Текст книги "Перейти грань"

– Ты что, даешь добро на съемку этого фильма? – спросил Ливингстон.

– Я не хочу отменять ни один из проектов Мэтью Хайлана до тех пор, пока не буду вынужден. Сохранить видимость нормального положения вещей – самое главное. Придет время, и мы рассчитаем этого киношника.

– Если хочешь знать мое мнение, – сказал Ливингстон, – нам следовало бы сровнять этот эллинг с землей. Думаю, ты так и поступишь, когда все закончится.

– Зачем же нам ровнять его с землей? – не соглашался Торн. – Мы откроем там турецкие бани.

В шикарно оборудованном клубном помещении эллинга Стрикланд сидел в кожаном кресле, пока Джойс Маннинг заказывала для него кофе у стюарда-филиппинца.

– Вы ходите под парусом? – поинтересовалась она.

– Нет. Но я умею грести.

Джойс листала журналы по парусному спорту, а Стрикланд пил кофе и обозревал развешенные всюду фотографии, запечатлевшие Хайлана в различные торжественные моменты его жизни. Вот он шкипер времен международного кубка, неизменно за штурвалом, в любую погоду, с крепко стиснутыми губами, орлиным взором – весь рожденный побеждать. На многих снимках был представлен его экипаж, пышущий здоровьем и весельем, демонстрирующий условными жестами и знаками воодушевление и дух состязательности, без которых не обходится ни одна регата.

– Могу ли я использовать что-нибудь из этого? – Стрикланд обвел рукой фотовыставку.

– Безусловно.

Потом они просматривали видеозаписи участия Хайлана в «ток-шоу», телевизионных интервью для новостей и встречах со служащими корпорации – поклонниками его спортивного таланта. Вопреки тому, что читал о нем Стрикланд, Хайлан при ближайшем рассмотрении казался вспыльчивым, косноязычным и самодовольным.

– Ни одна из этих записей не отражает его таким, каков он на самом деле, – заверила его Джойс.

Они просмотрели еще многочисленные домашние фильмы о его морских походах – вздымающиеся палубы, нависающие громады волн, паруса, готовые лопнуть под напором ветра.

– О'кей, – произнес наконец Стрикланд. – Я п… получил представление.

Она провела его вдоль речного причала, где стояло несколько лодок под брезентом, и через сам эллинг, в котором пустовали два частично закрытых слипа. Здесь пахло смолой и застоявшейся речной водой. Их шаги гулко отдавались под сводами. На стенах плясали размытые тени.

– Что, если он не победит? – спросил Стрикланд.

– Он рассчитывает на победу, – уверенно произнесла Джойс. И тут же добавила: – Но мне кажется, что он устроит все так, чтобы оказаться единственным претендентом.

Назад они шли по лужайкам.

– Единственный претендент, – вслух размышлял Стрикланд. – Хайлан против самого себя.

– Человек против морской стихии, – поправила Джойс. – Будьте же серьезны.

Стрикланд подумал, что было бы занятно получше узнать Джойс Маннинг.

Выезжая на шоссе, Стрикланд обернулся и посмотрел сверху на оставшуюся в долине штаб-квартиру «Хайлан». Спускались сумерки, и за ее небьющимися окнами зажигались огни. Последний луч солнца догорал среди голых деревьев на вершине Платтсвега. В огромном зеркале реки отражалось вечернее небо.

Отсюда это нелепое строение с его башенками казалось каким-то измученным и покинутым. Переполнявшее его отчаяние ощущалось почти физически. Стрикланд подумал, что его формы отразили несчастье тех, кто его создавал: жулика-финансиста и его леди. Все было перегруженным, преувеличенным, выпяченным и смешным.

Это место не знало покоя. Они похоронили здесь двоих детей.

Собираясь уже отвести взгляд, он заметил колонну автомобилей, скопившихся перед светофором на углу дороги № 9 в ожидании возможности повернуть на север и ехать прочь из города. За рулем одного из них сидела Джойс Маннинг. Заметив его, она опустила стекло.

– Разве не здорово? – выкрикнула она. – Усадьба отнесена к историческим памятникам.

«Как такое могло случиться?» – подумал Стрикланд.

– Как вам нравится вид? – продолжала кричать Джойс, включая передачу. – Собираетесь воспользоваться им?

– Вид действительно «веселенький», – ответил Стрикланд.

7

Направляясь к воротам за утренней «Таймс», Энн обнаружила, что выпавший позавчера снег бесследно исчез с лужайки. Еще не рассвело, но было тепло, и в воздухе пахло весной. Она взяла газету и на секунду засмотрелась на первые всполохи света, пробивавшиеся над Зундом.

Вернувшись на кухню, она услышала, как Оуэн ходит наверху, насвистывая что-то немелодичное. Это означало, что он чем-то обеспокоен и не находит себе места. Бывали дни, когда он, движимый какой-то скрытой энергией, часами работал дома над гранками и справочниками, настолько погружаясь в свои занятия, что пробиться к нему она не могла. В иные дни он не находил никаких занятий, кроме чтения и музыки. Иногда он быстро и неожиданно засыпал в кресле – значит, провел бессонную ночь.

За долгие зимние недели Энн убедилась, что ее муж так и не освоился в их доме. После стольких лет это было более чем странно. Он чувствовал себя как-то неловко, словно все время находился не в своей комнате и это вынуждало его постоянно извиняться.

Первая полоса «Таймс» была целиком посвящена интриге в Белом доме и убийству ребенка. Она решила, что читать такое, по крайней мере, этим утром, выше ее сил. Мир добрых чувств и утонченных вкусов, открывшийся на страницах светской хроники, показался ей давно несуществующим.

– Оуэн, – позвала она. – Тебе приготовить что-нибудь?

– Нет, спасибо, – отказался он.

– Но ты же будешь завтракать?

– Конечно.

Ей надо было собираться, чтобы успеть к восьмичасовому поезду на Гранд-Сентрал, – ее работа требовала присутствия в Манхэттене по меньшей мере три раза в неделю. Направляясь к выходу, она увидела мужа сгорбившимся за кухонным столом над чашкой черного кофе и не смогла заставить себя просто пройти мимо.

– Собираешься в офис? – спросила она.

В его взгляде было столько одиночества, что ей захотелось заплакать. Времени не оставалось.

– О, черт, – сказала она. – Я должна идти!

– Иди. – В знак приветствия он поднял сжатую в кулак руку. – Иди, иди.

– Оуэн! – вырвалось у нее. – Встряхнись, старина.

Он вновь посмотрел на нее и, встав из-за стола, прикоснулся рукой к ее щеке.

В поезде ее одолевало беспокойство из-за денег. Дома она заставляла себя не касаться этой темы, но постоянно думала о проигрыше. Им удалось погасить часть задолженности по акциям за счет некоторых пенсионных счетов и удачных вкладов. Дом на Стидманз-Айленд они тоже пока сохранили, выплатив очередной взнос. Но долг оставался большим.

Одним из призраков, преследующих фирму «Алтан Марин», было положение ее материнской компании «Хайлан корпорейшн», которая оказалась в тисках кредиторов. Ее колоритный и загадочный генеральный директор Мэтью Хайлан не появлялся перед журналистами. Дочерняя «Алтан» пока держалась на плаву за счет комиссионных от кое-каких совершенных в панике продаж. Большинство же судовладельцев могли позволить себе подождать с продажей до весны. Некоторых агентов по продаже фирма уволила. Рекламному сочинителю Оуэну опасаться за свое положение пока не приходилось. Тем не менее, пробиваясь сквозь толпу под ярко освещенными сводами вокзала, Энн решила позвонить отцу.

Большинство сотрудников журнала «Андервэй» работало на дому, поэтому редакция обычно пустовала. В эту среду она обнаружила в ней только пожилого редактора Джона Мегауана и молодую женщину из «Келли герл», подменявшую их постоянную секретаршу, которая отправилась в плавание по Калифорнийскому заливу.

– Вы опять на работе? – удивился старый Мегауан. – Надеюсь, не будете просить прибавку к зарплате.

– У нас в доме небольшой ремонт. – Собрав все свои душевные силы, она выдавила слабую улыбку. На самом же деле ее гнало из дома то мрачное настроение, в котором пребывал Оуэн.

– Как ваш муж? – спросил Мегауан. «Старческая проницательность», – подумала Энн. – Все еще в «Алтан»?

– Да, все еще.

Часть утреннего времени она провела, вычитывая рекламный раздел журнала, а затем принялась за статью. В ней она пыталась рассказать о переходе, который они с Оуэном совершили несколько лет назад между мысом Соболя и островом Каменистой пустыни. Это было жуткое путешествие. Они попали в туман и заштилили на пути ярмутского парома. Подбежав к борту, они слушали, как огромное судно, издававшее в ночи предупреждающие гудки, надвигалось все ближе и ближе, пока его освещенные галереи не проплыли мимо, едва не задев их, и растворились во мраке, словно в дурном сне. В те времена, насколько она помнила, совместное плавание им удавалось. В конце концов она бросила статью. Светлый мотив любви, который она замышляла вплести в ткань рассказа, в это утро ей не давался.

Когда наступило время ленча, она вышла, чтобы купить коробочку йогурта. По-весеннему ласковый день поманил ее к реке, увлекая вниз по улицам Гринвич-Виллидж, где прошло ее детство. Пока она не пошла в школу, их семья жила здесь в трехэтажном домике из красного кирпича на Бедфорд-стрит.

Прежде чем вернуться в редакцию, она прошла несколько кварталов по Вест-стрит, и ярко сиявшее над водой солнце окончательно закружило ей голову. В начале Мортон-стрит, прислонившись к стене пакгауза, стояла пара видавших виды проституток, но толпы людей, решивших воспользоваться хорошей погодой и отправиться перекусить, делали ее прогулку по набережной вполне безопасной. К тому же Энн не хотела чувствовать себя чужой на улицах своего детства. Еще за несколько десятков лет до того как ее отец приобрел здесь дом, кое-кто из их семьи уже бегал с багром по пирсам Виллидж.

Вернувшись в редакцию, она почувствовала, что свежий воздух улицы взбодрил ее, и решила не откладывать больше звонок отцу. То, что у него надо было просить денег, – а именно к этому все и сводилось – заставляло ее испытывать стыд и беспокойство. Вновь оттягивая этот момент, она попыталась продолжить работу над статьей о переходе к мысу Соболя. И только когда часы показывали уже больше четырех, она набрала номер. Основным ее доводом будет учеба Маргарет, решила она про себя.

Трубку взяла Антуанетта Ламаттина, неизменный личный секретарь отца еще с тех пор, когда Энн была ребенком.

– Энн, милочка, – проворковала Антуанетта. – Он будет так рад услышать тебя!

Она не звонила отцу уже несколько месяцев, а со времени их последней встречи прошло больше года.

– Ты попала в переделку, – сообщил ей отец, когда их соединили.

– Могло быть хуже.

– Почему ты не дала мне пройтись по твоим счетам?

Загородившись рукой от яркого света, она уставилась в свой стол.

– Ты же знаешь, мне никогда не нравилось это.

– Ты не звонишь, – переменил он тему. – Я совсем не вижу малышку. – Он любил так называть Мэгги.

– Ну как ты можешь винить меня, отец? Я же не хочу, чтобы на корабле вспыхнул бунт. Послушай, меня тревожит учеба Мэгги. Бесплатные школы у нас оставляют желать лучшего.

В трубке раздался его ехидный, самодовольный смешок.

– Ты думаешь, я допущу, чтобы малышка пошла в бесплатную школу?

Она уже кипела от бессильной ярости, но промолчала в ответ.

– Я хочу, чтобы ты приехала ко мне, – решительно заявил он.

Помолчав немного, она согласилась.

– Хорошо. Скоро приеду.

– Я хочу кое-что сказать тебе, Энни. И ты можешь передать это ему. – Отец всегда избегал произносить имя Оуэна. – Мэтти Хайлан скоро будет сидеть на раскаленной сковороде. Его корпорация попала в переплет.

– Да, – сказала она. – До нас доходили слухи.

– Вам следует быть готовыми ко всяким неожиданностям.

– Оуэн работает в компаниях Хайлана уже долгое время, отец. Ты же знаешь, как он к этому относится.

– Конечно, конечно, – оборвал он ее. – Я больше не могу оставаться на линии. Приезжай на ленч.

После разговора с отцом она почувствовала себя совсем скверно. К тому же в коридоре за дверями ее кабинета стоял старый Мегауан и, как она предполагала, слышал конец разговора.

– Дает ли знать о себе ваш отец? – спросил он.

– Да, – ответила она. – Я как раз разговаривала с ним. Только что.

Старикан немного помолчал.

– Передайте ему мои наилучшие пожелания.

Тревога, стыд и раздражение захлестнули ее и едва не вырвались наружу.

– Он не относится к числу наших читателей, господин Мегауан, – бросила она ему вслед. – И к числу яхтсменов тоже. – Но Он уже не слышал ее.

Она выключила свой текстовый процессор, привела в порядок стол и задумалась о том, как прошел этот день у Оуэна. Уже в пальто она подошла к окну и долго смотрела, как на крыши нижнего Бродвея опускаются сумерки. Было жаль, что день прошел и уже не манил на воздух и не пьянил своей не по сезону ласковой погодой. Неожиданно она почувствовала, что меньше всего хочет оказаться сейчас в своем доме. Выпить – вот чего ей хотелось сейчас. «Всего одну-две рюмки, – подумала она, – только чтобы притупить остроту грани между светлым днем и печальным вечером».

Молодая секретарша уже ушла домой. Мегауан все еще топтался в своем кабинете.

– Господин М., – обратилась она к нему, – не доставит ли вам удовольствие выпить со мной?

Она знала, что это на самом деле доставит ему удовольствие. Его очень интересует состояние «Алтан Марин» и ее довольно знаменитый отец. Ей хотелось пойти в какое-нибудь оживленное и приятное место, но очень не хотелось сидеть за столиком одной и отваживать желающих присоединиться. Мегауан, конечно, не сахар, но он не без юмора и его морские рассказы иногда забавляют.

– Ох, Боже мой, – воскликнул он. – Да, конечно. – Но, выпалив все это, он, похоже, пришел в замешательство. Взяв со стола свой еженедельник, он стал перелистывать его.

– Может быть, в другой раз, – сказала она.

– Да, – с готовностью согласился он. – Когда закончим номер, отпразднуем это событие у Франсес. – В таверне «У Франсес» Мегауана однажды чуть в клочья не разнесло взрывом бомбы, подложенной пуэрториканскими националистами, но он продолжал предпочитать это место.

– Завтра надо к врачу, так что молюсь и соблюдаю пост.

– Ах, – вздохнула Энн, – какая жалость.

Она доехала на метро до Пятьдесят девятой улицы, а дальше отправилась пешком. Через улицу, напротив Музея современного искусства, находился небольшой отель, где они с Оуэном иногда останавливались, когда бывали в городе. Там был небольшой, но приятный бар, а в нем, насколько ей помнилось, довольно хороший мартини, рюмочку которого она могла бы пропустить в одиночестве.

Метрдотель усадил ее за столик у окна. В соседнем помещении пианист наигрывал «Пришлите клоунов». Пригубив мартини, она поморщилась: привычка к крепким напиткам была утрачена. Какое-то время она сидела, попивая мартини и глядя в окно на спешивших мимо горожан. За соседним столиком четверо мужчин в дорогих костюмах беседовали на испанском, характерном для европейцев. Пожилой господин в темных очках и сопровождавшая его дама средних лет в мехах медленно прошли мимо, направляясь в ресторан.

Они были там в прошлое Рождество с Оуэном и Мэгги, когда приезжали в театр посмотреть «Отверженных». Тогда еще Мэгги ухитрилась заказать себе виски. Те праздники прошли не самым лучшим образом. Мэгги и Оуэн ссорились по всякому поводу. Вскоре после Рождества Мэгги отправилась в Нью-Йорк на концерт «Грэйтфул Дид» в Гардене и осталась ночевать у друзей, сообщив об этом домой только после трех часов ночи. То было легкомысленно и эгоистично с ее стороны. Оуэн наотрез отказался не придавать этому случаю значения и превратил его в главное событие сезона.

Покончив с первым мартини, Энн заказала второй. Не отрывая взгляда от окна, она чувствовала, что испанец за соседним столиком не сводит с нее глаз. Когда она в упор посмотрела на него колючим взглядом, он скромно отвел глаза, вызвав тем самым ее благодарное расположение к себе.

Энн знала, что ее внешность производит впечатление, она с самой ранней молодости привыкла к тому, что при ее появлении у окружающих меняется настроение. Когда она расплатилась и поднялась со своего места, мужчина вновь смотрел на нее. Восхищенные взгляды ее волновали. «А если это так, – думала она, – то пора побеспокоиться о себе». Весной ей будет сорок, хотя многие ее знакомые были бы удивлены, услышав это.

По Пятой авеню она шла, охваченная смятением и каким-то смутным ожиданием. Рокфеллеровский центр и Сент-Патрик, мимо которых лежал ее путь, были накрепко связаны с воспоминаниями детства.

На платформе, ведущей к поезду, она купила бутылочку виски с содовой и, понимая, что это не здорово, прикладывалась к ней по дороге домой, поглядывая на мелькавшие в тумане придорожные огни и потемневшие остатки позавчерашнего снега.

Когда она пришла домой, Оуэн спал в ее кабинете, устроившись в рабочем кресле и положив ноги на стоящий рядом диван. Возле кресла лежали три книги и атлас «Нэшнл джиографик». Она подняла их. Одной из книг был «Белый бушлат» Мелвилла.

Она постояла над ним, разглядывая тонкое лицо мужа. На столе лежали технические характеристики серийной яхты под названием «Сороковка Алтана», кое-какие иллюстрации и макет рекламного проспекта. В пишущей машинке был заложен лист бумаги с начатым текстом.

«С каждым изделием фирмы «Алтан» покупатели становятся обладателями великолепных образцов инженерного искусства, дизайна и мастерства судостроительной промышленности. Марка «Алтан» сама по себе является знаком качества…»

Он редко приносил рекламную работу домой, но, когда это случалось, Энн всегда ощущала неловкость от того, что ему приходится заниматься таким пустяковым делом. Мелькнула горькая мысль о том, что его жизнь с ней проходит впустую. Она не стала будить его.

Энн поднялась наверх. Она чувствовала себя вывалявшейся в грязи и опустошенной. «Алкоголь бесполезен, – думала она, – если он способен лишь немного потешить нездоровое самолюбие». Опьянеть она никогда не боялась – еще в школе ей ничего не стоило перепить любого ирландца. Переодевшись в джинсы, она опять спустилась вниз и включила на кухне радио. Звучавшая «Зима» Вивальди кружила голову. Она выпила таблетку аспирина и решила позвонить в местный китайский ресторанчик, чтобы сделать заказ на дом.

Оуэн всегда писал лучше, чем она. Энн знала это так же твердо, как и то, что она всегда была лучшим, чем он, моряком. Иначе, как абсурдом, нельзя было назвать то, что ему приходилось заполнять пустые места в аляповатых брошюрах. Очерки и эссе, которые давались ей с таким трудом, выходили из-под его пера с необычайной легкостью. Ему нравился литературный труд, и всегда не хватало на него времени. У нее все писания получаются тривиальными, а у него, что бы он ни писал, все было глубоко и как-то элегантно.

В холодильнике стояла почти полная бутылка мерса, которую она открыла несколько дней назад. Она раздумывала, не выпить ли ей еще немного и пораньше отправиться спать. Иначе вся эта мешанина не даст ей уснуть.

Что до нее, ей нравится убеждать людей, и она с удовольствием занялась бы составлением рекламных проспектов, организацией презентаций, а может быть, даже и сделок. Идея активного продвижения продукции и превращения ее в наличность была ей близка. Но в мир судоторговли она никогда не сможет пробиться – женщинам это не дозволено. А вот косвенным образом – с помощью ловкости, хитрости и тайком – это другое дело.

Энн выпила вина и отдалась фантазиям на тему, как могла бы создать мужу возможности для творчества. Он стал бы писать путевые очерки, которые были бы лучше, чем у других, и отличались талантливостью и юмором. Вместе они смогут плыть куда захотят.

Если бы было возможно. Она пыталась проворачивать дела через своего брата и его друзей на бирже акций, но вот как все это плохо кончилось.

Иногда Энн задумывалась о том, чем могло бы обернуться с коммерческой точки зрения привлечение женщин в такие области, как мореплавание, обучение, видеобизнес. Оуэн терпеть не мог показываться на публике. Вскоре ему придется участвовать в салоне по распродаже судов. Это будут сплошные стенания и жалобы. А вот она бы, несомненно, чувствовала себя там как рыба в воде. Если бы только у нее появилась такая возможность!

Немного погодя Оуэн проснулся и появился на кухне, потирая глаза. По радио звучал Бах.

– У тебя все в порядке? – спросила она.

Он пожал плечами. Они прослушали сводку новостей и прогноз погоды. На следующий день обещали такую же весеннюю погоду.

– Мне надо было разбудить тебя. Ты не будешь спать ночью.

Он улыбнулся в ответ на ее заботу.

– Со мной все в порядке, Энни. А как у тебя?

– Я была в Нью-Йорке и вдруг скисла. Да так, что пришлось заглянуть в бар.

– В одиночестве?

– Я не нашла никого, кто составил бы мне компанию.

– Это должен был сделать я.

– Ты не подходишь. Ты ведь не пьешь. – Она помолчала. – К тому же тебе надо было работать над брошюрами.

– Да, – согласился Оуэн.

«Раньше дамы посещали «Шрафт», чтобы пригубить стаканчик. Интересно, куда это подевалось? Разве у меня нет друзей? – спрашивала она себя. – Может быть, я не похожа на других женщин?»

Они заказали по телефону обед и потом ели на кухне, приглушив радио. Энн выпила еще стакан вина.

– Ты завтра идешь на работу?

– Я не знаю. – Он, похоже, задумался над этим. – В такие дни приходится опасаться за себя, могут начаться увольнения.

– Им нужен кто-то, кто может писать, – сказала Энн.

– Я бы не прочь взять отпуск дня на два в ближайшее время. Мы могли бы сбежать на остров.

– Ах, – вздохнула она, – остров.

Вскоре после девяти, совершенно измученная, она отправилась спать. Оуэн оставался внизу и слушал джаз 30-х годов, это всегда доставляло ему удовольствие.

Какое-то время она лежала без сна, ее не покидала тревога, в голове шумело. Мелодии джаза накатывали на нее, словно из далекого прошлого. Они не оставили ее, и, когда она наконец уснула, они поплыли наивными синкопами по темным водам ее сновидений, наполняя их ощущениями утраты. Во сне она понимала, что эти синкопы вовсе и не наивные. Это звучала музыка Оуэна, пронизанная тоской по ускользающей мечте.