Текст книги "12 тайн"

Глава 24

Яне хочу даже слышать об этом, Бен, – говорит Мадлен, едва я вхожу в ее кабинет и закрываю за собой дверь.

Не поворачивая головы от экрана, она протестующе выставляет перед собой ладонь.

– Нам нужно повысить посещаемость сайта, и ради этого мы сделаем все возможное. Не сомневайся: мы найдем для твоей мамы правильные слова.

– А что если я соглашусь написать о ней сам? – говорю я, шагнув к ее столу.

– Согласишься? – Мадлен наконец поворачивается ко мне.

– Возможно. На моих условиях.

– На твоих условиях? И что это за условия?

– Я расскажу о расследовании, которое собираюсь провести.

– Нет, – отрезает Мадлен. – Это не то, что нужно читателям.

– Со смертью мамы связаны вопросы, на которые пока нет ответов, – говорю я, выдвигая стул так, чтобы сидеть прямо напротив начальницы. – Я лишь теперь понял, что никогда не верил, будто мама могла вот так вот уйти из жизни. И я хочу воспользоваться случаем и разобраться в том, что произошло.

– Я сказала – нет. Точка!

Повисает пауза. Затем Мадлен перегибается через стол:

– Бен, ты не узнаешь ничего нового. Напиши мне лучше тысячу слов о своих отношениях с мамой и о своих надеждах на будущее. Мы сделаем новую фотосессию у тебя дома в Хадли. Читателям это понравится, и мы растиражируем эту публикацию во всех СМИ. А я выплачу тебе бонус – десять тысяч фунтов.

– Это во столько вы оцениваете мою семью?

– Хорошо, пятнадцать.

– Я не торгуюсь.

– Прекрасно. У меня через три минуты встреча, так что если ты не против… – говорит Мадлен, поднимаясь; ее костюм в стиле спорт-кэжуал стоит больше моей недельной зарплаты.

Она обходит стол и останавливается возле меня.

– Разговор окончен.

– Абигейл Лангдон умерла, – произношу я тихо.

Мадлен, которая в этот момент сдувает воображаемую пыль со своих эффектно наманикюренных ногтей, явно ошарашена. Несколько секунд она испытующе смотрит на меня. Я спокойно выдерживаю ее взгляд. Тогда, взяв себя в руки, Мадлен нажимает на столе кнопку переговорного устройства:

– Отмените мою двухчасовую встречу.

Не отпуская кнопку, делает паузу, опять смотрит на меня и добавляет:

– И трехчасовую тоже.

Затем она подходит к холодильнику и достает банку колы.

– Хочешь?

– Диетическую, если можно.

Кажется, она скептически хмыкает, когда идет с ней ко мне.

Выдвинув стул, Мадлен садится напротив, открывает свою банку и, наполняя стакан, переспрашивает:

– Так Лангдон умерла?

Я киваю:

– Убита.

Мадлен водит пальцем по накачанным ботоксом губам и молчит.

– Полиция считает, что ее новая личность была раскрыта, – продолжаю я. – Когда она вышла на свободу, суд вынес несколько запретов, чтобы помешать прессе назвать ее новое имя.

– Не против нас.

Мадлен придвигается ближе к столу и делает глоток.

– Лангдон убили точно так же, как были убиты Ник и Саймон, – говорю я.

И вижу ужас в ее глазах.

– Вы тогда уже были местной журналисткой, так что, думаю, я могу не напоминать вам детали.

Мадлен сжимает стакан.

– Бен, мне было семнадцать. Когда убили твоего брата и Саймона Вокса, я была школьницей.

Живя в Ричмонде, Мадлен знала, насколько гнетущее впечатление произвело это убийство на всю нашу округу. Меньше чем через год после суда она начала работать в местной газете, но быстро поняла, что ее мечте стать фоторепортером не суждено сбыться. Зато у нее обнаружился прекрасный нюх на классные истории.

– Вы писали об этом случае чаще любого другого журналиста.

– Да, он положил начало моей карьере, и я никогда этого не скрывала.

Мадлен, тогда еще новичок, написала о том, как сказалась трагедия на гимназии Хадли и ее учениках. Заметка понравилась редактору и пришлась по вкусу читателям. Тогда она написала продолжение, на этот раз об отце Саймона – Питере, который к тому времени сделался едва ли не бродягой. Эту ее историю прочитала вся страна.

– Он поднял вас на национальный уровень, – говорю я.

– Я писала только то, что могло помочь городу. И твоей семье.

– А заодно и вам…

– Я – журналист, Бен, так же, как и ты. Я не собиралась посвящать свою жизнь убийствам в Хадли…

– Но если эти убийства дают толчок карьере и превращают вас в одну из самых влиятельных медиаперсон двадцать первого века, то можно и посвятить им какое-то время.

– Не пойму, чего ты от меня добиваешься. Хочешь провести расследование – прекрасно. Даю тебе семь дней. Рассказ о нем должен появиться на сайте к десятой годовщине смерти твоей мамы. Доволен?

Я молчу.

– Бен?

Я поднимаю глаза на сидящую напротив меня Мадлен.

– В доме Абигейл Лангдон, которая перед тем, как ее убили, жила под именем Дэми Портер, нашли два написанных мамой письма.

Мадлен встает и, подойдя к своему столу, машинально проводит рукой по клавиатуре. Я пристально смотрю на начальницу.

– Полицию очень интересует и то, как мама узнала, под каким именем жила Лангдон, и то, как маме удалось с ней связаться.

Мадлен поворачивается к окну.

– Пойдем пройдемся, – говорит она тихо.

У лотков рынка Боро, как обычно, толкутся праздные туристы и деловитые офисные клерки.

Мы молча пробираемся через толпу. Проходя мимо прилавка с сыром, я беру на пробу кусочек с голубой плесенью.

– Ты вообще когда-нибудь бываешь сыт? – спрашивает Мадлен.

– Я не обедал, – поясняю я.

Мы сворачиваем с оживленной площади и идем вверх к «Золотой лани»[6]6
  Golden Hinde – небольшой английский галеон, который между 1577 и 1580 гг. обогнул земной шар. В 1973 г. была изготовлена его точная копия, повторившая его маршрут. С 1996 г. она находится на вечной стоянке в лондонском районе Саутварк на южном берегу Темзы.


[Закрыть], где садимся на лавочку возле причала, лицом к Темзе.

– В первый же день вы научили меня тому, – говорю я, – что у каждого хорошего журналиста есть свои источники, а у лучших – еще и свои тайны. И никто не раскрыл больше тайн, чем вы. Расскажите мне, что случилось, когда девочек освободили.

– Не забывай, что в то время я еще только прокладывала путь к успеху. Я работала десять лет и была готова возглавить общенациональную газету.

Мадлен начинает торопиться.

– Еще одна по-настоящему крутая история – и мне бы уже не смогли отказать.

– Вы бы стали самым молодым редактором общенациональной газеты.

– И к тому же редактором-женщиной, Бен. Десять лет назад это еще было ужасно сложно.

– Ясно. Просто расскажите, что произошло.

– Я довольно быстро выяснила, что после освобождения у Лангдон возникли проблемы. Она оказалась замешана в скандале с наркотиками в Глазго, и ей грозило разоблачение новой личности. Как ни странно, в этой истории она была невинным свидетелем, но ее все же потребовалось срочно переселить. Пришлось привлечь нескольких местных полицейских, а это – верный путь к утечке информации. В общем, очень скоро я уже знала, где она живет.

– Бесценные сведения, но, понятное дело, не для печати. Это должно было вас бесить, – говорю я. – И вы решили воспользоваться ими иначе.

– Вовсе нет, – быстро возражает Мадлен. – Ничего подобного. Я лишь написала несколько статей в первые недели после освобождения девочек – и все. Рассказала, какой сильной была твоя мама, с каким достоинством она держалась. Благодаря этим публикациям ей многие стали сочувствовать.

– А потом?

– Больше ничего не было.

– До тех пор, пока?..

Мадлен кашляет и потирает шею.

– Я случайно оказалась в Сент-Марнеме. Твоя мама как раз выходила от врача, а я входила.

– Чистое совпадение, – говорю я. – Да тогда каждый журналист мечтал об интервью с мамой!

– Я сделала вид, что не сразу ее узнала, а потом представилась. Она поблагодарила меня за статьи, но добавила, что на деле все было иначе. Ты должен знать, Бен: ты был для нее всем. Поверь мне.

Я смотрю не на нее, а на реку.

– Что было потом?

– Мы сели на лавочку у пруда. Она расспрашивала меня о девочках. Мол, считаю ли я, что мог быть замешан кто-то еще? Нет ли в Хадли людей, которые знают больше, чем говорят?

– Дайте угадаю: вы были готовы поддержать любую теорию заговора, которая могла прийти ей в голову. Если бы вам удалось завоевать ее доверие, она могла бы согласиться дать вам интервью, в котором всем отказывала, а вы бы тогда сразу стали редактором.

– Нет, Бен, все было не так!

Но как бы искренне Мадлен ни протестовала, я, повернувшись к ней, замечаю в ее глазах признание.

– Мне нечем гордиться, – сдается она.

Минуту мы сидим молча, а потом она продолжает:

– Мы договорились о встрече. Просто побеседовать, не под запись.

– И она снова спросила вас о девочках?

– Да.

– О том, где они по-вашему могут быть?

– Она имела право знать.

Хотя первые подозрения возникли у меня уже после утреннего разговора с Барнздейл, признание Мадлен приводит меня в ярость.

– Интересно, согласится ли с вами полиция. Похоже, только от меня сейчас зависит, свяжут ли они вас напрямую с убийством Лангдон.

– Что ты им сказал?

Я не вижу лица Мадлен, но голос ее звучит тревожно.

– Ничего. До сих пор я не был уверен, – говорю я.

И поворачиаюсь, чтобы взглянуть на нее.

– Вы знали, что мама в отчаянии, и, поделившись с ней информацией, втянули ее во все это.

– Нет, Бен…

– А дать вы ей могли только одно – Абигейл Лангдон. Это вы и сделали.

Опустив голову, Мадлен закрывает лицо руками.

– Через несколько недель мама умерла.

Я уже трясусь от бешенства.

– Вы никогда не думали, что если бы не вы, она могла бы сейчас быть жива?

Я слышу, как Мадлен окликает меня, но не оборачиваюсь. Я ухожу.

4

Он превратился в жалкое подобие себя прежнего и отдалился от всех, кто его любил и уважал.

Глава 25

Впятницу я встал рано. Ночью я то и дело просыпался и представлял, как мама сидит за нашим старым кухонным столом, обдумывая письмо к Лангдон. Видел, как она разочарованно читает полученный ею бессовестный ответ. Лежа в темноте, я воображал, что было бы, если бы она позвонила мне, сказала, что хочет написать убийце Ника. Я бы часами отговаривал ее. Зачем это делать? Это не даст ничего, кроме новой боли. Я знал бы, что так оно и будет.

Отношения любого ребенка с родителями с течением времени меняются, но наши с мамой отношения менялись особенно быстро – по многим причинам. К моменту моего отъезда в Манчестер я уже понял, как трудно ей приходится каждый божий день. Понял, как нужна ей поддержка и чем могу помочь именно я. Пока я учился в университете, я разговаривал с ней по два-три раза в неделю, выслушивая ее новости и рассказы о всяких житейских мелочах. Когда мог – давал советы, часто практичные, иной раз – эмоциональные; но всегда старался выслушать. Однако как бы мне ни хотелось, чтоб она рассказала мне про Абигейл Лангдон, она бы ни за что этого не сделала. Она знала, что я ее отговорю.

Я спускаюсь вниз еще затемно – сварить свою первую чашку кофе. Взяв блокнот, который всегда оставляю в кухне, я начинаю намечать основу будущей статьи. Теперь я понимаю, что абсолютно уверен: мама не принимала рокового решения покончить с собой.

Чтобы прочистить мозги перед завтраком с миссис Вокс, я выхожу на пробежку. В парке еще тихо, и после беспокойной ночи прохладный утренний воздух освежает. Я сворачиваю на погруженную в туман конскую тропу – мост Хадли едва виднеется вдали. Лица Мадлен и мамы потихоньку отступают на задний план… и тут около моего плеча внезапно возникает Нейтан Бевин. Последние две-три недели мы с ним несколько раз встречались, когда он играл в футбол с Максом Райтом, и перекидывались парой фраз. Сейчас он бежит рядом, и мы обмениваемся стандартными репликами, но я быстро чувствую, как непросто мне поддерживать его спортивный темп.

– Повезло тебе жить в таком месте, как Хадли, – говорит он, когда я уже начинаю жалеть, что выбрал этот маршрут. – Люблю бегать вдоль реки. Ты тут всю жизнь прожил?

Я смотрю на него искоса и поднимаю брови. Если даже раньше он не знал моей истории, Сара должна была его просветить.

– Прости, – откликается он. – Я был не совсем уверен…

– Не расстраивайся, все в порядке. Меня больше удивляет, когда люди действительно ничего не знают.

– И часто такое случается? – спрашивает он.

– К сожалению, редко.

– Тебе никогда не хотелось переехать?

– Я уезжал ненадолго после маминой смерти, путешествовал с другом. Но здесь я по-прежнему чувствую себя дома. К тому же, как ты верно заметил, тут приятно жить.

Некоторое время мы молчим, и я могу перевести дыхание. Я бегу медленнее, надеясь, что Нейтан меня обгонит, но он держится со мной вровень.

– А ты, похоже, тут обосновался? – спрашиваю я, прерывая молчание.

Нейтан краснеет. И не потому, что утомился от бега.

– Сара классная. И Макс. Мне нравится, когда они рядом.

Мы бежим дальше, увеличивая скорость; я с трудом поспеваю за ним.

– Приходи вечером в бар, – предлагает он. – Макс будет у отца, так что и Сара сможет вырваться.

– Сегодня вряд ли получится, – отнекиваюсь я.

– Выпивка за счет заведения.

– Там видно будет.

– А ты его знаешь?

– Кого?

– Отца Макса.

– Джеймса? Здоровался при встрече. Когда он тут жил, то держался особняком.

– А в школе ты с ним не учился? Он же вроде ходил в местную гимназию?

– Да, но закончил ее года за два до моего поступления. Он ведь старше меня лет на десять.

– Он еще был школьником, когда твой брат?..

Я снова киваю.

– И даже старшим префектом[7]7
  Head boy – ученик, который возглавляет школьную префектуру: следит за соблюдением дисциплины через классных префектов; представляет школу или класс на различных мероприятиях. Система школьных префектур существует в Англии с XIII в.


[Закрыть].

– Вы с братом были близки?

Устав от расспросов Нейтана, я даю отработанный ответ:

– Как это принято у младших братьев, я его почти боготворил. Мне и сейчас порой трудно говорить о нем.

Нейтан снова краснеет.

– Прости, – говорит он.

Извинившись, я поворачиваю к дому.

Глава 26

Если задать в Сети поиск по Нику или Саймону, то первым всегда выскакивает их фото с Лангдон и Фэрчайлд в ричмондском регбийном клубе. Это фотография, которую все помнят: она обошла все газеты после убийства и потом еще раз после маминой смерти. Рвущий сердце образ, который связывает две наши семьи.

Снимок был сделан всего за несколько недель до смерти мальчиков, в день финального матча школьного чемпионата по регби. В том году старшая команда гимназии Хадли впервые в своей истории вышла в финал; ее капитаном был Джеймс Райт. Младшую возглавлял Ник. Ник привел свою команду к победе с перевесом в сорок очков, а старшая команда прервала восьмилетнее царствование школы Герцога Туикнемского в региональном чемпионате. Я входил в группу поддержки, мы скандировали, сидя на трибуне, и моей гордости не было предела. В конце игры мы вскочили и побежали на поле. Когда ликующие команды собрались для получения призов, всех победителей сфотографировали. Были сделаны снимки празднования победы с друзьями и близкими, включая тот, где Ник и Саймон стоят рядом, обняв друг друга за плечи и улыбаясь во весь рот. И еще один, где к ним присоединились Лангдон и Фэрчайлд; от этой картины меня по-прежнему – даже двадцать лет спустя – бросает в дрожь.

До того лета моя мама и миссис Вокс не были особенно близки, хотя, встречаясь у кромки продуваемого ветром поля, где они подбадривали своих сыновей, всегда останавливались, чтобы поздороваться. Мужа миссис Вокс, Питера, все в Хадли знали – он был директором нашей гимназии. Сразу после смерти Саймона мистера Вокса отправили в отпуск – «по семейным обстоятельствам». Гибель сына выбила почву у него из-под ног, а то, что он сделался олицетворением скорби – символом трагедии всего города, – сломило его окончательно. Эта ноша оказалась для него неподъемной. Он не смог вернуться к любимой работе и за два года, прошедших после смерти Ника и Саймона, буквально на глазах опустился, пережив, как я теперь понимаю, тяжелейший эмоциональный и нервный срыв. Он превратился в жалкое подобие себя прежнего и отдалился от всех, кто его любил и уважал. Мистер Вокс проводил целые дни в одиноких прогулках; несчастный человек, за деградацией которого беспомощно следил весь город. Каждый день он проходил по одному и тому же маршруту: по речному берегу, мимо моста, до Сент-Марнема, а потом обратно, через рощу, где были убиты Саймон и Ник. Выйдя из сумрака рощи (всякий раз – с покрасневшими глазами), он пересекал парк и возвращался на речной берег, чтобы оттуда снова пуститься в свое мучительное нескончаемое путешествие. Шли дни, и он становился все более неопрятным. А в Хадли между тем приезжали новые жители, город отчаянно стремился развиваться, так что Питер представлялся все более странным и зловещим персонажем.

Потеряв связь со своей семьей и своим прошлым, он начал жить под открытым небом. Каждое утро, идя в школу по берегу Темзы, я видел его, свернувшегося калачиком под мостом Хадли. Иногда я замечал миссис Вокс, которая шагала по конской тропе, неся ему продукты или чистую одежду. Позже она рассказала мне, что со временем он перестал ее узнавать и она просто оставляла под мостом горячую еду в надежде, что муж ее найдет.

А затем, спустя три года после убийства Саймона и Ника, мистер Вокс исчез. Отправившись однажды по своему обычному маршруту из Хадли в Сент-Марнем, он не вернулся через рощу, а двинулся дальше.

Вслед за мужем решила покинуть Хадли и миссис Вокс. Вместе со своей дочерью, Джейн, она переехала в квартиру в Ричмонде. И хотя оттуда до Хадли было всего пятнадцать минут, это позволило ей начать новую жизнь. Однажды вечером, уже вернувшись в Хадли после окончания университета, я столкнулся с Джейн. После минутной неловкости мы с ней осознали, что у нас много общего. Будучи, как и я, моложе своего брата, она возвела его, как это свойственно многим младшим сестрам и братьям, на пьедестал и, подобно мне, в течение многих лет была вынуждена справляться с собственным горем, одновременно поддерживая мать. Раз в пару месяцев мы с Джейн вместе ходили в паб, чтобы вспомнить детство, и нам становилось легче.

Четыре года назад Джейн обручилась с Лионом, новозеландским строителем, успешно занявшимся бизнесом в Ричмонде. Когда год спустя она шла к алтарю в церкви Святой Кэтрин, я был там и, как и все, надеялся, что она обрела счастье, которого лишилась в десять лет. После фотосессии гости отправились праздновать свадьбу в один из эллингов викторианских времен. Мы с миссис Вокс шли рядом, тихо разговаривая, и вспоминали родных, которых не было на этом празднике. Я спросил ее о муже. Она рассказала, что через полтора года после его исчезновения прочла в газете заметку: морозным январским утром возле Большого Виндзорского парка нашли труп бездомного. Именно там двадцатью годами ранее состоялось их с мистером Воксом первое свидание. И она поняла, что больше никогда его не увидит.

Глава 27

Впоезде по дороге в Ричмонд я просматриваю на телефоне свежие новости. Ни слова о смерти Абигейл Лангдон и лишь краткое упоминание в «Йоркшир-пост» о расследовании, связанном с подозрительной смертью женщины в Фарсли. Последнему матчу местной футбольной команды и то уделяется больше внимания.

На станции я пробиваюсь сквозь толпу пассажиров, спешащих к лондонским поездам. Срезая путь, прохожу по викторианским переулкам и оказываюсь в кафе на набережной, где договорился встретиться с Элизабет Вокс. Я прихожу первым, и официант проводит меня к столику у окна.

Я изучаю меню, когда кто-то кладет руку мне на плечо. Обернувшись, я вижу миссис Вокс и встаю. Она крепко обнимает меня, сбрасывает длинное красное пальто, садится и поправляет шпильки в небрежно заколотых седеющих волосах.

– Прости, что опоздала, Бен. Я обещала Джейн и Лиону отвести Финли в ясли. Не рассчитала время.

– Как Фин? – спрашиваю я.

– О, он такой чудесный!

Заговорив о внуке, она сразу оживляется.

– Уже почти начал ходить, так что скоро я не буду за ним поспевать. Джейн передавала тебе привет. Мы ведь очень давно не встречались все вместе. Приходи к нам ужинать.

– С удовольствием.

У нашего столика возникает официант, и миссис Вокс улыбается, когда я заказываю сэндвич с яйцом и сосиской.

– Я возьму гранолу, – говорит она, возвращая меню официанту. – И капучино.

– Два капучино, – говорю я.

После ухода официанта я наклоняюсь к ней.

– Они у вас были?

Подняв на лоб очки в белой оправе, Элизабет Вокс слегка отодвигает свой стул от стола и смотрит на меня долгим взглядом.

– Не мы в этой истории преступники, Бен, – говорит она тихо. – Я всю жизнь страдала из-за этих девчонок. И ты тоже. Так что не поддавайся – не позволяй никому убедить тебя в обратном.

Она делает паузу.

– Они рассказали мне, как она умерла.

Я киваю.

– Хочу, чтоб ты знал: я рада, что она мучилась. Мне ее ничуть не жаль.

– И мне, – отвечаю я, и миссис Вокс улыбается. – Они спрашивали, где вы тогда были?

Она пренебрежительно отмахивается.

– Мне нечего было им сказать. Сидела с Финли, обедала с Джейн, ходила по магазинам. Конечно, они пытались поймать меня на мелких деталях, но я им отвечать не обязана, так я им и сказала.

– Они спрашивали, бывали ли вы в Фарсли?

– Это место, где ее нашли? Где-то около Лидса?

– Да.

– Я ответила, что никогда о нем даже не слышала. Повторяю, Бен: я рада, что она умерла, – продолжает миссис Вокс решительно. – Я просто в восторге. И аплодирую тому, кто ее убил, так что пусть полиция не ждет от меня помощи в его поимке. Кто бы это ни был.

Нам приносят наш заказ, и миссис Вокс надевает очки, чтобы взглянуть на свой завтрак. Снова подняв очки на лоб, она благодарит официанта и отпускает его.

Я впиваюсь зубами в сэндвич.

– Так вот что тебе было нужно!

– Еще как! – говорю я с набитым ртом. – Пропустил вчера ужин.

– Тебе пора остепениться. К Финли два раза в неделю приходит няня – австралийка, любит детей. В другие дни она преподает йогу. Я приглашу вас с ней на ужин.

Я смеюсь.

– И вы туда же! Миссис Кранфилд постоянно пытается меня женить.

– Небось на какой-нибудь ирландской клуше.

– Не будьте такой злой.

– Я же шучу. Она по-прежнему за тобой приглядывает?

Я киваю, а потом говорю:

– Полиция считает, что есть какая-то связь с Хадли.

– Они спрашивали про письма, которые написала твоя мама?

– Вы знали?

– Полицейские рассказали, – поспешно поясняет миссис Вокс. – Но без подробностей.

– Лангдон хотела денег, – говорю я.

– Вот это сюрприз. Она что-то сообщила твоей маме?

– Понятия не имею. Никаких ее писем я не находил.

– Ну конечно, – говорит миссис Вокс, отодвигая тарелку и откидываясь на стуле.

– Полиция пытается понять, как моя мама отыскала Лангдон, как узнала, под каким именем та живет. – Я смотрю на миссис Вокс, которая снимает очки, чтобы смахнуть выпавшую ресницу. – Мадлен Уилсон с вами связывалась?

Миссис Вокс хмурится, изображая изумление.

– Я знаю Мадлен как никто, – говорю я. – Она бы не ограничилась половиной истории и воспользовалась шансом дополнить ее.

Миссис Вокс жестом просит принести ей еще кофе. Я жду.

– За эти годы у меня выпрашивали интервью многие журналисты, – говорит она. – Все время с одними и теми же вопросами: как я справляюсь без Питера, думаю ли я, что он еще жив, горюю ли по Саймону? Ну что за идиотизм!

Дрогнувший голос миссис Вокс на секунду выдает ее чувства. Вообще-то она всегда бодра и настолько сдержанна, что о ее скрытом надломе легко забыть. Она оглядывает ресторан, замечает садящуюся за столик молодую пару… перед ее внутренним взором явно прокручивается прошлое. Миссис Вокс подносит дрожащую руку к лицу. Поднимает на меня глаза:

– Я такая дура! Но это только с тобой так. С остальными мне удается сдерживаться.

Она легонько пожимает мне руку и глубоко вздыхает.

– Я всегда категорически отказывалась от разговоров с журналистами. Мы с твоей мамой думали одинаково.

Я молча киваю.

– Но Мадлен Уилсон вела себя иначе. Не задавала никаких вопросов. Будто бы просто хотела помочь. Уж конечно!.. Говорила, что пытается разобраться в том, что произошло… в особенности с Питером. Я ей сразу сказала, что мне никакая ее информация не нужна. Некоторые вещи лучше оставить в прошлом. Так я решила еще много лет назад. Можно сколько угодно уверять себя, будто изучая прошлое, можно изменить настоящее, но это не так. Прошлое осталось в прошлом. Я убедилась в этом на своем горьком опыте.

Слушая миссис Вокс, я чувствовал, что в ней живет та же боль, которая мучила маму. А может, боль миссис Вокс была еще сильнее.

– Мадлен умеет настаивать на своем…

– Она выпытывала у меня, отчего Питер ушел из дома, просила порассуждать о том, почему произошедшее настолько на него повлияло. Я сказала, что горе необъяснимо, но она продолжала настаивать. И когда я поняла, что она вынашивает какой-то план и что только я могу защитить память Питера, я согласилась с ней встретиться. Глупость, конечно, с моей стороны. Во время той встречи она вывела меня из себя.

– В этом она мастер.

– Она сказала, что знает, где Лангдон. Я ответила, что не верю, и тогда она выложила мне разные подробности. Но я все равно сказала, что меня это не интересует. Потом она попыталась убедить меня, будто собирается сама поговорить с Лангдон и все у нее выведать. Я знала, что она врет и никогда не решится обратиться к Лангдон, и так ей и сказала.

– И что же вы сделали?

Миссис Вокс благодарит официанта, который принес ей вторую чашку капучино. Некоторое время она смотрит на меня, явно обдумывая свои следующие слова.

– Я поехала в Фарсли. Не спрашивай, зачем. Не знаю, что я хотела там увидеть. Я вовсе не думала, что пройдусь по главной улице и сразу встречу Абигейл Лангдон. Я провела в городе пару часов и вернулась домой.

– Как вы и сказали, горе может толкнуть на необъяснимые поступки.

– Да, может, – откликается миссис Вокс. – Неделю спустя Уилсон снова попыталась связаться со мной.

– Как вы думаете, чего она хотела?

– Добиться какой-нибудь истории. Раздобыть скандальные подробности о Питере. Уилсон не знала его, не знала, какой это был замечательный человек. Она увивалась возле меня, прикидываясь другом, а на самом деле хотела опорочить Питера.

Сидя за столом напротив миссис Вокс, я вижу, что все это по-прежнему болезненно для нее и что она стремится защитить память мужа.

– Питер никогда не был так горд, как в тот день, когда его назначили директором школы. И это говорю тебе я, мать двоих его детей! Но в этом-то все и дело: Питер считал всех учеников школы своими детьми. Все его решения были взвешенными, и самым главным для него было благополучие каждого ребенка.

Я отхлебываю кофе.

– Сколько лет он был директором?

– Пять лет, до тех пор, пока Саймон и Ник…

Я молча киваю.

– Он совершенно не ожидал, что получит эту должность. Когда объявили о вакансии, мы с ним решили, что он ничего не потеряет, если подаст заявку. Но все смотрели на него как на аутсайдера, – говорит миссис Вокс, постепенно успокаиваясь. – До финала добрались двое: Питер и Э. Э. Хэтэуэй, тогдашний заместитель директора. Звали его Эрнестом, а что значит второе Э, я понятия не имею. Сейчас он, должно быть, уже совсем старый, но, думаю, что он по-прежнему живет в одном из многоквартирных домов в дальней части Сент-Марнема. Его взгляды были устаревшими даже тогда, двадцать пять лет назад. Он верил в жесткую дисциплину, в то, что детей нужно контролировать, а их мнение можно не учитывать. Они с Питером расходились буквально во всем. Питер был новатором, хотел, чтобы ученики стали центром школы, хотел начать все заново. Он составил собственную программу и с таким энтузиазмом изложил ее Совету управляющих, что вопреки всему новым директором назначили именно его, человека совершенно неопытного, к тому моменту – всего лишь завуча седьмых классов.

Питер надеялся, что Хэтэуэй уволится или мирно уйдет на пенсию, но тот решил всячески ему мешать. Пытаясь как-то справиться с Хэтуэем, Питер назначил его завучем шестых классов. Он знал, что старшеклассники не примут того всерьез, потому как основы школьной культуры закладываются еще в начальной школе. Хэтэуэй быстро понял, что Питер перевел его на вторые роли, отстранив от принятия решений. Оказавшись, так сказать, на задворках, он стал искать способы навредить Питеру. В Совете управляющих оставались люди, поддерживавшие Хэтэуэя, и он легко нашел сторонников, когда начал призывать к укреплению дисциплины.

Питер верил, что если предоставить Хэтэуэю полную свободу действий, тот погубит себя сам, и поэтому согласился пересмотреть школьные правила поведения. Но – с одним условием: ученики должны были иметь право голоса. И вскоре на Хэтуэя начали поступать жалобы. Сначала от родителей, потом от кого-то из бывших учеников и, наконец, от старшеклассников. С дисциплиной явно перегнули палку, школьников держали в ежовых рукавицах. В какой-то момент заговорили даже о вмешательстве полиции, и тогда Питер воспользовался случаем и решил действовать. На предложение уйти в отставку Хэтэуэй ответил категорическим отказом. Питер пригрозил ему, сказал, что если не получит заявление об отставке в течение сорока восьми часов, то проведет полное расследование, призвав в свидетели бывших учеников за последние двадцать лет.

Хэтэуэй уволился на следующее утро, и это утвердило Питера в мысли, что теперь он в силах сделать все, что нужно для учеников школы. Он говорил, что сожалеет лишь о том, что не помешал Хэтэуэю стать заместителем директора в школе Герцога Туикнемского.

Миссис Вокс делает паузу, размешивая шоколадную пенку.

– День этого чертова финала по регби был одним из тех немногих дней, когда мы виделись с Хэтэуэем после его увольнения. Он так надменно держал себя с Питером… Мы радовались победе немного по-детски… возможно, слишком рьяно. В тот вечер мы с Питером выпили столько шампанского, что ему пришлось отменить утреннее совещание.

Крепко сжав чашку, миссис Вокс наклоняется ко мне.

– Я пытаюсь объяснить тебе, Бен, что Мадлен Уилсон не видела перед собой этого человека, человека хорошего и искреннего, стремившегося сделать все, что в его силах.

– А что же она видела? – спрашиваю я.

– Скорее слышала. Всякое разное, связанное с Лангдон и Фэрчайлд; сплетни, клевету. «Возможно, дисциплину все же следовало подтянуть; Питер слишком резко менял школьную культуру и учился прямо по ходу дела». Я больше не хотела с ней общаться и от дальнейших встреч отказалась.

Допив кофе, миссис Вокс просит у официанта счет.

– Я угощаю, Бен, – говорит она, доставая из кармана кредитку. – И о чем бы тебя ни спрашивали в полиции, помни, пожалуйста, что мы с тобой единственные настоящие жертвы этого преступления.

Я смотрю на сидящую напротив меня миссис Вокс и ненавижу себя за то, что невольно думаю о Мадлен. Мадлен Уилсон достигла своего положения не тем, что публиковала беспочвенные слухи. У нее есть журналистское чутье, и в любой истории она умеет докапываться до правды. Вот почему в нашей профессии ей нет равных.

Какую же историю она пыталась раскопать?

И отчего Элизабет Вокс решила не рассказывать мне ее?