Текст книги "Ночные крылья. Человек в лабиринте"

8

Дворцовая гостиница была брошена без присмотра. Кастраты и члены гильдии Сервиторов бежали. Защитники, Мастера и Доминаторы, должно быть, с честью пали в бою.

Летописца Базиля нигде не было видно. Как и его собратьев. Я пошел в свою комнату, умылся, освежился, поел, собрал свои скудные пожитки и попрощался с роскошью, которую я так кратко познал. Мне было жаль, что я провел в Роуме столь недолгое время, но, по крайней мере, Гормон был превосходным гидом, и я многое увидел.

Я решил двигаться дальше.

Я не видел смысла оставаться в завоеванном городе. Нейрошлем в моей комнате не отвечал на мои вопросы, и я оставался в неведении о том, какова степень поражения, здесь или в других местах. Впрочем, было очевидно: по крайней мере, Роум вышел из-под контроля человечества, и я хотел поскорее уйти из него. Я подумал было, а не податься ли мне в Джорслем, как предлагал тот долговязый Пилигрим, когда мы вошли в Роум. Но, подумав, решил направить свои стопы на запад, в Перрис, который не только был ближе – там располагалась штаб-квартира Летописцев. Моя собственная профессия была больше не нужна, но в это первое утро покоренной Земли мною внезапно овладело сильное и странное стремление смиренно предложить себя Летописцам, чтобы искать вместе с ними знания о нашем куда более блестящем прошлом.

В полдень я покинул гостиницу. Сначала я пошел во дворец, чьи двери все еще были распахнуты настежь. Повсюду валялись нищие, одни были одурманены наркотическим зельем, другие спали, но большая их часть была мертва. Глядя на их окровавленные тела, я сделал вывод, что они перебили друг друга в панике и приступе безумия. В часовне рядом с тремя черепами сидел на корточках какой-то Индексатор. Вид у него был подавленный.

– Бесполезно, мозги не отвечают, – сказал он, когда я вошел.

– Что там с принцем Роума?

– Мертв. Захватчики сбили его.

– С ним была юная Воздухоплавательница. Тебе что-то о ней известно?

– Ничего. Наверное, мертва.

– А город?

– Город пал. Захватчики повсюду.

– Убивают?

– Даже не мародерствуют, – ответил Индексатор. – Они само милосердие. Просто собрали нас.

– Только в Роуме или везде?

Мой собеседник лишь пожал плечами и принялся ритмично раскачиваться взад-вперед. Я оставил его, а сам прошел дальше во дворец. К моему удивлению, императорские покои принца были не запечатаны. Я шагнул внутрь и застыл, разинув рот, при виде представшей моим глазам роскоши: дорогих занавесов, драпировок, осветительных приборов, мебели. Я переходил из комнаты в комнату, пока наконец не дошел до царской опочивальни с ее ложем. Покрывалом на нем служила плоть огромного двустворчатого моллюска с далекой звезды. Створки отрылись, и я дотронулся до бесконечно мягкой ткани, под которой когда-то лежал принц Роума. Я тотчас вспомнил, что Авлуэла тоже лежала здесь, и, будь я моложе, я бы заплакал.

Я вышел из дворца, медленно прошел через всю площадь и приготовился направить свои стопы в Перрис.

Уходя, я впервые увидел наших завоевателей. К краю площади подъехала колесница инопланетного образца, из которой вышло около десятка фигур. Издали их можно было принять за людей – рослые, широкоплечие, с такой же мощной грудью, что и Гормон, и только чрезмерно длинные руки мгновенно давали понять, что это пришельцы. Их кожа имела странную текстуру, и, стой я чуть ближе, подозреваю, я бы разглядел их глаза, губы и ноздри, которые явно не имели ничего общего с человеческими. Не обращая на меня внимания, они пересекли площадь, шагая странной пружинистой походкой, тотчас напомнившей мне походку Гормона, и вошли во дворец. Они не показались мне ни высокомерными, ни воинственными.

Экскурсанты. Величественный Роум в очередной раз распространил свой магнетизм на чужаков.

Оставив наших новых хозяев любоваться земными древностями, я шагал к окраинам города. В мою душу закралось уныние вечной зимы. Мне не давал покоя вопрос: опечален ли я тем, что Роум пал? Или же я оплакивал потерю Авлуэлы? Или все дело в том, что я пропустил три последовательных Наблюдения и, как наркоман, теперь переживал ломку?

Наверно, боль мне причиняло все, и первое, и второе, и третье, решил я. Но в основном третье.

Я не встретил ни единой души, пока не дошел до городских ворот. Полагаю, страх перед новыми хозяевами заставлял жителей города не высовывать носа из дома. Время от времени мимо проезжала очередная инопланетная колесница, но меня никто не трогал. Ближе к вечеру я подошел к западным воротам города. Те еще были открыты, и в них был виден пологий холм, на широкой груди которого росли деревья с темно-зелеными кронами. Миновав ворота, я увидел на небольшом расстоянии перед собой фигуру Пилигрима, медленно бредущего прочь от города.

Я легко догнал его.

Его шаткая, неуверенная походка показалась мне странной, потому что даже плотные коричневые одежды не могли скрыть силу и молодость его тела. Он держался прямо, его плечи были расправлены, спина была ровной, и все же он шел нетвердым, шаркающим шагом старика.

Поравнявшись с ним, я заглянул под его капюшон и увидел, что к бронзовой маске, которую носят все Пилигримы, прикреплен ревербератор, каким обычно пользуются слепые, чтобы заранее знать о препятствиях и опасностях.

– Я незрячий Пилигрим, – произнес он, почувствовав рядом с собой меня. – Умоляю, не делай мне зла.

Это не был голос Пилигрима, но сильный, резкий и властный голос человека, привыкшего повелевать.

– Я никому не делаю зла, – ответил я. – Я Наблюдатель, который вчера вечером потерял свою профессию.

– Вчера вечером многие потеряли свою профессию, Наблюдатель.

– Конечно, но только не Пилигримы.

– Нет, – сказал он. – Только не Пилигримы.

– И куда ты держишь путь?

– Прочь из Роума.

– Куда-то в конкретное место?

– Нет, – ответил Пилигрим. – Просто буду бродить по свету.

– Тогда давай бродить вместе, – предложим я, потому что это большая удача – путешествовать с Пилигримом, и без моей Воздухоплавательницы и моего Перерожденца я был бы вынужден проделать мой путь в одиночестве. – Лично я иду в Перрис. Не хочешь пойти со мной?

– Можно и в Перрис. Какая разница, – с горечью сказал слепец. – Да. Мы вместе пойдем в Перрис. Но какое дело там у Наблюдателя?

– Наблюдатель нигде не имеет дел. Я иду в Перрис, чтобы предложить свои услуги Летописцам.

– А-а-а, – отозвался он. – Я тоже принадлежал к этой гильдии, но это было лишь почетное звание.

– Коль Земля пала, я хочу больше узнать о Земле в дни ее расцвета.

– А что, пала вся Земля, а не только Роум?

– Думаю, что да, – ответил я.

– Ах, – отозвался Пилигрим. – Ах!

Он умолк, и мы пошли дальше. Я подал ему руку, и теперь он больше не шаркал ногами, а шел твердым шагом молодого человека. Время от времени он издавал нечто среднее между вздохом или сдавленным рыданием. Когда же я пытался выведать у него подробности его паломничества, он отвечал уклончиво или не отвечал вовсе. Мы были в часе пути от Роума посреди леса, когда он внезапно сказал:

– Эта маска причиняет мне боль. Ты не мог бы поправить ее?

К моему изумлению, он начал ее снимать. Я ахнул, потому что Пилигриму строжайше запрещено показывать свое лицо. Неужели он забыл, что в отличие от него я зрячий?

– Вряд ли тебе будет приятно это зрелище, – сказал он, сняв маску.

Бронзовая решетка соскользнула с его лба, и первое, что я увидел, – это его глаза, вернее, пустые глазницы, зияющие отверстия, в которые проник не нож хирурга, а, возможно, чьи-то пальцы, а затем острый царственный нос и, наконец, изогнутые, поджатые губы. Принц Роума.

– Ваше величество! – воскликнул я.

На его щеках засохли следы крови. Вокруг пустых глазниц блестела мазь. Вряд ли он испытывал боль, потому что он убил ее этими зелеными мазками, но та боль, которая пронзила меня, была невыносимой.

– Величества больше нет, – сказал он. – Помоги мне с маской! – Он дрожащими руками протянул мне маску. – Ее края следовало бы отогнуть. Они больно давят мне на щеки. Здесь и здесь…

Я быстро выполнил его просьбу, лишь бы не видеть его изуродованное лицо.

Он вернул маску на место.

– Теперь я Пилигрим, – тихо сказал он. – Роум остался без принца. Можешь выдать меня, если хочешь, Наблюдатель… или же помоги мне попасть в Перрис. Если я когда-нибудь верну себе власть, обещаю, тебя ждет щедрое вознаграждение.

– Я не предатель, – ответил я ему.

Мы молча продолжили путь. У меня не было желания вести с ним пустопорожние разговоры. Впереди нас ждало гнетущее путешествие в Перрис, но я счел своим долгом стать его поводырем. Я думал о Гормоне и о том, как хорошо он сдержал свои клятвы. Я также подумал об Авлуэле. Сто раз с моего языка был готов сорваться вопрос к низверженному принцу, как его наложница Воздухоплавательница пережила ночь поражения, но я так и не спросил его.

Сгущались сумерки, но на западе перед нами золотисто-красным светом все еще светило солнце. Внезапно над моей головой промелькнула тень. Я резко остановился и издал сдавленный крик удивления.

В вышине над мной парила Авлуэла. Ее кожа переливалась всеми цветами заката, ее крылья были расправлены во всю свою ширь, сияя всеми оттенками спектра. Она уже взмыла над землей как минимум на высоту в сто раз больше человеческого роста и все еще продолжала подниматься. Должно быть, я казался ей лишь крошечным пятнышком среди деревьев.

– Что такое? – спросил принц. – Что ты видишь?

– Ничего.

– Скажи мне, что ты видишь!

Я не мог его обмануть:

– Я вижу Воздухоплавательницу, ваше величество. Худенькую девушку высоко в воздухе.

– Значит, уже наступила ночь.

– Нет, – ответил я. – Солнце все еще стоит над горизонтом.

– Но как такое возможно? У нее могут быть только ночные крылья. Солнце швырнет ее на землю.

Я медлил с ответом. Я не решался объяснить ему, почему Авлуэла летела днем, хотя у нее имелись только ночные крылья. Я не мог сказать принцу Роума, что рядом с ней, бескрылый, без усилий двигаясь по воздуху, летел захватчик Гормон, обнимая ее тонкие плечи, поддерживая ее, направляя, помогая ей противостоять давлению солнечного ветра. Я не мог сказать ему, что прямо над его головой с последней из его наложниц летел его заклятый враг.

– Итак? – потребовал он. – Как она летает днем?

– Я не знаю, – ответил я. – Для меня это загадка. В настоящее время мне многое непонятно.

Принца, похоже, мой ответ удовлетворил.

– Да, Наблюдатель. Есть много такого, чего никто из нас не в состоянии понять, – сказал он и вновь погрузился в молчание.

Мне страстно хотелось позвать Авлуэлу, но я знал: она не услышит меня. Ведя слепого принца, я двинулся дальше, навстречу закату и Перрису. В небе над нами Авлуэла и Гормон устремились вперед. Их силуэты резко выделялись на фоне последнего света угасающего дня, пока они не поднялись так высоко, что полностью исчезли из вида.

Часть II
Среди летописцев

1

Странствовать с поверженным принцем нелегко. Он лишился глаз, но не гордости; слепота не научила его смирению. Он носил плащ и маску Пилигрима, но в его душе не было ни благодати, ни благочестия. Под маской он все еще оставался принцем Роума.

Теперь весь его двор составлял лишь я один. Стояла ранняя весна, и мы шагали по дороге, ведущей к Перрису. Я вел его правильными дорогами. Я по его приказу развлекал его рассказами о моих странствиях. Я поддерживал его дух в моменты мрачного настроения. Взамен я почти ничего не получал, кроме гарантии не остаться голодным. Пилигриму никто не отказывает в еде, и в каждой деревне на нашем пути, где мы останавливались на постоялых дворах, его кормили, а мне, как его спутнику, также давали поесть. Однажды, в начале нашего пути, он забылся и надменно велел трактирщику:

– Смотри, накорми и моего слугу!

Ослепленный принц не мог видеть недоумения на его лице – зачем Пилигриму понадобился слуга? – но я улыбнулся трактирщику, подмигнул и постучал себя по лбу. Трактирщик все понял и без всяких возражений обслужил нас обоих. Позже я объяснил принцу его ошибку, и после этого он всегда называл меня своим спутником. И все же я знал: для него я всего лишь слуга.

Погода была хорошей. С наступлением весны в Эйропе потеплело. Вдоль дороги зеленели тонкие ивы и тополя, хотя большая часть пути из Роума была усажена пышными инопланетными деревьями, привезенными в экстравагантные дни Второго Цикла. Их сине-голубая листва сопротивлялась нашей жалкой эйропской зиме. Птицы тоже возвращались со своего зимовья в Африке. Они порхали над головой, пели, обсуждали между собой смену хозяев в мире.

– Они издеваются надо мной, – сказал принц как-то раз на рассвете. – Они поют мне, зная, что я не могу видеть их яркое оперение!

О, он был ожесточен, и на то имелись веские причины! Он, кто имел все и все потерял, – ему было что оплакивать. Для меня поражение Земли означало лишь конец моим привычкам. В остальном все осталось прежним: хотя необходимость в моих Наблюдениях отпала, я по-прежнему бродил по белу свету в одиночестве, даже когда, как сейчас, у меня был спутник. Мне не давал покоя вопрос, знал ли принц, почему его ослепили? Что, если в момент своего триумфа Гормон объяснил принцу, что ему стоила глаз такая банальная вещь, как ревность?

– Ты взял Авлуэлу, – мог сказать ему Гормон. – Ты увидел маленькую Воздухоплавательницу и решил с ней развлечься. И ты сказал, девочка, иди-ка ко мне в постель. Ты не видел в ней человека. Не думал о том, что она может предпочесть других. Ты думал так, как мог думать принц Роума, – что все обязаны выполнять твои прихоти. Так получай! – И длинные, острые пальцы вонзаются тебе в глаза.

Но я не осмелился спросить. Во мне еще сохранялся трепет перед этим низвергнутым монархом. Вторгнуться в его личную жизнь, завязать с ним разговор о его несчастьях, как если бы он был обычным спутником, – на это я не решался. Я говорил, лишь когда он обращался ко мне. Я начинал разговор по команде. Все остальное время я молчал, как то положено доброму простолюдину в присутствии венценосной особы.

Но каждый день напоминал нам, что принц Роума венценосной особой больше не был.

Над головой пролетали захватчики, иногда на летающих платформах или колесницах, иногда сами по себе. Их было много. Они проводили инвентаризацию своего нового мира. Их тени мелькали над нами, словно крошечные затмения. Я поднял глаза, чтобы увидеть наших новых хозяев, и, как ни странно, не ощутил к ним злости, лишь облегчение от того, что долгое бдение землян позади. Для принца все было иначе. Казалось, он всегда знал, что над нами пролетел захватчик. В таких случаях он сжимал кулаки, хмурился и шептал черные проклятия. Неужели его зрительные нервы все еще неким образом улавливали движения теней? Или же его остальные чувства были настолько обострены потерей одного, что его уши улавливали едва слышное жужжание летящей платформы, а его ноздри – запах кожи парящих в небе захватчиков? Я не спрашивал. Я старался ничего не спрашивать.

Иногда ночью, думая, что я сплю, он рыдал. В эти минуты мне было его жаль. В конце концов, он был так молод и уже потерял все, что имел. В те мрачные часы я узнал, что даже рыдания принца не такие, как у обычных людей. В его рыданиях слышался вызов, воинственность, злость. И все же он рыдал.

Большую часть времени он проявлял стойкость, как будто смирившись с потерями. Он ставил одну ногу перед другой и бодро шел рядом со мной, и каждый шаг уводил его все дальше от его великого города Роума и все больше приближал к Перрису. В иные моменты, когда мне удавалось заглянуть под бронзовую решетку его маски, мне казалось, будто я вижу под ней его свернувшуюся душу. Его с трудом сдерживаемая ярость находила свой выход. Он срывал ее на мне – высмеивал мой возраст, мой низкий ранг, пустоту моей жизни, ее никчемность после вторжения захватчиков. Он играл со мной.

– Скажи мне свое имя, Наблюдатель!

– Это запрещено, ваше величество.

– Старые законы теперь не действуют. Давай, приятель, нам ведь идти вместе еще несколько месяцев. Нежели все это время я должен называть тебя Наблюдателем?

– Это правило моей гильдии.

– Мое правило, – сердито бросил он, – отдавать приказы и требовать их исполнения. Твое имя?!

– Даже Доминаторы без уважительной причины и письменного разрешения главы гильдии не могут требовать от Наблюдателя назвать свое имя.

Принц плюнул с досады.

– Шакал, как ты смеешь перечить мне, когда я в таком положении! Будь мы сейчас во дворце, ты бы никогда не посмел так вести себя!

– В вашем дворце, ваше величество, вы не стали бы предъявлять мне это несправедливое требование в присутствии вашего двора. У Доминаторов тоже есть обязательства. Одно из них – уважать правила низших гильдий.

– Он еще читает мне нотации, – раздраженно буркнул принц и улегся рядом с дорогой.

Растянувшись на поросшем травой склоне, он откинулся назад, нащупал одно из звездных деревьев, оторвал несколько острых листьев и сжал их в кулаке. Я подозревал, что они больно впились ему в ладони. Я стоял рядом с ним. Мимо нас прогромыхала тяжелая наземная колесница, первая на пустой дороге за все утро. В ней сидели захватчики. Некоторые даже помахали нам.

– Мое имя Энрик, – спустя какое-то время сказал принц, уже без злости, а скорее заискивающим тоном. – А теперь скажи мне свое.

– Оставьте меня в покое, ваше величество.

– Но теперь ты знаешь мое имя! Мне, как и тебе, строжайше запрещено называть его!

– Я не просил его называть, – парировал я. В конце концов я так и не назвал ему свое имя. Это была довольно жалкая победа – отказать в просьбе бессильному принцу, но он тысячью мелких способов заставил меня заплатить за нее.

Он унижал, дразнил, высмеивал, проклинал, ругал меня. Он с презрением отзывался о моей гильдии. Он требовал от меня унизительных услуг. Я смазывал его металлическую маску. Я губкой закладывал мазь в его пустые глазницы, я делал другие вещи, слишком унизительные, чтобы о них вспоминать. И так мы брели по дороге, ведущей к Перрису, опустошенный старик и опустошенный юноша, полные ненависти друг к другу и одновременно скованные нуждами и обязанностями спутников.

Это было трудное время. Я был вынужден терпеть перепады его настроения: он то взлетал до космического восторга по поводу своих планов освобождения покоренной Земли, то, осознав, что завоевание окончательно, погружался в бездну уныния. Я был вынужден защищать моего спутника от его гордыни и вспыльчивости в деревнях, где он порой вел себя так, словно все еще оставался принцем Роума, – грубо приказывал людям и даже распускал руки, что было совершенно не к лицу святому Пилигриму.

Хуже того, мне приходилось потакать его похоти, покупая ему женщин, которые приходили к нему в темноте, не подозревая, что они имеют дело с тем, кто выдавал себя за Пилигрима. По большому счету он был мошенником, ибо у него не было звездного камня, с помощью которого Пилигримы общаются с Волей. Я каким-то чудом помогал ему преодолевать все эти кризисы, даже в тот момент, когда на дороге нам повстречался другой Пилигрим, настоящий. Это был внушительного вида, назойливый старик, склонный к богословским спорам.

– Давай поговорим об имманентности Воли, – сказал он принцу, и тот, пребывая в тот день в дурном настроении, непристойно ему ответил.

Я незаметно пнул царственную голень, а шокированному Пилигриму сказал:

– Наш друг сегодня нездоров. Прошлой ночью он общался с Волей и получил откровение, которое взволновало его разум. Прошу тебя, давай продолжим наш путь и не будем говорить о святости, пока он вновь не станет самим собой.

Благодаря таким импровизациям мы и проделали наше путешествие.

Между тем дни становились теплее, и настроение принца улучшилось. Возможно, он примирился с постигшей его катастрофой или же, замкнутый в темнице своего черепа, обучал себя новой тактике выживания. Он почти легкомысленно говорил о себе, своем падении, своем унижении. Он говорил об утраченной им власти в выражениях, что безошибочно свидетельствовали о том, что он не питал иллюзий по поводу того, что когда-либо вернет ее назад. Он рассуждал о своих богатствах, о женщинах, о драгоценностях, о диковинных машинах, о Перерожденцах и Музыкантах, Сервиторах и Мастерах и даже о других Доминаторах, преклонявших перед ним колени. Не скажу, что он был мне симпатичен, но, по крайней мере, в такие моменты я видел за бесстрастной маской страдающего человека.

Он даже признал во мне человека. Представляю, чего ему это стоило.

– Проблема с властью в том, Наблюдатель, – изрек он, – что она отсекает тебя от людей. Люди становятся вещами. Возьмем тебя. Для меня ты был не чем иным, как ходячей машиной, наблюдавшей за небесами на случай вторжения захватчиков. А ведь у тебя наверняка имелись мечты, амбиции, обиды и все остальное, но я воспринимал тебя как дряхлого старика, не имеющего самостоятельного существования вне функции твой гильдии. Теперь, будучи слеп, я вижу гораздо больше.

– И что ты видишь?

– Когда-то ты был молод, Наблюдатель. У тебя был город, который ты любил. Семья. Даже девушка. Ты выбрал сам – или же за тебя выбрали – гильдию, ты пошел в ученичество, ты старался. У тебя болела голова, у тебя болел живот, ты пережил немало тяжелых минут, терзаясь вопросом, для чего все это нужно. И ты видел, как мы гордо ехали мимо, Мастера, Доминаторы, и это было похоже на пролетавшие мимо кометы. И вот теперь мы вместе, заброшенные превратностями судьбы на дорогу в Перрис. А кто из нас сейчас счастливее?

– Я выше счастья или печали, – сказал я.

– Неужели? Неужели? Или это черта, за которой ты прячешься? Скажи мне, Наблюдатель: я знаю, что твоя гильдия запрещает тебе жениться, но любил ли ты когда-нибудь?

– Иногда.

– И ты сейчас выше любви?

– Я стар, – уклончиво ответил я.

– Но ты мог бы полюбить. Ты вполне мог бы полюбить. Ведь теперь ты свободен от обетов своей гильдии, верно? Ты можешь взять себе жену.

– Кому я нужен? – рассмеялся я.

– Не говори так. Ты еще не стар. У тебя есть сильные стороны. Ты видел мир, ты понимаешь жизнь. В Перрисе найдешь себе девку, которая… – Он на миг умолк. – Ты когда-нибудь испытывал искушение, хотя и был связан своими обетами?

В этот момент над нами пролетела Воздухоплавательница. Это была женщина средних лет, и ей стоило трудов оставаться в воздухе, так как дневной свет все еще давил на ее крылья. Я тотчас испытал острую боль. Мне хотелось сказать принцу: да, да, я познал искушение, недавно была юная Воздухоплавательница, почти ребенок, по имени Авлуэла, и я по-своему любил ее, хотя ни разу не прикоснулся к ней, и я люблю ее до сих пор.

Но я ничего не сказал принцу Энрику.

Зато я с завистью посмотрел на эту Воздухоплавательницу, куда более свободную, нежели я, ведь у нее имелись крылья, и в этот теплый весенний вечер я ощутил холод одиночества и печали.

– Далеко еще до Перриса? – спросил принц.

– Мы продолжим наш путь и однажды доберемся туда.

– А потом?

– Для меня – ученичество в гильдии Летописцев и новая жизнь. А для тебя?

– Я надеюсь найти там друзей, – ответил он.

И мы пошли дальше, шагая по много часов каждый день. Случалось, нас кто-то обгонял, кто-то предлагал подвезти нас, но мы отказывались. Захватчики на заставах наверняка будут выискивать таких странствующих представителей бывшей знати, как принц. Мы долго шли туннелем длиной в несколько миль под высокими горами, покрытыми шапками льда, и вышли на плоскую равнину, где жили крестьяне. Мы делали остановки на берегах рек, чтобы охладить наши натруженные стопы. Вскоре на нас обрушилось солнечное лето.

Мы шли по миру, но не принадлежали ему. Мы не слышали никаких новостей о завоевании, хотя было очевидно, что захватчики теперь здесь полноправные хозяева. В своих небольших воздушных колесницах они парили повсюду, глядя сверху на наш мир, который теперь принадлежал им.

Я выполнял все прихоти принца, включая самые неприятные. Я пытался сделать его жизнь менее тягостной. Я дарил ему ощущение того, что он по-прежнему повелитель, пусть даже лишь одного бесполезного старого Наблюдателя. Я также научил его, как лучше маскироваться под Пилигрима. Из того, что я знал, я обучил его позам, фразам, молитвам. Было очевидно, что в бытность владыкой Роума он провел не слишком много времени в общении с Волей. Теперь он исповедовал веру, но та была неискренней, частью его камуфляжа.

В городе под названием Дижон он сказал:

– Здесь я куплю глаза.

Разумеется, не настоящие. Секрет создания таких протезов был утрачен во Втором Цикле.

Обитателям более удачливых звезд доступно любое чудо, были бы деньги, но наша Земля – убогий, несчастный мир на задворках вселенной. До завоевания принц мог отправиться туда, чтобы купить себе новое зрение, но теперь самое большее, что было ему доступно, – это способность отличить свет от тьмы. Даже это дало бы ему зачаток зрения; в настоящее время его единственным поводырем кроме меня был ревербератор, предупреждавший о препятствиях на его пути. Но откуда ему известно, что в Дижоне он найдет мастера с необходимыми умениями? И чем он с ним расплатится?

– Этот человек, – сказал он, – брат одного из моих Писцов. Он из гильдии Ремесленников, и я часто покупал его работы в Роуме. Он изготовит для меня глаза.

– А цена?

– Я не совсем безденежный.

Мы остановились посреди поля искривленных пробковых деревьев, и принц распахнул свои одежды.

– Я несу резерв на случай чрезвычайных ситуаций, – сказал он, похлопав себя по в мясистой части бедра. – Дай мне твой нож!

Я протянул ему нож. Схватив рукоятку, он нажал кнопку, включавшую холодный острый луч света. Ощупав левой рукой бедро, чтобы найти нужное ему место, он зажал между двумя пальцами кожу и сделал хирургически точный разрез длиной два дюйма. Крови не было, как не было никаких признаков того, что ему больно. Я стоял, разинув рот. У меня на глазах он сунул в разрез пальцы, раздвинул края и что-то нащупал, словно в мешке. Затем бросил мне назад мой нож.

Из разреза посыпались драгоценности.

– Следи, чтобы ничего не пропало, – велел он мне.

На траву упали семь сверкающих драгоценных камней инопланетного происхождения, небольшой, мастерски сделанный небесный глобус, пять золотых монет Имперского Роума прошедших циклов, кольцо с пылающей вставкой квазижизни, флакон неизвестных духов, набор миниатюрных музыкальных инструментов из ценных пород дерева и металлов, восемь статуэток царственного вида мужчин и многое другое. Я сгреб эти диковинки в ослепительную груду.

– Кожный карман, – спокойно пояснил принц, – который опытный хирург вживил в мою плоть. Я предвидел, что в один прекрасный день мне придется поспешно покинуть дворец. Я сложил в него все, что мог. Там осталось еще гораздо больше всего. Скажи мне, скажи мне, что я вынул!

Я перечислил ему. Он внимательно выслушал до конца, и я знал: он вел счет всего, что высыпалось наружу, и проверял мою честность. Когда я закончил, он довольно кивнул.

– Возьми глобус, – сказал он, – и кольцо, и два самых ярких камня. Спрячь их в своей сумке. Все остальное положи назад, – с этими словами он раздвинул края разреза, и я одну за другой опустил драгоценности внутрь, где они пополнили тайник других великолепных вещей, хранившихся в другом измерении, выход из которого был встроен в ногу принца.

В его бедре вполне могла храниться половина всех сокровищ дворца. Когда я закончил, он сжал разрез, и тот у меня на глазах зажил без следа. Принц вновь облачился в одежды Пилигрима.

В городе мы быстро нашли мастерскую Ремесленника Бордо. Это был коренастый мужчина с веснушчатым лицом, седой бородой, тиком в одном глазу и плоским грубым носом, но его пальцы были столь же тонки, как у женщины. Его мастерская была темной, с пыльными деревянными полками и крошечными окнами. Этому зданию могло быть тысяч десять лет. На витрине было выставлено несколько элегантных изделий. Большинство же были довольно грубыми. Он настороженно посмотрел на нас, явно сбитый с толку тем, что к нему пожаловали Наблюдатель и Пилигрим.

Принц толкнул меня в бок.

– Моему другу нужны глаза, – сказал я.

– Да, я делаю такое устройство. Но оно стоит больших денег, и его изготовление требует много месяцев. Пилигриму оно явно не по карману.

Я положил на старый прилавок одну драгоценность.

– У нас есть средства.

Потрясенный Бордо схватил драгоценный камень, повертел его так и сяк и увидел инопланетные огни, пылающие в его сердце.

– Если вы вернетесь, когда будут падать листья…

– У тебя нет глаз в наличии? – спросил я.

Ремесленник осклабился:

– Мне редко заказывают такие вещи. Поэтому я почти не держу запасов.

Я положил рядом небесный глобус. Бордо тотчас признал в нем работу мастера, и челюсть его отвисла. Взяв глобус в одну руку, другой он потянул себя за бороду. Я дал ему налюбоваться глобусом, затем взял его обратно и сказал:

– До осени слишком долго ждать. Боюсь, нам придется попытать счастья в другом месте. Возможно, в Перрисе. – Я схватил принца за локоть, и мы побрели к двери.

– Стой! – окликнул меня Бордо. – По крайней мере, дай мне проверить! Возможно, у меня найдется пара… – И он начал яростно рыться в ящиках на дальней стене его лавки.

Разумеется, у него имелись в наличии глаза, и я немного поторговался с ним. В конце концов, мы сошлись на глобусе, кольце и одном драгоценном камне. Пока мы торговались, принц молчал. Я настоял, чтобы глаза были установлены немедленно. Бордо, взволнованно кивая, закрыл свою лавку, нахлобучил нейрошлем и вызвал Хирурга с желтым лицом. Вскоре предварительные этапы операции уже шли полным ходом. Принц лежал на столе в закрытой стерильной комнате. Он снял ревербератор, а затем и маску, обнажив острые черты лица. Бордо, который бывал при дворе принца Роума, изумленно ахнул и открыл было рот, чтобы что-то сказать. Моя нога тяжело опустилась на его ногу. Бордо тотчас прикусил язык, и Хирург, ни о чем не подозревая, приступил к обработке пустых глазниц.

Глаза были жемчужно-серыми сферами, меньше, чем настоящие, и с поперечными разрезами. Какой механизм был внутри, этого я не знаю, но из их задней части торчали крошечные золотые нити, которые подсоединяются к нервам. Большую часть операции принц спал, а я стоял рядом. Бордо помогал Хирургу. Затем оперируемого пришлось разбудить. Его лицо тотчас исказила гримаса боли, но он так быстро овладел собой, что, видя такую стойкость, Бордо пробормотал слова молитвы.

– Немного света сюда, – сказал хирург.

Бордо подтолкнул парящий шар ближе.

– Да, да, я вижу разницу, – сказал Принц.

– Нужно еще раз проверить. И отрегулировать, – сказал Хирург.

Бордо вышел на улицу. Я – за ним следом. Он дрожал, лицо его позеленело от страха.

– Ты сейчас нас убьешь? – спросил он.

– Конечно, нет.