Текст книги "Анархия, государство и утопия"

Принцип компенсации охватывает случаи, подпадающие под сделанное нами выше утверждение относительно запутанных проблем, связанных с классификацией действий. Применительно к этому принципу не удается полностью избежать сходных вопросов относительно обстоятельств, при которых кто-то попадает в особенно невыгодные условия. Но эти вопросы решать проще. Например, можно ли считать, что производитель, которому запретили использовать самый лучший вариант производственного процесса (хотя другие прибыльные возможности у него остались), находится в особенно невыгодной ситуации, если все остальные имеют право использовать наилучшие альтернативы, которые оказались неопасными? Конечно, нет.

Принцип компенсации требует, чтобы люди, которым запрещены определенные рискованные виды деятельности, получали компенсацию. Можно было бы возразить, что вы либо имеете право запрещать рискованные действия этих людей, либо не имеете. Если да, то вы не обязаны выплачивать людям компенсацию за те действия по отношению к ним, на которые вы имеете право; а если нет, то вы должны не разрабатывать порядок выплаты компенсаций за последствия ваших неправомерных запретов, а просто перестать запрещать. Ни в том, ни в другом случае запрет с последующей компенсацией не представляется правильным решением. Но дилемма «либо у вас есть право запретить это и тогда не нужно выплачивать компенсации, либо у вас нет права запрещать это и тогда вы должны перестать это делать» не описывает все возможные случаи. Вполне возможна ситуация, когда у вас есть право запретить действие, но только при условии выплаты компенсации тем, кому вы запрещаете.

Как это возможно? Является ли эта ситуация одной из рассмотренных ранее, а именно такой, когда нарушение границ разрешено при условии выплаты компенсации? Если да, существовала бы некая разделительная линия, ограничивающая запрет на совершение людьми некоторых рискованных действий, которую было бы разрешено пересекать, если бы сторона, чья граница нарушена, получала компенсацию. Но даже если это так, поскольку в обсуждаемых случаях мы можем заранее установить, кто те конкретные индивиды, чьи действия подпадут под запрет, то почему мы не обязаны вместо того, чтобы запрещать им какое-либо опасное действие, заключить с ними договор, по которому они согласились бы не совершать его? Почему бы не предложить им стимул, нанять или подкупить их, чтобы они воздержались от совершения этого действия? Обсуждая выше вопрос пересечения границ, мы отметили отсутствие убедительной теории справедливой цены или убедительного довода в пользу того, что выгода от добровольного обмена должна доставаться одной из сторон. Мы говорили, что вопрос о том, какая из допустимых точек на контрактной кривой должна быть выбрана, следует оставить на усмотрение договаривающихся сторон. Это рассуждение приводило к выводу, что предварительные переговоры лучше, чем выплата полной компенсации после события. Однако в данном конкретном подклассе случаев, по-видимому, правильным действительно является единообразный выбор одной из крайних точек контрактной кривой. В отличие от обменов, в которых выигрывают обе стороны и неясно, как разделить выгоды от обмена, в переговорах о воздержании одной стороны от действия, которое подвергнет или могло бы подвергнуть опасности другого человека, эта сторона должна получить только полную компенсацию и ничего сверх того. (Плата за воздержание от разрешенного действия, которую эта сторона могла бы обсуждать, не является частью ее потерь вследствие запрета того действия, последствия которого ей обязаны компенсировать.)

Если я покупаю у вас товар или услугу, я получаю выгоду от вашей деятельности; благодаря ей я становлюсь богаче, чем если бы вы ею не занимались или вообще не существовали. (Будем игнорировать осложнение, возникающее в связи с тем, что некто один раз мог бы продать качественный товар тому, кому он в общем наносит ущерб.) Однако если я плачу вам за то, чтобы вы не наносили мне ущерба, я не получаю от вас ничего такого, чего не имел бы в ситуации, если бы вы вовсе не существовали или существовали, но не имели бы никаких дел со мной. (Это сравнение неуместно в случае, если я заслуживаю тот вред, который вы мне нанесли.) Грубо говоря, продуктивная деятельность делает покупателей богаче по сравнению с ситуацией, в которой продавец не имел бы с ними вообще никаких дел. Точнее, это дает нам необходимое, но недостаточное условие непродуктивной деятельности. Если ваш ближайший сосед планирует построить на своей земле что-нибудь кошмарное и у него есть на это право, возможно, вам было бы лучше, если бы он вообще не существовал. (Никто другой не стал бы строить это уродство.) Однако выплата ему отступного за отказ от планов строительства будет продуктивным обменом[82]82
  Отказом рассматривать сформулированное условие как достаточное я обязан Рональду Хеймови.


[Закрыть]. Предположим, однако, что сосед не хочет ничего строить на своем участке; он придумал свой план и рассказал вам о нем только для того, чтобы продать вам свой отказ от него. Такой обмен не был бы продуктивным; он только освобождает вас от угрозы, которой бы не было, если бы не возможность получить с вас плату за отказ от нее. Можно представить обобщенную ситуацию, в которой сосед нацелился бы не только на вас. Он может придумать план строительства и предложить нескольким соседям купить отказ от него. Тот, кто купит, будет «обслужен» непродуктивно. О том, что такие обмены непродуктивны и не приносят выгоду обеим сторонам, свидетельствует тот факт, что если бы они были невозможны или запрещены, так, чтобы каждый знал об их невыполнимости, то одна из сторон потенциального обмена ничего бы не потеряла. Это была бы поистине странная разновидность продуктивного обмена, если в результате запрета на него одна из сторон ничего не теряет! (Сторона, которая ничего не платит за отказ или не нуждается в этом, потому что у соседа нет другого мотива продолжать свои действия, оказывается в выигрыше.) Хотя люди ценят молчание шантажиста и платят за него, его молчание не является продуктивной деятельностью. Его жертвы ничего не потеряли бы, если бы шантажист просто не существовал и тем самым не угрожал бы им[83]83
  Но если бы его не существовало, то не мог ли бы кто-нибудь другой наткнуться на уникальную информацию и потребовать за молчание более высокую цену? Если бы это могло произойти, разве не выигрывает жертва от того, что существует именно этот шантажист? Поиск абсолютно точной формулировки, которая бы исключила подобные осложнения, не стоит тех усилий, которые могли бы быть на него потрачены.


[Закрыть]. И они ничего не потеряли бы, если бы было известно, что обмен абсолютно невозможен. В соответствии с избранным нами подходом продавец такого молчания может законно брать деньги только за то, от чего он отказывается, сохраняя молчание. То, от чего он отказывается, не включает плату, которую он мог бы получить за воздержание от разглашения информации, но включает выплату, которую он мог бы получить от других за разглашение этой информации. Соответственно автор книги, обнаруживший информацию о другом человеке, которая способствовала бы продажам, будь она включена в книгу, имеет право назначить цену за отказ от включения этих сведений в книгу, если кто-нибудь (в том числе тот человек, которого касается эта информация) заинтересован в сделке. Он имеет право потребовать сумму, равную ожидаемой разнице в доходах от книги, содержащей эту информацию, и не содержащей ее; он не имеет права требовать максимальную сумму, которую он мог бы получить от того, кто покупает его молчание[84]84
  Писатель или другой человек, получающий удовольствие от разглашения тайн, может иначе оценивать свое молчание. Это соображение не относится к рэкетиру, о котором речь идет ниже, даже если он садист и получает удовольствие от своего занятия. Действия, которыми он угрожает людям, исключены в силу моральных ограничений и запрещены независимо от того, взимает ли он деньги за эти действия или за отказ от них. Пример с писателем взят из примечания 34 к моей статье «Coercion» из Philosophy, Science, and Method: Essays in Honor of Ernest Nagel, ed. S. Morgenbesser, P. Suppes, and M. White (New York: St. Martin’s Press, 1969), pp. 440–472. Ср. наш взгляд на шантаж со следующим, рассматривающим его наравне с любыми другими экономическими транзакциями: «В свободном обществе шантаж не был бы вне закона. Шантаж – это получение денег в обмен за услугу, которая заключается в отказе от обнародования определенной информации о другом человеке. Здесь нет никакого насилия или угрозы применения насилия по отношению к личности или собственности» (Murray N. Rothbard, Man, Economy, and State, vol. I, p. 443, n. 49).


[Закрыть]. Охранные услуги производительны и приносят выгоду получателю, а «предоставление крыши» непроизводительно. По сравнению с ситуацией, когда вы вообще не сталкиваетесь с рэкетирами, вы ничего не выигрываете, купив у рэкетиров отказ от причинения вам ущерба.

Таким образом, сфера применения наших прежних рассуждений о дележе выигрыша от добровольного обмена должна быть сужена так, чтобы включать только те обмены, в которых обе стороны получают выгоду, в том смысле, что являются рецепиентами продуктивной деятельности. Когда одна из сторон не получает выгоды, а лишь непродуктивное «обслуживание», было бы справедливо, чтобы она просто выплатила минимальную компенсацию, если другая сторона вообще имеет право на какую-либо компенсацию. Имеется категория случаев, когда выполняется только первое из условий непродуктивности обмена, а второе не выполняется: X не стал богаче в результате обмена по сравнению с ситуацией, в которой Y не существовало бы вообще, но кроме продажи отказа от своих действий у Y есть и другой мотив. Если от того, что Y воздерживается от деятельности, X получает только уменьшение вероятности того, что его граница будет нарушена (при этом намеренное нарушение такого рода запрещено), то Y должен получить компенсацию только за те невыгодные условия, в которые его ставит запрет именно тех действий, связанный с которыми риск достаточно серьезен, чтобы оправдать такого рода запрет.

Мы отвергли мнение о том, что запрет рискованной деятельности является нелегитимным и что следует с помощью предварительных соглашений или открытых переговоров побуждать людей к добровольным соглашениям об отказе от опасных действий. Но мы не должны интерпретировать наш случай просто как компенсацию за пересечение границы, которая ограждает рискованные действия другого человека, где предварительные переговоры не обязательны ввиду специфики этого случая (состоящей в том, что он не связан с продуктивным обменом). Дело в том, что это не объясняет, почему не все возвращаются на ту кривую безразличия, которую бы они занимали, если бы не было запрета; получать компенсацию должны только те, кто в результате запрета оказывается в невыгодных условиях по сравнению с нормальной ситуацией, и компенсировать им следует только эти сравнительные потери. Если запрет на рискованное действие имеет для кого-либо два отдельных следствия – во-первых, уменьшает его выигрыш, но не ставит в невыгодные условия по сравнению с остальными и, во-вторых, ставит его в невыгодные условия, принцип компенсации требует, чтобы компенсация была выплачена только за второй тип последствий. В отличие от обычного нарушения границ, в этих случаях компенсация не обязана поднимать человека до положения, в котором он находился до вмешательства. Чтобы такого рода компенсация могла рассматриваться в свете описанного принципа как обычная компенсация за нарушение границ, можно было бы попытаться переопределить или переместить границу так, чтобы она оказывалась нарушенной только тогда, когда в результате этого кто-то оказывается в невыгодных условиях по сравнению с остальными. Но для большей ясности не следует искажать нашего представления о данном случае выплаты компенсации, пытаясь приспособить его к другому случаю.

То, что не следует приравнивать компенсацию последствий запрета на рискованные действия к компенсации за нарушение границ, не препятствует, конечно, тому, чтобы вывести принцип компенсации из более глубоких принципов. Для целей, которые мы ставим перед собой в данном исследовании, можно без этого обойтись; точно так же мы можем обойтись без точной формулировки этого принципа. Необходимо лишь провозгласить верность некоторых принципов, в том числе принципа компенсации, обязав тех, кто накладывает запрет на связанные с риском действия, выплачивать компенсацию тем, кто оказался в невыгодных условиях по сравнению с остальными из-за того, что им было запрещено производить эти действия. Меня несколько смущает, что я выдвигаю и использую принцип, недостаточно глубоко проработанный в деталях, хотя непроработанные аспекты, на мой взгляд, не являются существенными для тех проблем, применительно к которым мы будем его использовать. Я думаю, у меня есть некоторые основания утверждать, что для начала можно оставить принцип в несколько нечетком виде; ключевой вопрос состоит в том, будет ли что-нибудь подобное работать. Многочисленные сторонники иного принципа, который мы подвергнем тщательному анализу в следующей главе, оказали бы моим словам ледяной прием, если бы догадывались, насколько более сурово я обойдусь с их принципом, чем со своим собственным. К счастью, они этого пока не знают.

Глава 5. Государство

«Независимому» может быть запрещено самостоятельно вершить правосудие ввиду того, что его процедуры известны как слишком рискованные и опасные – т. е. допускают больший (по сравнению с другими процедурами) риск наказания невиновного или чрезмерно сурового наказания виновного – или ввиду того, что относительно его процедур неизвестно, что они безопасны. (Если бы процедуры, применяемые «независимым», слишком часто оставляли без наказания виновного, они также были бы ненадежны, но по этой причине ему нельзя было бы запретить принудительное правоприменение в частном порядке.)

Рассмотрим эти случаи по очереди. Если процедуры «независимого» слишком ненадежны и подвергают других высокому риску (например, он устанавливает виновность человека, гадая на кофейной гуще), тогда (в том случае, если он занимается восстановлением справедливости часто) он может внушать страх всем, даже тем, кто не был его жертвой. Защищая себя в порядке самообороны, любой индивид вправе остановить чрезвычайно рискованную для других деятельность «независимого». Но конечно же необходимо предотвратить применение «независимым» его чрезвычайно ненадежных процедур, даже в том случае, если он не представляет собой постоянную опасность. Если известно, что «независимый» будет заниматься принудительным обеспечением своих прав, применяя ненадежные процедуры только один раз в десять лет, это не породит в обществе страх и тревогу. Следовательно, основанием для того, чтобы запретить очень редкое применение им своих процедур, не является необходимость предотвратить всеобщее некомпенсированное чувство страха, которого не было бы при наличии такого запрета.

Если бы «независимых» было много и все они были склонны наказывать ошибочно, то вероятности суммировались бы, что создавало бы опасную ситуацию для всех. Тогда у других людей появилось бы право объединиться и запретить всю совокупность таких действий. Но каким образом действовал бы такой запрет? Запретили ли бы они каждое из действий, по отдельности не вызывающих страха? Пребывая в естественном состоянии, посредством какой процедуры они могли бы отобрать из совокупности действий те, которые можно продолжать, и что давало бы им право на принятие таких решений? Никакая защитная ассоциация, сколь угодно доминирующая, не имела бы такого права. Ведь легитимные полномочия охранной ассоциации – это всего лишь сумма индивидуальных полномочий, переданных ассоциации ее членами или клиентами. Никакие новые права и полномочия при этом не возникают; любое право ассоциации можно разделить без остатка на личные права ее индивидуальных членов, поодиночке действующих в естественном состоянии. Объединение индивидов может иметь право совершить действие C, на которое не имеет права ни один из них в одиночку, если C идентично D и E, и лица, которые имеют право в одиночку делать D и E, действуют совместно. Если бы некоторые права индивидов имели форму «ты имеешь право сделать A, если 51 %, или 85 %, или иной установленный процент остальных согласны с этим», тогда группа индивидов имела бы право сделать A, даже если бы ни у одного из членов группы по отдельности такого права не было. Но личных прав, которые имеют такую форму, не существует. Ни один человек или группа не имеют полномочий выбрать, кому из общей совокупности «независимых» будет позволено продолжать. Все «независимые» могут собраться и принять такое решение. Они могли бы, например, использовать какую-нибудь процедуру типа жребия, чтобы распределить на будущее некое количество (торгуемых?) прав на принудительное обеспечение частного правосудия, чтобы понизить общую опасность ниже порогового уровня. Трудность в том, что если так поступит много «независимых», то в интересах отдельного человека будет воздержаться от участия в общей договоренности. Ему будет выгодно продолжить свою рискованную деятельность по своему усмотрению, тогда как остальные подчинятся ограничению ради того, чтобы совокупность действий, включая в том числе действия человека, не присоединившегося к договоренностям, оказалась ниже опасного уровня. Дело в том, что остальные, скорее всего, оставят некоторый зазор между суммой своих действий и пороговым уровнем, так что у него будет возможность туда втиснуться. И даже если остальные оказались бы вплотную к пороговому уровню, так что его деятельность выводила бы совокупность в опасную зону, на каком основании можно было бы выделить именно его действия как подлежащие запрещению? Аналогично, в естественном состоянии в интересах любого индивида будет воздерживаться от участия в договоренностях, которые при его участии были бы единогласными: например, в договоре об образовании государства. Все, что индивиду может дать такая единогласная всеобщая договоренность, он может получить через сепаратные двусторонние договоры. Любой контракт, действительно нуждающийся в почти полном единодушии, любой контракт, являющийся по природе своей всеобщим, будет служить своим целям вне зависимости от того, участвует ли в нем данный конкретный индивид; поэтому в его интересах не связывать себя обязательством участия.

Здесь нам пригодился бы, будь он адекватным, принцип, предложенный Гербертом Хартом, который (вслед за Джоном Ролзом) мы будем называть принципом честности [principle of fairness]. Этот принцип утверждает, что, когда группа индивидов участвует в справедливом и взаимовыгодном совместном проекте в соответствии с определенными правилами и тем самым ограничивает свою свободу так, чтобы это было выгодно всем, те, кто добровольно наложил на себя ограничения, имеют право на то, чтобы те, кто от этого выигрывает, поступили так же[85]85
  Herbert Hart, “Are There Any Natural Rights?” Philosophical Review, 1955; John Rawls, A Theory of Justice (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1971), sect. 18 [русск. пер.: Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: Изд-во Новосиб ун-та, 1995. § 18]. Моя формулировка принципа близка к той, которой придерживается Ролз. Доводы Ролза в пользу этого принципа верны только для обоснования более узкого принципа верности (добросовестно данные обещания следует выполнять). Хотя если бы применительно к принципу верности (р. 349 [русск. изд. с. 305]) нельзя было бы избежать трудностей типа «нет возможности начать применение», кроме как обращением к принципу честности, это явилось бы аргументом в пользу принципа честности.


[Закрыть]. Согласно этому принципу получение выгод само по себе является достаточным для возникновения у человека обязательств (даже если он не выражает явно или неявно намерения сотрудничать). Если добавить к принципу честности тезис о том, что другие люди – те, по отношению к которым существуют обязательства, или их представители – имеют право принудительно обеспечивать выполнение обязательств, возникающих в силу этого принципа (включая обязательства ограничить свою деятельность), то группы людей в естественном состоянии, которые договорились о процедуре выбора тех, кто может осуществлять определенные действия, будут иметь законное право запретить «безбилетничество». Это право может оказаться критически важным для жизнеспособности подобных соглашений. Мы должны с предельной тщательностью исследовать столь важное право, тем более что оно в условиях естественного состояния, по-видимому, делает ненужным единодушное согласие на осуществление правления, основанного на принуждении! Оно достойно изучения еще и потому, что подходит в качестве контрпримера для моего утверждения о том, что на уровне группы никакие новые права «возникнуть» не могут; что объединенные индивиды не могут создать такие новые права, которые бы не являлись суммой прежде существовавших. Право принуждать других людей исполнять обязательство определенным образом ограничивать свое поведение могло бы проистекать из неких особых свойств этого обязательства или из некоего общего принципа, согласно которому разрешается принудительное обеспечение всех обязательств по отношению к другим людям. В отсутствие доводов в пользу особой природы этого обязательства, оправдывающей принуждение к его исполнению и, предположительно, возникающей из принципа честности, я начну с рассмотрения принципа, провозглашающего возможность принудительного обеспечения исполнения всех обязательств, а затем займусь вопросом об адекватности самого принципа честности. Если хотя бы один из этих принципов будет отвергнут, тогда право принуждать других к сотрудничеству в этих ситуациях рассыпается. Я докажу, что должны быть отвергнуты оба принципа.

Довод Герберта Харта в пользу существования естественного права[86]86
  Hart, “Are There Any Natural Rights?”


[Закрыть] зависит от конкретизации принципа, который провозглашает возможность принуждения к исполнению всех обязательств: то, что некто имеет перед вами особое обязательство [special obligation] сделать A (оно могло бы возникнуть, например, потому, что он пообещал вам сделать A), дает вам не только право рассчитывать, что он сделает A, но и право принудить его сделать A. Только на фоне ситуаций, в которых люди не имеют права принудить вас совершить A или другие действия, которые вы, возможно, пообещали совершить, мы можем понять, говорит Харт, смысл и цель особых обязательств. Поскольку у особых обязательств всегда есть смысл и цель, продолжает Харт, существует естественное право не быть принуждаемым к действию, за исключением ситуации наступления определенных особых условий; это естественное право является частью фона, на котором существуют особые обязательства.

Этот известный аргумент Харта озадачивает. Я могу освободить кого-нибудь от обязательства не принуждать меня делать A. («Сим освобождаю тебя от обязательства не принуждать меня сделать A. Теперь ты волен принудить меня сделать A».) Но от того, что я так поступил, у меня не возникает обязательства сделать A. Поскольку Харт предполагает, что лежащее на мне по отношению к кому-либо обязательство сделать A дает этому человеку (влечет за собой) право принудить меня сделать A, и поскольку мы убедились, что обратное неверно, мы можем считать, что компонент «обязательство перед кем-то сделать нечто» является дополнением к наличию у этого кого-то права принудить вас сделать это. (Можем ли мы предположить, что этот различимый компонент существует, и не быть обвиненными в «логическом атомизме»?) Альтернативный взгляд, отвергающий предложение Харта включить право принуждения в понятие об обязательстве, мог бы исходить из того, что этот дополнительный компонент составляет все содержание обязательства перед кем-то сделать нечто. Если я не делаю этого, тогда (при прочих равных) я поступаю неправильно; контроль над ситуацией находится в его руках; у него есть возможность освободить меня от обязательства, если только он не обещал кому-то, что не будет делать этого, и т. д. Возможно, все это выглядит слишком эфемерным без дополнительного наличия права применить принуждение. Однако права на принуждение к исполнению сами по себе есть всего лишь права; т. е. разрешение сделать что-то и обязательства других людей не вмешиваться. Конечно, у индивида есть право принудительно обеспечить соблюдение этих дальнейших обязательств, но неясно, действительно ли включение прав на принуждение к исполнению укрепляет всю постройку, если оно с самого начала предполагается несущественным. Возможно, следует просто серьезно отнестись к сфере морали и представить себе, что один из компонентов имеет значение даже вне связи с принуждением к исполнению. (Это, разумеется, не следует понимать так, что этот компонент никогда не бывает связан с принуждением к исполнению!) С этой точки зрения можно объяснить смысл обязательств, не прибегая к представлению о праве на их принудительное обеспечение и, следовательно, не нуждаясь в существовании общего фона обязательств, которые не обеспечены принуждением, от которых данные обязательства отличаются. (Конечно, хотя рассуждение Харта не демонстрирует существование обязательства не использовать принуждения, последнее, тем не менее, может существовать.)

Помимо этих общих доводов против принципа возможности принудительного обеспечения всех особых обязательств можно придумать и другие головоломные случаи. Например, если я обещаю вам, что не убью кого-то, это не дает вам права принудить меня не делать этого, потому что у вас уже есть это право, хотя оно создает определенное обязательство перед вами. Или, если я предусмотрительно настою на том, чтобы прежде чем я пообещаю вам сделать A, вы сначала пообещаете не принуждать меня делать A и я первым получу от вас обещание, то утверждение о том, что, давая обещание, я дал вам право принудить меня сделать A, будет неубедительным. (Хотя можно рассмотреть ситуацию, которая возникнет, если я по глупости в одностороннем порядке освобожу вас от вашего обязательства передо мной.)

Если бы утверждение Харта о том, что смысл особых прав можно понять только на фоне непременного отсутствия принуждения, было обоснованным, то равно обоснованным представлялось бы утверждение, что только на фоне разрешенного принуждения мы можем понять смысл общих прав [general rights]. Согласно Харту у человека есть общее право делать A тогда и только тогда, когда для всех индивидов P и Q верно следующее: Q не имеет права мешать P делать A или принуждать его не делать A до тех пор, пока P не дал Q особого права на это. Но не каждое действие можно подставить вместо A; у людей есть общие права на то, чтобы совершать только определенные виды действий. Поэтому можно было бы утверждать, что если должен быть смысл в обладании общими правами, в обладании правами совершать конкретный вид действия A, в том, чтобы другие люди были обязаны не принуждать вас не делать A, то этот смысл должен существовать на фоне контрастной ситуации, в которой у людей нет обязательства воздерживаться от того, чтобы принуждать вас делать или не делать некие вещи, т. е. в ситуации, в которой у людей нет общего права совершать действия вообще. Если Харт может доказать презумпцию отсутствия принуждения указанием на существование смысла особых прав, тогда он может с тем же успехом доказать отсутствие такой презумпции указанием на наличие смысла общих прав[87]87
  Я сформулировал свои замечания в терминах «смысла» определенных видов прав, несмотря на известную нечеткость понятия «смысл» применительно к тому или иному типу прав, так как, по моему мнению, это придает аргументу Харта наиболее убедительную конструкцию.


[Закрыть].

Аргумент в пользу обязательства, исполнение которого может обеспечиваться принуждением, состоит из двух частей: первая устанавливает существование обязательства, а вторая устанавливает возможность применения принуждения для его исполнения. Отбросив вторую часть (по крайней мере, поскольку принято считать, что она следует из первой), займемся предполагаемым обязательством сотрудничать с другими, которые ограничили свои действия в результате совместных решений. Принцип честности, как мы сформулировали его вслед за Хартом и Ролзом, вызывает возражения и является неприемлемым. Представим себе, что некоторые ваши соседи (всего их 364 взрослых человека) придумали сеть общественных репродукторов и решили создать систему общественных развлечений. Они вывешивают список имен, по одному на каждый день, включая ваше. В назначенный день (можно меняться с другими) человек должен дежурить по сети, выступать в качестве диджея, сообщать о новостях, рассказывать анекдоты и т. п. Через 138 дней, в каждый из которых кто-то был дежурным, пришел и ваш черед. Обязаны ли вы принять в этом участие? Вы получали выгоду от этого, время от времени открывали окно послушать, наслаждались музыкой, иногда смеялись над шутками. Другие люди на деле активно участвовали в этом проекте. Но обязаны ли вы откликнуться на призыв, когда настанет ваша очередь? Конечно, нет. Хотя вы получаете пользу от этой затеи, вы можете определенно знать, что 364 дня развлечений, которые устраивают другие, не стоят того, чтобы вы пожертвовали один день. Вы предпочли бы не иметь всего этого и не жертвовать одним днем, чем иметь и потратить на это целый день. Учитывая эти предпочтения, каким образом от вас могут потребовать участвовать в проекте, когда придет ваша очередь? Было бы прекрасно, если бы существовала радиостанция «Философская волна», чтобы ее всегда можно было включить и послушать какую-нибудь лекцию, например, поздно вечером, после трудного дня. Но это, возможно, не настолько привлекательно для вас, чтобы вы захотели потратить целый день на работу диктора. Могут ли другие, независимо от ваших желаний, создать ваши обязательства перед ними, просто начав транслировать эту программу? В нашем примере вы можете решить, что не будете включать радио, чтобы не получать выгоды, но в других ситуациях от выгоды невозможно уклониться. Если ваши соседи по очереди каждый день подметают улицу, на которой стоит ваш дом, должны ли вы взяться за метлу, когда придет ваш черед? Даже если вам не так уж важна чистота улицы? Должны ли вы всякий раз, проходя по улице, представлять себе, что повсюду грязь, чтобы не получать выгоду как «безбилетник»? Должны ли вы воздержаться от включения радио, чтобы не слышать философскую станцию? Должны ли вы подстригать лужайку перед домом так же часто, как ваши соседи?

По меньшей мере, желательно включить в принцип честности условие, что выгоды, которые человек получает от действий других, должны быть больше, чем издержки, которые он несет, исполняя свою часть общей работы. Как это себе представить? Выполняется ли это условие, если вы получаете удовольствие от ежедневного вещания местной радиостанции, но предпочли бы один день прогулок в лесу году прослушивания передач? Для того чтобы вы были обязаны посвятить работе на местной радиосети целый день, не должно ли, по крайней мере, быть верным утверждение, что все, что вы могли бы сделать за день (за этот день или за любой другой, с которого вы могли бы перенести дела на этот день), менее предпочтительно для вас, чем возможность весь год слушать радио? Если бы единственной возможностью слушать радиопередачи было бы потратить день на участие в этом проекте, то чтобы выполнялось условие о выгодах, превышающих издержки, вы должны были бы предпочесть день работы на радио всем остальным доступным для вас в этот день возможностям.

Принцип честности все равно вызывал бы возражения, даже если бы его можно было изменить так, чтобы он включал это очень сильное условие. Ваши выгоды могут едва-едва покрывать издержки, которые вы несете из-за участия в общем деле, в то время как другие люди могут получать от этого дела намного больше выгоды – все они высоко ценят возможность слушать общественное радио. Если вы – человек, получающий наименьшую выгоду от этого проекта, обязаны ли вы делать для него столько же, сколько другие участники? Возможно, вы предпочли бы, чтобы все занялись другим общим делом, ограничив свое поведение и чем-то пожертвовав ради него? Да, при условии, что они не принимают ваш план (и тем самым ограничивая для вас возможности выбора из иных доступных вам вариантов), выгоды, получаемые вами от их предприятия, превосходят издержки, которые вы несете в результате вашего сотрудничества в нем. Но вы не хотите сотрудничать, в частности, потому что стремитесь привлечь их внимание к своему альтернативному предложению, которым они пренебрегли или которое, по вашему мнению, не оценили должным образом. (Например, вы хотите, чтобы они читали по радио Талмуд, а не философские тексты, которые они читают сейчас.) Тем, что вы окажете этой организации (их организации) поддержку в виде вашего сотрудничества, вы только уменьшите возможность изменить ее[88]88
  Я избегал построения такой организации, в которой вы не получили бы справедливого права голоса в том, что касается ее учреждения или принятия решения о ее природе, потому что иначе Ролз возразил бы, что она не отвечает двум его принципам справедливости. Хотя Ролз не требует, чтобы любая малая организация отвечала двум сформулированным им принципам справедливости, поскольку они относятся только к базовым общественным структурам, он, по-видимому, считает, что малые организации должны удовлетворять этим двум принципам, чтобы сделать возможным появление обязательств в соответствии с принципом честности.


[Закрыть].