирасе, надетой поверх куртки цвета буйволиной кожи, который шел в их сторону между палатками, ведя в поводу гнедого коня. Его появление явилось для Эгвейн полной неожиданностью. Лорд Брин обычно поддерживал связь с Советом через посыльных, а его редкие визиты, как правило, заканчивались раньше, чем Эгвейн становилось о них известно. Лицо Суан сразу приняло выражение безмятежного спокойствия, столь характерное для Айз Седай.

Мельком взглянув на Суан, Брин расшаркался, положив руку на рукоять меча, – поза, не лишенная естественной грации. Этот мужчина, которому многое довелось испытать в жизни, был не очень высок, но его манера держаться заставляла забыть о росте. В его внешности не было ничего броского. Лицо блестело от пота, точно он совсем недавно изрядно потрудился.

– Мать, могу я поговорить с вами? Наедине?

Мирелле рванулась в сторону, собираясь уйти, но Эгвейн резко приказала ей:

– Оставайся на месте! Там, где стоишь!