Текст книги "Земля мертвецов"

Мисс Грегсон послала ему озабоченный взгляд. Услышала перемену в его дыхании.

– Простите, майор. Если вам тяжело… действительно, это не мое дело.

Ватсон колебался. Он знал, что не положено брататься с подчиненными, делиться с ними личным; с другой стороны, он не так давно устыдился, что ничего не знает о Бриндле. Кое-кто другой – особенный человек – сумел бы определить его профессию, военный опыт, место работы и привычки, увлечения с одного беглого взгляда, но он – не тот человек, в чем и убеждался раз за разом.

– Эмили влекло все современное. Двадцатый век для нее был эрой электричества, автомобилей и аэропланов, великих научных прорывов, которые покончат с болезнями и… – он фыркнул, –  с войнами. Сам я – порождение века Виктории. Эмили была моложе – дитя Верна, Герберта Уэллса, Блерио, Маркони. Ей хотелось испытать новые летающие машины, и я, вопреки себе, позволил ей сделать круг с Густавом Хамелем над брайтонским скаковым полем.

– И?..

– И она влюбилась в полеты и в летчиков. Не в романтическом смысле… хотя и в нем тоже, немного. Пилоты виделись Эмили новым рыцарством, побеждающим воздушных драконов. Она погибла при четвертом полете в парке Мейрик, вместе с пилотом. Кажется, здесь нам сворачивать.

– Извините… – Она притормозила на перекрестке перед поворотом на юг. –  Зря я спросила.

– Это моя вина. Не следовало разрешать.

Она смотрела на него.

– Подозреваю, вы не из тех людей, кто будет душить свободу жены ради сохранения статус-кво. И свою свободу тоже, наверное.

– О чем вы говорите?

– Майор Ватсон, я читала ваши книги – их в Англии читал едва ли не всякий, кто знает грамоту. Я могу прочесть и между строк: как вы прикусывали язык, притворяясь таким же темным, как читатель, как позволяли ему владеть сценой, словно звезде в дешевом мюзик-холле.

– Миссис Грегсон!

Она медленно подъезжала к паре статных всадников в форме военной полиции, пронзавших обоих взорами из-под красных околышей. Когда всадники остались позади, Ватсон ощутил, как их взгляды колют ему затылок.

– Боже мой, перед этими «вишенками» сам Господь почувствует себя грешником, –  буркнула миссис Грегсон и добавила себе под нос словечко, показавшееся Ватсону очень непристойным. –  Извините, у меня от них мурашки по коже.

Не дав ему времени поинтересоваться причиной такой робости, миссис Грегсон прибавила скорости, резко вильнув, обогнала грузовик с боеприпасами и напугала водителя встречного грузовика. Вопль гудка прозвучал, когда она уже вернулась на свою полосу. Ватсона бросало из стороны в сторону.

– Я просто хочу сказать, майор Ватсон, и признаю, что не многие со мной согласятся, что ваш мистер Шерлок Холмс всегда представлялся мне тщеславным, самоуверенным наркоманом, несносным снобом и женоненавистником.

Остаток пути до Сомерсет-хауса они проделали в молчании.

17

Каспар Майлс выдавил последний из восьми шприцев с цитратной кровью в стеклянную канюлю, подключенную через резиновую трубку к срединной локтевой вене сержанта Шипоботтома. За его плечом маячила мисс Пиппери в готовности забрать и сложить для стерилизации всю систему.

– Заканчиваем, –  сказал Майлс одноглазому. –  Как себя чувствуете, нормально пока?

– Ага, –  промычал Шипоботтом, у которого на верхней губе проступила пленка пота. Майлс знал, что введение крови может вызывать кратковременную реакцию. Ватсон-то воображал, будто никто, кроме него, и не слыхал об этой методе.

– Ну вот, нам сообщили, что ваша часть остается на несколько дней в резерве – petit repos. Подозреваю, что кое-кто заглянет вас навестить.

– Лейтенант Меткалф уже заходил. Поторопился, на мой вкус, хотя парень он хороший.

– Прекрасно. Что ж, если нам немного повезет, в следующий раз увидите его двумя здоровыми глазами. О’кей?

– Еще бы, доктор.

– Ешшо бы! – передразнил Майлс. –  Ну вот, мисс Пиппери… – вы ведь мисс Пиппери?

– Да, доктор.

Майлс прекрасно помнил ее имя, но ему нравилось смотреть, как она потупляет взгляд при этом вопросе.

– Мисс Пиппери позаботится о вас, пока доктор Ватсон, пошептавшись в штабе, не вернется. Возможно, у вас будет легкий жар, маленькая одышка. В таком случае скажите мисс Пиппери. Мы добавили вам крови, вот сердцу и приходится работать усердней. Как будто машину излишне нагрузили. К тому же кровь эта чужая, на нее может быть небольшая реакция.

Шипоботтом пробормотал что-то на своем невразумительном для Майлса английском. Судя по озадаченному взгляду мисс Пиппери, она тоже не поняла.

– Молодец, –  похвалил врач и похлопал сержанта по накрытому одеялом колену. Удалив канюлю, он промокнул выступившую кровь, наложил ватный тампон, прикрыл его марлей и закрепил липким пластырем. –  Так, мисс Пиппери. Мне надо обойти послеоперационных. Могу я оставить вас?..

– Конечно, доктор Майлс.

– Командуйте.

Ей было не по себе без миссис Грегсон, но девушка твердо решила этого не показывать. Капелька самостоятельности только на пользу. Все, чем Элис занималась до сих пор: мотоциклы, сбор средств для суфражисток, волонтерство в службе помощи, –  пришло к ней от миссис Грегсон. «Вдова добру не научит, –  говаривал ее отец, управляющий банком. –  Не будет от этого добра». Хотя после он нехотя признался, что гордится военной службой дочери.

– Я еще зайду, мисс Пиппери.

Оба проводили Майлса взглядами. Как только за ним закрылся полог палатки, Шипоботтом медленно повторил последнюю фразу, стараясь выговаривать внятно для сестры:

– Чью же кровь мне влили?

Мисс Пиппери собирала оборудование.

– О, имен мы не записываем. Только группу и дату.

– Значит, могла быть от любого поганца?

Это мисс Пиппери уже проходила. Люди питали предрассудки насчет крови евреев, католиков – ее единоверцев – и даже англичан, чьи имена звучали похоже на немецкие. Один солдат в базовом госпитале, узнав, что ему влили «жидовскую кровь», требовал выкачать обратно перелитые пол-литра, как будто ее, разбежавшуюся по артериям и капиллярам, еще можно было отделить.

– Что вас волнует, сержант? Это добрая английская кровь, взятая у наших солдат.

– А, может, оно и так. Но в Египте все были наши, земляки. Вроде как все друг друга знали. Вы только одно мне скажите…

– Что же, сержант?

– Она точно не от йоркширца?

18

После обеда у Каспара Майлса выдался свободный час, и он, съев безвкусное жаркое, вернулся в свою келью. Там доктор разделся до белья и вымылся холодной водой, переоделся в чистое, а утренний костюм свернул, чтобы отдать прачке. Он нанял местную жительницу, обеспечив себе хорошую стирку и особое обращение со своей одеждой, которая всегда возвращалась накрахмаленной и отглаженной.

Прежде чем выставить за дверь грязное, он проверил карманы и нашел записку Ватсона. Насчет «разобраться». Что ж, может, старик и не так плох. Хотя не следовало, пожалуй, откровенничать с англичанином. У них, как видно, на все свой этикет. Национальная забава – ходить вокруг да около.

Накатила усталость, и Майлс присел на кровать. Он скучал по соотечественникам, по легкому разговору, по общим воспоминаниям, по знакомым играм и сплетням. Здесь даже такие, как Ватсон, которому слава, казалось бы, должна чуточку освещать жизнь, как будто не умели ею насладиться, порадоваться званию известного писателя. И это имперский дух? Должно быть, нынешняя война выдавила его из целой нации. Наверное, потому женщины здесь казались Майлсу не такими открытыми и беззаботными, как бостонки, –  особенно под конец пути, когда страх и волнение сорвали кое-какие рамки. Американки танцевали, скандально тесно прижимаясь к партнеру, гуляли по палубе под звездами, урывали поцелуи в темных уголках между спасательными шлюпками и даже, таясь и хихикая, захаживали в каюты. Майлс видел в той горячечной атмосфере обещание приятного времяпрепровождения в Европе.

Все уверяли его – даже газеты жаловались, –  что война сделала британок «развязнее». Бог знает как же тогда они затягивались до войны! Застегивались на все пуговицы – диво как еще дышали. Вот так и вышло – он на фронте не первый месяц, а выбор – разве что из местных девиц. Ему совсем не хотелось дожить до ртутных втираний, как этому хлюпику, лейтенанту Марсдену.

А эта сестричка Дженнингс… чем объяснить ее внезапный расцвет? Неделями она противостояла всем чарам Майлса: и словам, и прикосновениям, –  и он было решил, что она из девушек, которым мужчины вовсе не интересны, кроме назначенного папашей жениха. И вот появляется старикан с антикварной пушкой, и тут она словно просыпается: яркий румянец на щеках, трепет век, застенчивая улыбка… Может, все дело в его славе, хотя было бы вполне в духе Дженнингс не узнать в пожилом, неприметном, хоть и с признаками прежней красоты, майоре биографа великого Шерлока Холмса. И все же что-то ее расшевелило.

Майлс понимал, что должен быть очень-очень осторожен. В прошлый раз, обихаживая девушку, он терпел до последнего, и такая медлительность плохо кончилась. В ушах у него и сейчас звенели вопли сестры милосердия: «Нет, доктор, нет! Перестаньте! Сейчас же! Пожалуйста!» А толчки крови в висках подстегивали его, гнали дальше и дальше, пока… пока вопли не перешли в рыдания, а ворвавшиеся к ним Джексон и Эверетт не застыли в ужасе.

Как Коттеролл умудрился замять то вонючее дело, осталось для Майлса загадкой. У этого человека было полно знакомых среди политиков и дипломатов, и он использовал все свое влияние – и, несомненно, подключил связи на родине, –  чтобы не замарать честь гарвардских добровольцев еще до начала работы. Майлс поплатился изгнанием. Изгнанием в среду неопрятных, унылых, примитивных британцев. Ни стране, ни друзьям больше не было до него дела.

Майлс посмотрел на свои руки. Ногти глубоко впились в ладони. Раздутые костяшки пальцев на правой побелели. На подушечке у основания большого пальца присохла кровь. Он неторопливо разжал кулаки, распрямленные пальцы походили на когти.

В этот раз медлить нечего.

Предвкушение поступка влило в его жилы новую энергию. Майлс натянул свежую пару брюк, пристегнул подтяжки и опустился на колени. Из-под грубой кровати вытащил ящичек красного дерева, поставил его на матрас, открыл замок. И с наслаждением вдохнул металлический запах ружейной смазки, ударивший в ноздри.

19

Блох с огорчением обнаружил, что в Сомерсет-хаус вело несколько дверей. Он все утро наблюдал за подъезжающими и отъезжающими машинами – все с дальней стороны здания. Главный вход под резной аркой, на которой возлежал каменный лев, располагался на дальнем пределе гарантированного попадания. Стрелять в человека, вышедшего из-за дома, было бы напрасной тратой патрона и риском выдать себя. А единственный часовой, ковырявший в носу в уверенности, что его никто не видит, и вовсе не стоил пули.

Сомерсет-хаус, несмотря на английское название, смешал в себе фламандский и французский стили. Причудливая остроконечная крыша, две башенки с острыми иголками шпилей – у одной верхушка растрескалась, как разбитое к завтраку яйцо. Лепнина рококо покрылась щербинами и кое-где вовсе отвалилась. Стекла в готических проемах окон уцелели, а бо€льшая часть их была вдобавок занавешена изнутри от газа и осколков, так что надеяться на выстрел сквозь окно не приходилось. Даже если Блох различал силуэты людей, он не мог разобрать ни лиц, ни чинов.

Вот он и лежал, надеясь на удачу. Один выстрел у него будет, а потом?.. Выбор небогат. Съехать по веревке и, прикрываясь накидкой томми, бежать к своим позициям? Перед глазами встало собственное тело, повисшее на колючей проволоке. Он слишком много насмотрелся таких, ставших кормом для ворон, чтобы желать подобного конца.

Или можно затаиться, в надежде, что там не вычислят, откуда сделан выстрел, или вообще не заподозрят проникновения к себе в тыл и спишут все на шальную пулю от своих или еще какую несчастную случайность. Тогда после темноты можно будет вернуться той же дорогой.

Думал ли над этой задачей Люкс? О возвращении снайпера? Нет, решил Блох. Размен одного, даже очень хорошего стрелка на высокопоставленного, почти легендарного английского офицера выглядел для капитана достаточно выгодным. Блох с удивлением отметил, что не чувствует обиды: на месте Люкса он сам рассудил бы так же. Зато в нем копилась решимость удивить капитана, вернувшись с задания живым. Посмотреть бы тогда на его лицо – это будет наградой не хуже Железного креста.

Движение у здания заставило стрелка снова припасть к прицелу. По дорожке с задней стороны подъезжал автомобиль. Штабная машина. Вырулила из-за угла и остановилась у парадного входа. Блох прищурился в окуляр. Девушка в зеленой косынке. Он помнил таких по началу военных действий. А рядом с ней?.. Что, офицер? Но сидит на переднем сиденье…

Он перебирал в уме варианты. В зеленой косынке, по всей видимости, сестра или санитарка. Красный Крест еще в 1914 году добился для них иммунитета. И да, на дверце машины знакомый символ. А значит, пассажир, возможно, врач. Блох всмотрелся в его лицо. Немолод. Из старшего медицинского состава. Стоящая добыча?

Если он убьет врача, промахнутся ли по нему?

Вот он и нарушил свое золотое правило. Увидел в нем человека. Думать надо об ущербе врагу от его смерти. Старший врач спасает жизни британцев. Чинит поломанных томми, чтобы те продолжали службу.

Сколько солдат, которые могли бы вернуться в окопы, умрут, если всадить в него пулю? Возможно, этот человек привез известие о великом медицинском открытии, которое умрет вместе с ним. Исчезновение врача может повлечь за собой десятки или сотни дополнительных смертей. Мощный удар в пользу Германии. При этой мысли указательный палец правой руки окаменел.

С другой стороны, может, он лечит прыщи у какого-нибудь генерала, латает раненого полковника или навещает друга.

Палец на курке расслабился.

Он видел, как сестра и врач перекинулись несколькими словами. Врач с сумкой вошел внутрь, а сестра, оставшись у машины, закурила, с яростью выдувая дым. В ее манере двигаться было что-то завораживающее и даже слегка эротичное, и Блох задержал перекрестье прицела на ее лице, став на минуту больше возбужденным подростком, чем убийцей.

Башенные часы вдали отбили полчаса. Шесть часов, как он занял позицию, но ему приходилось выслеживать добычу и дольше – что на охоте с отцом, что на ничейной земле. В этом была роскошь его ремесла. Простой окопник не знал, за что сражается и умирает, какова его роль в планах берлинских генералов. Для снайпера война сводилась к простой древней основе. Блоху не приходилось ломать голову над стратегией и тактикой, изобретенной в штабах. Его задача была проста: убить и идти дальше. К следующему.

Еще через полчаса двойная дверь распахнулась, врач вышел к машине. Он был не один. Его спутник задержался в тени, но, пожимая доктору руку, на миг показался на свету. Сердце Блоха ударилось в ребра, как зверь в костяную клетку, и он усилием воли выровнял дыхание.

Он узнал лицо, показанное ему Люксом на газетной вырезке. Тот человек стоял на месте. При желании Блох мог снять обоих. Почему бы и нет? Экономя каждое движение, он загнал в ствол патрон и перевел прицел в центр груди мишени. Отсчитал до пяти, уверился, что картина неподвижна, и спустил курок.

20

Миссис Грегсон развернула «кроссли», поставив его параллельно фасаду Сомерсет-хауса. Ватсон поднял глаза на печальное, изуродованное здание и перевел взгляд левее, за поваленную рощицу, на одинокую церковную колокольню и дальше, туда, где над позициями поднимались клочья дыма. Газ? Нет, газ стелился бы по земле сплошной пеленой. Он взглянул на часы. Только что миновала половина первого. Куда ушло утро?

Когда автомобиль, вздрогнув и встряхнувшись мокрым псом, остановился, Ватсон достал с заднего сиденья свой саквояж.

– Думаю, я на полчаса.

– Мне зайти с вами?

– Лучше подождите в машине, миссис Грегсон, –  холодно отозвался он.

Они впервые заговорили после ее резкого отзыва о бывшем коллеге Ватсона. Миссис Грегсон всего лишь сыграла роль адвоката дьявола, но для Ватсона это равнялось публичному очернению королевской особы.

– Как скажете.

Отдав честь часовому и проделав обычный цирковой номер с прыжками через кольца, которые под разными углами держали неправдоподобно юные адъютанты, Ватсон попал в дальнюю часть здания, где прежде располагался бальный зал. В приемной и гардеробе сидел безупречно одетый, но угрюмый капитан, признавший, что да, ему доложили о срочной надобности майора увидеться с генерал-лейтенантом Фиппсом, но майор, может быть, слышал, что генерал занят…

Между тем генерал за белой с позолотой дверью был занят тем, что пытался прервать тираду другого офицера. Тот сопровождал свою речь ударами кулака по столу и рычал басом, наводя на мысль, что в зале заперта крупная кошка – лев или пантера.

– Я готов подождать, –  ответил адъютанту Ватсон.

Тот кивнул на мягкое кресло, изукрашенное так, что место ему было скорее в будуаре.

– Я постою, –  ответил Ватсон.

Дверь в зал распахнулась неожиданно для обоих, и Ватсону на миг почудилось, что относительно зверя он не ошибся – вырвавшийся в приемную офицер фыркал и пыхтел, как разъяренный бык. Секунду спустя майор узнал воинственного офицера и выступил вперед:

– Сэр.

Пара прищуренных глаз обратилась на него, не узнавая, и офицер набросился на адъютанта:

– Где этот проклятый Хоквилл-Смит?

– В столовой, я полагаю, –  ровным голосом ответил капитан.

– Сэр… – повторил Ватсон, но полковник уже удалялся по коридору на поиски Хоквилл-Смита, которого явно ждали неприятности.

Адъютант взялся за телефон, тихо проговорил в трубку несколько слов и посмотрел на Ватсона:

– Теперь вы можете войти, сэр.

Фиппс, подтянутый, осанистый мужчина лет пятидесяти с небольшим, стоял у окна, на котором не было шторы, в светлом и просторном в сравнении с другими помещениями зале. Смотрел генерал на главную подъездную дорогу, уходившую через каменные ворота на шоссе к Плогстеерту, за окрестные леса. Вид обманывал зрителя, притворяясь обычным сельским пейзажем.

Зал был превращен в рабочий кабинет: в него поставили стеллажи, установили школьную доску и внесли массивный письменный стол, на котором разложили карты и бумаги. У одной стены выделялся бар для коктейлей с откинутой крышкой – на ней красовались пузатые коньячные рюмки и хрустальные графины. Столик в стиле Людовика Четырнадцатого украшали бронзовые часы с золотыми херувимами и ваза с живыми цветами.

– Майор Ватсон? – Фиппс обернулся. –  Входите, прошу вас. Закройте дверь, а то как бы он не вернулся.

– Это был не?.. –  Ватсон не поверил собственным глазам.

– Разумеется. Кто еще мог говорить с командующим в таком тоне? Не понимаю, с какой стати французы дали ему этот пост. Вероятно, вопреки возражениям Хейга. –  Фиппс не столько обращался к Ватсону, сколько думал вслух. –  Ему приходится восстанавливать репутацию, вот он и безумствует. –  Фиппс взял себя в руки. –  Не хотите ли чаю, майор?

– Нет, благодарю вас, сэр.

– Чего-нибудь покрепче? – Генерал указал на бар.

– Нет, спасибо. Не стану отнимать у вас много времени.

– О, не стесняйтесь. Должен сказать, майор, я большой поклонник ваших трудов. В Южной Африке они меня очень поддерживали. В офицерском клубе журналы с вашими рассказами рвали на части.

– Благодарю. –  Ватсон вдруг догадался, что допуск к командующему, ветерану бурской войны, ему обеспечили не военные или медицинские заслуги, а скромная писательская известность. Оставалось надеяться, что здесь его не станут расспрашивать о тех приключениях, что не попали в печать.

Впрочем, Фиппс уже сел за свой стол и пригласил майора занять место напротив. Ватсон же поставил на стол саквояж и достал из него аккуратный матерчатый сверток.

– Это осколки, извлеченные из тела раненого на Восточно-английском эвакопункте. Ему снесло бо€льшую часть лица.

Ватсон развернул холст, открыв кучку осколков, которые по его просьбе сохранили после извлечения из челюсти Корнелиуса Ловата.

– Шрапнель? – Фиппс разгладил пальцем один ус. –  Ну это не новость.

– Понюхайте.

– Прошу прощения?

Настольные часы пробили четверть.

– Понюхайте их, сэр. Запах за сутки выветрился, но хороший нос его уловит. Подозреваю, что у вас неплохое обоняние.

– Почему бы это? – насупился Фиппс.

– Набор сосудов в вашем баре выдает в вас человека, наслаждающегося ароматами хорошего бренди и портвейна. Также цветы, которые, полагаю, непросто достать в это время года, указывают на человека с обостренной чувствительностью.

Фиппс расплылся в улыбке и погрозил Ватсону пальцем.

– А, теперь понимаю. Старая добрая дедукция!

«Сцена из глупого водевиля», –  подумал Ватсон, но кивнул с умным видом. Кто станет опровергать подобную лесть, даже если в ней ни капли правды и обоняние у него как у земляного червя? Фиппс поднял тряпицу, поднес к носу и глубоко вдохнул. Ватсон наблюдал смену эмоций на его лице. Спустя долгую минуту генерал отложил холст:

– Это… лук? Чуть лучше, чем у земляного червя, но нет, не как у легавой.

– Очень верно, хотя вы, вероятно, уловили и нотки жженого чеснока.

– Конечно-конечно. –  Фиппс хлопнул себя по лбу. И, выждав немного, спросил: – А это значит?..

– Жидкость Каде. Полагаю, что в пуле содержалось некоторое количество жидкости Каде – возможно, в сердечнике из гремучей ртути.

– В винтовочной пуле?

– Да. Необычайно смертоносной. –  Ватсон подробно описал характер ранения.

– Обычная высокоскоростная пуля тоже может причинить подобные повреждения. Но здесь, видимо, дело другого порядка. А этот несчастный Ловат?..

– Умер. Я должен был сразу понять, что его не спасти. Зловонная жидкость Каде, называя ее полным именем, обеспечивает гибель раненого, даже если он пережил бы пулевое ранение. И все это – нарушение Гаагской конвенции.

– Вы сталкивались с этим веществом раньше?

– Дважды. Не в снарядах, а во взрывных устройствах, предназначенных для внесения смуты. Один раз его использовал архивариус из Латвии, в другой, как ни больно о том упоминать, это была акция суфражеток.

– Вы знаете, обе стороны обвиняют друг друга в применении таких пуль. В начале военных действий всякий британский офицер, пойманный с тупоносыми пулями в револьвере – такими их изготавливают в последние годы, –  рисковал расстрелом на месте. Конечно, у немцев мы находили пули дум-дум. Отвратительное изобретение.

Ватсон мог бы напомнить, что разрывные пули получили название по британскому арсеналу в Калькутте, но придержал язык. Фиппс сам знал, какая доля лицемерия присутствует во взаимных обвинениях в жестокости.

– Все это бледнеет перед огнеметами и ядовитыми газами, –  продолжал Фиппс. –  Но ваша пуля, кажется, выделяется даже на фоне дум-дум. –  Он сложил ладони палец к пальцу. –  Я могу издать распоряжение, чтобы боевые офицеры обращали внимание на подобные ранения и сообщали о них, и могу обратиться в международный комитет Красного Креста, привлечь их внимание к возможному нарушению Гаагской и Женевской конвенций. И конечно, предупрежу об этой угрозе фельдмаршала Хейга, когда он прибудет, чтобы не забывал пригибаться, когда его просят. Не хотелось бы, чтобы фельдмаршалу снесли полчерепа на моем участке.

«Да уж, –  подумал Ватсон, –  конечно, не хотелось бы. Такое не на пользу карьере».

– Мне говорили, что он посещает медицинские учреждения.

– Честно говоря, это у него вроде тура от конторы Кука. В основном его интересует долина Ипра. Там довольно погано.

Ватсон знал, что «там» – всего в нескольких милях отсюда.

– Не сомневаюсь, он занят поиском выхода из патовой ситуации. Но нас в Сомерсете собирается навестить. Понимаете, здесь было тихо, пока одному умнику не взбрело в голову обстрелять фрицев из новых гранатометов.

– Да, я слышал. Одна из сестер об этом упоминала.

– Ну вот. Теперь мы все на взводе…

Ватсон, добившись своей цели, поддерживал светскую беседу, пока упаковывал саквояж, после чего откланялся. В приемной он с удивлением увидел полковника, штурмовавшего Фиппса получасом раньше. Тот мрачно сидел в резном кресле. Адъютант куда-то подевался. Увидев Ватсона, офицер встал:

– Это вы, майор… простите, что не узнал вас сразу. Мундир сбил с толку.

Ватсон придержал перед ним дверь в зал.

Полковник Черчилль покачал головой и стиснул челюсти:

– Нет-нет, закройте. Я вас хотел повидать, а не эту увядшую фиалочку. Доктор Ватсон, право, я полагаю, что это дело как раз для вас.

21

Лейтенант Меткалф отыскал под раковиной на кухне фермы Суффолк – в расположении первой роты – большую щетку и выскреб из-под ногтей остатки известки. Он с удовольствием занимался физической, малярной работой, а еще больше его радовало общество двух санитарок.

Впрочем, он сильно сомневался, что матушка их бы одобрила. Особенно рыжую, миссис Грегсон – страшно подумать! Он представил, как миссис Грегсон зашла бы к ним на чай и с каким лицом матушка слушала бы иные из ее замечаний относительно войны и женщин.

– К прежнему возврата не будет, –  рассуждала она. –  Женщинам уже не придется бить окна, добиваясь права голоса. Потому что мужчины увидели, на что они способны – кроме мытья посуды и готовки.

Миссис Меткалф видела в суфражистках извращенок, которым нужен был сильный мужчина, чтобы вправил им мозги. И очень удивлялась, видя, что немалое число мужчин – иных она весьма уважала – поддержали идеи всеобщего голосования. Впрочем, лейтенант слишком уж торопил события. Он никогда еще не приводил домой девушек, тем более таких прытких, как миссис Грегсон.

– Как наши раненые? – спросил де Гриффон, входя в кухню и пригибаясь в низкой двери.

– Поправляются большей частью, –  ответил Меткалф. –  Шипоботтом еще слаб. Как прокатились?

Де Гриффон рано встал, чтобы промять своего коня, Лорда Локи.

– Превосходно. А вы? Не ездите верхом?

– Нет, сэр.

– Жаль. Конь хорош, а в нескольких милях на восток забываешь, что идет война. Вы Сандерленда не видели? – Так звали его вестового. –  Надо бы снять сапоги.

– Он отправился добывать пропитание. Обещал принести яиц. И молока.

– Значит, чай кипятить придется самому. –  Де Гриффон взялся наливать огромный почерневший чайник. –  А как дела с танцами?

– О, нашел подходящих кандидаток.

– Я по дороге проезжал амбар, заглянул в него. Отличное место, там чисто и сухо. Осталось разыскать хозяина и узнать, сколько он возьмет.

Капитан поставил чайник на плиту и потрогал металл. Еле теплый.

– Хорошо, если к завтраку закипит. –  Придержав рукавом, он открыл печную дверцу. –  Пошлите кого-нибудь за дровами, а?

– Есть.

В дверь постучали, и де Гриффон подошел открыть. Вернулся мрачный.

– Что такое? – удивился Меткалф.

Капитан протянул ему письменный приказ.

– Думаю, танцы придется отложить. Не будет у нас недели. Видимо, пополнение, которое прислали нам на смену, не справляется. Через три дня на передовую.

Осознав новость, Меткалф застыл, не кончив вытирать руки.

– Сказать людям?

Де Гриффон выдохнул, раздувая щеки.

– Нет, я сам скажу. Уже то хорошо, что им дадут отмыться, прежде чем гнать обратно.

– А что с ранеными?

– Будут возвращаться по мере возможности. Если кто надеялся отсидеться здесь, то он это зря. Мы все в одной лодке, Меткалф. Парни из Ли будут жить и умирать вместе.

«Это-то, –  подумал Меткалф, –  меня и беспокоит».

22

Идя коридором к выходу, Черчилль возился с сигарой, длинной как кавалерийская пика.

– Никак не ожидал увидеть вас здесь, сэр, –  сказал ему Ватсон.

– Пришлось потянуть за кое-какие ниточки, уверяю вас.

Ватсон давно знал, что бывший министр внутренних дел был вынужден отказаться от поста первого лорда Адмиралтейства после фиаско в Дарданеллах и с тех пор не находил себе места.

– Но мне все же дали королевских шотландских фузилеров, просто чтобы я сидел тихо. Впрочем, там славный народ. Мне, сассенаху¹, конечно, поначалу не доверяли, тем более что я привез с собой ванну с кипятильником, но смена чистых сухих носков на каждого творит с людьми чудеса.

Он фыркнул, сморщившись от дыма раскуренной наконец сигары.

– Сожалею, что вам пришлось наблюдать ту сцену. Фиппс из тех, кто предпочел бы сидеть сложа руки, дожидаясь первого хода Германии. Бог мой, я тоже имею опыт бурской войны, и сдается мне, она нас ничему не научила. Маленькие легкие передвижные соединения с высокой мобильностью оживили бы обстановку. Вот что нам нужно – а не гнить в окопах год за годом. Мы должны им напомнить, что не разучились драться.

Ватсон нюхом чуял, что именно Черчилль раздразнил немцев гранатами, чтоб добиться ответа в своем секторе. Это он навлек ненависть – и обстрелы – на тихие прежде позиции.

– Не помню, Ватсон, говорил ли я вам когда-нибудь, как благодарен, что вы не написали рассказа, который, несомненно, вышел бы под заголовком вроде «Жена короля».

– Я считал долгом патриота не делать этого, –  обиделся Ватсон.

– Именно! Одно всегда меня удивляло, –  продолжал Черчилль, остановившись в полутемном проходе под скелетом хрустальной люстры, от которой взрывные волны оставили только несколько одиноких подвесок. Окна были плотно занавешены, и коридор освещался цепочкой электрических лампочек, не справлявшихся с работой. –  Как он узнал, что я прибыл на Бейкер-стрит прямо из Реформ-клуба?

Черчилль курил тогда «домашнюю широколистую № 2» – кубинскую сигару, импортировавшуюся исключительно комитетом поставки вин и сигар Реформ-клуба. Но далекий голос напомнил: «Фокусник, объясняющий свои трюки, лишается славы».

– Боюсь, что не вправе объяснять, сэр.

Черчилль прищурился, словно собирался гаркнуть: «Выкладывай все!» – но передумал и улыбнулся.

– Ну так вот, я был бы рад вашей помощи в весьма таинственном происшествии. Назовем его «Делом человека, умершего второй раз». События…

Ватсон почувствовал, как в нем пробуждается любопытство. Нельзя было дать ему воли.

– Боюсь, сэр, что здесь я только врач. Не компаньон, не фон для героя и не биограф. И уж ни в коем случае не детектив.

– Может быть, и так. Но у вас есть связи. Я не надеюсь увидеть его здесь лично, но если бы вы добились консультации великого сыщика…

– Мне больно признаться, сэр, что наше содружество распалось.

У Черчилля отвисла челюсть, только влага на нижней губе удерживала сигару на месте.

– Распалось?

– Он счастлив со своими пчелами и прогулками по холмам, его совесть редко тревожит гром далеких орудий – как мне кажется. Я же здесь, делаю, что могу, для уменьшения боли и страданий. Мы – ни он, ни я – больше не занимаемся сыском.

– Право? Жаль. –  Черчилль открыл дверь и пропустил Ватсона вперед. –  Но все же не согласитесь ли рассмотреть это дело?

– Пока идет война, я только врач.

Уинстон вышел на свежий воздух. Миссис Грегсон, увидев, что Ватсон готов ехать, приготовила ручку для завода мотора.