Текст книги "Сказания Меекханского пограничья. Каждая мертвая мечта"

Роберт М. Вегнер
Сказания Меекханского пограничья. Каждая мертвая мечта

Часть I
Натянутая тетива

Пролог

Через пять дней пути на юг они наконец спустились в долины, обитаемые людьми, и разбили лагерь так, словно находились в собственной провинции. Явно, на виду. Нет лучшего способа объявить о своем прибытии и при этом показать, что у них добрые намерения. Только бандиты и преступники пытаются скрываться.

Нашли их так быстро, как они и надеялись. Сотня вооруженных людей. Белые плащи, разнообразнейшее оружие.

Стража.

Они откликнулись издали. Назвали номера и место гарнизона. Солдаты сперва казались сбитыми с толку, источали недоверие, но потом отступили, велев им оставаться на месте.

– Послушаемся их, господин лейтенант?

Командир снял шлем и причесал пальцами рыжие волосы.

– Офицером у них старший лейтенант. Мне придется слушаться. Я бы и сам удивился, когда б в Белендене появилась рота из-под Олекадов.

– Но мне не нравится выражение его лица…

– Велергорф, после того, через что мы прошли, я не намерен обращать внимание на каждое дурацкое выражение лица, которое увижу. Как раненые?

– Неплохо. Но нам нужно теплое и сухое место, чтобы к ним не пришла горячка.

– Пока что – пусть отдыхают. – Лейтенант глянул на небо. – Темнеет, наверняка проводников нам пришлют только утром.

Прислали.

Утром лагерь окружили три роты под командованием полковника, который коротко представился как Минхаль Конвец из Девятнадцатого полка Горной Стражи. Пришел к ним в сопровождении нескольких тяжеловооруженных солдат, осмотрел палатки, амуницию, состояние роты.

И приказал им сложить оружие.

Между палатками пронесся шумок, солдаты обменивались растерянными взглядами. Горная Стража не разоружала друг друга, разве что кого-то подозревали в измене. Велергорф глянул на лейтенанта. Тот миг-другой колебался – достаточно долго, чтобы его люди начали тянуться к мечам, топорам, копьям…

– Стоять! – заставил их замереть на месте рык офицера. – Десятники, по местам! Приготовиться сложить оружие!

– Господин лейте…

– Ни слова, десятник. Ни слова. – Рыжий лейтенант развернулся к старшему по званию. – Лейтенант Кеннет-лив-Даравит докладывает: Шестая рота Шестого полка Горной Стражи из Белендена готова сдать оружие.

Полковник чуть кивнул, а сопровождавшие его слегка расслабились.

– Принял, лейтенант.

– У меня раненые, не все смогут идти.

– Можете положить их на носилки.

– Спасибо.

Разоружили их быстро и умело, хотя местные солдаты и казались несколько обескураженными и обеспокоенными. Раз за разом поглядывали на восток, словно ожидая оттуда нападения.

Велергорф молча отдал топор и нож, после чего смотрел, как его командир отстегивает пояс с мечом и передает полковнику. Жест имел значение: офицер не должен сдавать оружие тому, кто младше его по званию.

Минхаль Конвец принял пояс молча и молча же передал его дальше.

– Могу спросить, откуда пришел приказ? – Лейтенант стоял перед командиром Девятнадцатого.

– Из столицы.

– Как он точно звучал, господин полковник?

– Узнаете на месте. В казармах. А может, и нет.

– Не понимаю, господин полковник.

По загорелому лицу Конвеца пронеслась целая стая эмоций. От нетерпения до веселья. Мрачного и горького веселья.

– Вы поймете где-то пополудни, господин лейтенант. Или раньше, если поспешим.

Их повели быстрым маршем. Солдаты были настолько вежливы, чтобы помогать с носилками. Может, не все так плохо, мелькнуло в голове у Велергорфа. Может, это просто глупая ошибка.

Целое утро они взбирались на, похоже, самую высокую гору в окрестностях. Наверняка, это была не самая прямая и не самая легкая дорога. Но никто не протестовал. Девятнадцатый находился на своей территории, а значит, в этом наверняка имелся некий смысл.

Когда они добрались до вершины, перед ними раскинулась панорама в пару десятков миль: огромная долина, расположенная между Малым и Большим хребтами. Дальше к югу, в расплывчатой дымке, были видны вершины остальной части Малого хребта.

– Посмотрите на восток, – коротко обронил полковник.

Велергорф глянул в указанном направлении и замер. Восток… небо на востоке… Неба не было. Большая серо-бурая туча укутывала все грязным саваном.

– Со вчера она придвинулась ближе. На восточном конце Олекадов начинает падать серый снег. Снег, смешанный с пеплом. – Полковник говорил тихо, но у Велергорфа был прекрасный слух. – Якобы это тамошнее Урочище. Урочище около Старого Меекхана тоже… пуф-ф! Дым дотянулся до столицы, и пока что оттуда нет никаких новостей. Но приказ – это приказ, лейтенант. Вы арестованы по обвинению в измене.

Интерлюдия

Костяное сиденье было твердым и таким холодным, что потихоньку превращало задницу в кусок замороженного мяса. В доме царил мороз, а примитивный очаг, черный и, похоже, много дней как мертвый, только усиливал ощущение холода. Север. Проклятущий Север. Вроде бы сюда давно должна уже прийти весна – естественно, для здешних мест: ветра дуют немного менее яростно, по океану плавают меньшие льдины, а плевки на его сапогах замерзают чуть помедленнее, чем в несколько ударов сердца.

Но не в этот раз. Похоже, Север сбрендил.

Согласно плану, портал выбросил его по другую сторону Лохарров. Тут должны были находиться поселения охотников на тюленей и моржей, белых песцов и полярную птицу, гарпунщиков, что ожидали тут стаи китов. Ценный мех, мясо, сало и рыбий жир, груды амбры, найденные на берегу или добытые из внутренностей морских тварей… Северная сторона Лохарров доставляла на рынки всего мира дорогие и редкие товары.

Но охотники на тюленей, убийцы китов почти никогда не проводили тут зиму. Лагеря становились людными по весне, когда лодки и корабли находили дорогу сквозь растаявшее у гор море, и пустели осенью, когда груженные по борта корабли опять забирали людей на юг. Зимой окрестные воды замерзали, и мореходство здесь становилось невозможным.

Но порой кто-то оставался. Если сезон оказывался настолько удачным, что корабли были не в состоянии забрать всю добычу, кому-то приходилось провести несколько худших месяцев на каменистом побережье, чтобы возвращающиеся охотники не нашли запасы разграбленными белыми медведями, песцами или другими хищниками – двуногими, вооруженными железом. Те, кто решался остаться зимовать на Севере, где днем солнце появлялось на небе всего-то на час-другой, а и то не всегда, ждали конца следующего сезона словно избавления.

Но, похоже, в этом году ждали тщетно.

Северные проливы до сих пор не сбросили ледяной панцирь. Даже там, где лед хотя бы чуть треснул, поля нестаявших торосов оставались огромными, словно города. Плыть кораблями между смыкающимися щелями значило рисковать расколоть хрупкие корпуса, словно ореховую скорлупку. Суда не пришли, запасы закончились, белый, словно волосы Андай’и, песцовый мех, за который на юге можно было объедаться деликатесами хоть месяц напролет, тут не смог бы наполнить ничьего желудка.

Ирония судьбы.

Его портал открылся в полумиле от селения: пять деревянных изб, поставленных из ценного на Севере дерева, да несколько юрт из китовых ребер, обтянутых шкурами. Большие котлы, где вытапливали жир морских гигантов, были прикрыты тканью и подперты, сотни стояков, на которых скребли и сушили шкуры, бодали небо, бесцельно ожидая начала новой работы. Тишина и спокойствие.

А должен был его приветствовать шум, движение и столько вареного тюленьего мяса, сколько сумел бы съесть.

Он почувствовал это сразу, едва пересек условную границу селения. Мурашки по хребту, деревенеющие кончики пальцев, чувство, будто кто-то смотрит тебе в спину, натягивая тетиву до уха. Страдание, давно отзвучавший вопль, воспоминание о котором все еще режет воздух, боль и мука.

Это были «дары» Кулака Битвы. Он чувствовал Силу, эту кровь в венах мира, чувствовал как аспекты, так и дикие, хаотические Источники. И даже тот безмерный, не объятый никаким разумом океан за ними. Сила, аспектированная или нет, уступала эмоциям, позволяла себя формировать, гнуть и лепить. И «использованная» таким образом, она оставляла след на теле реальности.

Тут господствовал голод, а из этого голода родилось нечто другое, мрачное и мерзкое. Отчаянье, гнев, ненависть.

Атаковали его с трех сторон одновременно. Три фигуры в мехах бросились на вора: две – выбежав из-за ближайшей хаты, третья выскочила из юрты за его спиной. Никакого приветствия, никаких вопросов, откуда он и каким чудом тут оказался; вместо этого ему должно было хватить трех широких гарпунов, направленных в грудь и спину.

Атаковавший со спины оказался первым. Альтсин не смотрел на него, ему не было в том нужды, он просто плавно уклонился, мягким движением пропуская тычок под мышкой. Перехватил гарпун за наконечником, сломал древко и воткнул зазубренное острие в горло мужчине.

Даже не взглянул на падающий труп.

Двое оставшихся крикнули, одним движением вскинули оружие и одновременно метнули ему в грудь. Он спокойно смотрел, как оба гарпуна плывут к нему по воздуху: древки чуть вибрировали, наконечники, покрытые ржавчиной и кровавыми потеками, тянули за собой бледные полосы. Этим оружием убивали, а духи мертвых все еще липли к железу.

Он сделал шаг влево, перехватил подлетающий гарпун за середину древка, обернулся на пятке и послал его во владельца. Оружие полетело назад быстрее, чем из осадного «скорпиона», ударило охотника в грудь и отбросило его на стену дома. Он был мертв еще до того, как гарпун пришпилил его тело к дереву.

Последний атакующий замер с ладонью на рукояти наполовину вынутого ножа. Альтсин переживал уже нечто подобное, давным-давно, когда один речной полубог пытался узнать, с кем имеет дело. Тогда он чувствовал, словно его одержала некая сила, но теперь это было для него совершенно естественно, как некогда нырнуть рукой в развязанный чужой кошелек.

Обычному смертному он наверняка казался демоном, у которого глаза на затылке, который движется быстрее молнии и обладает силой десятка людей.

Нож медленно вернулся в ножны, а последний нападающий развернулся и помчался в дом.

Альтсин двинулся следом.

И теперь, менее чем через час, сидел в том самом домике и смотрел в глаза связанного человека. Плевок пленника медленно замерзал на сапоге вора, лежащий на каменном полу человек даже не имел сил, чтобы плюнуть как следует.

Неважно.

Все это оставалось неважным в присутствии того, что колыхалось под потолком, почти посредине помещения.

Альтсин отвел взгляд от связанного мужчины и еще раз осмотрел комнату. Тут использовали немного дерева только на столешницу, остальную мебель, табуретки, лавки, даже полки около стен и рамы кроватей были сделаны из китовых костей. Старательно обработанных и соединенных.

Мастерская работа.

– Это ты сделал? – заговорил вор на диалекте несбордийских кланов.

Относительно того, что пленник – один из этих пиратов, сомнений не было. Именно они составляли бо́льшую часть добытчиков мехов и охотников в этих землях. Кроме того, у мужчины была светлая кожа и волосы, а еще голубые глаза, а татуировки из примитивных рун, украшавшие виски, позволяли понять, из какого конкретно племени или рода тот происходит.

Допрашиваемый только дернулся и еще раз попытался сплюнуть на своего пленителя. Но в этом жесте виделось больше страха и отчаяния, чем гордыни.

Это путешествие не должно было выглядеть вот так. Альтсин предполагал встретить тут корабли и людей, которые – за соответствующую плату – провезли бы его вдоль восточного конца континента туда, куда он желал добраться. Открытие магических порталов было делом непростым, неудобным и оставляло след, по которому любой более-менее талантливый чародей мог его отыскать. Кроме того, его тело все еще оставалось телом смертного: конечно, он мог пользоваться воспоминаниями авендери одного из сильнейших богов в истории, но применение полной силы Кулака Битвы выжгло бы его изнутри за несколько десятков минут. Подтверждалась истина древних воспоминаний – без верных и без поддержки группы потенциальных сосудов, готовых принять его дух, когда тот, что носит его сейчас, «используется», авендери был и одновременно не был мощью. Словно меч, сделанный из вулканического стекла: острее стали, но готовый расколоться, если ударить им слишком сильно. Смешнейшая из шуток, которые мир сумел ему устроить.

Однако он мог сделать несколько вещей, остававшихся недостижимыми для большинства смертных. Хватало нескольких минут, чтобы усвоить любой язык, на котором к нему обращались; он был быстр, силен, умел противостоять холоду, жажде и голоду.

А еще он видел духов. Животных, людей и не только.

– А ты? Чего ты хочешь? – проворчал он.

Встал и быстрым шагом вышел из дома, ведомый невысоким худым призраком, что вот уже некоторое время крутился около связанного мужчины.

Дух повел его чуть дальше, за селение, где в гигантской, наверняка помнящей не одну зиму призме утрамбованного снега вырезали огромную ледяную пещеру.

Тут, кроме шкур и мехов, которые не поместились на корабли, находился остаток прошлогодней добычи охотников. Большие, в четверть воловьей туши куски замороженного китового жира. Вход в пещеру был открыт, а многочисленные следы животных внутри свидетельствовали, что стражники забросили свои обязанности.

Но не это было важнее всего.

В двадцати шагах от этого схрона, в яме, выкопанной в снегу, валялись останки нескольких собак. А точнее – шести. Шесть черепов, сотни костей поменьше. Дух указал на собак, на пещеру, наполненную жиром, на себя. В этих жестах не было обвинения, только бессилие и печаль.

И вопрос: зачем?

Альтсин вздохнул. История, которая разворачивалась перед его глазами, вдруг сделалась простой, обрела глубину. Черной, словно ледяные глаза морских тварей. Этот лед наполнил его вены, перехватил дыхание, затянул туманом взгляд.

Он вернулся в дом. Уселся на костяной табурет. Не смотрел на мужчину. Пока нет.

– Когда вы ждали корабли?

Лежащий не ответил. Только скривился и заворчал, будто пес.

– Месяца два назад, верно? Весна приходит сюда чуть раньше, чем на восточные земли. Но в этот год – не пришла. Корабли не приплыли.

Единственным ответом оставалось молчание.

– Запасы у вас закончились много дней назад, а человек – это не животное, не сумеет выжить, жуя кожу и заваривая китовый жир.

Альтсин поерзал на табурете и наконец посмотрел на пленника. Пылающий взгляд пары светлых, словно утреннее небо, глаз ввинчивался в него.

– Ты не знаешь, что такое голод. – Голос мужчины был скользким и липким, словно кусок подгнившего жира. – Не знаешь, что такое врехх.

Врехх – голодное безумие, это понятие происходило из языка горных кланов, обитающих дальше прочих на северо-западном побережье. Врехх – безумие, наводимое на человека одиночеством, отсутствием солнечного света и беспрестанным стоном северных ветров. Но прежде всего – голодом. Жутким, отбирающим разум, превращающим свои жертвы в вампиров, что питаются человеческим мясом. Мать, охваченная таким безумием, перегрызает горла собственным детям, хлебая горячую кровь, а отец – четвертует тела и дочиста обгрызает мелкие косточки. Когда уже нет жертв, детей, стариков и прочих взрослых, раскапывались свежие могилы, а когда заканчивалось и это, отрубали себе руки и ноги, обрезали уши и носы.

Ели.

Эти знания вдруг сделались частью его сознания, словно он сам от рождения обитал в здешних горах.

Но одновременно пришло и другое осознание. Люди, на которых опустилось голодное безумие, заканчивали обтянутыми кожей скелетами, воющими в небеса. А этот мужчина был худым, но не голодающим; безумным, но не сумасшедшим. Нет. Тут дело в чем-то другом.

– И отчего вы не ушли отсюда, когда корабли не прибыли?

– Как? Чем? Пешком через Лохарры? Без еды? Без…

– Санями. У них были собаки. Люди не могут питаться одним китовым жиром, но собаки – могут. Да и они бы смогли. Всего лишь просили о помощи.

Лицо мужчины превратилось в маску ярости.

– Это наше. Наше! Мы должны были сторожить! Не отдавать! Не дать! Наше! Не их!

Уже не говорил, только взлаивал, брызгая слюной во все стороны.

Альтсин заглянул ему в глаза, а вопли смолкли, словно связанному кто-то затянул на горле виселичную петлю.

– Их было двое. Единственные из племени, у кого хватило сил отправиться за помощью. Взяли собак, которые еще могли тянуть сани, и поехали на запад, откуда каждый год приходит весна. Добрались аж сюда. У вас было все, чтобы их спасти. Достаточно китового жира, чтобы накормить все поселение. Они не хотели ваших мехов или шкур, могли даже заплатить за этот жир своими. А вы…

– Если бы мы отдали этим животным, что они хотели, они приходили бы сюда каждый год. И их становилось бы все больше. Это не люди. Это твари. Взгляни на них. Взгляни.

Альтсин посмотрел на то, что висело под потолком. Два тела, почти человеческие, хотя ниже, чем люди, и шире в плечах, ободранные от одежд, словно это могло облегчить их… обработку. Оба ахера оказались профессионально выпотрошены, с частично снятой кожей. С бедер и ягодиц им вырезали широкие и длинные полосы мяса. Хотя, сказать честно, мяса этого на них было немного. Их лица с крупными надбровными валиками и клыками, торчащими из нижних челюстей, были удивительно спокойными для того, что с ними случилось.

– Видишь? Смотри. Это не люди. Человеческого мяса я бы не ел, клянусь, но они? Животные. Животных убивают, а не кормят собственной кровью.

– Ты вдруг начал говорить красивыми, длинными фразами? У них были собаки, они предлагали их вам взамен за этот жир. Вы могли взять сани, животных, поехать вдоль побережья сперва на запад, потом на юг. С хорошо откормленными собаками это восемь, ну, может, десять дней – и вы были бы среди людей.

– А они? Что они? Забрали бы часть добычи и пошли к своим, но потом – что? Вернулись бы за остальным? За нашим. Нашим! Не этих животных! Не их!!!

– А потому вы схватили этих двоих, убили и съели их собак, но те были худыми, надолго их не хватило. А потом – это? – Альтсин указал на тела.

– Они сами умерли. Сами. Наши ножи не отобрали их жизни.

Альтсин покивал.

– Это правда. Умерли сами. Вы только забрали их шубы, связали и оставили голыми на улице. А умерли они сами.

Он вышел из дома. Холодно. Далеко на востоке, где-то за Большим хребтом Ансар Киррех, он чувствовал… нечто. От этого места его отделяли еще сотни миль, потому впечатление было таким, словно он уголком глаза примечает лучик луны, протискивающийся сквозь щель в ставнях, но… проклятие, он мог это ощутить. С такого расстояния! И оттуда, из места, которое просил проверить Оум, в мир била ледяная ярость, чьи осколки даже здесь меняли времена года.

Владычица Льда была вне себя от злости.

Он вернулся и присел над связанным мужчиной. Тот вывернул голову и послал ему удивительно разумный взгляд.

– Убьешь меня?

– Да.

– Потому что – что? Потому что я убил этих животных? Потому что не захотел отдавать своего?

– Нет. Не поэтому. А потому что если не убью тебя, то не сумею спокойно спать. Потому что меня станет мучить чувство, что я не сделал всего, что необходимо. Потому что в мире должно быть хотя бы немного, хотя бы капельку справедливости, а иначе – пусть бы этот мир рухнул в тартарары.

– Справедливость? Это справедливость?

Альтсин взглянул на него сверху и улыбнулся уголками рта.

– Не требуй от меня слишком многого. Я учился ей, воруя и убивая в портовых закоулках.

Он прижал голову мужчины к полу и быстрым движением начертал на его лбу знак Сломанного Меча. Сила потекла сквозь тело пленника широким, неудержимым потоком. Тот заскулил, чувствуя, как жар наполняет его члены, как огонь рвется из вен. А в миг, когда волосы его заскворчали и обуглились, а кожа принялась дымиться, – завыл.

Сила вспыхнула и сформировала портал диаметров в пять футов, а тело мужчины распалось в прах.

Альтсин вошел в переход, зная, что сэкономил себе миль двести дороги через горы. Закрываясь, магические ворота дохнули огнем на дом, а деревянные стены мигом задымились и вспыхнули.

Несколько часов огонь танцевал по всему покинутому поселению.

Глава 1

Город млел в хватке жары. Дни напролет солнце плавило улицу с упорством кузнеца, который нагревает в очаге упрямый кусок железа, а по ночам горячие камни и кирпичи лишь отдавали тепло, словно издеваясь над молитвами жителей, истосковавшихся по малости холода. И хотя согласно календарю и наблюдениям астрологов и магов за оборотами звезд на небе была лишь середина весны, жара и не думала смягчаться.

Говорили, что счастливые обладатели подвалов переносили туда кровати, потому что лишь в нескольких стопах под землей можно было отыскать хотя бы небольшую передышку от вездесущей жары.

Некоторые старики рассказывали, что даже на их памяти не было такой горячей весны. Такая весна, говорили они, такая весна – знак недовольства Матери, знак войн, эпидемий, пожаров, наводнений, голода и мора скотины. Интересные времена близятся, бормотали они, интересные.

Но стариков мало кто слушал, для них любое время года было самым теплым, или самым холодным, или самым дождливым и любое предвещало если не конец света, то как минимум рост налогов или хотя бы болезненный запор. Порой старость смотрит на мир сквозь стекляшку, найденную в куче мусора, и тут невозможно что-либо поделать.

Но жара, независимо от таких разговоров, продолжала держать город в потной, липкой и отбирающей силы горсти.

К полудню любое движение на улицах замирало, тротуары пустели, торговцы закрывали лавки, скамьи перед винными погребками грелись под солнцем, с нетерпением ожидая гостей. Жизнь перебиралась поближе к фонтанам, колодцам и стокам с акведуков, где обмывались, обливались водой и даже пытались плавать, поскольку, чтобы добраться до любой из городских бань, требовалось либо резервировать места за несколько дней, либо трясти кошелем, полным золота.

Пришелец из дальних стран, внезапно перенесенный на эти улицы неким магическим фокусом, мог бы подумать, что оказался в одной из легендарных метрополий Дальнего Юга, где солнце восходит на небосклон повыше, где все носят шелка, где бесценные приправы устилают землю, а смуглокожие красотки прохаживаются в сопровождении рабов-кастратов. Он бы тогда наверняка не поверил, что находится в Меекхане, том самом Меекхане, Граде Городов, Сердце Империи, Цветке в Кремневой Короне, Первом Верстовом Столбе. Ну разве что городская стража задержала бы его за бродяжничество и бесправное использование телепортационной магии и, ругаясь на чистом меекхе, погнала бы в подземелья.

Маловероятное развитие событий, поскольку в полдень даже стражников было нелегко повстречать на улицах. Наверняка они искали прохлады подле одного из фонтанов.

Потный мужчина, который хромал коридором императорского дворца, убедился в этом на собственной шкуре. Портал выбросил его посредине улицы, после чего – чавкнув и издав шипяще-булькающий звук – исчез. На происшествие это никто не обратил внимания – даже хромая собака. Не то чтобы магический проход, открывающийся посреди улицы, был в столице чем-то необычным, поскольку все важнейшие гильдии и товарищества магов имели здесь свои представительства, да и армия, дипломаты и даже богатые купеческие цеха охотно пользовались возможностями быстрой переброски людей и новостей, но именно из-за этого тут руководствовались определенными правилами.

Вот уже сто лет Щит лох-Хевлена действовал безупречно. Десятки мощных амулетов – насыщенных Силой аспектов, сбивающих магические порталы, таких как Морозный Поцелуй, Собачий Нос или Терние, – приводили к тому, что в радиусе двух миль от центра города ни одна телепортация не могла совершиться с безопасным смещением. А для магов, которые пытались открыть переход непосредственно в один из императорских дворцов, они являли себя бездонной ледяной бездной, где невозможно было установить направление ни одного коридора или комнаты.

В мире, где и посредственный чародей с нужным аспектом умел открыть портал, на безопасности императора и двора не экономили.

Но это служило слабым утешением для путника, которого портал выбросил в двух милях от цели и который последние полчаса волокся раскаленными, словно печка, улицами, чтобы, добравшись до ворот в стене, что окружала императорский сад, и показав Имперскую Печать, продолжить ждать, пока некий службист-капитан из гвардии проверит, с кем они имеют дело.

В этот момент Гентрелл-кан-Овар придушил бы негодяя голыми руками, хотя, с другой стороны, сам приказал бы повесить офицера, если бы тот отнесся к безопасности спустя рукава. Есть правила, которые обязательны для каждого, к тому же Крысиная Нора отвечала за бо́льшую их часть.

Наконец ему позволили войти в пустынный сад и направили в левое крыло дома. Он задумался, отчего из трех резиденций императора в Городе выбрали именно эту. Не дворец Калиахэ, главную усадьбу рода бер-Арленс, которая служила центром власти вот уже двести лет, и не сияющую белым мрамором трехсоткомнатную архитектурную аберрацию, известную как Сонверия, окруженную садом в несколько сотен акров. Вместо этого встреча должна была пройти в Менанере, который официально – хотя и несколько на вырост – называли Менанерским дворцом.

Строение находилось в самой старой части города, помнящей начало Империи. Его выстроили сразу после того, как отбили эти земли у культа Реагвира, когда молодое государство, не готовое решиться, желает ли оно идти войной на остальную часть континента или же удовлетворится тем, что уже имеет, пыталось усилить свои границы. Эта часть столицы носила название Кремневого Района, и название точно не было дано на вырост. Здешние улочки, узкие, крутые, легко баррикадировались, дома имели мощные стены, охраняемые тяжелыми дверьми и узкими окнами, а отвесные крыши, покрытые серым сланцем, гарантировали, что брошенный на них факел скатится и умрет в канаве.

Менанер был сердцем этого района, старшим братом любого из домов, он вырастал над этим местом двумя башнями, гордо возносящимися в небо, – истинными защитными столпами с зубцами и скрытыми за ними стрелецкими галереями, откуда можно было вести обстрел во все стороны. А триста ярдов «сада» вокруг – сада, в котором не росло ничего выше молочая, – гарантировали, что лучникам не придется беспокоиться о выборе цели.

Эти триста ярдов измотали кан-Овара настолько же сильно, как и разогретая брусчатка города. Зато когда после очередной проверки он наконец оказался внутри, он стал догадываться о причине того, что встреча была назначена именно здесь.

Стены толщиной в три фута скрывали комнаты, холодные, будто древние склепы. Едва лишь он оказался за дверьми, молчаливый слуга подал ему миску с ароматизированной водой и произнес глубоким звучным голосом с характерным для центральных провинций акцентом:

– Встреча произойдет в Парадном зале. Прошу за мной.

Гентрелл глянул на него, пытаясь понять, получит ли он еще какие-то указания. Императорскими слугами правил – железной рукой – Мавило Ванесарес, прозванный Бурым Ключником. Говорили, что он происходил из одной из восточных провинций, а император якобы лично спас ему жизнь во время Битвы за Меекхан, приобретя тем самым его полную и беззаветную преданность. И это именно Ванесарес, и никто другой, решил, что ни Нора, ни Псарня, ни дипломатическая служба или даже Совет Первых не имеют права размещать при дворе никаких агентов. Императорская семья не падет жертвой войн и толкотни за власть, заявил он, а поскольку император поддержал его решение, то дискуссия на том и закончилась.

Ванесарес, естественно, не имел никакого влияния на то, сколько шпионов попытаются разместить при дворце жрецы, маги или сильные купеческие гильдии, но, насколько знал Третья Крыса, из этого тоже мало что удавалось. Так называемые личные слуги императора, то есть люди, которые непосредственно контактировали с императором, насчитывали не трехсот человек, и каждый из них был лично выбран Ключником. Что же до остальных – тысячи безымянных уборщиков, конюхов, садовников, истопников и дворников, то Нора время от времени получала список фамилий с вежливой просьбой проверить этих людей – и всегда большинство из них оказывалось марионетками, управляемыми извне дворца. Множество двойных агентов появилось таким вот образом, потому между Бурым Ключником и Крысиной Норой существовало нечто вроде неписаного молчаливого союза. Он позволял им использовать некоторых из этих шпионов, они же потихоньку помогали в его стараниях, чтобы ближние слуги императора остались только слугами.

Но Гентрелл-кан-Овар предпочел бы иметь здесь хотя бы одного из своих людей, чтобы, по крайней мере, обладать хотя бы тенью шанса, что он получит информацию, зачем его вызвали столь внезапно, используя магию и отрывая от по-настоящему важных дел. Понкее-Лаа пылало огнем религиозного фанатизма, направленного против матриархистов, а все, что направлено против Великой Матери, направлено также против Меекхана. И хотя Жемчужина Побережья уже не украшала имперскую корону, через ее порт продолжала идти половина императорской торговли. До настоящего времени тамошний Городской Совет руководствовался здравым смыслом, зная, что обе стороны получают от такого холодного, лишенного сантиментов подхода. Уговор этот, хотя и не был нигде записан, оставался прост: княжество Фииланд и город, который на самом деле княжеством правил, не будут чинить препятствий меекханским купцам – не только из-за страха перед Империей, но и потому, что две трети золота, остающегося в Понкее-Лаа, приносила торговля с Меекханом. В свою очередь, империя, удовлетворенная таким сотрудничеством, не вышлет армию, чтобы та вернула Утраченную Провинцию, как звали здесь территории Вольных Княжеств и самого Фииланда.

Этот уговор, прагматичный, словно брак по расчету, прекрасно себя чувствовал последние двадцать лет, и вдруг всего за несколько месяцев все посыпалось из-за – как наивно думали многие – демона религиозного фанатизма. А с фанатиками, особенно из культа Владыки Битв, невозможно говорить рассудительно.

Но скорость, с которой жрецы Реагвира усилили свою власть в Понкее-Лаа, указывала на то, что они получили помощь. Возможно, это было золото, текущее от враждебного Меекхану государства, а может – вмешательство неких сильных магов, хотя союз между жрецами и чародеями казался маловероятным, – а может, даже и из-за Бессмертного, расставляющего своих пешек на игровой доске. Эта последняя возможность пробуждала в Гентрелле настоящий ужас, а потому он лично активировал всех агентов, которых Нора разместила среди имперских жрецов Храма Реагвира. Эта часть культа Владыки Битв, которая была принята в официальный пантеон и подчинена Великой Матери, обладала куда более мягкой формой, чем остальные разновидности культа, находящиеся вне Меекхана, хотя и она находилась под присмотром Крысиной Норы. Мало каким другим Храмам Внутренняя Разведка уделяла такое внимание.