Текст книги "Ходячие мертвецы: Восхождение Губернатора. Дорога в Вудбери. Падение Губернатора. Часть 1"

– Кто-нибудь знает их имена?

Женщина лет шестидесяти стояла в глубине зала на первом этаже больницы. Около тридцати жителей осажденного Вудбери собрались здесь: городские старейшины, главы семей, бывшие торговцы и просто проезжие, которые задержались здесь по чистой случайности. Они ерзали на складных стульях, устремив взгляды на сцену узкого конференц-зала. Чувствовалось, что все напряжены до предела.

– Какая, черт возьми, разница? – рявкнул майор Джин Гэвин. Его приспешники стояли за ним с автоматами M4 на бедрах. Наконец-то он чувствует себя на своем месте – здесь, во главе этого собрания, под флагами Соединенных Штатов и штата Джорджии на флагштоках. Майор долго ждал своего часа, чтобы стать лидером этого захолустного городка.

Гэвин знал, что для лидерства нужно уважение, а чтобы заслужить уважение, надо заставить себя бояться. И Гэвин намеревался сделать все возможное, чтобы, наконец, занять место во главе.

– Всего лишь парочка этих новых парней, – добавил Гэвин. – И какая-то шлюха из Атланты.

С переднего ряда поднялся пожилой джентльмен с дрожащими костлявыми коленями:

– При всем моем уважении… Она была дочкой Джима Бриджеса, и она ни в коем случае не была шлюхой. И я думаю, что скажу за всех: мы нуждаемся в защите. Может быть, стоит организовать комендантский час? Не выпускать никого из домов в темное время суток? Может, нам стоит проголосовать?

– Сядь, старик… пока не покалечился. У нас прибавилось проблем, которые нужно разрешить. К нам идет целая толпа этих уродов.

Старик сел, ворча себе под нос:

– Это все шум от проклятых гоночных автомобилей…

– Простите, но я не припомню, чтобы давал слово дому престарелых, – Гэвин ткнул пальцем в старика. – Советую тебе заткнуться.

Через два стула от старика поднялся молодой человек.

– Полегче, Гэвин. Это тебе не кино с Джоном Уэйном. Попридержи лошадей.

– Закрой рот, Мартинес, и опусти свою латиноамериканскую задницу в кресло.

Двое солдат позади Гэвина неспешно привели автоматы в боевое положение. Человек по имени Мартинес покачал головой и сел на место.

– Вы, кажется, не понимаете всю серьезность ситуации, – сказал майор тоном инструктора строевой подготовки, убирая пистолет. – Мы сидим здесь, вместо того чтобы вплотную заняться баррикадами. Просто кучка нахлебников! Привыкли перекладывать всю ответственность на кого-то другого! Никакой дисциплины! Так вот! Ваши каникулы закончились. Появляются новые правила, и вы все будете им следовать, и делать то, что вам сказано, и держать ваши вонючие рты на замке! Поняли меня?

Гэвин замолк, ожидая возражений.

Горожане сидели тихо, как нашкодившие дети в кабинете директора. Только Стивенс через несколько долгих секунд поднял руку.

– Что на этот раз, Стивенс?

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, – сказал доктор, – но мы уже на пределе. Мы делаем все возможное. Чего вы от нас хотите?

– Я хочу, чтобы вы делали то, что я вам говорю!

Тонкое, лукавое лицо Стивенса даже не дрогнуло от этого громоподобного рыка. Гэвин сделал паузу и глубоко вдохнул. Стивенс сдвинул очки на переносице и посмотрел в сторону, качая головой.

* * *

Брайан Блейк стоял в дальней части комнаты, в тени пыльного разломанного торгового автомата, засунув руки в карманы, слушая и принимая к сведению. Его сердце бешено колотилось, пистолет, словно болезненная опухоль на бедре, оттягивал карман. Горло пересохло, язык распух и едва помещался во рту. Да что же с ним такое творится?

Гэвин между тем продолжал расхаживать перед портретами основателей города, развешанными вдоль стены.

– Идет война! И этот город теперь живет по законам военного времени!

Напряженный ропот пронесся по толпе. Только у старика хватило храбрости спросить:

– И что же именно это означает?

Гэвин подошел к старику.

– Это означает, что будете вести себя хорошо и слушаться меня, – сказал он и похлопал старика по лысине.

Старик шумно сглотнул. Большинство его сограждан уставились в пол. Брайан, наблюдавший из дальней части комнаты, осознает, что дела у жителей Вудбери совсем плохи.

Вдруг послышалось какое-то невнятное бормотание.

– Тебе есть что сказать, Детройт?

Рядом с окном – пожилой чернокожий человек, с седой бородой, в грязном комбинезоне, с длинными темными пальцами, измазанными машинным маслом. Городской механик, беженец с Севера, он бормотал что-то себе под нос, не глядя на майора.

– Говори, братан. Что тебя не устраивает? Тебе не нравится план?

Почти неслышно чернокожий ответил:

– Я сваливаю отсюда.

Он встал и направился к выходу, как вдруг майор выхватил пистолет.

– Сядь. Немедленно. Или я тебя пристрелю.

Чернокожий инстинктивно потянулся большой, мозолистой рукой к револьверу за поясом. Но прежде чем он успел достать оружие, Гэвин уже навел на него пистолет.

С раздраженным вздохом Детройт вернулся на место.

– Это касается вас всех! Вы думаете, я только о своем здоровье забочусь? К черту демократию! Это вопрос жизни и смерти! Если не хотите стать кормом для собак, вы будете делать то, что вам говорят. Доверьте охрану профессионалам и держите пасти закрытыми!

Ответом ему была тишина. Брайан почувствовал, как по спине пробежал холодок. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот проломит грудную клетку. Беспомощная ярость и ненависть затопили разум. Где же Филип, сейчас, когда он так нужен…

Какой-то новый звук прервал его размышления.

Мужчина по имени Детройт снова встал.

– Куда ты собрался, ниггер?

Детройт даже не обернулся.

– Я ухожу отсюда… удачи всем… вам она понадобится.

– Ты прямо сейчас сядешь обратно на свою черную задницу, или я застрелю тебя!

Детройт продолжал идти.

Гэвин вытащил оружие.

Горожане громко вздохнули.

Выстрел, настолько громкий, что задрожали стены, разорвал воздух в комнате. Раздался женский крик, когда пуля вошла в затылок Детройта.

* * *

Почти тут же трое горожан бросились к выходу. Майор спокойно приказал своим помощникам – Баркеру и Мэннингу – вернуть их. Двое солдат выбежали из комнаты, оставив позади ошеломленную группу из двадцати пяти жителей, майора… и Брайана.

Комната словно повернулась вокруг своей оси для Брайана, когда Гэвин убрал оружие в кобуру, глядя на распростертое на полу тело темнокожего мужчины, словно на охотничий трофей. Теперь все внимание было приковано к майору, и он, похоже, наслаждался каждой минутой. Брайан едва разбирал, что он там бубнит о примере для остальных, которые считают, что могут подвергать опасности жителей Вудбери, не подчиняясь системе. Наступили особенные времена, вещал Гэвин. Предсказанные в Библии. Пророческие. Возможно, это и впрямь конец света. И отныне каждый последний сукин сын в этом городе должен зарубить себе на носу, что это, быть может, последняя битва между человеком и сатаной, а он, Гэвин, и есть Мессия – по крайней мере для них, жителей Вудбери.

Маниакальная лекция майора длилась всего минуту или от силы две, но за это время с Брайаном Блейком произошла метаморфоза.

Замерев напротив торгового автомата и глядя на струйку крови, просачивающуюся под подошву его мартинса, Брайан осознал, что у него больше не будет ни единого шанса в этом мире, если он снова поддастся своей главной слабости. Брайан инстинктивно хотел уклониться от насилия, уйти от опасности, избежать противостояния, и от этого ему ужасно стыдно. Он возвратился мыслями назад, к самому первому столкновению с ходячими мертвецами в Диринге, где он жил у родителей миллион лет тому назад. Зомби вышли из сарая с инструментами, и Брайан попытался заговорить с ними, убедить их. Он предупреждал их, чтобы держались подальше, швырял в них камнями, а потом убежал в дом, заколотил окна и обмочился в штаны, как трус, которым он всегда был и всегда будет. И за ту минуту, в течение которой Гэвин читал мораль горожанам, Брайан с ужасом осознал, что так ничему и не научился за весь этот долгий путь. Он все время прятался за спину брата – и в Уилтшире, и в доме Чалмерсов, где убил лишь одного-единственного зомби, да и то по чистой случайности. Он только и знал, что скулить и жаловаться Филипу – вечно слабый, перепуганный и бесполезный. С судорожной болью в сердце, Брайан понял, что он не выживет в одиночку. И сейчас, когда майор Гэвин принялся раздавать приказы жителям и распределять обязанности, толковать о правилах и процедурах, Брайан вновь, уже не в первый раз, почувствовал, что его сознание отделяется от тела, как бабочка, оставляющая кокон. Ему так страстно захотелось, чтобы Филип оказался здесь и защитил его, как он это делал всегда, с самого начала их мытарств! Как Филип поступил бы с Гэвином? Что бы сделал Филип? На смену этим вопросам пришла мучительная боль утраты, острая тоска, терзающая душу. Голова кружилась, но Брайан заставлял себя держаться на ногах. А в следующий миг его сознание отделилось от тела, и призрачным зрителем Брайан смотрел вниз, на самого себя, стоящего в этом душном, вонючем, переполненном зале напротив забрызганного кровью торгового автомата.

Тело Брайана между тем словно вросло в землю.

Он видит цель в центре комнаты, в двадцати пяти футах от себя.

Брайан делает шаг вперед, тянется к поясу и кладет руку на пистолет. Гэвин продолжает выкрикивать приказы, не обращая на него внимания, вышагивая мимо героических портретов основателей Вудбери.

Брайан делает еще три шага, двигаясь по центральному проходу, одновременно выхватывая пистолет 38-го калибра из-за пояса одним плавным инстинктивным движением.

Держа пистолет наготове, он на всякий случай делает еще один, четвертый шаг, и теперь от Гэвина его отделяет всего пятнадцать футов. Майор прерывает свою речь и оглядывается. И в этот самый миг Брайан поднимает пистолет и выпускает всю обойму в лицо Гэвину.

Горожане подпрыгивают от грохота на своих сиденьях, но, как ни странно, никто из них не кричит.

* * *

Никто не потрясен поступком Брайана больше, чем сам Брайан. Он застывает в центральном проходе, все еще сжимая в напряженной руке уже пустой 38-й. Останки майора Гэвина лежат на полу у стены. Верхняя часть тела изрешечена дробью, из головы и шеи выплескивается жирными пузырями темно-красная артериальная кровь.

Тишину нарушает шорох отодвигаемых стульев и шарканье встающих со своих мест людей. Брайан опускает пистолет и оглядывается по сторонам. Некоторые горожане проходят в центр зала. Другие таращатся на Брайана. Один из них становится на колени над телом Гэвина, но не для того, чтобы прощупать пульс или рассмотреть тело поближе. Человек по имени Мартинес подошел к Брайану.

– Не обижайся, дружище, но тебе лучше свалить отсюда.

– Нет.

– Эти головорезы убьют тебя, когда увидят, что ты прикончил их главаря.

– Все будет хорошо, – ответил Брайан, перезаряжая пистолет. – Их всего двое.

– У кого здесь есть оружие? – обратился он к остальным.

Несколько человек подняли руки.

– Держитесь рядом.

Даже через стеклянную дверь невероятно отчетливо слышался отдаленный гул зомби, доносимый ветром. Но теперь для Брайана этот звук означал нечто совершенно иное. Эта вездесущая какофония стонов, уродливая и дисгармоничная, как «китайские колокольчики» из человеческих костей, – больше не шепот гибели. Теперь это – голос новых возможностей. Приглашение к новому образу жизни, к новой системе, которая сейчас рождалась внутри Брайана, как начало новой религии.

Голос за плечом вырвал Брайана из транса. Он обернулся и увидел Мартинеса, уставившегося на него с вопросом в глазах.

– Прости, – переспросил Брайан, – что ты сказал?

– Как тебя зовут? – повторил Мартинес.

– Как меня зовут?

Мартинес кивнул:

– Ну да. Я – Мартинес.

Пару секунд Брайан медлил с ответом и наконец произнес:

– Филип… Филип Блейк.

– Рад знакомству, Филип.

Двое мужчин соединили руки в крепком рукопожатии, и с этого мгновения в городе воцарился новый порядок. Новые правила. Новая жизнь.

Дорога в Вудбери

Посвящается Джилли (L’amore della mia vita).

Джей Бонансинга

Всем тем, кто годами позволял мне выглядеть более талантливым, чем на самом деле: Чарли Адларду, Кори Уолкеру, Райану Оттли, Джейсону Ховарду и, само собой, мистеру Джею Бонансинге.

Роберт Киркман

Благодарности

Особое спасибо Роберту Киркману, Дэвиду Алперту, Брендану Денину, Николь Соль, Circle of Confusion, Энди Коэну, Кемперу Доновану и Тому Ливенсу.

Джей Бонансинга

Моему отцу Карлу Киркману, который научил меня, как важно работать на самого себя, и показал, чего можно достичь, если упорно трудиться и сконцентрироваться на поставленной цели. И моему тестю Джону Хиксу, который дал мне сил уволиться с работы и пойти своим путем. Я очень обязан вам обоим.

Роберт Киркман

Часть 1
На рассвете алого дня

Жизнь ранит гораздо сильнее, чем смерть.

Джим Моррисон

Никто на поле не слышал, как кусачие пробирались между высокими деревьями.

Металлический звон палаточных колышков, входящих в холодную, неподатливую глину Джорджии, заглушал шаги в отдалении – до захватчиков оставалось еще добрых пятьсот ярдов[6]6
  Ярд – британская мера длины, примерно 91 см. – Здесь и далее прим. переводчика.


[Закрыть], они были скрыты в тени сосен. Никто не слышал, как трещали ветки под северным ветром или как предательски разносились во тьме гортанные стоны, столь же слабые, как крики гагар в верхушках деревьев. Никто не чувствовал распространявшегося смрада гниющего мяса и черной плесени в маринаде испражнений. Полуденный ветерок разносил осенние запахи древесного дыма и перезрелых фруктов, и они скрадывали вонь ходячих мертвецов.

И в результате некоторое время ни один из жителей растущего поселения не замечал надвигавшейся опасности – большинство выживших было занято возведением опорных балок. В ход шли любые предметы, которые удалось отыскать: железнодорожные шпалы, телефонные столбы и длинные ржавые куски арматуры.

– От меня никакого толку!.. – заметила хрупкая девушка с хвостиком, раздраженно вздохнув. Она неуклюже присела на корточки около квадратного куска забрызганного краской палаточного брезента, разложенного на земле в северо-западном углу площадки. На ней была просторная толстовка с эмблемой Технологического института Джорджии, старинные украшения и рваные джинсы, и она дрожала. Румяная, веснушчатая Лилли Коул, в длинные темно-каштановые локоны которой были вплетены легкие перышки, страдала от множества нервных тиков: она непрерывно теребила пряди своих волос, многократно заправляя их за уши, и время от времени с маниакальным упорством грызла ногти. Однако в этот момент она лишь крепче сжала молоток в своей маленькой руке и продолжила колотить по металлическому колышку, но боек все время соскальзывал со шляпки, словно та была смазана маслом.

– Все в порядке, Лилли, просто расслабься, – произнес здоровяк, стоявший позади нее.

– Да с этим справится даже двухлетка!

– Хватит казнить себя.

– О, я вовсе не себя хочу казнить! – Она нанесла еще несколько ударов, держа молоток двумя руками. Колышек не сдвинулся с места. – А этот идиотский колышек!

– Ты неправильно держишь молоток.

– Что?

– Сдвинь руку к концу рукоятки, позволь инструменту работать.

Последовало еще несколько ударов.

Колышек вылетел из твердой земли, подскочил и приземлился ярдах в трех в стороне.

– Черт возьми! Черт возьми! – Лилли ударила молотком по земле, опустила глаза и выдохнула.

– Все в порядке, девочка, давай я тебе покажу.

Здоровяк подошел к ней, встал на колени и попытался аккуратно вынуть молоток у нее из рук. Лилли отшатнулась, отказываясь отдавать инструмент.

– Дай мне минутку, ладно? Я справлюсь, точно справлюсь, – упрямо сказала она, и под толстовкой напряглись ее узкие плечи.

Она взяла другой колышек и начала снова, нерешительно ударяя по металлической шляпке. Земля была тверда, как цемент. Октябрь выдался холодным, и пустые поля под Атлантой замерзли. Это, в общем-то, было не так уж плохо. Пока что твердая глина оставалась пористой и сухой, поэтому лагерь и решили разбить на этом месте. Приближалась зима, и группа уже больше недели обосновывалась здесь, обустраиваясь, подкрепляясь и обдумывая будущее – если, конечно, будущее у них вообще было.

– Тут, знаешь, нужно просто позволить молотку упасть на нее. – Крепкий афроамериканец, присевший рядом с Лилли, наглядно продемонстрировал это, взмахнув руками. Его ладони были так велики, что казалось, будто в них может целиком уместиться ее голова. – Гравитация на твоей стороне, заставь вес молотка работать.

Лилли сознательно старалась не смотреть на руку чернокожего мужчины, ходившую вверх и вниз. Даже сидя на корточках в джинсовой рубашке без рукавов и потрепанном стеганом жилете, Джош Ли Хэмилтон оставался весьма импозантным. Он был сложен, как защитник Национальной футбольной лиги: с монолитными плечами, могучими бедрами толщиной со ствол среднего дерева и мощной шеей, – и все же двигался довольно плавно. Его печальные глаза с длинными ресницами и густые брови, то и дело пытавшиеся подобраться ближе к лысеющей макушке, намекали на чуткость, которой от него вряд ли можно было ожидать.

– Совсем не сложно… Видишь? – Он показал снова, и его татуированный бицепс – огромный, как брюхо поросенка, – напрягся, когда он взмахнул воображаемым молотком. – Понимаешь, о чем я?

Лилли благоразумно не смотрела на орудующую руку Джоша. Она чувствовала себя немного виноватой всякий раз, когда обращала внимание на его мускулы, его атлетичную спину, его широкие плечи. Несмотря на все время, проведенное вместе в этом земном аду, который некоторые из жителей Джорджии называли «Обращением», Лилли тщательно избегала нарушать границы близости с Джошем. Лучше бы их отношения остались платоническими, как у брата и сестры, как у лучших друзей, – и ничего более. Лучше бы они были лишь соратниками – особенно среди этой чумы.

Но все это не мешало Лилли застенчиво улыбаться здоровяку всякий раз, когда он называл ее «подругой» или «куколкой», или каждый вечер, перед тем как залезть в свой спальный мешок, украдкой показывать ему китайский иероглиф, вытатуированный у нее над копчиком. Не соблазняла ли она его? Не манипулировала ли им, чтобы быть под защитой? Ответа на эти риторические вопросы по-прежнему не было.

Из-за угольков страха, вечно тлевших где-то внутри Лилли, все этические и социальные нормы потеряли для нее значение. Страх, в общем-то, преследовал ее большую часть жизни, то исчезая, то появляясь вновь. В школе у нее развилась язва, а во время ее прерванной учебы в Технологическом институте Джорджии ей приходилось принимать транквилизаторы. Но теперь страх постоянно сидел внутри нее. Страх отравлял ее сон, туманил разум, сдавливал сердце. Страх стал ее движущей силой.

Теперь она сжала молоток слишком крепко, и на ее запястье затрепетала жилка.

– О черт, это ж не высшая математика! – воскликнула она и в конце концов начала правильно орудовать инструментом и яростно забила колышек в землю. Она взяла еще один, перешла к противоположному углу палатки и прямо сквозь брезент вогнала металл в землю, колотя по нему безумно, дико, попадая по шляпке лишь через раз. Пот потек по ее шее и бровям, но она все наносила удары. На мгновение она потеряла контроль над собой.

Наконец она в изнеможении остановилась; ее дыхание стало тяжелым, а кожа заблестела от пота.

– Что ж… Можно и так, – мягко сказал Джош, поднимаясь на ноги. Он бросил взгляд на шесть колышков, пригвоздивших палатку к земле, и на его точеном коричневом лице проскользнула усмешка. Лилли промолчала.

Зомби, незамеченными пробиравшиеся среди деревьев на север, теперь были всего в пяти минутах от них.

Ни один из выживших из группы Лилли Коул – а их было уже около сотни, и все они неохотно сотрудничали друг с другом, чтобы создать хоть сколько-нибудь сносную общину, – не осознавал фатального недостатка этого пустого участка, на котором они разбили свои самодельные палатки.

На первый взгляд место казалось идеальным. Участок был расположен в зеленом районе в пятидесяти милях[7]7
  Миля – британская мера длины; в одной сухопутной миле 1609 м.


[Закрыть] к югу от города – там, где когда-то каждый год выращивались тысячи тонн персиков, груш и яблок, – и находился в естественном углублении; трава здесь была выжжена, а земля утрамбована. Размером участок был с футбольное поле; прежние хозяева – вероятно, те же, что владели окрестными фруктовыми садами, – его покинули. По сторонам его ограничивали широкие гравийные дорожки, вдоль которых стояли густые заросли белых сосен и виргинских дубов, простиравшиеся на все холмы в округе.

В северной части поля виднелись обгоревшие руины большого поместья. Почерневшие стены выделялись на фоне неба, подобно окаменелым скелетам, а все стекла оказались выбиты недавним ураганом. За последние несколько месяцев пожары уничтожили большую часть пригородов и ферм к югу от Атланты.

В августе, когда люди впервые встретились с ходячими трупами, овладевшая Югом паника разрушила всю инфраструктуру экстренной помощи. Больницы быстро оказались переполненными, а затем и вовсе закрылись, пожарные части прекратили свою работу, а шоссе I-85 встало из-за аварий. Люди перестали ловить радиосигнал на своих питавшихся от батареек радиоприемниках и начали запасаться необходимым, мародерствовать, объединяться в группы и искать укромные места, где можно было затаиться.

Собравшиеся на этой покинутой ферме люди нашли друг друга на пыльных проселочных дорогах, среди лоскутных табачных полей и пустынных торговых центров в округах Пайк, Ламар и Мэриуэдер. Все они были разного возраста, включая более дюжины семей с маленькими детьми, и караван еле ворочавшихся на последнем издыхании машин все рос, пока необходимость найти убежище и сделать передышку не вышла на первый план.

Теперь они обосновались на этом гектаре свободной земли, напоминая какой-нибудь Гувервилль[8]8
  Гувервилль – трущобы, в которых жили бездомные и разорившиеся люди во времена Великой депрессии в США; названы по имени президента США Герберта Гувера.


[Закрыть] времен Великой депрессии. Некоторые жили в машинах, другие устроились в мягкой траве, третьи укрылись в небольших походных палатках, разбитых ближе к границам участка. У них было мало огнестрельного оружия и очень мало боеприпасов. Оружием теперь служили все элементы цивилизованной жизни: садовые инструменты, спортивные принадлежности, кухонная утварь. Многие выжившие, подгоняемые какими-то невидимыми и неведомыми часами, по-прежнему забивали колышки в холодную неровную землю, работая не покладая рук в стремлении создать временные убежища. И никто не заметил угрозы, надвигавшейся меж сосен с севера.

Под гигантским куском брезента в самом центре участка один из поселенцев, долговязый мужчина за тридцать в кепке с логотипом фирмы «Джон Дир»[9]9
  Американская машиностроительная компания, специализирующаяся на сельскохозяйственной и строительной технике.


[Закрыть] и кожаной куртке, руководил собравшейся внутри группой угрюмых подростков. Огромная тканевая палатка отбрасывала тень на крупные черты его лица.

– Давайте, дамы, постарайтесь! – крикнул он поверх звона металла, наполнявшего прохладный воздух.

Подростки пытались одолеть массивную деревянную балку, которая должна была стать центральной опорой большого циркового шатра. Этот шатер они нашли на шоссе I-85: он валялся на обочине рядом с перевернутым грузовиком, на кабине которого был нарисован гигантский выцветший клоун – краска в нескольких местах облупилась. Окружность шатра составляла более ста ярдов, и этот грязный и рваный купол, вонявший плесенью и навозом, по мнению мужчины в кепке с логотипом «Джон Дир», мог послужить прекрасной кровлей для организации общей зоны и хранения припасов, а также стать чем-то вроде штаба, из которого можно было следить за порядком и создавать видимость цивилизованного существования.

– Слышь… Она не выдержит веса, – пожаловался один из подростков, разгильдяй по имени Скотт Мун, одетый в армейскую куртку. Его лицо обрамляли длинные светлые волосы, а его тяжелое дыхание выдавало, как нелегко ему приходилось сейчас вместе с другими татуированными и исколотыми пирсингом ребятами-готами из его школы.

– Прекрати ныть – все она выдержит, – резко оборвал его мужчина в кепке.

Это Чад Бингэм, он поселился здесь вместе со всей семьей, включая четырех дочерей: малышку семи лет, девятилетних близняшек и девочку-подростка. Он был несчастливо женат на кроткой миниатюрной женщине из Валдосты и мнил себя ярым сторонником строгой дисциплины, прямо как его отец. Но у отца его было двое сыновей, и ему никогда не приходилось иметь дело с женским сумасбродством. А если уж на то пошло, отцу Чада никогда не приходилось иметь дело и с мешками гниющей мертвой плоти, возродившимися после смерти. Поэтому теперь Чад Бингэм встал у руля, примеряя на себя роль альфа-самца, ведь, как говаривал его отец, кому-то все равно пришлось бы. Он посмотрел на ребят:

– Держите ровно!

– Вот так – ровнее не будет, – пробормотал один из готов сквозь стиснутые зубы.

– Да ты просто окосел! – ухмыльнулся Скотт Мун.

– Держите ровно! – приказал Чад.

– Что?

– Я сказал, держите проклятую палку РОВНО!

Чад вставил металлический шплинт в отверстие на брусе. Внешние стены огромного брезентового балдахина заколыхались на осеннем ветру и зашуршали, а другие ребята устремились в дальние углы шатра с балками поменьше.

Как только шатер обрел форму и через широкий вход с одного его конца Чаду стал виден весь участок, он посмотрел вдаль поверх примятой коричневой травы, за машины с открытыми капотами, за группки матерей и детей, пересчитывавших скромные запасы ягод и остатков еды из торговых автоматов, за полдюжины пикапов, забитых пожитками.

На секунду глаза Чада встретились с глазами крупного темнокожего парня, стоявшего ярдах в тридцати от него, в северном углу участка, и наблюдавшего за Лилли Коул, подобно громадному вышибале какого-то клуба под открытым небом. Чад знал Лилли по имени – и только. Больше ему ничего не было известно об этой девушке – разве только что она была «какой-то подружкой Меган», – а о здоровяке известно было и того меньше. Чад вот уже несколько недель жил по соседству с этим гигантом, но не в силах был даже вспомнить его имя. Джим? Джон? Джек? В общем-то, Чад не знал ничего ни о ком из этих людей, понимая лишь, что все они были доведены до отчаяния и напуганы и просто молили об установлении дисциплины.

Однако уже некоторое время Чад периодически обменивался многозначительными взглядами с черным здоровяком – так они приглядывались друг к другу, проводили оценку. Они не обменялись ни словом, но Чад чувствовал, что вызов уже брошен. Здоровяк, может, и одолел бы Чада врукопашную, но так далеко Чад заходить не собирался. Размер не имел значения для пули 38-го калибра, которая покоилась в стальном «смит-вессоне» 52-й модели, засунутом сзади за широкую портупею Чада.

Но в этот момент между двумя мужчинами, находившимися в пятидесяти ярдах друг от друга, проскользнула искра понимания, подобная молнии. Лилли по-прежнему стояла на коленях перед черным здоровяком, ожесточенно колотя по колышкам палатки, но во взгляде парня, обращенном к Чаду, промелькнуло нечто темное и тревожное. Понимание пришло быстро, в несколько этапов, подобно зажиганию электрической цепи.

Позже оба мужчины независимо друг от друга решили, что они – как и все остальные – не учли два фактора, имевших в тот момент громадное значение. Во-первых, шум установки палаток целый час привлекал ходячих. Во-вторых, что, возможно, важнее, участок обладал одним серьезным недостатком.

Впоследствии оба мужчины с горечью поняли, что естественный барьер, образованный расположенным поблизости лесом, который поднимался на вершину соседнего холма, из-за неудачной топографии гасил, глушил и практически убивал любой естественный звук, исходивший из-за деревьев.

В общем-то, с вершины этого холма мог спуститься хоть школьный оркестр, но никто из поселенцев не заметил бы его, пока тарелки не ударили бы прямо у него под носом.

Несколько минут Лилли оставалась в счастливом неведении об атаке, хотя события вокруг нее разворачивались с огромной скоростью и стук молотков сменялся раздававшимися со всех сторон криками детей. Лилли продолжала со злостью вбивать колышки в землю, ошибочно принимая визг за детскую игру, пока Джош не схватил ее за ворот толстовки.

– Что?.. – огрызнулась Лилли, сверкнув глазами в сторону здоровяка.

– Лилли, надо…

Джош не успел закончить, увидев ярдах в четырех от них темную фигуру, которая, неуклюже пошатываясь, вышла из леса. Времени, чтобы убежать, чтобы спасти Лилли, не осталось: Джош успел лишь выхватить молоток из рук девушки и оттолкнуть ее в сторону.

Лилли упала и практически инстинктивно перекувырнулась, а затем, сориентировавшись, снова вскочила на ноги, подавив крик, рвавшийся у нее из горла.

Первым к участку ковылял высокий бледный ходячий в грязной больничной одежде; у него не было половины плеча, а торчавшие из него сухожилия извивались, подобно червям. Но самым страшным было то, что за ним шли еще два трупа, мужчина и женщина. На их лицах зияли пропасти замшелых ртов, из бескровных губ сочилась черная желчь, а их безжизненные глаза смотрели в одну точку. Все трое передвигались уже знакомой неровной поступью, щелкая челюстями и, словно пираньи, обнажая почерневшие зубы.

Через двадцать секунд трое ходячих уже окружили Джоша, а палаточный лагерь пришел в движение. Мужчины хватали свои самодельные орудия, а те, у кого были пушки, тянулись к кобуре. Самые смелые из женщин вооружились досками, вилами, рогатинами и ржавыми топорами. Часть людей вместе с маленькими детьми укрылась в машинах и грузовиках; послышались удары кулаков по дверным замкам, захлопнулись все дверцы багажников.

Как ни странно, отдельные вскрики детей и нескольких престарелых тетушек, которые уже, возможно, вступили в стадию старческого угасания, тут же стихли и сменились жутким спокойствием буровой бригады или добровольческой армии. Всего за двадцать секунд звуки удивления стремительно превратились в деловитую холодность обороны, отвращения и ярости, транслируемых в контролируемое насилие. Этим людям приходилось заниматься таким и раньше, и с каждым разом они становились все опытнее. Часть вооруженных мужчин вышла к границам участка, спокойно сжимая молотки, вставляя обоймы в дробовики и поднимая дула украденных из оружейных магазинов пистолетов и заржавевших револьверов, годами хранившихся в их семьях. Первым прозвучал сухой щелчок выстрела «ругера» 22-го калибра. Оружие было, как ни крути, не самым мощным, но точным и легким в обращении, и пуля снесла верхушку черепа мертвой женщины в тридцати ярдах от стрелявшего.

Женщина эта едва успела выйти из-за деревьев, как тут же упала, сраженная, и по ее голове тонкими ручейками потекла мозговая жидкость. Это произошло на семнадцатой секунде с начала атаки. К двадцатой секунде все завертелось куда быстрее.

В северном углу площадки Лилли Коул, поднявшись на цыпочки, медленно, словно в полусне, и практически невольно пятилась от Джоша. Ее инстинкты одержали верх: здоровяка быстро окружили три трупа, их челюсти с гнилыми черными зубами клацали совсем рядом, а в руках у него был лишь молоток и никакого пистолета.