Текст книги "Перейти грань"

– Люди реагируют на камеру, как быки на красную тряпку, дорогой, – обратилась она к Стрикланду.

Стрикланд впервые заметил у нее шрам, который проходил по щеке, исчезал в складках двойного подбородка и вновь появлялся на шее. Вспышки фонарей над танцевальной площадкой время от времени выхватывали его из темноты.

– Как насчет того, чтобы твои ребята вернули мне камеру? – Стрикланд кивнул в сторону вышибал.

– А ты не делай этого, паршивый ублюдок, – выкрикнул юнец, державший его «олимпус».

– Не принимай близко к сердцу, ладно, Рон? – сказала ему Билли. – Эти парнишки слишком молоды, чтобы знать, кто ты такой.

Стрикланд познакомился с Билли Байлисс несколько лет назад, когда делал «Изнанку жизни». При виде него с камерой в руках Билли, должно быть, вспомнила свои лучшие времена, и у нее испортилось настроение. Лучшие времена для нее и ее заведения давно уже канули в лету.

– Они не хотят смотреть музейные фильмы. – Она была полна иронии.

– Так скажи им, чтобы отдали мою к… к… – Стрикланд запнулся, а Билли Байлисс с удовольствием наблюдала за его отчаянными попытками закончить фразу. Ее толстое лицо расплывалось в ехидной улыбке.

– Верни ему камеру, Леон. – Она повернулась к вышибале.

Тут Памела наконец заметила стычку и как тигрица ринулась к месту событий.

– Как ты смеешь называть его ублюдком? – выкрикнула она. – Когда он всего-навсего величайший создатель фильмов нашего времени.

– Конечно, величайший, – проворковала улыбающаяся Билли.

Леон сунул камеру в руки Стрикланду.

– Если хочешь бывать здесь, – сладко улыбаясь, произнесла Билли, – милости просим, приходи. Но не приноси сюда камеру, милый. – Она махнула рукой в сторону Памелы, не удостоив ее взглядом. – И не приводи с собой ее, ладно?

В такси Стрикланд сказал Памеле, что собирается в Финляндию. Эта новость, похоже, расстроила ее. Когда они поднялись в студию, она все еще продолжала дуться. Наконец она сказала:

– Ох, Ронни, я так хочу поехать в Финляндию.

– Не называй меня Ронни.

– Стрикланд, – быстро поправилась она. – Мы могли бы чертовски весело провести там время.

Она растянулась на его кровати. Стрикланд в другой комнате составлял список аппаратуры, которую необходимо было взять с собой.

– Тебе не понравится в Финляндии, Памела.

– Ну уж нет, обязательно понравится, – ответила она. – Я обожаю эту страну.

– Чепуха, – отмахнулся он.

Вернувшись в спальню, он увидел, что глаза ее полны слез, а губы гневно поджаты.

– Не глупи. Тебе нечего делать в такой стране, как Финляндия, – втолковывал он ей. – Ты будешь чувствовать себя там… неловко.

– Не буду, – упорствовала она.

– Ладно. – Он присел рядом. – Ты хочешь съездить на острова, не так ли? Мауи? Аруба? Ты хочешь услышать шум моря и ощутить солнце на своих золотых волосах, верно? Поэтому забудь о Финляндии.

– Пожалуйста, – канючила она, – пожалуйста, ну пожалуйста.

– О'кей, – остановил ее Стрикланд. – Только если ты сумеешь поехать даром.

Предложение ее нисколько не обрадовало.

– Ты же знаешь, что я не могу позволить себе этого, – произнесла она с горечью. – Как я могу разъезжать даром?

– Памела. – Терпение Стрикланда было на исходе. – Я не могу посадить тебя на свою кредитную карточку, чтобы ты тикала на ней, как какой-нибудь сумасшедший счетчик в такси. Тем более что на самом деле тебе не хочется в Финляндию.

– Нет, хочется, – не отступала она. – И ты можешь оплатить все расходы. Если ты собираешься делать фильм обо мне, почему бы не начать его с Финляндии?

Стрикланд пожалел, что эта ее хорошо сыгранная ярость не попадет на пленку. Он вдруг развеселился и сделался снисходительным.

– Послушай, крошка: – Он сел на кровать рядом с ней и взял ее за руку. – Тебе же не хочется ехать в Финляндию. Это страна белых ночей. Там стаями бродят волки. Люди сходят с ума от холода и темноты.

Она зажмурила глаза и сжала руки в кулаки.

– Я буду просто в восторге от нее! – выкрикнула она. – Потому что там все так дико и интересно!

– Об этом не может быть речи! – Момент его снисходительности прошел.

Памела разразилась плачем. Спустив ноги с постели, она медленно сползла на пол и, свернувшись калачиком, рыдала так, как будто у нее вот-вот разорвется сердце. Стрикланд лег на живот, дотянулся до нее и стал гладить по голове. Но смотрел он при этом в окно, туда, где горели огни ночного города.

– Ну хватит, хватит, – нежно приговаривал он. – Ты же понимаешь, что Финляндия здесь ни при чем.

Памела жалобно застонала.

– Это твоя жизнь, Памела. Она у тебя в полном беспорядке. В ней нет стержня.

– Я знаю, – прошептала она.

– Когда ты заглядываешь в глубь своей души, что ты видишь там?

– Я не знаю.

Вдумавшись в то, что она сказала, он содрогнулся.

– Вглядись, Памела. Что там?

«Детское неприятие, – подумал он. – Третий мир ума, переполненный пресмыкающимися и лихорадкой». С теми, кто знал, как смотреть, ему почти удавалось зафиксировать этот мир на пленке.

– Там нет ничего, – упорствовала она. – Только я. Когда она перестала плакать, он позволил ей втянуть «дорожку» порошка и посадил в такси. Отъезжая, она повернула к нему свое бледное миловидное лицо и смотрела через заднее стекло автомобиля. Пока он был рядом, она ничего не сказала водителю, так что он понятия не имел, куда она направляется.

Поднявшись к себе, Стрикланд сел за «стинбек» и уставился в его темный монитор. Он безо всяких сожалений остался в одиночестве. Только так он и мог делать дело, а когда он был занят им, никакого одиночества не существовало. Он погружался в тишину, где только и могло разыграться его воображение Толпа, птицы, смятение – все это оставалось во внешнем мире, где у него не было серьезных привязанностей. В том отравленном воздухе слова были для него камнями преткновения, здесь же они вытанцовывались с необычайной легкостью. Там были те, кто доверял ему по причине его заикания, словно считая это гарантией честности, а были и поглупее первых, относившиеся к нему снисходительно, как к недоумку. Его дефект, похоже, поощрял в людях хвастовство и нескромность. Он обратил на это внимание еще в детстве.

Но приходилось признать, что все эти недели после возвращения из Центральной Америки он временами испытывал какую-то неуверенность. Она возникала неизвестно откуда, заставляя сомневаться в отснятом материале и настороженно относиться к странному предложению Хайлана. Пожалуй, с самого детства он не испытывал этого отвратительного дрожания поджилок, этого трепета правой руки, всегда такой твердой. Но как знакомо и мгновенно узнаваемо было это чувство, несмотря на миновавшее время. Он полагал, что его не избежал никто. Наверное, еще и потому, что со временем ты узнаешь чересчур много…

Неожиданно ему захотелось услышать запись той радиобеседы, в которой он участвовал вместе с матерью в пятидесятых годах. Он взял бобину и перевернул ее. Сейчас он недоумевал: что заставило его дать послушать ее Памеле? Что он хотел доказать?

Стрикланд отложил бобину в сторону и, захватив из холодильника банку пива, подошел к огромному круглому окну, чтобы выкурить сигарету. «Предложение Хайлана не такая уж плохая штука», – решил он. Оно позволит центральноамериканскому материалу отлежаться, а затем уж он примется не спеша монтировать его. Да, предложение это было просто интересным. И люди, связанные с ним, были такие же, как все другие. Странники. Лунатики.

Двумя днями позднее Стрикланд получил удостоверение сотрудника пресс-службы Хайлана и набор аккредитивов туристического агентства. Остаток дня у него ушел на то, чтобы отправить самолетом аппаратуру. Сам он улетал на следующий день. Когда его такси по дороге в аэропорт проезжало мимо «Цветущего луга», он увидел обломки старой «Всемирной ярмарки». Собственно, он часто их видел, но никогда они не наводили его на размышления.

Стрикланд предполагал, что в 1939 году мать работала здесь на одном из аттракционов, где-то за Аллеей пикников. Он припоминал, как в течение многих лет она кляла мэра Ла-Гуардиа, который запретил аттракцион. Вспоминалась ему также живописная открытка, воткнутая за зеркало, должно быть, в их древнем «виллисе», довоенном чудо-трейлере. Они ездили на нем, когда он был маленьким. Открытка изображала достопримечательности ярмарки: аттракционы «Трайлон» и «Перисфера».

Многие годы спустя, уже обосновавшись в Нью-Йорке и избрав его объектом своих съемок, он познакомился с историей ярмарки 1939 года. Война разразилась, когда она была в самом разгаре. Одна за другой страны, чьи павильоны стояли вдоль главной аллеи, оказывались оккупированными или вообще прекращали свое существование. А «Трайлон» и «Перисфера», эти символы прогресса, в конце концов были превращены в металлолом и переплавлены в пушки. Вопреки здравому смыслу этот факт вызывал в нем смутное удовлетворение, которое имело какое-то отношение к ярости его матери. Стрикланд умел обнаруживать и фиксировать свои подсознательные реакции, но не слишком высоко их ценил. В них было не больше смысла, чем в чьих-то других, просто, в отличие от большинства, он не испытывал соблазна отрицать их. Двое собственное дерьмо, – думал он, – и тут никуда не деться, разве что попробовать извлечь из него пользу».

Его такси – это разнесенный в клочья мир ярмарки 1964-го. Хромированная отделка ободрана до последнего дюйма. Обшивка лохмотьями болтается вокруг стоек. Тут постарался Вьетнам. Очевидно, ярмаркам не везет – ни в жизни, ни в бизнесе.

«Когда-нибудь, – подумал он, – я сделаю фильм о ярмарках и призраках, оставшихся после них. Как заиграют эти старые фотографии с ярмарок, которые он ни разу еще не пускал в ход, да и звучавшая тогда музыка веселит душу. Никто не сможет обвинить его в том, что он повторяется. Когда такси прибыло к зданию финской авиакомпании, он все еще был погружен в эти раздумья.

Ступив в зону регистрации первого класса, он почувствовал, что ему не хочется расставаться с мечтами о фильме, так непохожем на другие. Те, которые еще не созданы, всегда видятся такими светлыми. Но в душе он чувствовал, что этого фильма никогда не будет, что ему не придется показать старые ярмарки или идущего на нерест лосося, погибающие тропические леса, или пиктограммы Охибуэя, или что-либо другое из того, что заслуживало внимания и иногда занимало его мысли. На самом деле Стрикланда больше всего на свете интересовало человеческое существо. Люди были главным объектом его внимания. И ничто иное.

10

– У вас академическое кольцо. – Женщина за стойкой напротив смотрела на руку Брауна. Это была стройная брюнетка в джинсах и кроссовках. Ее экспозиция была посвящена запатентованному астронавигационному прибору для северного полушария.

Браун покрутил на пальце свое кольцо – такие носили выпускники академии.

– Да. Выпуск шестьдесят восьмого года.

Шел первый день работы «Морского салона», открывшегося в Нью-Йорке на территории арсенала 42-го полка. Посетителей было немного, и Браун весь день сидел возле экрана, время от времени появляясь на нем, чтобы превознести до небес достоинства судов «Алтан». Ему уже порядком надоело слушать собственный голос.

– Мой бывший муж тоже окончил академию. Его зовут Чарли Брадуорт. Не приходилось встречаться?

– Никогда.

– Теперь он в Грин-Ков-Спрингс. Это там, где старые корабли превращают в бритвенные лезвия.

– Слышал о таком месте, – кивнул Браун.

– Нам пришлось также побывать на Гуаме. – Женщина оказалась словоохотливой.

Над ними нависали своими корпусами две яхты, сработанные на верфях «Алтан». Одна – «Хайлан сорок пять», не была безупречной, как Браун убедился на собственном опыте. О второй яхте – «Сороковке Алтана» – он был очень высокого мнения. Появляясь на экране, он без устали демонстрировал свое пристрастие к «Сороковке Алтана». На стенде рядом с ней сообщалось, что эта яхта – серийный образец той, на которой Мэтти Хайлан пойдет вокруг света. Тут же на фотографии красовался и сам Мэтти.

– Мне нравится ваш ролик, – продолжала беседу стройная брюнетка. – Он меня прямо-таки пьянит.

Браун не был уверен, что правильно ее расслышал в гудящей атмосфере салона.

– Ничего хорошего, – буркнул он, стараясь быть вежливым.

– Знаете какое-нибудь средство от этого?

– Нет. Я не пью.

Женщина засмеялась.

– А как насчет того, чтобы приглядеть за моей витриной?

Браун согласился, и она, продолжая смеяться, удалилась.

День подходил к концу, посетителей становилось меньше. Женщина все не возвращалась к своей астронавигации. У Брауна была с собой книга по истории военного флота, и он коротал время, читая о Трафальгаре. Нельсон и Коллингвуд атаковали франко-испанскую эскадру двумя отдельными колоннами, взламывая ее линейную оборону.

Прошло уже больше часа, с тех пор как женщина оставила на него свою витрину. Браун решил принять таблетку аспирина и отправился искать фонтанчик с питьевой водой.

Он миновал крыло, где демонстрировались моторные лодки и толкалось гораздо больше посетителей, чем в павильоне парусных судов. Здесь разгуливали дородные матроны в шкиперских фуражках. Их сопровождали спутники, украшенные затейливыми татуировками. Сверкали обводами крейсерские лодки с надстройками, лоснились глянцем сигарообразные суда. Интерьеры моделей блестели хромом и пестрели леопардовыми обивками. От всего этого у Брауна кружилась голова. Добравшись до бежевого занавеса, отделявшего демонстрационную секцию от подсобной, он проскользнул за него и оказался в полумраке, где до самого потолка были навалены ящики и коробки. За ними на разбитом бетонном полу стояли два бронетранспортера с опознавательными знаками Национальной гвардии Нью-Йорка. Рядом был искомый фонтанчик. Когда он направился к нему, из-за ящиков ему почудился сладострастный стон. Приглядевшись, он заметил за рядом коробок плешивую голову мужчины. На полу из-за них торчала женская ступня с загорелой лодыжкой, в кроссовке. Похоже, здесь занимались сексом. Запив таблетку, он почувствовал злость и отвращение. На обратном пути он обошел это место стороной.

Женщина вернулась к своей экспозиции, когда Браун уже минут пятнадцать сидел на своем месте. Судя по ее удовлетворенному виду, она вполне могла быть той, которая упражнялась там, среди нагромождения коробок. Браун был наслышан о сексе, которым занимались во время салонов, походя, но ему никогда не приходилось видеть ничего подобного.

Незадолго до шести появился Пат Фэй – конструктор «Алтана», который помогал Брауну на острове Статен. Он остановился перед стендом, рекламировавшим «Сороковку Алтана» вкупе с Мэтти Хайланом.

– Его уже можно снять. – Фэй указывал на портрет Мэтти – Похоже, конструктор недавно прикладывался к бутылке.

– Почему? – удивился Браун.

Фэй протянул ему «Нью-Йорк пост» раскрытую на третьей странице. Заголовок над трехколонником вопрошал: «Где Мэтти?»

Браун присел на металлический стул возле стола с кучей рекламных проспектов «Алтан», чтобы прочесть статью. Суть ее сводилась к тому, что перед лицом банкротства и нарастающего скандала Мэтью Хайлан, баловень судьбы и флагман коммерции, вынужден был скрыться.

– Они могут проводить эту гонку, – сказал Фэй, – но Мэтти участвовать в ней не будет.

– Интересно. – Браун возвратил Фэю газету. – Но что это означает для нас?

Фэй пожал плечами и ушел.

Браун еще какое-то время сидел у стола, размышляя над последствиями исчезновения Хайлана. Неожиданно в голове у него мелькнула мысль о собственном участии в гонке. На добровольной основе. Если нельзя пойти на яхте, которую Хайлан готовил в Финляндии, он мог бы отправиться на серийной модели, вот этой, что стоит сейчас перед ним. Он был уверен, что на ней сможет совершить такой переход. Тут же за столом, воспользовавшись попавшимися под руку карандашом и желтой линованной бумагой, он принялся сочинять письмо Гарри Торну.

Закончив писать, он спрятал письмо в карман и только тогда заметил, что женщина, рекламировавшая звездоискатели, все еще торчит у своей витрины. Она сидела, подвернув под себя ногу, и, как показалось Брауну, выжидательно смотрела на него.

– Мэтти исчез, – сообщила она. – Каков, а?

– Отправился в более подходящие края. – Браун оставался спокойным.

– Полагаю, он не будет участвовать в гонке.

– И это очень жаль. – Браун принялся собирать свои бумаги. Посетителей оставалось совсем немного. – Яхта у него очень хорошая.

– Если бы я была на месте Мэтти, – рассуждала женщина, – я бы исчезла во время гонки, пропала бы в море.

– Наверное, он не мог больше ждать, – предположил Браун.

Брюнетка бросила на него взгляд, полный нежной снисходительности. Ему показалось, что у нее что-то на уме.

– Или заставила бы их головы поболеть. Я бы не отправилась вокруг земли, а лишь заверила бы их в этом. Сама же окопалась бы где-нибудь на Сент-Бартс, и пусть другие пересекут финиш первыми. Мэтти смог бы провернуть такое.

– Думаю, что теперь уже это невозможно.

Браун пожелал ей всего доброго и отправился домой.

11

В Хельсинки для Стрикланда никаких распоряжений оставлено не было. Ни в одном из приличных отелей Хайлан не значился. Поскольку был уик-энд, он позвонил Джойс Маннинг домой и оставил ей сообщение на автоответчике. Ответ не приходил. В воскресенье он встретился с местным кинематографистом и звукооператором. Их встреча происходила в нескольких кварталах от отеля Стрикланда, в заведении под названием «О'Малли». В подтверждение серьезности своих намерений каждый заказал только содовую.

Финнов звали Холгер и Пентьи. Последнее время они занимались натурными съемками во Флориде для телевизионного триллера, читали «Верайети» и были прекрасно осведомлены о положении дел в кинематографе. Стрикланд объяснял, что ему нужно от них. Он был само обаяние и без конца запинался. Они терпеливо переносили его заикание. Убедившись в их доброжелательности, он успокоился. Все расслабились и перешли на пиво, заказав у ирландки за стойкой светлый «Харп». Ее звали Маэве. По словам Холгера, она состояла в какой-то марксистско-ленинской партии.

Остаток вечера они провели, обсуждая живопись. Пентьи преклонялся перед Рассом Майером, и любимым его шедевром у маэстро была «Ловкая бабенка». Холгер, более рассудительный из двоих, ценил у того только «Врата рая». Расставаясь, Стрикланд просил их ждать его завтра вечером в Сариола, куда он намеревался отправиться поутру, чтобы встретиться с администрацией судостроительной верфи.

На следующий день после завтрака он связался по телефону с верфью. Человек, с которым он говорил, был вежлив, но сверхосторожен. Все это показалось Стрикланду очень странным.

Утро было в разгаре, когда он погрузил свое снаряжение в арендованный «сааб» и направился по автобану в Сариола.

Город расположился среди душистых дубрав на побережье Финского залива. Он был древним, с шведским замком в центре, булыжными мостовыми и широко разбросанными деревянными постройками, чем-то напоминающими чеховскую Россию. Воздух был чистым и сухим, а небо над головой таким голубым, какое бывает в июне в Калифорнии. Темные леса вокруг города уже стряхивали с себя зимний сон, но в рощах и в тени все еще было неожиданно холодно.

В своем новом отеле с отделкой из пластика пастельных тонов Стрикланд облачился в одежду, которая, как он надеялся, могла показаться уместной людям морской профессии: высокие ботинки, брюки цвета хаки и толстый свитер, какой носили военные моряки. Вскинув на плечо сумку с камерой, он пешком отправился на судостроительный завод. Не пройдя и мили, почувствовал, что от солнца и хвойного воздуха у него кружится голова, режет в глазах, а нос и лоб быстро краснеют.

Когда показался завод компании «Лепится», он свернул с шоссе на грунтовую дорогу. Птицы над ним подняли невообразимый гомон, словно возвещали о его появлении. Он вышел на прибрежный луг, где находилась верфь «Лепится», и увидел троих поджидавших его мужчин. За ними на колодках стояла свежеклеенная яхта с эротически выгнутым транцем и килем, по форме напоминающим плавник акулы. Рядом он заметил светловолосого пожилого человека с короткой и плотной фигурой и глазами цвета дикого винограда. Подойдя, он представился.

– Стрикланд. Приехал снимать фильм.

– Лепится, – мягко проговорил пожилой и после некоторых колебаний протянул руку.

– Лодка эта? – кивнул Стрикланд в сторону сиявшего на своем насесте создания.

Лепится кивнул.

– Я пытаюсь найти господина Хайлана, – пояснил Стрикланд, – но он словно сквозь землю провалился.

В глазах пожилого на широкоскулом лице замерцало полярное сияние подозрения.

– Я надеялся у вас получить какую-то информацию. Давайте пройдем в помещение.

Кабинет Лепится находился на втором этаже бывшей усадьбы фермера, сработанной из одного только дерева.

Акустика ее покрытых лаком помещений была не хуже церковной. В кабинете стоял дубовый стол, висело несколько старых фотографий, охвативших чуть ли не всю историю развития парусного спорта, и красовалась целая вереница моделей яхт, сконструированных хозяином. Стрикланд сел за стол с другой стороны от него.

– Расскажите мне, что вы собираетесь делать, – начал с вопроса Лепится.

Стрикланд объяснил, что «Хайлан корпорейшн» заказала документальный фильм, для съемок которого он и прибыл сюда.

– Следует ли понимать это так, – спросил его старый Лепится, – что вам за него заплачено?

– Мне была выплачена предварительная сумма и предоставлены средства для оплаты расходов.

– И вы не имеете понятия, куда делся наш господин Хайлан?

– Никакого, – ответил Стрикланд. – Я не знал, что его здесь нет.

– Скажите, пожалуйста, когда вы видели его в последний раз?

Стрикланд не смог начать с первого раза.

– Я… Я никогда не встречался с ним. Раз уж вы заговорили об этом.

– Хо, – мрачно произнес старый финн. С секунду они молча смотрели друг на друга. – Мне повезло больше, чем вам. Я видел его в Лондоне два месяца назад. Но вам заплатили, а мне нет. Так что тут вам повезло больше, чем мне.

– Как вы думаете, что происходит?

– Не сочтите меня невоспитанным, – Лепится наклонился к нему, – но мне это тоже очень интересно, а вы как раз оттуда. Что думаете вы?

– Если честно, – Стрикланд пожал плечами, – то я не знаю даже, что и думать.

Старый Лепится протянул ему номер «Файнэншл таймс». В статье на первой полосе говорилось о растущей озабоченности в связи с исчезновением молодого магната. Со ссылкой на слухи сообщалось, что целый ряд больших жюри в США также интересуется его местопребыванием. Стрикланд не стал вникать в подробности. Он понимал, что придется принимать какое-то решение.

– Что он говорил? Когда вы встречались с ним в Лондоне.

Лепится изогнул густую бровь.

– Одни только чудесные вещи.

Стрикланд скрестил руки на груди и смотрел в пол. Если отказаться от всего прямо сейчас, то это не будет стоить ему ни гроша. Но он не любил бросать уже начатое. К тому же он чувствовал, что фильм этот может стать для него более интересным, чем был задуман. Такая вероятность существовала всегда. К тому же трагедии притягательны. «Может быть, – подумал он, – стоит снимать, пока деньги капают, а там будет видно».

– А что с яхтой?

– Она оплачена лишь наполовину, – ответил Лепится.

– Тогда, – встрепенулся Стрикланд, – он не сможет участвовать в гонке?

– Он украл нашу конструкцию. – Тон финна сделался официальным. – Вот что я думаю.

– Расскажите мне об этом. – Стрикланд почуял «материал». – И позвольте записать на пленку.

Старый Лепится отрицательно покачал головой.

– Нам придется обратиться в суд в Америке. А суды там странные. Мне нечего сказать.

Стрикланд понял, что тут ничего не выйдет. В конце концов он уговорил финна разрешить ему снять яхту и его офис во второй половине следующего дня. Стены офиса украшали фотографии, на которых Лепится был запечатлен молодым матросом на палубе одного из судов, возивших в Северную Европу пшеницу из Австралии перед Второй мировой войной. Это был один из последних четырехмачтовых парусников, совершавших коммерческие перевозки.

Когда Стрикланд возвращался в город, мимо него пронеслась на мотоцикле молодая женщина вся в коже.

В отеле он заказал разговор с Даффи и, спустившись вниз, прошел на главную площадь города. Хозяин одного из кафе выставил столики на улицу – было уже достаточно тепло, чтобы высидеть на воздухе в толстом свитере. Солнце низко висело над Финским заливом.

Он потягивал лимонад, когда дверь соседнего заведения отворилась и из нее появилась та самая облаченная в кожу мотоциклистка, которая обогнала его по дороге в город. В одной руке у нее была здоровенная глиняная кружка пива, а в другой сосиска, которую она пыталась есть на ходу. Увидев Стрикланда, она чуть не подавилась.

– Вы господин Хайлан?

– Боюсь, что нет, – вежливо ответил Стрикланд и встал со своего места. – Не хотите ли присесть?

Молодая женщина плюхнулась на стул и ткнула в его сторону сосиской:

– Мне бы хотелось задать несколько вопросов, но вначале я должна покончить с этим.

Стрикланд едва удержался, чтобы не спросить, а не отвернуться ли ему. Он стоял рядом, сохраняя приятное выражение лица, пока она уничтожала свою копченую сосиску, запивая ее большими глотками пива. Женщину звали Мэри Хейм. Она была журналисткой, как сразу же заподозрил Стрикланд.

– А господин Хайлан? – потребовала она. – Где он?

– Никто не знает. Ни в Америке, ни здесь.

– Но это же странно, – настаивала Мэри.

– Да, странно. Он пропал.

Стрикланд вдруг обнаружил, что молодой репортер просто очаровательна. Длинные темные волосы, очень бледное, чуть полноватое лицо, огромные очки в роговой оправе, с линзами, не менее толстыми, чем февральский лед на Ладожском озере, – все в ней располагало.

– Но ведь всем интересно. – Она требовательно глядела на Стрикланда темно-синими, фантастически прекрасными глазами. – Исчезает американский миллионер.

– Я понимаю, – кивнул Стрикланд. – Американский миллионер – заметная фигура в современном мире.

Ночь Стрикланд провел с Мэри. Так получилось, она рассказывала ему о своих приключениях в Африке, где работала в рамках программы иностранной помощи, о своей первой поездке в Париж, когда в одном летнем кафе она съела четырнадцать пирожных подряд. Поинтересовалась, не знает ли он человека по имени Чарлз Буковски.

Утром позвонила Джойс Маннинг.

– У нас изменились планы, Рон. Возвращайтесь как можно скорее.

– Где Хайлан? – спросил он.

– Извините, но это не телефонный разговор. Возвращайтесь. О'кей?

– Завтра, – пообещал он. – Если управлюсь за сегодня.

– Как можно скорее, – повторила Джойс.

Днем он нанял самолет и, совершив облет верфи Лепится, заснял ее с воздуха. Мэри была с ним. На прощание она подарила ему свою фотографию: она на Евангелической станции миссионеров на берегу Окаванго. Стрикланд нашел, что снимок потрясающий. Мэри, изможденная, бледная, стоя под терновым деревом, взирала на превратности «третьего мира». В ее синих глазах пылал тихий и неумолимый гнев лютеранского Бога, его полное неприятие пороков, его яростная нетерпимость к греховности низших созданий. Вернувшись в Нью-Йорк, он пришпилил фотографию к доске информации, рядом со своими снимками голодающего скота, птиц и убитых.