Текст книги "Сказания Меекханского пограничья. Память всех слов"

И вроде бы все оставалось хорошо, он не позволял Реагвиру поглотить себя, поскольку Объятие было именно этим; душа бога не могла сделать такого без его согласия, а прежде Серый океан превратится в мочу, чем сукин сын его получит. Но провести остаток жизни за кормлением стад коз, прополкой монастырского сада, молитвами, медитациями и уклонениями, беспрестанными уклонениями…

Всякий раз, когда Альтсин представлял себе такое будущее, он чувствовал, словно под ногами его разверзается бездна.

Нет. Завтра он встретится с человеком, который вроде бы знал, где находится та племенная ведьма. Аонэль. Он принял на себя тяжесть, которую должна была нести она, дал ее матери яд и отослал ее ласковой смертью – Мягким Сном, как говаривали наемные убийцы, – к предкам. Дух той женщины не взывал к его совести, Альтсин сделал то, что необходимо, и теперь Аонэль была должна ему.

Аонэль… Вот ведь проклятие. Приплыв на остров, он знал только ее имя. С тем же успехом он мог бы искать какого-нибудь Аэриха в Понкее-Лаа. Говорили, что среди сеехийцев это одно из наиболее распространенных имен. Он должен был найти племенную ведьму по имени Аонэль, которая несколько лет назад отправилась на континент в поисках исчезнувшей матери. Что могло быть проще. Яйца Гангра! Он даже не знал, удалось ли ей вернуться на родину.

Потому завтрашняя встреча была такой важной.

Альтсин направился в сторону города, стараясь идти по песку, заливаемому волнами. Костей здесь было меньше, хотя берцовые и ребра все так же издевательски стучали, а черепа злобно таращились на него пустыми глазницами, словно желая сказать: «У нас тоже были планы и мечты, связанные с этим островом; и посмотри, что от нас осталось».

Он мрачно ощерился.

Нет. Он не застрянет здесь до конца жизни. Ни, тем более, после.

Интерлюдия

Сад, как и дворец, тонул в свете.

Разноцветные лампионы, развешанные на дверях и кустах, пронзали сплетения ветвей мягким светом, тьму разгоняли и медные лампы, высокие, в десять футов, а слуги в темных одеждах, с элегантно напомаженными и увязанными в аккуратные косы волосами, вооруженные дюжиной свечей и галлонами пахучего масла, неслышно кружили, следя, чтобы ни один источник света не погас. Их присутствие было заметно меньше, чем легчайшее дыхание ветерка, время от времени налетающее со стороны моря.

Но, несмотря на старания слуг, теней хватало, некоторые углы огромного здания казались истинным логовом тьмы, свет ламп и лампионов застывал в тревоге на краю особенно густых кустов, которые среди ночи утрачивали свой прирученный, цивилизованный вид. Будто бы года тщательного ухода хорошо оплаченных садовников в один миг сходили на нет.

Йатех тряхнул головой и почесался под экхааром. Слишком долго он находился с этой девушкой, слишком часто вслушивался в ее странные, отдающие безумием монологи, и теперь у него и самого появлялись похожие мысли и ассоциации. Лицо его чесалось, несколько месяцев без повязки привели к тому, что кожа отвыкла от грубой ласки материала, а новые ифиры наваливались на плечи.

Она не позволила ему взять те, с клинками из черного стекла, аргументируя тем, что они слишком характерны и всякий, кто их увидит, – уже не забудет. Вместо них купили другие, светлой стали, наверняка изготовленные кем-то из меекханских ремесленников, поскольку на мечах не было личной подписи мастера оружия иссарам и они оставались… неловкими. Баланс, похоже, копировал обычные мечи Севера, рукояти были чуть-чуть длинноваты, а кончик клинка слегка широковат. Что ж, как любое хорошее оружие, ифиры копировали и подделывали на всем Юге Империи, а ему как раз и попалась подделка не слишком удачная. Но ведь эти мечи должны оставаться тем же, чем был экхаар на его лице. Маскарадом.

Йатех сосредоточился на окрестностях.

Сияние ламп сопровождалось разнообразнейшими звуками. Музыка, льющаяся из окон дворца, врывалась в аллейки сада и смешивалась со звоном хрустальных бокалов, шумом разговоров, женским смехом. Едва миновала полночь, бóльшая часть гостей барона покинула душные комнаты и, пользуясь теплой ночью, принялась себя развлекать.

Сперва Йатех чувствовал что-то похожее на удивление: они пребывали в самом сердце Империи, у Кремневых гор, почти в шестистах милях к северо-востоку от Айрепра, где ему приходилось видеть подобные развлечения сильных мира сего, и, несмотря на некоторое отличие в одеждах слуг и местные вкусы, он не мог заметить ничего нового. Как и в том, как его воспринимали.

Некая пара прошла совсем рядом, женщина, гортанно посмеиваясь, толкнула его круглым бедром, а запах тяжелых, мускусных духов протиснулся сквозь экхаар, даря чувственное обещание. Мужчина поддерживал ее за руку, дернул сильнее, чем следовало бы, и послал ему взгляд со скрытым в глубине глаз клинком.

Никаких поединков. Не обращать на себя внимания.

Йатех отвернулся, приметив уголком глаза удовлетворение и удовольствие дворянина и презрение в улыбке женщины. Когда она оперлась о руку своего спутника, хихиканье ее сделалось еще ниже и куда более искушающим.

Они исчезли в тенях.

Не обращать на себя внимания? Тогда зачем Канайонесс приказала ему надеть такой же наряд, какой содрала с него пару месяцев назад? Зачем ему прикрывать лицо и притворяться кем-то, кем он уже не был, в месте, где иссарам попадались настолько редко, что всякий из них оказывался едва ли не сенсацией? И зачем она прихватила с собой Иавву, которая мало того что не говорила, так к тому же привлекала внимание нетипичной красотой?

Хотя на самом-то деле Йатех обо всем таком не переживал. Требование к Канайонесс вести себя мудро напоминало попытку уговорить песчаную бурю оставить местность, куда она наведалась, без малейших изменений.

Один из слуг выплыл из боковой аллейки и направился прямо к нему:

– Госпожа Генвира приказала, чтобы ты тотчас же явился к ней. Я тебя провожу.

Он молча кивнул и зашагал за слугой.

Генвира-анэ-Лобрес. Новое имя и фамилия его госпожи. Она вбивала это ему в голову дня три, прежде чем они заявились на прием. Благородная госпожа, в родстве с лучшими родами Юга, пусть и происходящая из куда менее важной семьи. Йатех должен реагировать на нее так, словно и правда служил ее отцу многие годы. Только так.

Мужчина провел его сквозь освещенный и наполненный музыкой партер и второй этаж, откуда выплескивались хохотки и пульсация сотен голосов. Они поднялись выше, на следующий этаж, в пространство относительной тишины и теней, лежавших здесь повсюду; стражу тут несли двое мощных верзил в одеждах домашней охраны. Слуга провел Йатеха к массивным дверям и приоткрыл их настолько, чтобы воин сумел проскользнуть внутрь.

– Здесь.

Йатех вошел. Внутри было темновато, хотя гроздья небольших масляных лампадок, расставленных тут и там, пытались с тьмой сражаться. В воздухе витал запах затхлости и трав, скорее слабый, чем раздражающий. В первую очередь его внимание привлекло огромное ложе и полулежащий на нем мужчина. Бледный, худой и изможденный. На его коленях была широкая доска, а сам он что-то чертил на покрывающем ее полотнище бумаги.

– Вот. Видишь, госпожа? Вот так мы получаем перспективу. Не веди рукой так зажато, потому что никогда не получишь глубины. И пальцы: уверяю тебя, если ты измажешь пальцы, то ничего страшного не произойдет.

Малышку Канну Йатех отыскал в два удара сердца. Та стояла, склонившись, у изголовья кровати, а темное платье ее сливалось со стеной, но было заметно, с каким вниманием она следит за движениями дворянина.

– Ах, вот и он. – Мужчина прервал рисование и взглянул в сторону двери. – Один из непобедимых пустынных мастеров меча. Немногие из твоих побратимов, воин, добираются сюда, под Кремневые горы.

Иссар проигнорировал его, глядя лишь на Канайонесс. Ни знака от нее насчет того, зачем она его сюда позвала.

– Ох, верно. Закон службы. Сперва ты должен убедиться, не покушаюсь ли я на честь твоей госпожи, верно? – Хозяин бледно улыбнулся и протянул в сторону девушки дрожащую ладонь. – Поверь, я бы покусился, если б мог сбросить лет тридцать. Такой цветочек просто просит, чтобы кто-нибудь попытался его сорвать.

Малышка Канна выпрямилась, а потом скромно опустила голову и зарумянилась.

– Эх, прошли столетия с того времени, как я так вот воздействовал на женщин. Но хороший тон – это хороший тон. Твоя госпожа в безопасности под опекой своей спутницы, да и я нынче не опасней младенца.

Обнаружить Иавву было сложнее, чем Малышку Канну. Йатех уже успел к такому привыкнуть. Светловолосая девушка умела застывать в неподвижности, словно каменная фигура, и, пока не начинала двигаться, человек не мог воспринять ее присутствия.

Он перевел взгляд на старика, а тот, почуяв его внимание, мимолетно улыбнулся.

– Открой мне свое имя, воин.

– А госпожа Генвира его не открыла?

– О! Интересный голос. Молодой, моложе, чем можно было бы ожидать по твоим движениям. Но – голос того, кто уже успел многое повидать и пережить. Это правда, что ты уничтожил в поединке группу демонов, которую наслал на семью анэ-Лобрес завистливый чародей? И что ты победил двадцать мастеров меча, одного за другим, сражаясь непрерывно от рассвета до полудня? И что ты в одиночку выследил в горах банду разбойников, которая нападала на ваши селения, а потом принес их головы и бросил к ногам матери твоего племени? Жутковатый подарок, как по мне, но вроде бы у женщин на пограничье несколько иные представления об… эстетике. Так что?

Йатех снова глянул на Канайонесс, которая все так же стояла под стеной, со взглядом, скромно устремленным в пол.

– Ха! – Смех дворянина звучал так, словно кто-то взмахнул старым мечом. – Я шучу. Не обижайся на умирающего мужчину за его развлечения. Мифы о вас, обитателях гор и пустыни, просто превосходны. И чем дальше на север, тем превосходней они становятся, несмотря на резню, которую вы устроили на землях Меекхана. Но девица анэ-Лобрас утверждает, что твое племя не принимало в этом участия. Это правда?

– Да.

– Это хорошо. Хорошо. Сдержанность – награда для добропорядочных, – проговорил он вдруг на к’иссари, калеча слова и с кошмарным акцентом. – Я верно произнес? Некогда я странствовал по вашим землям как посол Империи в княжествах Дальнего Юга. Научился нескольким фразам на вашем языке. И как?

Канайонесс взглянула на Йатеха.

– Господин барон, – рука ее слегка притронулась к плечу мужчины, – дед нашего хозяина. Его уже не развлекают приемы и танцы, но…

– Но, когда слуги мне сообщили, что у одной из девиц, что нас посетили, с собой иссарский охранник, я решил пригласить ее на беседу, – перебил ее мужчина, а потом деликатно взял руку девушки и запечатлел на ней чувственный поцелуй. – И я должен признать, что терпение, которое эта прекрасная девица выказывает, чтобы развлечь старика, отлично демонстрирует традиционные добродетели, которым учат молодежь на пограничье. Тут, в центральных провинциях… – Он внезапно скривился в кислой улыбке. – Не хватит пергамента, чтобы описать здешний упадок.

Малышка Канна искренне улыбнулась:

– Это слишком вежливо. Я всего лишь спросила, кто нарисовал картину на стене, а когда оказалось, что господин барон создал ее собственноручно, я позволила себе упомянуть, что и сама люблю рисовать, и попросила о нескольких советах, потому что так… так передавать свет и тень я, пожалуй, никогда не сумею. Ну посмотри, посмотри сам.

Подогнанный нетерпеливыми движениями руки, воин оторвался от двери и подошел к стене. Две лампадки освещали картину шириной всего-то фута в три, на ней гордый всадник в блестящем доспехе поднимал на дыбы благородного скакуна, а позади него в светлеющее небо вгрызались темно-серые вершины гор. С пропорциями коня явно было что-то не так, а меч, который держал всадник, обладал абсурдно большим клинком. Но горы выглядели неплохо.

Хозяин тихонько кашлянул.

– Это я на фоне Магархов, виденных со стороны пустыни… пятьдесят лет назад. – Он вздохнул. – Знаю, мода на создание автопортретов миновала, а потому картина эта висит здесь, а не, как некогда, в главной столовой, но она все еще пробуждает у меня приятные воспоминания. У нас за спиной осталось три месяца смертельного путешествия, битв с пустынными бандитами, поиска оазисов, подсчета каждого глотка воды. Но мы дошли. Хотел бы я нынче увидеть кого-то из тех надутых господинчиков… э-эх…

Йатех снова взглянул на картину. Если они шли через Травахен три месяца, то скакун выглядел бы скорее как скелет коня, а на самом деле был бы верблюдом или мулом, а сидящий на нем благородный юноша напоминал бы останки человека с безумием в глазах, а не гордого завоевателя. Он чуть не фыркнул презрительно. Воспоминания стариков. Они всегда врут.

– …и потому, едва только я увидела эту картину, попросила господина барона, чтобы он показал мне, как нарисовать такой пейзаж. Вот, взгляни, ну, подойди и взгляни. – Канайонесс снова нетерпеливо взмахнула рукой. – Это Коноверин над озером. Видишь? Видишь стены вверху и в воде?

Город на листе бумаги отражался в воде. Наверное.

– Ох. Если бы я могла взять еще несколько уроков. Мои собственные рисунки такие… несовершенные.

– Ваш отец наверняка нанимал лучших живописцев на Юге.

– Да. – Надутые губки придали лицу Малышки Канны выражение капризного подростка. – Он и нанимал. Но дворянку не может обучать простец, который умеет что-то там малевать кисточкой. Это неестественно.

Мужчина улыбнулся снисходительно и послал Йатеху заговорщицкий взгляд. «Женщины».

– Ну, если вы еще побудете в городе, госпожа Генвира, я буду рад, если смогу принимать вас в качестве гостьи. А этот набросок мы выкинем. – Его ладонь принялась мять бумагу.

Канайонесс тонко пискнула и вырвала рисунок из его рук.

– Нет-нет! – прижала его к груди, словно сокровище. – Он прекрасен! Я возьму его и прикажу поместить в рамку. Клянусь!

Она чуть отступила, будто опасаясь, что мужчина выскочит из постели и бросится за ней, чтобы отобрать свой рисунок.

Но тот лишь засмеялся и махнул рукой:

– Ладно, ладно. Можете забрать рисунок, но прошу помнить, что это лишь набросок, всего несколько прикосновений свинцовым карандашом, ничего особенного.

Девушка старательно сложила бумагу и сунула ее в широкий рукав платья.

– Мы уже удаляемся. Не станем вас мучить, барон. – Она низко присела в реверансе. – Благодарю, благородный господин, вы очень мне помогли. Больше, чем вам кажется. Керу’вельн, проводи меня в дом.

Они вышли обе. Когда Йатех закрывал за ними дверь, барон вдруг заморгал, словно человек, который пытается вспомнить что-то важное. Да. Несомненно Иавва умела исчезать как с человеческих глаз, так и из памяти.

– Зачем? – спросил он, когда они двинулись коридором.

Малышка Канна не сдержала шаг и не оглянулась за плечо:

– Когда убегаешь, тщательно заметай следы. А кроме того… Ты не поймешь. А я не стану объяснять всякое свое решение тому, кто носит мои мечи. Пойдем.

Глава 3

Она вынырнула из неглубокого, неспокойного сна, оросившего все ее тело потом. Несмотря на ночной холод, было душно и парко. Клетушка ее, не больше пары шагов шириной и четырех длиной, стала изощренным пыточным инструментом.

Стены, сложенные из высушенного на солнце кирпича, не имели окон или хотя бы бойниц, а узкие, запертые на два запора двери изнутри были обиты тканью. Внутри царил неистребимый запах затхлости, пыли, старого пота и мышиных катышков, плотно заполняя пространство и создавая густую, словно суп, смесь, которой приходилось дышать. Запах страха, и хотя Эанасса, новая ее приятельница, предпочитала называть такое запахом уважения, на самом деле был это смрад ужаса.

Деана прислушалась. Далекое рычание ослов, конское ржание, фырканье верблюдов, плеск воды в поилках. Какой-то из караванов готовился выходить. Признак того, что приближается рассвет.

Она быстро оделась, произнесла молитву и вышла наружу, тщательно надевая экхаар. Для того, кто вырос в афраагре, необходимость постоянно заслонять лицо казалась чем-то странным и обременительным. В конце концов, здесь же земля иссарам, эта пустыня и все оазисы в радиусе пятисот миль от гор принадлежали им, а тем временем чужаков было тут больше, чем земляков.

Какая-то кувийская женщина с кувшином на голове и ребенком под мышкой быстро прошла мимо, поприветствовав Деану жестом худой ладони и старательно таращась на собственные ноги.

Вежливость и страх.

Солнце вставало над горизонтом, окрашивая все в цвета пустынного рассвета. Савандарум – самый крупный оазис в этой части Травахена, последний такой большой перед дорогой прямо на юг, к первому из даэльтрийских царств, либо на восток, в Кан’нолет. Формировали его несколько вырастающих из песка скал, между которыми протекал ручей. Вокруг росли две небольшие рощи, немного кустов и травы. Посредине оазиса некогда, в незапамятные времена, выстроили каменное вместилище диаметром в триста футов, обсаженное финиками и тамарисками, глубокое настолько, что в нем мог потонуть человек. Чудо из чудес. Деана помнила дорогу к оазису и рассказы людей из каравана, с которым она пришла, рассказы, каким она не верила, пока после десяти дней путешествия сама не увидела Савандарум: синий глаз, окруженный зелеными ресницами, задорно моргающий вспышками отраженного света. Вызов, брошенный десяткам тысяч миль безводной пустыни. Видя нечто подобное, человек начинает верить в слова Великой Матери: «Всегда есть надежда и шанс на искупление; пока дыхание наполняет грудь, а сердце пульсирует кровью».

В оазисе иссарам оказались в меньшинстве. На самом деле пребывало их тут около двух сотен, но чужих: купцов, их стражников, торговцев и ремесленников, осевших здесь, их жен и детей – насчитывалось более двух тысяч. Все они жили в нескольких сотнях домиков, куреней и шалашей, стоявших группами, согласно племенной разнородности народов пустыни.

Хотя это уже были земли восточных иссарам, Закон Харуды гласил, что источники в пустыне принадлежат всем и никого нельзя от них отгонять, если только человек не совершит преступление против крови либо воды. Потому всякий, кто добрался до оазиса и придерживался царивших тут обычаев, мог остаться. Первыми воспользовались этим кувийские, востросские и маввийские ремесленники, представители кочевников из южной части пустыни. Шорники, кузнецы, несколько плотников и колесников. Караваны, идущие на юг, направлялись к Сак Ак Майид – тысячам миль песков и рассеянных на немалых территориях болотистых источников. Караваны, которые держали путь на запад, ждала Сак Он Валла – каменная пустыня, по которой можно было странствовать повозками, но которая еще более ревностно, чем ее песчаная сестра, оберегала каждую каплю влаги. Савандарум был последним оазисом, чтобы подковать коня, починить упряжь, залатать дыру в бочке и отремонтировать ось повозки. Можно здесь было еще и поторговать, обменять часть товара, поменять или купить животных, нанять побольше охранников, выслушать сплетни о все более наглых маввийских и кваальских разбойниках.

Здесь можно было отдохнуть.

Деана проводила взглядом кувийскую женщину. Молодая, не слишком красивая, с широким носом и темной кожей, характерной для ее побратимов. Вероятней всего, родилась она в оазисе и всю жизнь провела в окружении иссарам, но это ничего не изменило. Страх никуда не делся.

– Даже не пытайся, – проворчала Деана в пространство. – Тебя слышно за милю, а то и за две. Сказать честно, это твое «п'одкрадывание», – она подчеркнула интонацией последнее слово, – меня и разбудило.

Она оглянулась на молодую девушку в белой та’хаффде. Та охнула разочарованно.

– Ты не можешь делать этого со мной все время.

– Могу. Где твой отец?

– Ловит рыбу. Как обычно. Отчего я не могу к тебе подкрасться?

– Я уже говорила. Ты громкая, как… слон. Да? Конечно, если такой зверь и вправду существует. Как целое стадо слонов.

– Слоны. И там было не стадо, двое. Огромных, словно дома. Ты видела их дерьмо.

Ну да. Дерьмо… впечатляло.

Деана невольно улыбнулась, а Эанасса терпеливо ждала, стоя в нескольких шагах от нее, светлый экхаар заслонял ее лицо, а белые одежды, явно великоватые, стянуты были в талии тяжелым поясом с привешенной справа саблей. Дочка старшего в оазисе сражалась левой рукой, при этом довольно неплохо, они уже провели три тренировочные схватки, но той все еще недоставало терпеливости и самоконтроля, необходимого в бою. Обычно после начальных сшибок она засыпала противника градом ударов, пытаясь любой ценой выиграть в первые десять ударов сердца. Но когда тебе пятнадцать, нетерпеливость – твой главный грех.

Деана дала ей несколько уроков: немного из вежливости, немного – могла признаться в этом себе самой – из тщеславия. Белые ножны тальхеров пробуждали удивление и почтение, отец Эанассы сам обратился к ней с просьбой показать его первородной несколько приемов. Девушка воспитывалась в оазисе, и большинство иссарам, которых она встречала, были стражниками караванов, среди них редко попадались настоящие мастера. Учебные поединки обеих женщин обычно собирали немалую толпу зевак, что тоже приятно щекотало тщеславие Деаны.

Были они почти настолько же популярны, что и слоновье дерьмо.

Слоны. Слезы Матери, она опоздала на день, всего-то на день, – а то могла бы их увидеть. Последние три дня, с того времени, как она приехала, не слышала ни о чем другом, только о них. Возвращающийся домой караван из Белого Коноверина вел двух слонов. Уже тот факт, что их протащили через пустыню в дороге на север, в Меекхан, было поступком, достойным песни, но вести их назад, в тысячемильное путешествие на юг, походило на безумие. Сплетня – а нет более приятного для сплетен места, чем лежащий посреди пустыни оазис, – говорила, что коноверинский князь выслал этих животных в подарок меекханскому императору, но его посланцы уперлись в горы. Приправы, шелк, драгоценные камни и слоновая кость могли пройти Анаары на спинах людей, ослов и мулов, но даже иссарам не знали дороги, которой серые гиганты сумели бы перейти на другую сторону.

Отец Эанассы удивлялся, зачем возвращающиеся послы взяли слонов с собой, вместо того чтобы, как приказывал рассудок, убить их или оставить где-то в пустыне. Но в оазисе царил неписаный закон не заглядывать чужакам под экхаар, а поэтому он сдержал свое любопытство, чего нельзя сказать о его первородной. Эанасса подружилась – если можно так назвать спаивание кого-то пальмовым вином – с одним из охранников каравана и уже поделилась с Деаной несколькими открытыми ею секретами.

Коноверинцы считали слонов особенными животными, некоторые – даже святыми, бросить их либо убить навлекло бы на всех, кто шел в караване, проклятие, а голова его предводителя слетела бы с плеч – так рассказывал девушке охранник. Потому они отдали целое состояние на повозки, бочки с водой, запасы пищи и, вместо того чтобы отправиться прямо на юг, поползли по Сак Он Валла, держа на восток, к Белому морю. Потому что лишь по той каменистой, проклятой богами – с самим Агаром Огненным во главе – возвышенности сумеют пройти повозки, что везут воду для слонов. К тому же именно так они сюда и приехали, верно? Потом отправятся вдоль океана, где легче отыскать источники… Таким образом они доберутся домой двумя месяцами позже, чем планировали, и лучше бы моей бабе держать колени вместе, потому что если, как в прошлый раз, я услышу от соседей, что… прошу прощения, госпожа, я не слишком вас оскорбил?

Девушка пересказывала Деане это вот уже в третий раз, изображая жесткий южный акцент, которым стражник калечил меекх, а еще разыгрывая его пьяные покачивания из стороны в сторону. В конце же всегда выражала надежду, что если Деана выдвинется не позже, чем через пару дней, как она запланировала, то может нагнать слонов и коноверинский караван. Именно так она и говорила: слоны и караван.

Что ж. Шарообразное дерьмо размером с человеческую голову останется местной достопримечательностью как минимум на ближайшие десять лет.

Деана миновала группку детей, у каждого из которых были сплетенные из травы огромные уши и кусок веревки, привязанный под носом. Они топотали, стремясь вперед и дико взрыкивая.

А может – даже и все двадцать лет.

Деана глянула на девушку:

– Утренний урок?

– Я уже думала, ты и не спросишь.

* * *

Урок она закончила через полчаса. Самый рассвет, когда солнце едва глядит на мир полуприкрытым сонным глазом, – лучшее время для тренировок. Человек уже отдохнул, тело его с радостью откликается на нагрузку. Эанасса училась быстро, сегодня она выдержала почти четверть часа, прежде чем бросилась в эту свою безумную атаку. Деана разоружила ее раз, потом второй, затем спокойно показала, как это делается, и позволила выбить оружие из своей руки. Важно было, чтоб девушка помнила: это лишь тренировка.

Когда они закончили урок, Деана повернулась к бородачу в голубой одежде и тюрбане, который вот уже некоторое время не спускал с нее взгляда. Сан Лавери одет был в дорожный плащ, с тяжелым тульваром и несколькими кинжалами за поясом, а это указывало, что он готов покинуть оазис.

– Ависса, – приветствовал он ее традиционным титулом.

Проклятие, даже он, мужчина, что по возрасту годился ей в отцы, соблюдал полную уважения дистанцию.

– Онолед, – ответила она вежливым поклоном на его приветствие, засовывая тальхеры в ножны. – Мы должны были выйти через два дня.

Командир караванных охранников кивнул:

– Верно, но как раз пришла весть, что агаты и яшма, которые мы ждали, не приедут. А потому мы выдвигаемся немедленно, как только погрузим товар на верблюдов.

– Хорошо, я буду готова.

Мужчина поклонился и зашагал к караван-сараю, где уже начиналась толкотня.

Эанасса тяжело вздохнула у нее за спиной:

– Уже? Ты уже уезжаешь? А я хотела пригласить тебя сегодня на ужин.

Деана обернулась. «Нам нет нужды открывать лица, чтобы прочесть наши эмоции», – подумала она. Все тело девушки говорило о разочаровании и несбывшихся надеждах.

– Он наверняка оказался бы превосходным. Но видишь, как оно бывает. Яшма не добралась до каравана. Поблагодари от меня отца.

Сложила ладони.

– «Пусть Госпожа на Золотом Троне опекает тебя и твой род. Пусть поддерживает твоих друзей и наполняет страхом сердца врагов. Пусть душа, которую ты носишь, соединится с душой племени, чтобы ждать искупления».

Первородная дочь старшего в оазисе поклонилась официально.

– «Из Ладони приходишь, Ладонь тебя привела, Ладонь направит дальше. Уезжай в мире, возвращайся, когда пожелаешь».

Кенде’т регулировал всякое дело, был пряжкой, соединяющей всё со всем, день с ночью, сон с пробуждением, первый крик младенца с последним вздохом старика. Как и приветствие с прощанием. После этих слов в следующих нужды уже не было.

Караван-сарай оазиса представлял собой комплекс из четырех строений, окружавших большую площадку, на которой обычно собирали животных. Часть строений, развернутых внутрь, имела ряд ниш, где отдыхали люди. Внешние стены снабдили бойницами и амбразурами. Нападения на оазисы случались исключительно редко, но все же случались. Такие места, как Савандарум, были словно жемчужины в морских глубинах, копили в себе богатства, что порой превышали содержимое казны небольшого княжества, а о людях можно сказать, что они, услышав звон золота, теряют голову, а потому крепкие стены и запас стрел гарантировали обитателям оазиса спокойный сон.

Во внутреннем дворике стояло два десятка верблюдов, стержень каравана. Был здесь и небольшой табун лошадей, и четыре повозки, груженные бочками с водой. Источники, изредка рассеянные по Сак Он Валла, бывали капризны и, увы, умели исчезать на целые месяцы. Бóльшую часть товаров несли верблюды, а Деана, согласно обычаю, не спрашивала, что лежит в сундуках и тюках, отдавая должное вежливости оноледа. Это он – как командир охранников каравана – согласился, чтобы она их сопровождала, а в таких делах он решал больше, чем купцы, которые его нанимали. Это он отвечал за безопасность в пути, и, хотя сопровождало их десять иссарам из племени г’версов да с полтора десятка темнокожих кувийских лучников, только глупец пренебрег бы пользой, которую дает сопровождение мастера меча. Деане даже предложили место в седле, но она вежливо отказалась. С ее умениями наездника она слишком быстро растеряла бы уважение лаагха.

Когда она добралась до караван-сарая, иссарские охранники приветствовали ее несколькими вежливыми поклонами, но не отозвался – ни один. Она была ависса – ищущая, она шла в Кан’нолет, оазис, расположенный посредине Сак Он Валла, где две с половиной тысячи лет назад Харуда начал учить иссарам Законам и указал им дорогу к искуплению. Это ей принадлежало решение, пожелает ли она общества и разговора или предпочтет провести путешествие, медитируя и молясь.

Вот путь, на который вытолкнуло ее решение старейшин афраагры. Она, Деана д’Кллеан, и Кенс х’Леннс, последний из сыновей Ленганы, должны были заключить брак, чтобы она могла родить двух детей, что потом попали бы в род х’Леннс. Затем, захоти она, Деана могла бы уйти и вернуться к своим. Кровь за кровь, две души за две души. Внуки должны усмирить гнев этой безумной ведьмы, позволить ее сердцу найти дорогу к прощению и вырваться из оков ненависти.

Деана видела глаза Ленганы во время оглашения решения старейшин – как и когда она покидала афраагру. Внуки с четвертью меекханской крови не прожили бы под опекой матроны и дня. Раны в душе старой женщины невозможно вылечить детишками-кукушатами.

А кроме того…

Милость Владычицы, ей нужно перестать скрывать это перед самой собою.

Мысль, что средний сын Ленганы должен войти в ее комнату, в ее жизнь, войти в… нее, что ей довелось бы опуститься до роли движущегося лона, в которое тот ублюдок засеет свое семя… Что она родит детей лишь для того, чтобы отдать их в руки больной от ненависти суки – либо чтобы сносить проклятия и унижения от Ленганы и ее присных, стоит ей остаться со своим «мужем», а она бы осталась, поскольку никто не отдает собственную кровь на погибель… Но сумела бы она полюбить их по-настоящему, зная, что зачаты они не в любви, страсти или желании иметь детей, а лишь по приговору пары стариков, ищущих способ предотвратить войну родов? Деана хотела надеть брачный пояс, родить детей, хотела встретить мужчину, которому взглянет в глаза и прошепчет свадебную молитву, «Наши души нашли друг друга», она хотела этого, но не так.

А потому она выбрала изгнание, которое должно отсрочить исполнение приговора до времени ее возвращения. Никто не мог ей этого запретить, Законы Харуды в подобном случае были ясны: паломничество ставило ее над приговорами и любыми обычаями. Деане, впрочем, казалось, что большинство старейшин приняли ее решение с удовлетворением, поскольку для афраагры это было лучше всего. Деана уходила из ее жизни, исчезала с глаз Ленганы, не оставалось уже причин для ненависти. И Деана все время пыталась позабыть о том, что, пока она собиралась, бóльшая часть даже ее рода не выглядела слишком уж переживающей из-за такого поворота дел. Последние месяцы, смерть, поселившаяся в афраагре… Некоторые могли обвинять в этом ее.