Текст книги "По большому льду. Северный полюс"

Глава VI. Большая ночь (продолжение)

Наши ресурсы не позволяли нам отметить Рождество соответствующим образом, но в доме Красной скалы так же, как и в других частях мира, царили приятная теплота, свет, сердечность и веселье. За день до Рождества Аструп и доктор Кук убрали большую комнату, прикрепили два национальных флага и один из тех, которые были установлены на санях, украсили потолок, сделали подсвечники из проволоки и установили свечи по всей комнате. В 9 часов вечера, накануне Рождества, я сварил молочный пунш, который вместе с пирожными, орехами, леденцами и изюмом составили очень приятную вечернюю трапезу. После пунша были принесены рождественские номера (предыдущего года) «Харперс», «Фрэнк Лесли», «Лайф», «Пак», «Лондон Ньюс» и «Лондон Грэфик», и мы весь вечер беседовали и слушали музыку. В полночь мы с миссис Пири открыли ящик, который подарил нам датский губернатор в Упернавике: в нем оказались конфеты и рождественские сюрпризы, приготовленные милой женой губернатора.

Мы распечатали другие ящики и письма и выпили сотерна за здоровье наших друзей в Годхавне и Упернавике. Затем я вышел на улицу и бросил камень-якорь моего «беспокойного детища», измерителя приливов, назад на его место, на дно бухты. За предыдущие три дня нам пришлось приложить немало усилий, чтобы этот аппарат нормально работал. В день Рождества все встали поздно, только к полудню в доме Красной скалы воцарилось привычное оживление. До половины десятого вечера мы готовили рождественский обед. Затем мы сели за наш праздничный стол, меню которого, с полярным зайцем и дичью в качестве главных блюд, ни в чем не уступало кулинарным произведениям поваров лучших ресторанов мира.

Две дюжины свечей освещали комнату. Аструп подготовил очень приятный сюрприз, остроумно разукрасив меню; каждому из нас он приготовил нечто особенное. Самыми удачными получились меню доктора Кука и Вергоева. В первом случае Аструп нарисовал долговязого господина с заложенными назад руками, критически рассматривающего позу бедного голого «хаски» (так китобои называют туземцев), привязанного у белого экрана; внизу была пририсована бутылка с черепом и скрещенными костями. На меню Вергоева был изображен измеритель приливов и несколько пружинных весов, поддерживающих буквы, внизу же находились сигнальный колокольчик и карманный фонарь, нарисованные в виде двух танцующих чертят – шуточный намек на то, что они часто заставляли напрасно бегать нашего усердного метеоролога. Джибсон был нарисован с оленем, которого он нес в лагерь, а Мэтт – стреляющим в выстроившихся в ряд хаски, – он всегда угрожал этим, когда мои собаки давали знать, что кто-то прибыл в лагерь.

Разливая пунш, мы произнесли только один тост: «Счастливого Рождества всем!», но когда была открыта бутылка сотерна, я провозгласил два тоста: первый – за флаг, развевающийся над нами, самый великий из всех флагов, и за то, что мы будем достойны его, а второй – за любящие и, быть может, озабоченные нашей судьбой сердца дома, и за то, что какие-то неведомые силы дадут им знать, что с нами все хорошо.

Мы выпили стоя. В семь часов вечера мы встали из-за стола, и как только были убраны остатки обеда и их место заняла тушеная дичина, я пригласил наших друзей «хаски» на рождественский ужин. Арнгодогипса, он же Злодей, занял мое место во главе стола, Мегипсу (Дези), разливала чай вместо миссис Пири.

Вряд ли где-нибудь еще за рождественским столом собиралась такая же веселая и странная компания. Под руководством доктора Кука эскимосы тщательно помылись и почистились, а благодаря «вечерним одеждам» – тюленьим курткам и медвежьим штанам у мужчин, и лисьим курткам и штанам у дам, они выглядели очень представительно. Принимая во внимание их ограниченный опыт в рождественских обедах, они справились с ним очень хорошо. «Молодой муж» был, действительно, немного перевозбужден, а Мийя подвергал опасности свои глаза, держа нож и ложку одновременно в правой руке и этой же рукой отправляя пищу в рот. Он был так невоспитан, что встал и попытался выловить вилкой лучшие куски мяса. Однако остановился, когда Злодей упрекнул его; последний, скорее всего, был не столько оскорблен нарушением этикета, как просо хотел, чтобы мясо было по-честному распределено между всеми. Злодей хорошо справлялся со своими обязанностями и с достоинством раздавал всем мясо. Дези грациозно наливала чай. «Тукту» (дичь) составляла первое блюдо, бисквиты и кофе – второе, а леденцы и изюм – десерт. Затем мы развлекали (и развлекались сами) эскимосов до позднего вечера. В общем, арктическое Рождество прошло очень весело.

Вечером следующего дня я вместе с доктором Куком и Мэттом осмотрел несколько лисьих капканов. Один из них был закрыт и забрызган кровью, в другом же отсутствовала приманка, но он не был закрыт. Три других были не тронуты. Возвращаясь назад, мы побежали наперегонки, и мне кажется, что я бежал хорошо, особенно учитывая то, что это была моя первая пробежка с тех пор, как я сломал ногу.

После Рождества стало очевидно, что полуденные сумерки увеличиваются. Только те, кто долго прожил в темноте, когда самые яркие дни озаряются только холодными, отраженными лучами луны, поймут, с каким восторгом и удовольствием мы отмечали признаки возвращения солнца. В 9 часов утра 28-го числа можно было разглядеть скалы позади дома, а в полдень противоположный берег бухты был освещен отражением.

Вечером 29 декабря пошел снег и не прекращался до следующего утра, в результате чего толщина снежного покрова Красной скалы увеличилась сразу на фут. Дул свежий ветер с верхней части бухты, и температура быстро поднималась. В 9 часов вечера термометр показывал 113/4 °F.

В четверг, 31 декабря, налетел сильнейший шторм. Ветер срывался с утесов позади нас. Температура, однако, выросла до 16,5 °F. Мы готовились к празднованию Нового года. Миссис Пири разослала приглашения всем обитателям дома «пожаловать в южную комнату дома Красной скалы с 10 часов 31 декабря 1891 г. и до начала 1892 года». Во время обеда лай моих двух ньюфаундлендов известил нас о прибытии эскимосов; их привели по окончании обеда. Это были наши старые знакомые: Кессу из Нетиулюме, с женой Мен и ребенком; Кайовито, нескладный гигант из Наркзарсоми, Утумайа, его брат, чуть пониже его, Татара и Акпалиасуа, двое молодых парней с мыса Йорка. Наши новогодние приготовления не позволили уделить им должного внимания, хотя гигант и сказал, что желает продать прекрасный бивень нарвала, несколько кож и другие вещи, за которые хочет получить ружье.

В 10 часов вечера начали прибывать наши гости. Все, по-видимому, оценили угощенье, состоящее из печенья, пончиков и мороженого, и когда часы пробили полночь, семь стаканов были подняты с пожеланием весело встретить Новый год. Миссис Пири в черно-желтом платье с раскрытым веером в виде пальмового листа изумила наших эскимосов, с восхищением наблюдавших за происходящим из соседней комнаты. Словно завидуя свету, теплу и радости, снаружи неистово завывал ветер, а снег кружился в ослепительной метели; впрочем, было не сильно холодно – от +3 до +12 °F.

Новогодний утренний кофе был подан достаточно поздно, после чего Джибсон и Вергоев открыли «атлетические состязания», проходившие при просто сумасшедшем ветре.

Эти соревнования представляли собой бег на сто ярдов: сначала как обычно, лицом вперед, затем задом наперед, а потом на четвереньках. Состязания эти вызывали жаркие споры, но из-за того, что Мэтт, стоявший у старта, и я – у финиша, были больше озабочены тем, чтобы согреться, а не тем, чтобы следить за временем, а также потому, что в темноте очень сложно было различить «спортсменов», о том, кто же победил на самом деле, приходилось только догадываться. В общем, мы, чтобы не вызвать нездоровой конкуренции, решили наградить всех участников.

В 3 часа пополудни все снова сели за новогодний стол; мы постарались доставить удовольствие эскимосам, накормив их гагарками и олениной, и нам это удалось. На следующий день буря утихла, температура начала понижаться, и наши гости отправились домой.

Перед уходом Кессу рассказал мне последнюю охотничью историю. Даже в темноте зимней ночи в ледяной расщелине возле открытой воды, недалеко от Нетюулюме, ему удалось загарпунить большого моржа, и после многочасовой борьбы он убил чудовище и привязал его. После этого Кессу вернулся в деревню за подмогой и с помощью своих соплеменников вытащил животное из воды; его запас провизии пополнился свежим мясом. В доказательство правдивости своих слов Кессу показал мне свежие и окровавленные бивни моржа.

Я обнаружил в моем журнале следующую запись от 2 января.

«В доме Красной скалы прошли праздники и наступил новый год. Оправдает ли он те надежды, которые я возлагаю на него? Покажет время. Мне кажется, что все будет хорошо. Сегодня после обеда миссис Пири и я пошли проверить лисьи капканы; идя по хрустящей ровной поверхности бухты и размышляя о нашем путешествии, я не мог избавиться от мысли: не оказались ли мы случайно в очень благоприятной местности, или же в особенно удачный год, или, может быть, наши предшественники невольно преувеличивали перенесенные ими испытания и суровость климата?»

Работа в моей полярной мастерской не прекращалась. Аструп трудился над полозьями из ясеня для второй собачьей упряжки. Доктор Кук и Иква занимались стойками и поперечинами. Я, распилив бивень нарвала на четыре части, обтесывал их на подрезы для саней и кроил оленьи штаны. Иква и Джибсон делали сцепки для саней из рогов и костей. Аннаука вытачивал костяные кольца для собачьей упряжки, Дези шила, Мен выскабливала шкуры, а миссис Пири работала над моей меховой курткой.

В понедельник, 11 января, небо прояснилось. Снежный пейзаж был залит ярким светом луны, даль была серебристо-туманной и над бухтой растянулся низкий слой облаков. Сумерки на юге в полдень были яркими, и вечером температура упала до –35 1/4 °F. В таком холодном воздухе пар из дома Красной скалы поднимался из каждой отдушины. Более скромные жилища поселения были практически полностью занесены снегом. Подготовка одежды из меха шла по плану, и я закончил великолепный спальный костюм, весивший всего 10 фунтов. На следующий день температура упала до –40 1/2 °F., светлая луна на фоне ослепительно белого снега светила так ярко, что эту потрясающую картину трудно передать словами.

13 января – день происшествия: едва не начался пожар. Аструп уронил ящик со спичками с полки на печку и вокруг нее. Спички моментально вспыхнули. Доктор Кук, дежуривший на ночной вахте и спавший на ближайшей к печке скамье, спрыгнул прямо в спальном мешке на пол и упал, как раз «вовремя» – я с размаху выплеснул полное ведро воды, которая по большей части попала доктору прямо в лицо. Второе полное ведро, моментально последовавшее за первым, убедило доктора Кука в слаженности и четкости действий «пожарного отделения» и заставило его в замешательстве отступить. Третьим ведром огонь был потушен.

15 января в полдень сумерки отражались от южного склона гор, и мыс Робертсон на противоположной стороне бухты был освещен стальным светом зари. Температура замерла на отметке –40 °F.

Мегипсу рассказала мне о черной пыли, принесенной восточным ветром и выпавшей на мысе Йорк около года тому назад и сильно испугавшей туземцев. По соседству с нами черной пыли было немного. Большего мне разузнать не удалось, но я не сомневался в правдивости этого рассказа. Это, на мой взгляд, говорит о возможности появления в этой местности вулканической пыли, может быть, из какой-нибудь северной части, еще не исследованной.

26 января юго-западное небо светилось несколько часов темно-желтым и розовым цветом. Впрочем, Арктур и Большая Медведица в полдень были еще видны. После завтрака мы с миссис Пири пошли на лыжах к большой горе в виде амфитеатра, находящейся в полутора милях по направлению к Долине пяти ледников.

Над расщелинами во льду вдоль берега и вокруг гор подымающиеся от них замерзающие ледяные пары образовывали облака тумана.

Вечером три собаки Арнгодоблао и еще одна, незнакомая мне, буквально ворвались в деревню, таща за собой свои постромки. Через час пришли Нипсангва из Кеати и Тавана с верхней части залива Инглфилда, с ними были еще три собаки. Тавана упал в воду и его сани остались на льду. Я дал обоим горячего пунша, и они легли спать на полу.

Нипсангва был братом Аннауки, мужа Дези. Тавана жил со своим семейством и еще одним далеко к северу у вершины залива Инглфилда. Они были очень разными: Нипсангва – сильный, проворный, атлетического сложения, Тавана же – какой-то нескладный, с птичьими ногами, небольшого роста, с больными глазами и походкой, похожей на походку бентамского петуха.

Я узнал от пришедших, что в окрестностях острова Гаклюйта и между ним и Нортумберлендом была еще открытая вода, и лед в проливе между нашим лагерем и Нортумберлендом был очень тонок и местами опасен, так как толстый слой снега защищал его от низкой температуры сверху, а снизу подмывала вода. Возле Кита и Нетиулюме снега было немного, часто дул сильный ветер. В верхней же части залива Инглфилда снега нанесло достаточно. Мерктосар, одноглазый охотник из Нетиулюме, и Кудла убили молодого медведя около мыса Пэрри. Мне доставляло удовольствие видеть перед дверью дома семь прекрасных собак и знать, что страшное пиблокто, или собачья болезнь, давно не встречалась в наших краях.

В пятницу утром, 12 февраля, Аструп и я отправились на лыжах и в меховых одеждах на ледяной покров за Четырехмильной долиной. Мы покинули дом Красной скалы в 9.30 утра и спустились около него на лед бухты. Так как три спиртовых термометра показывали –44°, –43° и –44 °F, то я надел куртку мехом внутрь. После нескольких сот ярдов от дома мне стало жарко, я снял куртку и вывернул оголенными руками наизнанку. Когда я закончил эту операцию, пальцы мои закоченели, но вообще мне было достаточно тепло.

На высоте 2000 футов Аструп остановился передохнуть, а я пошел на ледяной покров и поднялся до высоты около 3000 футов. Начало темнеть; положив голову на Джека, я прилег на четверть часа под нестихающим ветром ледяного покрова. По странному противоречию, которое я часто замечал в полярных областях, мои мысли были заняты рифами, знакомыми мне с юности, и волнами летнего моря, шумящими у их подножия.

Поднимаясь, я сравнительно легко воткнул свой альпеншток на два фута снега (шедшего этой зимой) до ледяной поверхности, образовавшейся в предыдущее лето; в лед острие вошло еще на полтора фута.

Вернувшись с ледяного покрова, я присоединился к Аструпу, и мы пошли домой. Большая желтая луна, окруженная розовым гало, уже поднялась над утесами, когда мы в семь часов вечера вернулись домой, после прогулки длиной в пятнадцать миль. Еще несколько дней, и появится солнце.

Постоянные заботы, сначала связанные с обустройством дома, а затем постройкой саней, ежедневные упражнения на воздухе, посещения туземцев, приятные хлопоты в виде праздников Дня благодарения и Рождества, славное общество и прекрасная еда, – во многом благодаря всему этому арктическая зима пролетела для нас практически незаметно.

Глава VII. Заключенные на ледяном покрове

Ледяной покров позади Четырехмильной долины находился слишком далеко от дома, поэтому я послал Джибсона и Вергоева в четверг 13 января с заданием построить там снежный иглу, в котором могла бы укрыться партия, отправляющаяся на снежный покров для наблюдения за восходом солнца. Они вернулись ночью, сообщив, что стены иглу окончены, но что им не удалось, хотя они и принимались за дело несколько раз, построить кровлю. Джибсон сказал, что он видел отражение солнечного света на высочайшей вершине острова Нортумберленд. Барометрическое определение высоты расположения иглу показало 2050 футов над морем.

На следующее утро, в 9.20, доктор Кук, Аструп и я, одевшись потеплее, вышли из дома. Доктор и Аструп были в оленьих куртках и штанах, а я в оленьей куртке и штанах из собачьего меха. Мы все надели унты и шерстяные чулки. Доктор и я пошли на снегоступах, а Аструп – на своих норвежских лыжах. Наш багаж состоял из оленьих спальных мешков, капюшонов, пеммикана, бисквитов, чая, сахара, сгущенного молока на два дня, спиртовой горелки, кастрюли, кружки спирта, двух ложек, специальных спичек, предназначенных для розжига огня на ветру, лопатки, резака для снега, охотничьего ножа, альпенштока, камеры, записной книжки, анероида, компаса, термометра, максимального и минимального термометра, свечи и часов, флагов Дальгрена и Академии естественных наук и санных знамен миссис Пири и Майд. Утро было мрачное и облачное, и я не хотел ночевать на открытом воздухе; я планировал, что мы только занесем на ледяной покров свой груз и вернемся спать домой, с тем, чтобы снова тронуться в путь в понедельник утром.

Покрытые снегом террасы между берегом и подножием утесов мы прошли на лыжах. Затем, сняв их, взобрались по голым скалам и по снегу на узкий кряж одного из уступов, отходящих от главных утесов. Твердый, постепенно увеличивающийся снежный намет лежал на гребне, достаточно широком для прохода одного человека. Гребень прерывался в двух местах почти вертикальными снежными карнизами. Мы взобрались на второй из них по лицевой стороне. Доктор вырезал ступени своей лопаткой, и следуя за ним, мы в полдень добрались до постройки с термометрами.

На полдороге мой термометр показывал –12 °F, спиртовой термометр в постройке – +12 °F. Я достиг вершины, будучи одетым только в сапоги, штаны и легкую куртку. Моя меховая куртка висела у меня за спиной. Что меня радовало, так это состояние моей сломанной ноги – она еще не позволяла полноценно перепрыгивать препятствия, но уже не болела.

У постройки с термометрами мы встали на снегоступы и лыжи и пошли по снежному полю. В 13.50 мы добрались до иглу. В два часа пополудни термометр показывал +16 °F, а температура снега была – 4 °F. Мы немедленно принялись сооружать крышу иглу, размеры которого составляли 9 футов в длину, 6 футов в высоту и 6 футов в ширину. Вход был полукруглым. Коридор, мы сделали над входом, был высотой 4,5 фута, кроме того, мы счистили снег до ледяной поверхности прошлого лета. Норвежские лыжи были размещены продольно на краях коротких стен; посередине они опирались на снегоступы, лежавшие на боковых стенах.

На лыжи мы положили снежные глыбы, щели между кровлей и стенами заполнили снегом. В три часа пополудни наш дом был готов. Температура в это время была +22 °F, а температура снега – 4° F. Небо в это время приобрело какой-то тяжелый свинцовый оттенок. Очертания островов Герберта и Нортумберленд были едва заметны, и безжизненный свет вокруг нас не позволял точно определить, на каком расстоянии от нас находятся объекты и каковы их размеры. Простой снежный ком вполне можно было принять за дом, а наш дом на небольшом расстоянии казался айсбергом.

Дом был готов, мы внесли наши вещи, расстелили спальные мешки, и я тотчас зажег спиртовку, чтобы приготовить чай. Незадолго до шести вечера мы поужинали и уютно улеглись в наших мешках, оставив на себе только нижнюю одежду. Меховые штаны мы сложили и положили под изголовье мешков, а меховые куртки расстелили снизу. Мы слышали, как усиливаются порывы ветра, который постепенно заносил снегом нашу хижину. В девять часов вечера температура в иглу была +22 °F, а барометр показывал 24,40.

Я проснулся от покалывания мелкого снега, летевшего мне в лицо. Я зажег свечу и увидел, что было 4 часа утра. Вход в иглу уже был полностью занесен снегом, а ветер проделал небольшое отверстие в стене. Через эту дыру и влетал снег, покрывший уже на несколько дюймов нижнюю часть моего спального мешка и плечи и голову доктора, лежавшего в противоположном направлении. Доктор поспешно вскочил, заткнул дыру снегом, перевернул свой спальный мешок и лег в одном направлении со мной и Аструпом.

Я заснул, с тем, чтобы снова проснуться от шума бури и снега, летящего мне в лицо. Посмотрев в ноги, я увидел при слабом свете дня, что ветер снес угол иглу, совершенно занес снегом часть нашего жилища и быстро засыпал нас. На моих глазах кровля и стена исчезали, словно мелкий песок, когда на него плеснули водой. Я с трудом выбрался из засыпавшего нас сугроба, прицепил свой капюшон, завязал мешок и разбудил доктора Кука. Он также успел вылезти, но Аструп, лежавший с другой стороны иглу, не мог выбраться из сугроба.

Сказав доктору, чтобы он держал открытым отверстие для дыхания Аструпа, я поднялся, раздвинул лыжи, пролез через стену, нашел лопату у входа и, вернувшись, присел у стены с наружной стороны, чтобы перевести дух. Затем под завывающим ветром я пробился на ту сторону, где был Аструп, прорыл дыру сквозь боковую стену иглу, освободил голову и туловище и с помощью доктора вытащил Аструпа наружу.

Мы лежали в наших спальных мешках, в одном нижнем белье, наши же меховая одежда и обувь были зарыты глубоко в снегу. При таком ветре подняться было невозможно, даже если бы мы и попытались сделать это. Единственное, что нам удалось, это, согнувшись, приткнуться спиной к буре, к отверстию, которое я проделал в еще не обрушившейся части стены иглу. Мы сидели здесь почти до ночи. Доктора и Аструпа снова засыпало, и нужно было освобождать их из снежного плена. Попутно нам удалось откопать из-под снега немного пеммикана и бисквитов, и мы слегка перекусили. Аструп затем вытянулся рядом со мной, а доктор лег в нескольких футах от нас с подветренной стороны того места, где стоял иглу, и ночь опустилась на нас.

Мы лежали на ледяном покрове без меховой одежды, на высоте 2000 футов над уровнем моря, на вершине сугроба, под которым была погребена наша снежная хижина. Снег пролетал над нами с таким ревом, что я был вынужден кричать изо всех сил, чтобы меня услышал Аструп, лежавший буквально рядом. Прошло около часа, давившая на меня тяжесть тела Аструпа и снега стали просто невыносимыми. Я выбрался из снега, отполз немного в сторону по направлению ветра и лег в углубление сбоку громадного сугроба, наметенного на дом. Здесь я провел ночь, сидя спиной к ветру и боком к сугробу. Прижимая подбородок к груди, я сметал снег с лица, а поднимая голову, я скорее чувствовал, чем видел, два темных распростертых предмета, в сторону которых я кричал, спрашивая, тепло ли им.

Несколько раз я начинал дремать, но большую часть времени размышлял о том, как выбраться из сложившейся ситуации, особенно если буря продолжится еще несколько дней. Больше всего меня беспокоило то, что наша верхняя одежда и обувь остались глубоко под снегом; мне удалось спасти только мои собачьи штаны. Их и лопату я держал около себя. Я знал, что мы могли спокойно оставаться в мешках еще, по крайней мере, сутки, но если буря продолжится дольше, я решил попробовать откопать куртку и пару унтов и идти домой за одеждой.

Я снова задремал, но внезапно проснулся, услышав шум, как будто падал град, и, выставив руку из мешка, почувствовал крупные капли дождя, замерзавшие прямо на лету. Подвигавшись в мешке, я почувствовал, что он сильно задубел, но, к счастью, еще не примерз. Посоветовав моим спутникам раскачиваться со стороны в сторону вместе с мешками, чтобы не примерзнуть ко снегу, я с беспокойством ожидал развития событий. Сильный дождь не позволит откопать вещи, и, в случае, если мне будет необходимо отправиться домой, я буду вынужден надеть верхнюю часть мешка, мои собачьи штаны и пару носков, находившихся в мешке. Я был обут хуже других; у моих товарищей были чулки и носки, а у меня только носки.

К моему безграничному облегчению дождь длился не более часа, а затем снова начал падать снег. Ветер также вскоре прекратил свои постоянные и однообразные завывания и налетал перемежающимися порывами, что я радостно приветствовал как признак прекращения бури. Я снова заснул. Проснувшись, я увидел, что отверстие моего капюшона затянуто льдом, но ветер был много слабее, и промежутки между его порывами продолжительнее. Выставив руку и счистив наледь, я с удовлетворением отметил, что внутренний лед был залит лунным светом; луна только что выглянула из-за черных туч над островом Герберта. Снег перестал идти, но ветер все еще мел мелкий снег по поверхности льда.

Я немедленно сообщил приятную новость своим спутникам и узнал от доктора, что ему было холодно. Я пополз к нему не вылезая из мешка и лег у изголовья, с наветренной стороны. Но так как ему не стало теплее, а температура быстро понижалась, я вернулся назад, взял лопату и вырыл яму в снегу. Затем я распустил завязки мешка доктора, снял с рукавов наледь, поправил капюшон и помог ему доползти до ямы, в которой он и устроился. Для защиты от снега я положил ему на голову свои штаны, а сам лег у наветренного края ямы над ним. Я с радостью отметил, что полная защита от ветра вкупе с движением восстановили его температуру, и ему стало совсем тепло.

Мы лежали таким образом в течение нескольких часов; ветер постепенно утихал, день становился светлее. Я попросил Аструпа, одетого теплее всех, попытаться откопать нашу одежду. Но прежде мне нужно было помочь ему: развязать мешок, очистить наледь с отверстия капюшона и помочь ему сесть. К несчастью, один из рукавов его мешка оторвался, и его рука замерзла до такой степени, что он не мог больше работать, поэтому я велел ему лечь, а сам взял лопату. Был четверг, 8.45 утра. С большим трудом, из-за очень твердого снега, замерзших рук и неудобства работы в спальном мешке, я откопал меховую куртку, пару штанов и пару унт. Аструп переоделся в них и, быстро пробежавшись, чтобы размяться, взял лопату и продолжил отбрасывать снег. Температура была +3 °F, дул легкий ветер.

Как только Аструп откопал вторую куртку, пару штанов и пару унт, я отправил его помочь доктору Куку одеть их. Доктор снова совершенно окоченел и хотел вылезти из мешка, чтобы подвигаться и согреться.

Пока они занимались всем этим, я отрыл в своем углу иглу спиртовку, чай, сахар и молоко и вскипятил воду. Было 11.45 утра. Небо на юге разукрасилось розовыми, красными, пурпурными и зелеными полосами; среди них выделялось одно ярко-желтое место, на котором должно было показаться солнце. Я вытащил из своего мешка санные вымпелы, флаги Дальгрена и Академии и, прикрепив их к лыжам и альпенштоку, воткнул в твердый снег. Ветер в этот момент усилился, и яркие складки наших флагов, самых красивых в мире, затрепетали на ветру.

Желтые лучи солнца осветили самую высокую скалу острова Нортумберленд, к западу от нас; минутой позже ярко засверкал мыс Робертсона на северо-западе, и, наконец, большой желтый диск, появления которого мы так долго ждали, показался над ледяным покровом к югу от Китового пролива.

В одно мгновение снежные волны внутреннего льда заволновались, словно море сверкающего расплавленного золота. Ни богатство, ни слава никогда не затмят в моей памяти воспоминания о том торжественном моменте, когда я, ликуя вместе со сверкающими волнами великого белого моря, радовался возвращению солнца на ледяном покрове, высоко над землей,

Никогда еще до сих пор ни человек, ни флаг не приветствовали с пустынных высот «большого льда» появления такой желанной зари, которая ознаменовала завершение длинной северной ночи.

Несколько минут мы наслаждались божественной картиной, а затем вернулись к горячему чаю и откапыванию нашего багажа. Допив чай, я переоделся в свой дорожный костюм. Читатель может себе представить «удовольствие», испытанное мной от этого переодевания: моей «гардеробной» был внутренний лед с ветром и температурой три градуса выше нуля. В этой находящейся на возвышении и уходившей за горизонт «спальне» я имел счастье выбраться из своего спального мешка в одной только рубашке и надеть замерзшую пару кальсон, чулки, меховую одежду, штаны, покрытые снегом внутри и снаружи, и пару унт, которые нужно было медленно оттаивать, по мере того, как я натягивал их. Однако мне было не так уж и холодно, вероятно потому, что в мешке было тепло, и я выбрался из него с достаточным запасом сил и теплоты, чтобы пройти через это испытание.

Надев меховую одежду, тотчас испытываешь ощущение теплоты. По моим наблюдениям человек в оленьей и собачьей одежде не чувствует, какими бы сырыми не были нижнее белье или внутренняя поверхность меховой одежды, ни холода, ни ветра, даже оставаясь неподвижным, при температуре не ниже –25… –30 °F.

Покончив с раскопками в снегу, мы упаковали наши вещи и отправились домой. Снег был таким плотным, что легко выдерживал меня с сорокафунтовым тюком на спине. Дул очень сильный ветер, поверхность ледяного покрова во многих местах была обнажена до слоя льда, намерзшего за прошлое лето. Мой термометр, зарытый в снег в воскресенье после обеда, был вырван ветром и оставался только на два дюйма в снегу; наветренная сторона термометра, альпенштока и снегоступов доктора, воткнутых в снег, была покрыта плотным, совершенно прозрачным льдом в четверть дюйма толщиной. От вершины Одномильной долины до мыса Кливленда поверхность земли очистилась от снега; также были почти полностью обнажены верхние и боковые части островов Герберта и Нортумберленд, мыс Робертсона и северный берег нашей бухты.

Мы вскоре пришли к вершине долины и спустились по твердому крутому сугробу в ее середину. На полпути я с удивлением увидел, что снег покрыт коркой непрозрачного желтоватого льда. Поверхность ледяной корки была взрыта ветром и похожа на печной шлак. Немного далее, где порывы ветра были, по-видимому, еще более свирепыми, снег сдуло полностью, и наветренная сторона каждого валуна, обломка скалы и голыша была покрыта льдом, окрашенным в слегка желтоватый цвет тонкими частицами, нанесенными штормом с утесов.

Перемена на поверхности бухты была поразительной. Вместо ровного ковра глубокого мягкого снега, бывшего здесь четыре дня назад, только часть поверхности была покрыта неровным конгломератом льда и снега, не более шести дюймов толщиной, со всего же остального пространства бухты снег смело, и поверхность льда была совершенно обнаженной. Но мое внимание не задерживалось на этом, так как великолепие сцены вокруг нас и над нашими головами затмевали все остальное.

На севере и востоке небо было темно-пурпурного цвета, переходящего к зениту в восхитительный голубой. Над головой несколько нежных перистых облаков сияли переливающимися оттенками окраски колибри и жемчужницы. Западное и юго-западное небо пылало ярким желтым светом, переходящим в бледно-розовый и зеленый. На этом розовом фоне высился силуэт величественных утесов мыса Жозефины, словно растворенный в пурпурном цвете. Приглушенные пурпурные и зеленые огни плыли над бесконечной ширью льда, придавая неописуемую мягкость тонов бесчисленным сверкающим изумрудом айсбергам.