Текст книги "Двойная звезда. Звездный десант (сборник)"

Император отложил список:

– Джозеф, ты планируешь сразу присоединить Гнезда Марса к Империи?

– До выборов точно нет, сир.

– Брось, ты прекрасно знаешь, что я говорю о времени после выборов. Кстати, ты разве разучился выговаривать «Виллем»? «Сир» от человека на шесть лет старше меня в таких обстоятельствах звучит глупо.

– Хорошо, Виллем.

– Так вот. Оба мы знаем, что мне не положено вмешиваться в политику. Знаем мы и то, что думать так было бы глупо. Джозеф, ты потратил те годы, что был в отставке, на создание условий, при которых Гнезда согласятся полностью войти в состав Империи. – Он указал на мой Жезл. – Думаю, ты этого добился. И если ты победишь на выборах, то уломаешь Великую Ассамблею уполномочить меня провозгласить присоединение. Так?

Поразмыслив, я протянул:

– Виллем, вы же прекрасно знаете о наших планах. Должно быть, появились причины вновь поднимать эту тему?

Он поболтал соломинкой в стакане и уставился на меня, в точности изобразив бакалейщика из Новой Англии, собравшегося как следует обругать прицепившегося к нему бродягу:

– Ты спрашиваешь моего совета? По Конституции ты должен мне советовать, а не наоборот.

– Я буду рад вашему совету, Виллем, но не обещаю ему следовать.

Он рассмеялся:

– Да, Джозеф, чертовски туг ты на обещания. Хорошо. Допустим, ты выиграл выборы и вернулся в свой кабинет, но большинство у тебя такое мизерное, что присоединение Гнезд может и не пройти. В таком случае я не советовал бы тебе делать это вотумом доверия. Если проиграешь, стерпи, но останься на своем посту до конца срока.

– Почему, Виллем?

– Потому что оба мы – люди терпеливые. Видишь, – он указал на родовой герб, – «Я буду отстаивать!». Не особо эффектный девиз, да и не дело королю гнаться за эффектом. Дело короля – защищать, не отступать, держать удар. По Конституции не мое собачье дело, останешься ты премьером или нет. Однако единство Империи – мое дело. Думаю, если с марсианским вопросом не выгорит сразу после выборов, есть смысл выждать, поскольку другие твои шаги окажутся очень популярны. Доберешь голосов на дополнительных выборах, придешь и скажешь: «Виллем, теперь ты можешь добавить к своим титулам „император Марса“». Так что не спеши.

– Подумаю, – осторожно заметил я.

– Подумай. А с высылкой что?

– Высылку мы упраздним сразу после выборов, а приостановим сразу.

Отвечая так, я не рисковал: Бонфорт всей душой ненавидел нынешнюю пенитенциарную систему.

– Ох, поклюют тебя за это!

– Могут. Ну и пусть их – большинство мы наберем!

– Рад, что ты не меняешь убеждений, Джозеф. Мне тоже неприятно видеть стяг Оранских на каторжных транспортах. Ну а свобода торговли?

– После выборов – да.

– А казну за счет чего собираешься пополнять?

– По нашим прикидкам, торговля и производство вырастут так быстро, что другие доходы скомпенсируют отказ от таможенных пошлин.

– А если не произойдет подъема?

На это у меня заготовленного ответа не было, в экономике я ничего не смыслил, так что широко улыбнулся:

– Виллем, об этом мне надо серьезно подумать. Однако вся программа Партии Экспансионистов основана на убеждении, что свобода торговли, свобода перемещений, всеобщее равенство, общее гражданство и минимум имперских ограничений благо не только для подданных Империи, но для самой Империи! Понадобятся деньги – найдем, но не дробя Империю на крохотные провинции!

Все это, кроме первой фразы, принадлежало Бонфорту, я лишь слегка адаптировал его слова к обстановке.

– Ладно-ладно, это ты избирателям рассказывай, – буркнул Виллем. – Я только спросил. – Он снова взял со стола список. – Так ты уверен, что здесь все на своих местах?

Я потянулся за листом, он передал список мне. Черт, ясно было, что император настолько прямо, насколько позволяет ему Конституция, дает понять, что Браун, по его мнению, не годится. Но, клянусь всем запасом угля в пекле, не мне менять что-либо в списке, составленном Роджем и Биллом!

С другой стороны, не Бонфорт же его составил! Они считали, что Бонфорт составил бы его так, будь он в ясном уме и твердой памяти.

Мне ужасно захотелось сбегать и спросить у Пенни, что она думает Брауне.

Я взял со стола Виллема ручку, вычеркнул из списка Брауна и печатными буквами – имитировать почерк Бонфорта я все еще не рисковал – вписал: «де ла Торре». Император сказал просто:

– Вот теперь ты, сдается мне, собрал крепкую команду. Удачи, Джозеф. Она тебе здорово пригодится.

На этом аудиенция как таковая завершилась, но повернуться и уйти я не смел. Нельзя же так вот покидать короля; эту прерогативу они за собой сохранили. Виллем захотел показать мне свою мастерскую и новые игрушечные поезда. Наверное, он сделал для возрождения этого старинного хобби больше, чем кто бы то ни было, хотя, по-моему, такое занятие не для взрослого человека. Однако я вежливо восхитился его новым игрушечным локомотивом для экспресса «Королевский Шотландец».

– Сложись все по-другому, – император опустился на колени и запустил обе руки в двигатель игрушки, – я стал бы неплохим управляющим в магазине игрушек или старшим машинистом. Но… Обстоятельства рождения сильнее нас.

– И вы, Виллем, серьезно предпочли бы такую работу нынешней?

– Не знаю. Здесь тоже неплохо: рабочий день короткий, платят сносно, уволить не могут, разве что случится революция, а они нашему семейству обычно бывали на руку. Но работа по большей части скучная. Любой заштатный актер справился бы. – Он окинул меня быстрым взглядом. – Конечно, ты знаешь, что я избавляю премьер-министра от многочисленных закладок первого камня и приема парадов.

– Знаю и ценю.

– В кои-то веки у меня есть шанс чуть-чуть подтолкнуть все в верном направлении – то есть в направлении, которое я считаю верным. Царствовать – очень странное занятие, Джозеф. Предложат – не соглашайся!

– Боюсь, поздновато мне, даже если б и захотел.

Он что-то поправил в игрушке.

– В действительности я нужен для того, чтоб не дать тебе свихнуться, Джозеф.

– Э?

– Именно так. Должностной психоз – профессиональная болезнь правителей. Мои коллеги из прошлого – те, кто на самом деле правил, – все были малость с приветом. А взять ваших президентов – такая работа частенько губила их во цвете лет. А мне ничем управлять не надо, за меня работают профессионалы – вот ты, например. Но ты не чувствуешь убийственного гнета власти, потому что ты сам или кто другой на твоем месте всегда может слинять, пока еще не слишком явно пахнет керосином. А старик-император (он всегда старик, обычно мы добираемся до трона к среднему пенсионному возрасту) никуда не денется, сохранит незыблемость государства, покуда ваш брат профессионал выправит положение. – Он печально подмигнул. – Не слишком привлекательная работенка? Зато полезная.

Мы еще немного побеседовали о его железнодорожных забавах и вернулись в кабинет. Я надеялся, что теперь-то меня отпустят.

Император будто прочел мою мысль:

– Ладно, хватит, пожалуй, отрывать тебя от дел. Перелет был очень утомителен?

– Да нет. Работал всю дорогу.

– Не удивляюсь… Кстати, кто вы такой?

Допустим, фараон вдруг хватает вас за плечо. Или под ногой вместо следующей ступеньки – пустота. Или вас застает в своей постели вернувшийся не вовремя муж. Что угодно из перечисленного в любой комбинации было бы лучше этого простого вопроса. Я изо всех сил постарался еще сильней походить на Бонфорта:

– Сир?

– Бросьте, – нетерпеливо произнес император. – У моей должности есть кой-какие привилегии. Просто скажите мне правду. Я уже час как знаю, что вы не Джозеф Бонфорт, хотя одурачили бы даже его мать. Жесты точь-в-точь его. Но кто вы такой?

– Меня зовут Лоуренс Смит, ваше величество, – убито ответил я.

– Выше нос, парень. Я уже сто раз мог позвать охрану, если б захотел. Тебя отправили меня убить?

– Нет, сир. Я… я верен вашему величеству.

– Оригинально же ты эту верность выражаешь… Ладно, сядь, налей себе еще. И рассказывай.

И я рассказал ему все. Одной порции выпивки на весь рассказ не хватило, пришлось наливать еще, и под конец мне полегчало. Узнав о похищении, император пришел в ярость, а когда я поведал, что сделали с сознанием Бонфорта, лицо Виллема стало подобно маске разгневанного Юпитера. Наконец он тихо спросил:

– Значит, он поправится на днях?

– Доктор Чапек так говорил.

– Ты не позволяй ему работать, пока не вылечится до конца, ладно? Этому человеку цены нет, понимаешь? Он стоит полудюжины таких, как мы с тобой. Продолжай представление, дай ему прийти в себя. Он нужен Империи.

– Да, сир.

– Оставь ты это «сир»! Раз уж замещаешь его, так и зови меня Виллемом, как он. Знаешь, на чем ты попался?

– Нет, си… нет, Виллем.

– Он уже двадцать лет как зовет меня Виллемом. И я очень удивился, когда он в личной беседе, пусть и по государственному вопросу, перестал меня так называть, но еще ничего не заподозрил. И все-таки, несмотря на твою великолепную игру, сомнения у меня закрались. Потом мы пошли смотреть поезда – и все стало ясно!

– Простите, но как?

– Ты был вежлив, дружок! Я не раз показывал ему мою железную дорогу, и он в отместку достаточно грубо высказывался в том духе, что взрослому человеку не пристало заниматься такими глупостями. Со временем это превратилось в маленький спектакль, который нам обоим доставлял громадное удовольствие.

– Ой. Я не знал…

– Откуда же ты мог знать?

Я подумал, что как раз было откуда. Это проклятое фарли-досье должно было мне сообщить… Только потом до меня дошло, что архив ни в чем не виноват. Он создавался как памятка известному человеку о людях менее известных, а уж императора трудно к таким отнести! Естественно, Бонфорту не было нужды записывать подробности знакомства с Виллемом! Кроме того, он наверняка считал неприличным заносить личные сведения о своем повелителе в досье, куда может сунуть нос любой клерк. Я прохлопал ушами очевидное. Впрочем, догадайся я раньше, досье все равно не стало бы полнее.

Император тем временем продолжал:

– Ты очень большой молодец, и после того, как рисковал жизнью, отправляясь в Гнезда Кккаха, не удивительно, что взялся обвести и меня. Скажи, я мог видеть тебя по стерео или еще где?

Когда император потребовал, я назвался настоящим именем, теперь же робко назвал и сценическое. Услыхав: «Лоренцо Смайт», император всплеснул руками и захохотал. Это меня несколько задело.

– Вы обо мне слыхали?

– Слыхал ли?! Да я же один из вернейших твоих поклонников!

Он еще раз внимательно оглядел меня:

– Ну вылитый Джо Бонфорт! Не могу поверить, что ты и есть Лоренцо!

– Однако я именно Лоренцо.

– Да я верю, верю! Помнишь ту комедию, ты там бродягу играл? Сначала корову пытался подоить – та ни в какую! А в конце хотел поужинать из кошачьей миски, да тебя кот прогнал!

Я подтвердил.

– Пленку, где это было записано, я до дыр протер! Смотрел – и смеялся, и плакал одновременно!

– Так и было задумано. – Поколебавшись, я сознался, что мой бродяга скопирован у одного из величайших актеров прошлого. – А вообще я драматические роли предпочитаю.

– Как сегодня, например?

– Ну… не совсем. Эту роль один раз сыграть больше чем достаточно. Не хотелось бы продолжать.

– Верю. Значит, ты скажи Роджеру Клифтону… Нет, не говори Клифтону ничего. И вообще, Лоренцо, лучше никому не знать, как мы провели этот последний час. Если ты скажешь Клифтону, даже если добавишь, что я просил не беспокоиться, он просто занервничает. А ему надо работать… Давай-ка сохраним это между нами, а?

– Как будет угодно императору.

– Оставь ты, бога ради. Просто так оно будет лучше. Жаль, не могу навестить дядюшку Джо, да и чем бы я ему помог? Хотя раньше и считали, что прикосновение королевской руки творит чудеса. В общем, никому ничего не скажем и будем делать вид, что я ни о чем не догадался.

– Хорошо… Виллем.

– Теперь тебе, наверное, пора. Я и так надолго тебя задержал.

– Да сколько пожелаете!

– Я позову Патила, он проводит… или сам найдешь дорогу? Постой… Погоди минутку.

Он полез в стол, бормоча про себя: «Опять эта девчонка тут порядок наводила! А, вот…» Из ящика он вытащил небольшой блокнот:

– Вряд ли мы еще встретимся. Не мог бы ты перед уходом оставить мне автограф?

9

Роджа с Биллом я нашел в верхней гостиной. Они грызли ногти от нетерпения. Завидев меня, Корпсмен вскочил:

– Где ты пропадал, черт тебя дери?

– У императора, – холодно ответил я.

– За это время пять или шесть аудиенций можно провести!

Я не удостоил его ответом. После памятного спора о речи мы с Корпсменом продолжали работать вместе, но это был брак по расчету, а не по любви. Мы сотрудничали, однако топор войны не зарыли, и он мог в один прекрасный день вонзиться мне между лопатками. Я не предпринимал шагов к примирению и причин к этому не видел. По-моему, его родители переспали спьяну на каком-нибудь маскараде.

Ни с кем другим в нашей компании я не ссорился, однако Корпсмен готов был принять от меня лишь один тип поведения – лакейскую покорность. На такое я не мог пойти даже ради мира в команде; я, в конце концов, профессионал, нанятый для очень трудной профессиональной работы. Мастера не протискиваются с черного хода, их, как правило, уважают.

Так что Билла я проигнорировал и обратился к Роджу:

– А где Пенни?

– С ним. И Дэк с доктором – тоже.

– Он здесь?

– Да. – Поразмыслив, Клифтон добавил: – В смежной с вашей спальне, она предназначалась для супруги лидера официальной оппозиции. Там единственное место, где можно обеспечить ему необходимый уход и полный покой. Надеюсь, вас это не стеснит?

– Нет, конечно.

– Мы вас не побеспокоим. Спальни соединены гардеробной, но ее мы заперли, а стены звукоизолированы.

– Ну и отлично. Как он?

– Лучше. Много лучше – в целом. – Клифтон нахмурился. – Почти все время в сознании. – Подумав, он добавил еще: – Если хотите, можете его навестить.

Над ответом я размышлял долго.

– А что док говорит – скоро он сможет выйти на люди?

– Трудно сказать. Довольно скоро.

– А все же? Три, четыре дня? Тогда можно отменить пока что всякие встречи и убрать меня наконец со сцены. Так? Родж… как бы вам объяснить… Я с радостью повидал бы его и выразил мое уважение, но не раньше, чем выйду на публику в его роли последний раз. Иначе я не смогу правильно его играть.

Когда-то я допустил ужасную ошибку, пойдя на похороны отца. Долгие годы после, думая о нем, я видел его лежащим в гробу. Лишь много времени спустя мне удалось воскресить в памяти его истинный облик – мужественного и властного человека, который строго меня воспитывал и обучал ремеслу. Я боялся, что с Бонфортом выйдет то же самое. До сих пор я играл бодрого здорового мужчину в расцвете сил, каким видел его в многочисленных стереозаписях. Если я увижу Бонфорта больным и слабым, это может сказаться на моей игре.

– Не настаиваю, – ответил Клифтон, – вам видней. Можно, конечно, отменить все встречи, но хотелось бы, чтобы вы были на подхвате до его полного выздоровления.

Я чуть было не ляпнул, что император просил меня о том же, однако вовремя прикусил язык. Разоблачение несколько выбило меня из роли. Воспоминание об императоре напомнило еще об одном деле. Я вынул из кармана исправленный список и отдал его Корпсмену:

– Билл, это одобренный вариант для новостных служб. Одно изменение: вместо Брауна – де ла Торре.

– Что?

– Хезус де ла Торре вместо Лотара Брауна. Так пожелал император.

Клифтон удивился, а Корпсмен удивился и разозлился:

– Какая ему разница?! Нет у него такого права, черт бы его побрал!

Клифтон тихо добавил:

– Билл прав, шеф. Как юрист, специализирующийся по конституционному праву, могу вас заверить, что утверждение списка императором – акт чисто номинальный. Вы не должны были позволять ему вносить какие бы то ни было изменения.

Мне жутко захотелось на них гаркнуть; сдерживало лишь успокаивающее влияние личности Бонфорта. Денек нынче выдался тяжелый – несмотря на блестящее выступление, я был раздавлен тем, что недавно произошло. Хотелось сказать Роджу, что, не будь император действительно великим человеком, царственным в лучшем смысле слова, мы бы влипли по-настоящему – исключительно потому, что меня не натренировали как следует! Но вместо этого я раздраженно буркнул:

– Изменение внесено, и ничего больше обсуждать.

– Это ты так полагаешь! – взвился Корпсмен. – А я уже два часа как передал правильный список журналистам! Теперь иди и возвращай все на свои места, ясно? Родж, свяжись еще раз с дворцом, скажи…

– Тихо! – сказал я. Корпсмен заткнулся, и я взял тоном ниже: – Родж, с юридической точки зрения вы, может, и правы, не знаю. Зато знаю, что император в Брауне усомнился. Если кто из присутствующих желает пойти поспорить с императором – пожалуйста. Лично я никуда больше идти не собираюсь. А собираюсь я снять эту допотопную смирительную рубашку, сбросить башмаки, высосать бочку виски и завалиться на боковую.

– Погодите, шеф, – возразил Клифтон, – у вас еще пятиминутное выступление по всеобщей сети с объявлением нового состава правительства.

– Сами объявите. Как мой первый зам в этом правительстве.

Клифтон растерянно заморгал:

– Хорошо…

Но Корпсмен настаивал:

– А с Брауном что делать? Ему ж обещали.

Клифтон глянул на него пристально:

– Я ничего такого не припоминаю. Его, как и прочих, лишь спросили, согласен ли он работать в правительстве, – это ты имеешь в виду?

Корпсмен замялся, словно актер, спутавший роль:

– Конечно. Это все равно что обещание.

– Ничего подобного – пока не объявили состав кабинета.

– Говорю тебе, его объявили. Два часа назад.

– Мм… Билл, боюсь, тебе придется еще раз созвать репортеров и сказать, что ты ошибся. Или хочешь, я их соберу и заявлю, что им по недоразумению достался черновой вариант, не одобренный мистером Бонфортом окончательно. Но сделать это следует до оповещения по всеобщей сети.

– Погоди. А этому – так все и спустить с рук?

Похоже, Билл имел в виду скорее меня, чем Виллема, однако ответ Роджа свидетельствовал об обратном:

– Да, Билл. Сейчас не время устраивать конституционный кризис, не стоит оно того. Ну как, объявишь сам? Или лучше мне?

Повадками Корпсмен напоминал кошку, которая вынуждена подчиняться лишь потому, что ее держат за шкирку. Он скривился и пожал плечами:

– Ладно уж, сам скажу. По крайней мере, сформулирую так, чтобы минимизировать ущерб.

– Спасибо, Билл, – мягко ответил Родж.

Корпсмен направился к выходу. Я окликнул его:

– Кстати, Билл! Раз уж будете говорить с прессой, у меня для нее еще одно заявление.

– А? Что там еще?

– Ничего особенного. – Я буквально с ног валился от усталости. Роль постоянно держала на пределе. – Только скажите им, что мистер Бонфорт простудился и врач прописал ему постельный режим. Я вымотался как собака!

Корпсмен фыркнул:

– Лучше скажу – пневмония.

– Как угодно.

Стоило ему выйти, Родж наклонился ко мне:

– Шеф, я бы так делать не стал. Сейчас самые важные дни.

– Родж, мне правда нехорошо. Можете вечером по стерео об этом упомянуть.

– И?

– Короче, я собираюсь лечь и не вставать. Почему, в конце концов, Бонфорт не может «простудиться» до тех пор, пока он не придет в норму? Каждый выход в этой роли увеличивает вероятность, что кто-нибудь углядит фальшь. Да еще Корпсмен со своими вечными подковырками. Артист не может выкладываться в полную меру, если под руку постоянно тявкают. Так что пора кончать. Занавес!

– Да не обращайте на него внимания, шеф. Я постараюсь, чтобы Корпсмен вам не досаждал. Здесь ведь не в теснотище на корабле – масса возможностей не мозолить друг другу глаза.

– Нет, Родж, я уже все обдумал. И нет, я вас не брошу. Останусь, пока мистер Бонфорт не сможет показаться на людях. Просто на всякий пожарный. – Мне стало как-то не по себе – я вспомнил, что император просил не отступать и что он на меня надеется. – Только мне действительно лучше не вылезать лишний раз. До сих пор все шло гладко. Да, они знают, что на обряд усыновления явился не Бонфорт, однако не смеют об этом заявить и доказать ничего не смогут. Те же люди, возможно, подозревают, что и сейчас вместо него действует дублер, но не знают наверняка. Поскольку не могут исключить, что Бонфорт выздоровел настолько, что смог сегодня прийти на аудиенцию. Верно?

Клифтон вдруг как-то виновато смутился:

– Боюсь, они практически уверены, что вы – дублер, шеф.

– Почему?

– Мы не сказали вам всей правды – не хотели чересчур нервировать. Док Чапек после первого же осмотра сказал: он лишь чудом может встать на ноги к аудиенции. И те, кто его накачал, наверняка это знали.

Я сдвинул брови:

– То есть вы мне голову морочили, говоря, что он идет на поправку. Родж, что с ним? Скажите правду.

– На этот раз я говорил вам правду, шеф. Потому и предлагал навестить его, хотя прежде ваше нежелание с ним встречаться меня более чем устраивало. – Помолчав, он добавил: – Может, пойдете все же с ним побеседуете?

– Мм… Нет.

Причины были прежние. Раз уж придется играть и дальше, пусть хоть подсознание мое не отчебучит какой-нибудь пакости. Изображать нужно человека здорового.

– Тем не менее, Родж, все, что я сказал, остается в силе. Более того, в свете всего, что вы сообщили, это еще существеннее. Если они практически уверены, что сегодня его заменял дублер, то рисковать нельзя. Сегодня мы застали их врасплох, а может, в нынешних обстоятельствах меня невозможно разоблачить. Но не вечно же так будет! Они могут придумать убийственную проверку, которую я не пройду, – и всё, кранты. – Я еще раз оценил обстановку. – Да, лучше мне пока «заболеть» на все оставшееся время. Билл прав – пусть будет пневмония.

Такова уж сила внушения – проснулся я наутро с заложенным носом и резью в горле. Док Чапек выкроил время, чтобы меня подлечить, и к вечеру я вновь почувствовал себя почти человеком. Все же доктор выпустил бюллетень о «вирусном заболевании мистера Бонфорта». Лунные города герметичны и воздухом снабжаются через системы кондиционирования, так что никому не хотелось подцепить воздушно-капельную инфекцию; никто не попытался к мне прорваться. Целых четыре дня я бездельничал, читал библиотеку Бонфорта – и собрания его статей, и просто книги… Я обнаружил, что политика и экономика страшно увлекательны. Никогда б не подумал. Император прислал мне цветы из дворцовой оранжереи – или они были для меня лично?

Не важно. Я бездельничал и наслаждался возможностью быть Лоренцо или даже просто Лоуренсом Смитом. Правда, ловил себя на непроизвольных перевоплощениях, стоило кому-нибудь войти, но тут уж ничего не поделаешь. Необходимости в них, впрочем, не было: приходили лишь Пенни и доктор Чапек, да еще Дэк разок заглянул.

Однако даже страна лотофагов в конце концов надоедает. На четвертый день я устал от своей комнаты не меньше, чем от продюсерских приемных, и затосковал от одиночества. Никто за меня не тревожился, визиты доктора Чапека носили чисто профессиональный характер, а Пенни заходила всего пару раз, и то ненадолго. К тому же она снова перестала называть меня «мистером Бонфортом».

Когда в дверях показался Дэк, я был просто счастлив:

– А, Дэк! Что новенького?

– Да ничего особенного. Пытался одной рукой ремонтировать «Томми», другой – помогать Роджу с его политическими закавыками. Восемь против трех – наживет он себе язву желудка с этой кампанией. – Он уселся на диван. – Политика!

– Слушай, Дэк, а ты-то как влез в это дело? Всю жизнь считал, что «дальнобойщики» политикой интересуются не больше, чем актеры. А ты и подавно.

– И да, и нет. Они и не касаются всей этой ерунды, пока имеют возможность спокойно летать с планеты на планету. Но для этого нужен груз, для груза – торговля, а для выгодной торговли нужна свобода без всяких там таможен и закрытых зон. Свобода! И вот тут уже – политика! Я-то сам начал с объединения «транзитников» – мы добивались, чтобы при трехсторонней торговле не брали пошлину дважды. А это требование было в списке мистера Бонфорта. Дальше одно цеплялось за другое, и вот я уже шесть лет как вожу его яхту, а с последних всеобщих выборов еще и представляю нашу гильдию в Великой Ассамблее. – Дэк вздохнул. – Сам толком не понимаю, как втянулся.

– Наверное, тебе порядком надоело. Будешь снова выставлять свою кандидатуру?

Он вытаращил глаза:

– Чего? Брат, кто не занимался политикой, тот, считай, по-настоящему и не жил!

– Сам же гово…

– Знаю, что говорил! И грубо оно, и грязно иногда, и тяжело, и мелочей надоедливых куча. Однако политика – единственная игра, достойная взрослых людей. Остальное – детские забавы; абсолютно все! – Он поднялся. – Топать пора.

– Да успеешь, Дэк! Посиди еще.

– Не могу. Завтра – сессия Великой Ассамблеи, Родж там один не справится. Вообще прерываться не следовало, дел – гора!

– Правда? Не знал…

Мне было известно, что перед роспуском теперешний состав Великой Ассамблеи должен еще раз собраться и утвердить временный кабинет. Но специально я на эту тему не думал; ведь точно такая же формальность, как и представление списка императору.

– А он сможет сам за это взяться?

– Нет. Но ты не беспокойся. Родж извинится за твое, то есть его, отсутствие и попросит разрешения выступить доверенному лицу, если нет возражений. Потом зачитает речь временного премьер-министра – Билл ее сейчас пишет – и уже от собственного имени внесет предложение утвердить список. Минута. Возражений нет. Список утверждают. Ассамблею распускают на неопределенный срок. Все мчатся домой и принимаются сулить избирателям по две бабы в каждую койку и по сотне империалов каждый понедельник с утра. Рутина. – Дэк перевел дух. – А, чуть не забыл. Какой-нибудь член Партии Человечества предложит от имени Ассамблеи пожелать Бонфорту скорейшего выздоровления и прислать корзину цветов, за что все и проголосуют с лицемерным единодушием. Они-то куда охотней прислали бы венок на похороны Бонфорта. – Он скривился.

– На самом деле все ли так просто? А вдруг не признают полномочий Роджа? Я думал, на сессию нужно явиться лично…

– Ну да, обычно так полагается. Или объявляешь о неучастии, или будь любезен явиться и голосовать. Но это все паразитные шестеренки парламентского механизма. Если завтра Роджу не позволят выступить от имени Бонфорта, им самим же придется дожидаться его выздоровления. Без этого Ассамблею не распустят, и они не смогут всерьез заняться гипнозом избирателей. И так ежедневно без толку собираются, с того самого момента, как Кирога ушел. Эта Ассамблея мертва, как тень Цезаря, но похоронить ее надо конституционно.

– Ясно. А если какой-нибудь идиот упрется?

– Да кому это нужно? Ну, это может спровоцировать конституционный кризис. Но такого не случится.

Тема, похоже, иссякла, однако уходить Дэк не спешил.

– Дэк… А легче вам будет, если я выступлю?

– Да ладно, вздор. Утрясется. Ты ж решил не рисковать больше, разве что совсем уж гореть станем. И я, в общем-то, с тобой согласен. Ты же помнишь поговорку про кувшин, который повадился по воду ходить.

– Да… Но это ведь чисто проходная роль? Реплики расписаны, как в пьесе? Есть ли шанс угодить в ловушку, из которой я не выберусь?

– Да нет. Вообще-то, полагается потом выступить перед прессой, но тут уж можно и сослаться на нездоровье. Выведем тебя служебным ходом и оставим репортеров с носом. – Он усмехнулся. – Правда, на галерку какой-нибудь маньяк может протащить пушку. Мистер Бонфорт ее так и называл: «Линия огня» – с тех пор, как в него оттуда стреляли.

«Хромая» нога вдруг напомнила о себе приступом тупой боли…

– Ты пугаешь меня, Дэк?

– Нет.

– Значит, такова твоя манера обнадеживать… Слушай, только честно: ты хочешь, чтобы я завтра выступил с этой речью? Или нет?

– Конечно хочу! А какого дьявола я, по-твоему, бросил все дела в такой день? Чтоб потрепаться?

Временный спикер постучал председательским молотком, капеллан произнес молитву, старательно избегая каких-либо межрелигиозных расхождений, и наступила тишина. Половина зала пустовала, зато галерка ломилась от туристов.

Мы услышали усиленный динамиками церемониальный стук, и парламентский пристав упер булаву в дверь. Трижды император требовал дозволения войти и трижды получал отказ. Тогда он попросил его впустить; разрешение дали без голосования, на основании общих одобрительных возгласов. Мы встретили Виллема стоя и сели, когда он занял свое место позади стола спикера. Император был в мундире главнокомандующего и, как полагалось, без эскорта, сопровождаемый лишь спикером и парламентским приставом.

Затем я сунул Жезл Жизни под мышку, встал со своего места на передней скамье и, обращаясь к спикеру, словно императора в зале не было, произнес речь. Речь была не та, что написал Корпсмен, – его творчество отправилось в мусорную корзину. Билл состряпал обычную предвыборную речь, коей здесь было не место и не время.

Моя речь была нейтральна и лаконична. Я составил ее из прежних выступлений Бонфорта. Я твердо стоял за хорошие дороги, за хорошую погоду и за то, чтобы все любили друг друга, как мы, добрые демократы, любим своего государя, а он – нас. Вышла настоящая лирическая поэма белым стихом, слов этак на пятьсот. Где не хватило старых речей Бонфорта – я просто импровизировал.

Галерку пришлось призывать к порядку.

Поднялся Родж и предложил утвердить названные мной кандидатуры. Минута. Возражений нет. Клерк опускает белый шар. Когда я вышел вперед в сопровождении соратника по партии и члена оппозиции, то заметил, что депутаты посматривают на часы, гадая, поспеют ли на полуденный шаттл.

Я принес присягу верности императору согласно и в пределах Конституции, поклялся блюсти права и привилегии Великой Ассамблеи, а также права и свободы граждан Империи, где бы те ни находились, и конечно же – отправлять обязанности премьер-министра его величества. Капеллан в одном месте спутал слова, но я его поправил.

Мне казалось, я шпарю без усилий, как монолог под занавес, пока я не заметил, что из-за слез, застилающих глаза, почти ничего не вижу. Когда я закончил, Виллем шепнул:

– Хорошее выступление, Джозеф!

Не знаю, ко мне он обращался или к своему старинному другу… И знать не хочу. Не стирая с лица слез, я повернулся лицом к Ассамблее, дождался ухода Виллема и объявил сессию закрытой.

«Диана лимитед» в этот день пустила четыре дополнительных шаттла. Новая Батавия опустела – в смысле остались лишь двор, с миллион разных сапожников-пирожников да государственные служащие. И костяк нового кабинета.

Раз уж я, невзирая на «простуду», выступил в Великой Ассамблее, прятаться больше не имело смысла. Не может же премьер-министр пропасть неизвестно куда – толки пойдут. А в качестве главы партии, раскручивающей предвыборную кампанию, я был обязан встречаться с людьми, хотя бы с некоторыми. Я и делал, что надо, и каждый день требовал отчета о здоровье Бонфорта. Он шел на поправку, однако медленно. Чапек сказал, если очень уж подопрет, Бонфорт сможет выйти к народу в любое время, но сам он, доктор Чапек, против этого. Бонфорт похудел почти на двадцать фунтов, и с координацией не все еще было ладно.