Текст книги "Анархия, государство и утопия"

На первый взгляд принудительное обеспечение принципа честности вызывает возражения. Вы не можете решить отдать мне что-нибудь, например книгу, а затем отнять у меня деньги в уплату за нее, даже если мне ничего лучшего за эти деньги не купить. Еще меньше у вас оснований требовать с меня деньги, если ваша деятельность, в результате которой я обзавелся книгой, приносит выгоду и вам; предположим, что для вас лучшая зарядка – это забрасывать книжки в дома людей или что ваша деятельность с необходимостью приводит к такому побочному эффекту. Ничего не меняется и в том случае, если невозможность получить деньги за книги, которые неизбежно попадают в дома других людей в качестве побочного эффекта, делает ваше основное занятие, имеющее такой побочный эффект, нежелательным или слишком накладным. Индивид не может вне зависимости от того, каковы его цели, просто действовать таким образом, чтобы предоставлять людям блага, а потом требовать (или отбирать) у них деньги. И группа лиц тоже не может делать этого. Если вы не можете назначать цену и собирать деньги за блага, раздаваемые вами без предварительной договоренности, вы тем более не можете сделать этого по отношению к благам, раздача которых вам ничего не стоит, и совершенно бесспорно, что люди не должны платить вам за ничего не стоящие вам блага, которые к тому же им предоставили другие. И поэтому тот факт, что отчасти мы представляем собой «общественный продукт» в том смысле, что получаем выгоду от существующих паттернов и форм, созданных многочисленными действиями длинной последовательности давно забытых людей, форм, включающих институты, обычаи и язык (социальная природа которого может влиять на наше речевое поведение в духе идеи Витгенштейна о языковых играх), не создает у нас некоей общей текущей задолженности, которую существующее общество может собирать и использовать на свое усмотрение.

Не исключено, что можно сформулировать модифицированный принцип честности, который будет свободен от этих и других трудностей. Что представляется очевидным, так это то, что любой подобный принцип, если его удалось бы сформулировать, был бы настолько сложным и запутанным, что его нельзя было бы совместить с особым принципом, который легитимизировал бы принуждение к выполнению обязательств, возникающих в естественном состоянии, в соответствии с модифицированным принципом честности. Поэтому даже если бы модифицированный принцип честности можно было сформулировать непротиворечивым образом, то его нельзя было бы применить для устранения необходимости в получении согласия других людей на сотрудничество и ограничение их собственных действий.

Вернемся к нашему «независимому». Если вынести за скобки страх других людей, не являющихся «независимыми» (возможно, они будут не так уж сильно обеспокоены), разве не имеет права индивид, которому грозит наказание, защищаться? Должен ли он позволить сначала наказать себя и лишь потом взыскать компенсацию, если докажет, что наказание было несправедливым? Но кому докажет? Если он знает, что невиновен, не вправе ли он потребовать компенсации немедленно и принудительно обеспечить свои права на ее взыскание? И так далее. В рамках теории естественного состояния понятия процессуальных прав, публичного доказательства вины и прочее имеют очень неясный статус.

Можно было бы сказать, что у каждого человека есть право на то, чтобы его вина доказывалась посредством наименее опасной из известных процедур установления вины, т. е. такой, которая с наименьшей вероятностью признает невиновного виновным. Хорошо известны максимы по этому поводу, имеющие следующую форму: «лучше отпустить m виновных, чем осудить n невиновных». Для каждого n каждая максима будет устанавливать верхний предел коэффициента m/n. Она будет говорить: лучше m, но m+1 уже не лучше. (Для разных преступлений система может выбрать разные верхние значения коэффициента.) Исходя из совершенно неправдоподобного предположения, что нам точно известно, какова в каждой процессуальной системе вероятность признать виновным невиновного[89]89
  Для нас лично приемлемость процессуальных процедур может определяться тем, что мы не знаем этой информации. См.: Lawrence Tribe, “Trial by Mathematics,” Harvard Law Review, 1971.


[Закрыть] и невиновным виновного, мы выберем те, для которых долговременное соотношение двух видов ошибок наиболее близко (не превышая его) к максимальному значению, которое мы считаем приемлемым. Далеко не очевидно, каким должно быть значение этого коэффициента. Если лучше отпустить любое число виновных, чем осудить одного невиновного, то, чтобы реализовать это на практике, пришлось бы, вероятно, отказаться от системы наказаний вообще. Любая система, которую можно изобрести и которая иногда действительно кого-нибудь наказывает, будет включать некий ощутимый риск наказания невиновного, и она почти наверняка накажет невиновного, потому что через нее проходит очень много людей. И любую систему S можно преобразовать в другую, характеризующуюся меньшей вероятностью наказания невиновного, включив в нее, например, процедуру случайного выбора (типа игры в рулетку), в соответствии с итогом которой тот, кого система S признала виновным, будет действительно наказан с вероятностью всего 0,1. (Эта процедура является итеративной.)

Если человек утверждает, что методы «независимого» приводят к слишком высокой вероятности наказания невиновного, то как можно определить, какие вероятности слишком высоки? Можно себе представить, что каждый индивид рассуждает следующим образом: чем больше процессуальные гарантии, тем меньше вероятность, что меня осудят несправедливо, и тем больше вероятность, что виновный будет оправдан; значит, тем менее эффективно система сдерживает преступность и тем больше мои шансы стать жертвой преступления. Наиболее эффективна та система, которая минимизирует ожидаемую величину незаслуженного ущерба для меня, – как от несправедливого суда, так и от преступления, совершенного против меня. Если предположить – в качестве сильного упрощения, – что издержки от наказания по суду и от преступлений взаимно уравновешиваются, то было бы желательно, чтобы процессуальные гарантии были установлены ровно на том уровне, при котором любое их уменьшение вело бы к большему увеличению вероятности быть несправедливо осужденным по сравнению с уменьшением (благодаря дополнительному эффекту сдерживания) вероятности стать жертвой преступления; и при котором любое усиление гарантий в большей степени повышало бы вероятность для индивида стать жертвой преступления (благодаря уменьшению эффекта сдерживания), чем снижало бы его шансы быть несправедливо осужденным. Поскольку [функции] полезности у всех людей разные, нет оснований предполагать, что индивиды, занимающиеся такими расчетами ожидаемой ценности, сойдутся на одинаковом наборе процедур. Более того, некоторые из них могут считать наказание виновного как таковое настолько важным, что ради этого согласятся на более высокий риск быть наказанными. Эти люди будут считать недостатком системы высокую вероятность того, что виновный не будет наказан, и это отразится в их расчетах вне зависимости от влияния этого фактора на эффект сдерживания. По меньшей мере очень сомнительно, чтобы какие бы то ни было положения естественного права смогли (в теории и на практике) разрешить вопрос о том, какой вес следует придавать таким соображениям, или смогли бы обеспечить согласование того, как разные люди оценивают серьезность перспективы несправедливого наказания в сравнении с перспективой стать жертвой преступления (даже если и в том, и в другом случае с ними физически будет происходить одно и то же). Даже подходя к вопросу с предельной ответственностью, разные люди выскажутся в пользу разных процедур, имеющих различные вероятности того, что невиновный понесет наказание.

Представляется, что нельзя запретить кому-либо использовать процедуру только на том основании, что она дает чуть более высокую вероятность наказания невиновного, чем та, которую вы считаете оптимальной. В конце концов процедура, предпочитаемая вами, будет иметь ровно тот же недостаток относительно процедуры, предпочитаемой каким-нибудь другим человеком. И то, что вашу процедуру используют многие другие люди, дела не меняет. Представляется, что в естественном состоянии индивиды должны терпеть (т. е. не запрещать) использование процедур, «близких» к их собственной, но, по-видимому, они имеют право запрещать использование существенно более рискованных процедур. Острая проблема возникает, когда две группы считают, что их собственная процедура надежна, а процедура, которую применяет другая группа, – очень опасна. Представляется, что никакая процедура разрешения их разногласий, скорее всего, не будет работать; а использование непроцедурного принципа, в соответствии с которым группа, которая права, должна победить (а другая должна уступить), вряд ли приведет к миру, если каждая группа, твердо верящая в свою правоту, пойдет на принцип.

Когда два искренних и хороших человека расходятся во взглядах, мы склонны думать, что им следует согласиться на какую-либо процедуру урегулирования разногласий, которую оба сочтут заслуживающей доверия или честной. Здесь же мы видим, что это разногласие может распространиться на всю иерархическую последовательность процедур. Кроме того, в некоторых случаях человек откажется признавать неблагоприятное решение, полученное посредством такой процедуры, особенно если ущерб от неправильного решения оказывается даже большим, чем разрыв и издержки (включая насильственные столкновения), связанные с отказом, т. е. если неверное решение оказывается даже хуже, чем конфликт с человеком, находящимся по ту сторону баррикад. Страшно представить себе ситуацию, когда обе стороны считают, что конфликт лучше, чем неблагоприятное решение, вне зависимости от того, с помощью какой процедуры оно получено. Каждая сторона воспринимает ситуацию как такую, в которой она права и обязана действовать, а другая сторона должна сдаться. Нейтральная сторона ничего не добьется, обратившись к ним: «Смотрите, вы оба считаете, что вы правы, и если вы будете упорствовать, то столкновение неизбежно. Поэтому вам следует достичь согласия о какой-нибудь процедуре решения вопроса». Дело в том, что обе стороны убеждены, что конфликт лучше, чем возможность проигрыша[90]90
  Должны ли их расчеты оптимального поведения учитывать их шансы на успех? Есть искушение определить эту область конфликта как такую, где по некоторым причинам считается, что вероятность проигрыша по какой-то причине оценивается столь же плохо, как и гарантированный проигрыш. Крайне необходимо разработать теорию того, как вероятности взаимосвязаны с моральным весом проигрыша.
  Сводя вопрос к соотношению выгод и издержек конфликта, этот текст серьезно упрощает проблему. Корректный принцип должен не ограничиваться простым сопоставлением издержек и выгод, а требовать, чтобы действие было морально приемлемым; не только чтобы моральные выгоды превышали моральные издержки, но и чтобы не существовало никакого другого доступного альтернативного действия с меньшими моральными издержками так, чтобы дополнительные моральные издержки рассматриваемого действия по отношению к альтернативе перевешивали его дополнительные моральные выгоды. (Детальное рассмотрение этих вопросов см.: Nozick, “Moral Complications and Moral Structures,” Natural Law Forum, 1968, pp. 1–50, особенно анализ принципа VII.) Можно продвинуться в понимании многих вопросов, если объединить такой принцип с теорией морального веса разных видов ущерба или неблагоприятного исхода, реализуемых с определенными заданными вероятностями, и получить в результате эксплицитно вероятностную версию этого принципа. Я упоминаю здесь только одно применение, которое не сразу приходит в голову. Часто предполагается, что единственный пацифистский подход, который представляет собой целостную моральную позицию, запрещает любые насильственные действия. Любой пацифистский подход, учитывающий степень эффективности пацифистских методов, обычно рассматривается как тактический (в отличие от морального). Но если пацифист исходит из того, что ведение или подготовка войны представляет собой моральное преступление ввиду наличия весьма эффективных ненасильственных методов (гражданское сопротивление, ненасильственная защита, сатьяграха и т. п.), то он формулирует целостную позицию, которая является моральной, и требует апелляции к фактам относительно эффективности пацифистских методов. Учитывая отсутствие определенности в вопросе эффективности различных действий (войн, пацифистских методов), принципом, которым следует руководствоваться при этическом анализе моральной допустимости непацифистских действий, является вероятностная версия кратко рассмотренного выше принципа (принцип VII).


[Закрыть]. И одна из них может оказаться в этом права. Разве не должна она вступить в конфликт? Разве не она должна вступить в конфликт? (Конечно, каждая из сторон будет считать, что это именно она.) Во избежание этих болезненных проблем можно попытаться связать стороны обязательством подчиниться определенным процедурам, и будь что будет. (Не может ли получиться, что в результате применения процедур сами процедуры будут отвергнуты?) Некоторые рассматривают государство именно как такого рода механизм переноса бремени окончательных моральных решений, чтобы конфликты, подобные описанному выше, не могли возникнуть между индивидами. Но какого рода индивид смог бы подобным образом отречься от своих прав? Кто мог бы доверить все решения внешним процедурам и потом согласиться с любым решением? Возможность подобного конфликта – это часть условий человеческого существования. Хотя в естественном состоянии эта проблема неизбежна, при выработке соответствующих институциональных условий в естественном состоянии она может быть не более острой, чем в государстве, где она также существует[91]91
  Это следует из представлений Локка, согласно которым каждый гражданин, апеллирующий к высшей государственной инстанции, оказывается в естественном состоянии по отношению к ней, потому что дальше апеллировать не к кому. Соответственно он и по отношению к государству в целом оказывается в естественном состоянии. Кроме того, граждане «вольны воззвать к небесам, если они считают повод достаточно серьезным. И следовательно, хотя народ не может быть судьей, обладающим по конституции этого общества высшей властью для определения и вынесения действенного приговора в этом случае, все же он сохраняет по закону, предшествующему и превосходящему все положительные законы людей, то окончательное определение, которым обладает все человечество в тех случаях, когда не к кому обратиться на земле, а именно правом судить о том, имеется ли у него достаточный повод воззвать к небесам. И лишиться этого суждения народ не может…» (John Locke, Two Treatises of Government, 2nd ed., ed. Peter Laslett (New York: Cambridge University Press, 1967), II, sect. 168; see also sect. 20, 21, 90–93, 176, 207, 241, 242 [Локк Дж. Два трактата о правлении. Книга II, § 168; см. также: Книга II, § 20, 21, 90–93, 176, 207, 241, 242]).


[Закрыть].

Вопрос о том, какие решения могут приниматься путем использования связывающих внешних процедур, имеет отношение к интересному вопросу о моральных обязательствах того, кто был осужден за преступление, в котором, как ему известно, он не виноват. Судебная система (предположим, что она не содержит нечестных процессуальных норм) осудила его на пожизненное заключение или смерть. Имеет ли он право бежать? Имеет ли он право нанести ущерб другому человеку, чтобы убежать из тюрьмы? Это совсем иной вопрос, чем вопрос о том, может ли индивид, который незаконно нападает (или участвует в нападении) на другого, оправдывать себя тем, что он совершил убийство в порядке самообороны, когда тот, на кого он нападал, защищая себя, подверг угрозе жизнь нападавшего. Здесь ответ один – «нет». Прежде всего напавший не должен был нападать; если бы он не напал, никто не угрожал бы его жизни, и эта угроза его никак не оправдывает. Его задача – выпутаться из этой ситуации, и если он не сумеет это сделать, то с точки зрения морали окажется в уязвимом положении. Зная, что их страна ведет захватническую войну, солдаты-зенитчики, защищающие военный объект, не имеют права в порядке самообороны стрелять по самолетам обороняющейся страны, которая действует в порядке самообороны, даже если самолеты летят прямо на них и собираются бомбить их. Принять решение о том, за правое ли дело он воюет, – это вопрос личной ответственности солдата; если он обнаружит, что вопрос запутан, неясен или ставит в тупик, он не имеет права переложить ответственность на своих командиров, которые, разумеется, скажут ему, что их дело – правое. Человек, который отказывается принимать участие в боевых действиях, может быть прав относительно того, что не участвовать в войне – его моральный долг; а если так, то не следует ли наказать другого, не протестующего солдата, за то, что он делает то, что противоречит его моральному долгу? Таким образом, мы возвращаемся к той идее, что каждый должен взять ответственность за свои действия на себя; мы отвергаем позицию морального элитаризма, что некоторые солдаты неспособны думать самостоятельно. (Разумеется, в них не поощряют способность думать самостоятельно, освобождая от всякой ответственности за действия, совершенные ими в рамках законов и обычаев войны.) Мы также не понимаем, почему политика является особой сферой человеческой деятельности. Точнее говоря, почему человек освобождается от ответственности за действия, совершаемые по политическим мотивам совместно с другими и под руководством или по приказу политических лидеров?[92]92
  Хотя сказанное в этом абзаце представляется мне убедительным, у меня остается некоторое беспокойство в связи с позицией, которую я отстаиваю. Для читателя, желающего заявить, бросая вызов этой книге, что в отношении государства возникают особые моральные принципы, этот сюжет может оказаться стимулирующим. Хотя если я здесь в чем и ошибаюсь, то ошибка относится, скорее, к ответственности, чем к государству.


[Закрыть]

До сих пор мы исходили из того, что вам известно, что избранная другим человеком процедура осуществления правосудия отличается от вашей в худшую сторону. Теперь предположим, что вы не знаете ничего определенного о его процедуре отправления правосудия. Имеете ли вы право остановить его в порядке самообороны или поручить это своему охранному агентству только потому, что вам или вашему агентству не известно, надежны ли его процедуры? Есть ли у вас право на то, чтобы вашу виновность или невиновность и соответственно наказание определяла система, известная как честная и заслуживающая доверия? Известная кому? Тем, кто ее применяет, может быть известно, что она честная и заслуживает доверия. Есть ли у вас право на то, чтобы вашу виновность или невиновность и соответственно наказание определяла система, известная вам как честная и заслуживающая доверия? Нарушены ли права индивида, если он считает заслуживающим доверия только гадание на кофейной гуще или если он не в силах сосредоточиться и разобраться в описании систем, используемых другими, и поэтому не знает, заслуживают они доверия или нет, и т. п.? Можно считать государство авторитетом при разрешении сомнений относительно честности и надежности. Но, разумеется, нет никаких гарантий, что оно действительно разрешит сомнения (президент Йельского университета не считал, что «Черные пантеры» могут рассчитывать на беспристрастный суд), и нет никаких оснований предполагать, что оно решит эту задачу эффективнее, чем другой инструмент. Традиция естественных прав мало что говорит о том, какие в точности процессуальные права существуют в естественном состоянии, о том, каким образом встроено знание в различные компоненты принципов, устанавливающих требования к действиям человека, и т. п. При этом люди, находящиеся «внутри» этой традиции, не утверждают, что в ней отсутствуют процессуальные права, т. е. что человек не имеет права защищаться, если его пытаются подвергнуть не заслуживающей доверия или нечестной процедуре.

Что в этом случае имеет право доминирующая защитная ассоциация запретить делать другим индивидам? Доминирующая защитная ассоциация может оставить за собой право решать, может ли та или иная судебная процедура применяться в отношении своих клиентов. Ассоциация может объявить, что накажет любого, кто применит к одному из ее клиентов процедуру, которую она находит ненадежной или нечестной, и действовать соответственно. Она накажет любого, кто применит к одному из ее клиентов процедуру, которую она уже оценила как ненадежную или нечестную, и будет защищать своих клиентов от попыток применить к ним подобную процедуру. Имеет ли она право объявить, что накажет любого, кто применит к одному из ее клиентов процедуру, которую она на момент наказания еще не одобрила как надежную или честную? Может ли она присвоить себе право заранее оценивать любую процедуру, которой предполагается подвергнуть клиента, так что будет наказан каждый, применивший к клиенту процедуру, еще не получившую одобрения защитной ассоциации? Очевидно, что индивиды сами по себе такого права не имеют. Сказать, что индивид вправе наказать любого, кто применяет к нему не получившую его одобрения судебную процедуру, означало бы, что преступник, не признающий ни одну судебную процедуру, имеет законное право наказать любого, кто попытался наказать его. Можно было бы предположить, что защитная ассоциация имеет право на это, потому что она не было бы пристрастна к своим клиентам в этом отношении. Но гарантий ее беспристрастности не существует. И ранее мы не смогли обнаружить, каким образом новое право такого рода могло бы возникнуть из комбинации предшествовавших ему прав отдельных индивидов. Мы должны сделать вывод, что защитные ассоциации, в том числе единственная и доминирующая, не имеют такого права.

У каждого индивида, безусловно, есть право на то, чтобы была публично доступной или доступной лично ему информация, достаточная для демонстрации того, что судебная процедура, которую предполагается применить к нему, является честной и надежной (или не менее честной и надежной, чем другие процедуры, применяющиеся на практике). У него есть право на то, чтобы ему продемонстрировали, что его делом будет заниматься честная и достойная доверия система. В отсутствие доказательств этого он имеет право защищать себя и сопротивляться применению к нему малоизвестной системы. Когда информация находится в публичном доступе или доступна для него, у него есть возможность судить о том, насколько процедура является честной и достойной доверия[93]93
  Имеет ли право тот, у кого была возможность познакомиться с процедурой, заявить, что он не успел изучить соответствующую информацию, а потому будет защищаться против любого человека, который попытается подвергнуть его этой процедуре? Вероятно, нет, если процедура хорошо известна и существует достаточно давно. Но даже в этом случае этому человеку можно было бы даровать дополнительное время на изучение процедуры.


[Закрыть]. Он изучает эту информацию, и, если обнаруживает, что система достаточно честна и надежна, он должен ей подчиниться; а если поймет, что она нечестная и ненадежная, то имеет право сопротивляться. Его подчинение означает, что он отказывается наказывать другого человека за использование этой системы. Однако он может противиться проведению в жизнь конкретного решения этой системы на том основании, что он невиновен. Если он предпочитает не сопротивляться, ему необязательно сотрудничать с системой в процессе установления его виновности или невиновности. Поскольку его вина еще не установлена, на него нельзя давить и добиваться от него сотрудничества. Но благоразумие могло бы подсказать ему, что он увеличит шансы на оправдательный приговор, если будет сотрудничать, приводя доводы в свою защиту.

Принцип заключается в том, что человек имеет право сопротивляться в порядке самозащиты, когда другие пытаются применить к нему ненадежную или нечестную судебную процедуру. Применяя этот принцип, человек будет сопротивляться тем системам, которые после добросовестного изучения он сочтет нечестными или ненадежными. Индивид имеет право уполномочить свое охранное агентство осуществить от его имени его право на защиту от любой процедуры, о которой не известно, что она является честной и заслуживает доверия, а также от любых нечестных и не заслуживающих доверия процедур. В главе 2 мы кратко описали процессы, приводящие к доминированию на данной территории одной защитной ассоциации или доминирующей федерации защитных ассоциаций, использующих правила для мирного разрешения взаимных конфликтов. Такая доминирующая защитная ассоциация запретит кому бы то ни было применять к ее членам любую процедуру, относительно которой нет достаточной информации в пользу того, что она является честной и заслуживающей доверия. Доминирующая ассоциация также запретит кому бы то ни было применять к ее членам заведомо не внушающие доверия или нечестные процедуры; следовательно, поскольку ее члены применяют этот принцип и достаточно сильны для этого, другим запрещено применять к членам ассоциации какие бы то ни было процедуры, которые ассоциация сочла нечестными или не заслуживающими доверия. Если пренебречь возможностями обхода системы, можно считать, что любой нарушитель этого запрета будет наказан. Защитная ассоциация опубликует список процедур, которые она считает честными и надежными (а может быть, и список ненадежных); и только отчаянный смельчак рискнет применить еще не получившую одобрения процедуру. Поскольку клиенты ассоциации будут рассчитывать на то, что она сделает все возможное, чтобы оградить их от не внушающих доверия процедур, ассоциация будет постоянно обновлять свой список, стремясь охватить все известные публике процедуры.

Нас могут упрекнуть, что, выдвинув предположение о существовании процессуальных прав, мы слишком упростили себе задачу. Разве человек, который сам нарушил чужие права, имеет право на то, чтобы для установления этого факта использовалась честная и заслуживающая доверие процедура? Да, действительно, ненадежная процедура будет слишком часто признавать невиновного виновным. Но разве применение такой ненадежной процедуры к виновному нарушает какие-нибудь его права? Имеет ли он право, в порядке самозащиты, сопротивляться применению к нему такой процедуры? Но от чего он стал бы защищать себя? От слишком высокой вероятности наказания, которого он заслуживает? Для нашего анализа эти вопросы важны. Если виновный не имеет права защищать себя от таких процедур и не имеет права наказать того, кто применяет их против него, тогда имеет ли право его охранное агентство защищать его от этих процедур или наказать того, кто применил их к его клиенту, независимо от того, был ли клиент признан виновным (следовательно, даже если был)? Можно предположить, что агентство имеет право только на те действия, которые переданы ему его клиентами. Но если у виновного клиента нет такого права, он не может передать его агентству.

Агентство, конечно, не знает, что его клиент виновен, тогда как сам клиент знает это (предположим). Но разве это различие в знаниях дает искомое отличие? Разве агентство в такой ситуации не должно исследовать вопрос о виновности своего клиента вместо того, чтобы действовать исходя из его невиновности? Разница в состоянии знаний агентства и клиента может привести к следующему различию. При некоторых обстоятельствах агентство имеет право защищать своего клиента от наказания, одновременно изучая вопрос о его виновности. Если агентство знает, что наказывающая сторона использовала надежную процедуру, оно соглашается с вердиктом о виновности клиента и не может вмешиваться, исходя из предположения о том, что клиент, возможно, невиновен. Если агентство признает процедуру ненадежной или не знает, насколько она надежна, ему не нужно исходить из предположения, что клиент виновен, и оно может само расследовать дело. Если в результате расследования оно устанавливает виновность клиента, оно позволяет его наказать. Логика защиты клиента от наказания довольно проста, если не считать вопроса о том, должно ли агентство компенсировать наказывающей стороне издержки, возникшие в результате необходимости отложить наказание на время, нужное для того, чтобы агентство убедилось в виновности своего клиента. Как представляется, охранное агентство должно выплатить компенсацию тем, кто использует сравнительно ненадежную процедуру, за любые неудобства, созданные вынужденным промедлением в реализации решения; а тем, кто использует процедуру, надежность которой неизвестна, оно должно заплатить полную компенсацию в случае, если процедура оказалась надежной, а в противном случае – компенсировать неудобства. (На ком лежит бремя доказательств в вопросе о надежности процедур?) Поскольку агентство имеет возможность возместить эти расходы (принудительно) за счет средств клиента, который заявлял о своей невиновности, это будет своего рода механизмом сдерживания ложных заявлений о невиновности[94]94
  Нет сомнений, что клиенты поручат агентству действовать так, как описано в тексте, если сам клиент не в состоянии сказать, виновен он или нет, например, потому что он находится без сознания, и согласятся возместить любую компенсацию, которую агентству придется заплатить стороне, собирающейся его наказать.
  Такая защита от ложных заявлений о невиновности может помешать некоторым невиновным людям, против которых говорят все факты, заявлять о своей невиновности. Такого рода случаев будет немного, но, чтобы их избежать, человека, которого признали виновным вне всяких обоснованных сомнений после того, как он заявлял о своей невиновности, можно было бы освободить от наказания за лжесвидетельство.


[Закрыть].

С предоставляемой агентством временной защитой от наказания все сравнительно ясно. Менее ясно, как следует действовать агентству после осуществления наказания. Если процедура была надежной, агентство ничего не предпринимает против тех, кто применил наказание. Но имеет ли право агентство наказать кого-либо, кто наказывает его клиента, исходя из того, что процедура была ненадежной? Может ли оно наказать этого человека независимо от того, виновен был его клиент или невиновен? Или оно должно провести собственное расследование с использованием собственной надежной процедуры, чтобы установить факт его вины или невиновности и наказать наказавших его клиента только в случае его невиновности? (Или так: если оно не сумеет доказать его виновности?) По какому праву охранное агентство могло бы объявить, что накажет любого, наказавшего его клиента в результате применения ненадежной процедуры, вне зависимости от виновности или невиновности своего клиента?

Человек, использующий ненадежную процедуру, а потом действующий в соответствии с ее результатами, навязывает другим риск независимо от того, дала ли его процедура осечку в конкретном случае. То же самое происходит, когда кто-то устраивает для другого человека русскую рулетку и после нажатия на спусковой крючок револьвер не стреляет. Охранное агентство имеет право относиться к тому, кто осуществляет правосудие на основе ненадежной процедуры, так же, как к любому, кто совершает опасные действия. В главе 4 мы рассмотрели ряд уместных в разных ситуациях реакций на опасные действия: запрет, компенсация тем, чьи границы были нарушены, и компенсация всем, кто подвергается риску нарушения границ. Не внушающий доверия правоприменитель либо совершает, либо не совершает действий, внушающих страх другим людям; и то, и другое могло бы иметь целью получить компенсацию за причиненный ранее ущерб или свершить возмездие[95]95
  В категории «взыскание компенсации, вызывающее страх» будет немного случаев, но она не будет пустой. Взыскание компенсации может включать действия, вызывающие у людей страх, поскольку подразумевает их принудительный труд в целях выплаты компенсации; может ли взыскание компенсации состоять в непосредственном причинении вызывающих страх последствий, так как только это способно вернуть жертву на ее прежнюю кривую безразличия?


[Закрыть]. Человек, который использует ненадежную процедуру правоприменения и в результате совершает какие-то действия, не вызывающие страха, не будет наказан после этого. Если окажется, что человек, по отношению к которому он совершил эти действия, был виновен, а компенсация, которую он взыскал, – соразмерной, все останется без последствий. Если окажется, что человек, по отношению к которому тот совершил эти действия, невиновен, то ненадежный правоприменитель может быть принужден к выплате ему полной компенсации.

С другой стороны, не вызывающим доверия правоприменителям может быть запрещено налагать санкции, ожидание которых могло бы вселить в людей страх. Почему? Если применение санкций на основе ненадежных процедур будет происходить достаточно часто, чтобы породить всеобщий страх, такое ненадежное правоприменение может быть вообще запрещено, чтобы избежать общего некомпенсируемого страха. Не внушающий доверия правоприменитель может быть наказан за то, что он применил внушающую страх санкцию к невиновному, даже если он делает это редко. Но если он действует редко и не вселяет всеобщий страх, почему он может быть наказан за применение внушающих страх санкций к виновному? Наказание ненадежных правоприменителей за то, что они наказывают виновных, могло бы помочь отвратить их от использования своих ненадежных процедур по отношению к кому бы то ни было, а следовательно, и от их использования по отношению к невиновным. Но не любые средства, которые могли бы помочь в сдерживании активности ненадежных правоприменителей, можно использовать. Вопрос в том, правомерно ли было бы наказать постфактум ненадежного правоприменителя, если он наказал того, кто потом оказался виновным.

Никто не имеет права использовать сравнительно ненадежную процедуру, чтобы решить вопрос о том, наказывать ли другого человека. Ведь тот, кто использует такую систему, не может быть в достаточной степени уверен, что другой заслуживает наказания, а потому он не имеет права наказать его. Но как мы можем утверждать это? Если другой человек совершил преступление, разве в естественном состоянии не у каждого есть право наказать его? А следовательно, в том числе у того, кто не знает, что данный человек совершил преступление. Здесь, как мне представляется, перед нами терминологическая проблема: как совместить эпистемологические факторы с правами. Следует ли нам сказать, что индивид не имеет права делать определенные вещи, пока не знает определенных фактов, или следует сказать, что он имеет такое право, но поступает неправильно, если реализует его, не узнав определенных фактов? Возможно, корректнее выбрать один из способов, но и с помощью другого способа мы можем сказать все, что мы пожелаем; существует простой перевод одного способа выражения в другой, и наоборот[96]96
  Гилберт Харман предлагает использовать «простоту перевода» в качестве критерия того, что различия имеют чисто вербальный характер, см: Gilbert Harman, “Quine on Meaning and Existence,” Review of Metaphysics, 21, no. 1 (September 1967). Если мы хотим сказать, что между двумя лицами, разделяющими одни и те же убеждения, но говорящими на разных языках, существуют всего лишь вербальные различия, тогда критерий Хармана будет включать в качестве «простой» такую сложную операцию, как перевод с одного естественного языка на другой. Вне зависимости от интерпретации подобных ситуаций в нашем случае критерий применим.


[Закрыть]. Мы выберем второй способ; если уж на то пошло, в таком виде наш аргумент будет выглядеть менее убедительным. Если мы предположим, что каждый имеет право взять то, что украл вор, тогда, в этой терминологии, тот, кто забирает у вора краденую вещь, не зная, что она была украдена, имел право ее забрать; но поскольку он не знал, что у него было это право, его поступок был неправильным и недозволенным. Хотя ни одно из прав первого вора не нарушено, второй этого не знал и поэтому действовал неправильно и недопустимым образом.

Вооружившись этой терминологической вилкой, можно предложить эпистемологический принцип нарушения границ: если действие A нарушило бы права индивида Q, если не соблюдено условие C, тогда тот, кто не знает, соблюдено ли C, не имеет права совершить действие A. Поскольку можно предположить, что все люди знают, что наказание человека является нарушением его прав, если он не виновен в преступлении, можно обойтись более слабым принципом: если кто-либо знает, что действие A нарушило бы права Q, если не соблюдено условие C, он не имеет права сделать A, если не знает, что условие C соблюдено. Для наших целей достаточно еще более слабой формулы: если кто-либо знает, что действие A нарушило бы права Q, если не соблюдено условие C, он не имеет права сделать A, если он не удостоверился в выполнении C, использовав все возможные средства, которые позволяют точно убедиться в этом. (Такое ослабление консеквента позволяет также избежать различных проблем, связанных с эпистемологическим скептицизмом.) Любой имеет право наказать нарушителя этого запрета. Точнее говоря, у каждого есть право наказать нарушителя; но люди имеют право сделать это, только если сами не нарушат своими действиями этот запрет, т. е. если они сами, использовав все возможные средства, позволяющие это установить, убедились, что другой человек нарушил запрет.