Текст книги "Спин"

4 × 10⁹ нашей эры

Во время нового приступа лихорадки я разбил еще одну лампу. На сей раз Диана смогла сохранить это в тайне от консьержа. Подкупила горничных, чтобы те не убирали в номере, а вместо этого через день оставляли у двери чистое постельное белье и забирали грязное. Им незачем было видеть, как я мечусь в бреду. Последние полгода местная больница ломилась от пациентов с холерой, лихорадкой денге и ССК человека. Мне вовсе не хотелось очнуться в карантинном изоляторе рядом с контагиозным больным.

– Знаешь, что меня тревожит? – спросила Диана. – Что-то может произойти, когда меня здесь нет.

– Я в состоянии о себе позаботиться.

– Только не на пике приступа.

– Стало быть, тут уж как повезет. Планируешь куда-то уехать?

– Нет, если не считать обычных дел. Но вдруг я не смогу вернуться вовремя? Вдруг что-нибудь случится?

– Что, например?

– Не знаю, чисто гипотетически, – пожала плечами Диана.

Но по тону я понял: никаких гипотез, она знает, о чем говорит.

* * *

Расспрашивать я не стал. В нынешней ситуации мне оставалось лишь делать, что велят.

Началась вторая неделя процедуры. Близился кризис. Концентрация марсианского препарата в крови и тканях вышла на критический уровень. Даже когда спадал жар, я не понимал, где нахожусь. Вообще ничего не соображал. Соматические симптомы тоже были нешуточные. Боль в суставах. Желтуха. Сыпь, если словом «сыпь» можно описать ощущение, как будто сбрасываешь шкуру, слой за слоем, пока не останется открытая мокнущая рана. Иногда, проспав четыре-пять часов (по-моему, пять часов сна за ночь был мой рекорд), я кое-как перебирался в кресло у кровати, и Диана счищала с окровавленной простыни чешуйки кожи.

Наконец я потерял доверие даже к моментам просветлений. С вероятностью «пятьдесят на пятьдесят» ясность мышления была иллюзорной, мир окрашивался в яркие цвета и обретал чрезвычайно резкие очертания, а слова и воспоминания крутились в голове все быстрее, словно коленвал дизельного двигателя, ушедшего в разнос.

Плохо. И пожалуй, еще хуже для Дианы: когда я не контролировал себя, ей приходилось подкладывать мне судно. В каком-то смысле она отвечала услугой на услугу. Когда сама она пробивалась через эту фазу, я был рядом. Но с тех пор прошло много лет.

* * *

Ночью Диана, как правило, спала рядом со мной; не знаю, как она это выносила. Тщательно соблюдала дистанцию между нами (иногда одного веса хлопчатобумажной простыни хватало, чтобы я заплакал от боли), но меня успокаивало почти неосознанное ощущение ее присутствия.

В самые скверные ночи, когда я метался по кровати и мог больно ударить Диану, выбросив руку, она уходила от меня и ютилась на цветастой кушетке у балкона.

О своих делах в Паданге она мало что рассказывала. Я примерно представлял, чем она занимается: заводит знакомства с корабельными казначеями и судоводителями, приценивается к вариантам транзита через Дугу. Непростая работа. Процедуру я переносил тяжело, но еще тяжелее было смотреть, как Диана выходит за дверь, в потенциально опасный азиатский демимонд, вооружившись одним лишь карманным баллончиком «Мейс» в придачу к личному бесстрашию.

И даже этот недопустимый риск был меньшим злом, чем если бы они нас поймали.

Они – агенты президента Чайкина или их союзники в Джакарте – интересовались нами по множеству причин. Во-первых, разумеется, из-за препарата. И, что даже важнее, из-за нескольких цифровых копий марсианских архивов, которые были при нас. Этим людям очень хотелось вызнать все о последних часах жизни Джейсона, услышать его предсмертный монолог (тогда я был рядом и все записал), допытаться, что Джейсон поведал мне о природе гипотетиков и Спина, ибо этими знаниями не владел никто, кроме него.

* * *

Я поспал, проснулся – ее не было.

Следующий час я провел, наблюдая, как колышутся балконные занавески; глядя, как солнечный свет ползет по ближней стойке Дуги; фантазируя о Сейшельских островах.

Бывали когда-нибудь на Сейшелах? Вот и я не бывал. В голове крутился старый документальный фильм, который я однажды видел по бесплатному каналу. Сейшелы – тропические острова, родной дом черепах, кокосовых пальм и десятка разновидностей редких птиц. С геологической точки зрения эти острова суть остатки древнего континента, когда-то – задолго до появления современного человека – связывавшего Азию с Южной Америкой.

Фантазии, сказала однажды Диана, – это одичавшие метафоры. Ты мечтаешь о Сейшелах (звучал ее голос у меня в голове), ибо ощущаешь себя древним, практически исчезнувшим, ушедшим под воду.

Словно тонущий континент, омываемый волнами грядущего перерождения.

* * *

Я снова поспал. Проснулся – ее все еще не было.

* * *

Проснулся в темноте, все еще один, понимая, что прошло слишком много времени. Дурной знак. В прошлом Диана всегда возвращалась к сумеркам.

Во сне буянил. Простыня валялась на полу, едва заметная в уличном свете, отраженном от оштукатуренного потолка. Продрог, но тянуться за простыней было бы слишком больно.

Небо чистейшее. Если, сцепив зубы, наклонить голову влево, за стеклянной дверью балкона можно видеть несколько ярких звезд. Развлек себя мыслью, что в абсолютном выражении эти звезды, пожалуй, моложе меня.

Старался не думать о Диане. О том, где она и что с ней могло приключиться.

Наконец уснул. Веки прожигал звездный свет. Фосфоресцирующие призраки, плывущие сквозь красноватую темноту.

* * *

Утро.

По крайней мере, я решил, что это утро. За окном было светло. Какая-то женщина (скорее всего, горничная) дважды постучала в дверь и сердито буркнула что-то по-малайски. Потом ушла.

Теперь я разволновался не на шутку, хотя на нынешнем этапе процедуры тревога походила на пьяную раздражительность. Что же нашло на Диану, почему она бросила меня на невыносимо долгое время, почему она не здесь, не держит меня за руку, не утирает мне пот со лба? Соображение о том, что Диана попала в беду, было неугодно, бездоказательно и судом не принималось.

Однако пластиковая бутылка у кровати опустела. Со вчерашнего дня (а то и дольше) в ней не было воды, обветренные губы мои начинали трескаться, и я не мог вспомнить, когда последний раз дохромал до туалета. Если не хочу, чтобы отказали почки, нужно набрать воды из-под крана.

Но даже сесть было непросто. Я едва не вскрикнул от боли. Свесить ноги с матраса оказалось почти невозможно, невыносимо, словно кости мне заменили ржавыми бритвенными лезвиями, а хрящи – битым стеклом.

Я пробовал отвлечься, подумать о чем-то еще (Сейшелы, небо), но это слабосильное болеутоление преломилось в призме лихорадки. Казалось, за спиной у меня говорит Джейсон, просит какую-нибудь ветошь, чтобы вытереть грязные руки. Я вышел из ванной с полотенцем вместо стакана воды, и, проковыляв уже полпути до кровати, осознал свою ошибку. Дурак. Начинай сначала. Теперь возьми с собой пустую бутылку. Наполни ее доверху, до самого горлышка – давай шагай туда, где калебас.

Я протянул ему ветошь в сарае за Казенным домом, где садовники хранили свои инструменты.

Ему было лет двенадцать. Начало июня, за пару лет до Спина.

Глотни воды, попробуй время на вкус. Ну вот, поперли воспоминания.

* * *

Когда Джейсон предложил починить газонокосилку, я изрядно удивился. Садовником в Казенном доме служил раздражительный бельгиец по фамилии де Мейер; он вечно курил «Голуаз», а когда мы пробовали завести с ним разговор, лишь недовольно пожимал плечами. Де Мейер проклинал свою газонокосилку, потому что она кашляла, чадила и застревала через две минуты на третью. С какой стати делать ему одолжение? Но Джейс был словно под гипнозом, ведь механизм бросил вызов его интеллекту. Оказалось, он сидел за компьютером до поздней ночи, шерстил интернет, изучал бензиновые двигатели. Его распирало от любопытства. Он сказал, что хочет «увидеть двигатель in vivo». Тогда я не знал, что означает in vivo, и от этого счел затею вдвойне интересной. Сказал, что буду рад помочь.

Но, по сути дела, я лишь наблюдал, как Джейс расстелил на полу десяток листов вчерашнего номера «Вашингтон пост», закатил на них косилку и приступил к осмотру. Дело было в уединенном сарае на самом краю лужайки; там пахло плесенью, бензином, машинным маслом, удобрениями и гербицидами. На стенах – полки из грубых сосновых досок; на полках – мешки с мульчей из древесной коры и семенами газонных трав, а между ними – садовый инвентарь с изношенными лезвиями и растрескавшимися рукоятками. Играть в сарае было нельзя. Обычно на двери висел замок, но Джейсон стащил ключ с ключницы, висевшей у выхода из подвала.

В ту жаркую пятницу я был не прочь понаблюдать за трудами Джейса; зрелище поучительное и, как ни странно, умиротворяющее. Сперва он растянулся на полу рядом с косилкой и внимательно ее осмотрел. Планомерно ощупал кожух, нашел головки винтов, остался доволен, выкрутил винты и разложил их в сторонке (по порядку), снял кожух, поставил его рядом с винтами и проник во внутренности механизма.

Оказалось, он умел пользоваться отверткой-трещоткой и тарированным гаечным ключом: то ли научился раньше, то ли подсказала интуиция. Иной раз движения его были осторожными, но неуверенными – никогда. Работал он точно, умело, с осознанием собственных сил, словно художник или спортсмен. Снял все детали, до которых сумел добраться, и сложил на почерневшие от смазки страницы «Пост» – так, что получилось что-то вроде иллюстрации из анатомического атласа. Тут дверь сарая со скрипом распахнулась, и мы оба подскочили от неожиданности.

И Ди Лоутон вернулся домой пораньше.

– Черт, – прошептал я.

Ответом мне был тяжелый взгляд старшего Лоутона. И Ди в безупречно пошитом сером костюме стоял на пороге, взглядом оценивая масштабы катастрофы, а мы с Джейсом уперлись глазами в пол, и вид у нас был такой виноватый, словно нас застукали с номером «Пентхауса».

– Ты ее чинишь или ломаешь? – спросил наконец И Ди со смесью презрения и негодования в голосе (эту манеру речи он давно отточил до совершенства и ввел в привычку, сделав своей вербальной сигнатурой).

– Чиню, сэр, – смиренно ответил Джейсон.

– Понятно. Скажи, это твоя газонокосилка?

– Конечно нет, но я подумал, мистер де Мейер будет рад, если…

– Но это и не его газонокосилка. Инструменты мистера де Мейера ему не принадлежат. Если бы я не нанимал его каждое лето, он жил бы на пособие по безработице. Выходит, чья это газонокосилка? Правильно, моя.

И Ди сделал такую долгую паузу, что от тишины зазвенело в ушах. Затем сказал:

– Ты нашел неисправность?

– Пока нет.

– Пока нет? В таком случае ищи дальше.

Джейсон выдохнул с таким облегчением, что не передать словами.

– Да, сэр. Я думал, после ужина…

– Нет. Никаких «после ужина». Коль уж разобрал, чини и собирай обратно, а потом я разрешу тебе поесть.

Тут И Ди обратил внимание на меня. Не сказать, что я этому обрадовался.

– Ступай домой, Тайлер. Не хочу видеть тебя в этом сарае. И в следующий раз, прежде чем что-то делать, хорошенько подумай.

Я заморгал от слез и выскочил на солнцепек.

В сарае он меня больше не видел, но лишь благодаря моей осторожности. Вечером я вернулся – после десяти, когда выглянул из окна своей комнаты и увидел под дверью постройки полоску света. Я стащил из холодильника оставшийся после ужина куриный окорочок, завернул его в фольгу и скользнул под покров ночной темноты. Шепотом обозначил свое присутствие, и Джейс погасил свет – ровно настолько, чтобы я успел незаметно юркнуть внутрь.

Весь в смазке и потеках машинного масла, Джейс походил на татуированного маори. Косилку он собрал лишь наполовину. Когда он жадно проглотил пару кусков курятины, я спросил, почему он так долго возится.

– Я мог бы собрать ее за пятнадцать минут, – объяснил Джейсон, – но работать она не будет. Труднее всего точно определить неисправность. Плюс я делаю только хуже. Если пытаюсь прочистить топливопровод, в него попадает воздух. Или трескается резина. Все детали на ладан дышат. В кожухе карбюратора трещина толщиной с человеческий волос, и я не знаю, что с ней делать. У меня нет ни запчастей, ни нужных инструментов. Я даже не знаю, какие инструменты мне нужны.

Лицо его сморщилось, и на мгновение мне показалось, что он вот-вот расплачется.

– Так брось, – предложил я. – Скажи Эду: «Извините, виноват». Пусть вычтет из твоих карманных денег или откуда-нибудь еще.

Он посмотрел на меня так, словно я изрек нечто возвышенное, но донельзя глупое.

– Нет, Тайлер. Спасибо, но так я поступать не стану.

– Почему нет?

Он не ответил. Отложил окорочок и вновь принялся разгребать последствия своей прихоти.

Я собрался было уходить, но в дверь поскреблись снова. Джейсон кивнул на выключатель – я потушил свет. Скрипнула дверь, и в сарай вошла Диана.

Она до смерти боялась, что ее застукает И Ди, и говорила исключительно шепотом. Диана тоже явилась не с пустыми руками, но принесла не куриный окорочок, а беспроводной интернет-модем размером с ее ладонь.

Увидев его, Джейсон просветлел:

– Диана!

Она шикнула, искоса глянула на меня, нервно улыбнулась. Шепнула: «Это всего лишь железка», кивнула нам обоим и выскользнула за дверь.

– Это точно, – сказал Джейсон, когда она ушла. – В железке нет ничего особенного, но сеть – полезная штука. Именно сеть, а не железка.

Следующий час он провел на форуме самоделкиных с Западного побережья: те занимались модификацией миниатюрных двигателей для соревнований роботов на дистанционном управлении. К полуночи Джейс выяснил, как временно устранить десяток неисправностей. Я ушел, прокрался домой, встал у окна своей комнаты и наблюдал, как Джейс призывает отца. Сонный И Ди вышел из Казенного дома в пижамных штанах и расстегнутой фланелевой рубашке, остановился, сложив руки на груди, и смотрел, как Джейсон заводит косилку. В предрассветной тиши звук мотора казался на редкость неуместным. Несколько секунд И Ди прислушивался, потом пожал плечами и жестом пригласил Джейсона в дом.

Задержавшись у двери, Джейс заметил свет в моем окне и украдкой помахал мне рукой.

Ясное дело, ремонт оказался недолговечным. В следующую среду, когда любитель «Голуаза» постриг примерно половину газона, косилка окончательно вышла из строя. Прячась в тени деревьев, мы выучили по меньшей мере дюжину отборных фламандских ругательств. Джейсону с его почти эйдетической памятью особенно полюбилось высказывание «God-verdomme min kloten miljardedju!». Раздобыв в библиотеке школы Райса англо-голландский словарь, Джейсон составил примерный перевод этой фразы – «Тысяча чертей на мои мудя, Господи Христе!» – после чего пользовался ею при всяком удобном случае: например, когда рвался шнурок или зависал компьютер.

В конце концов И Ди Лоутону пришлось раскошелиться на новый агрегат. В мастерской сказали, что чинить старый слишком дорого; да и вообще, просто чудо, что он проработал так долго. Я услышал об этом от матери, а та – от Кэрол Лоутон. Насколько мне известно, с Джейсоном И Ди больше об этом не заговаривал.

Мы несколько раз посмеялись на эту тему – пару месяцев спустя, когда обида почти забылась.

* * *

Я доволок себя до постели и снова задумался о Диане. Вспоминал ее подношение Джейсону – не утешительное вроде моего, но по-настоящему полезное. Где же она сейчас? Чем одарит меня, чтобы облегчить мое бремя? С меня бы хватило ее общества.

Дневной свет струился по комнате, словно сияющая река, и я плыл в ее водах, притопленный бессодержательными мгновениями.

Бред не всегда буйный, иногда он неторопливый и холоднокровный, словно пресмыкающееся. Я наблюдал, как тени ящерицами взбираются по стенам к потолку гостиничного номера. Моргнул, и прошел час. Моргнул еще раз, и наступила ночь. Я изогнул шею, чтобы взглянуть на Дугу, – ни единого блика. Вместо солнечного света – тропические тучи и молнии, неотличимые от лихорадочных вспышек в глазах, но гром я распознал безошибочно. Снаружи тянуло минеральной влагой, и по бетонному балкону шлепали дождевые капли.

Наконец новый звук: ключ-карта в замке, оглушительный скрип дверных петель.

– Диана, – сказал я. (Или прошептал, или просипел.)

Она вбежала в комнату в уличной одежде: в свитере с кожаной оторочкой и в широкополой шляпе, с которой капала вода. Встала у кровати, сказала «прости».

– Не нужно извиняться. Просто…

– Нет, правда прости, Тайлер, но тебе придется одеться. Нам надо уезжать. Немедленно. Внизу ждет такси.

Я не сразу переварил эту информацию. Диана тем временем бросала в пластиковый чемодан наши вещи: одежду, документы – настоящие вперемешку с поддельными, – карты памяти, пухлый чехол с пузырьками и шприцами. «Я не могу встать», – хотел сказать я, но лишь промямлил что-то невнятное.

Чуть позже она принялась одевать меня, и мне даже удалось сохранить кое-какое достоинство: я приподнял ноги, не дожидаясь просьбы, и скрежетнул зубами вместо того, чтобы закричать. Я сел, и она заставила меня глотнуть воды из прикроватной бутылки, а затем отвела в ванную, где я выдавил из себя струйку густой канареечно-желтой мочи.

– О черт, – сказала она. – У тебя обезвоживание.

Дала мне выпить еще воды и сделала укол анальгетика, от которого рука зашлась ядовитым огнем.

– Тайлер, не представляешь, как мне жаль!

Наверное, недостаточно, ибо она не остановилась: впихнула меня в плащ, а на голову нахлобучила тяжелую шляпу. Я был в ясном сознании и уловил в ее голосе тревогу.

– Почему мы бежим?

– Скажем так, столкнулась с неприятными людьми.

– Куда бежим?

– Вглубь страны. Быстрее.

Мы торопливо прошли по тусклому гостиничному коридору и спустились по лестнице на первый этаж; левой рукой Диана тащила чемодан, а правой поддерживала меня. Путь был неблизкий. Особенно по лестнице. «Перестань стонать», – шепнула она пару раз. И я перестал. Или мне так показалось.

Потом на улицу, в ночь. Капли дождя рикошетили от грязных тротуаров, шипели на капоте перегретого двадцатилетнего такси. Водитель, прятавшийся в кабине, с подозрением уставился на меня. Я уставился на него в ответ.

– Он не болен.

Диана жестом изобразила глоток из бутылки: мол, пьяный. Водитель нахмурился, но когда Диана сунула ему в руку деньги, возражать не стал.

Наркотик подействовал уже в пути. На ночных улицах Паданга стоял утробный запах мокрого асфальта и тухлой рыбы. Нефтяные лужицы разлетались из-под колес такси, будто радуги. После неонового туристического района мы оказались в запутанном нагромождении магазинов и жилых домов, выросших за последние тридцать лет вокруг города, где самодельные трущобы понемногу отступали под натиском процветания. Меж крытых жестью хибар были натянуты брезентовые тенты, под ними отдыхали бульдозеры. Высотные здания росли, как грибы на унавоженном поле. Потом мы въехали в промзону – серые стены и колючая проволока, – и я, по-моему, снова заснул.

Мне снились не Сейшелы, а Джейсон, его любовь к сетям («именно сеть, а не железка»), сети, что он создал и оживил, и места, куда завели его эти сети.

Беспокойные ночи

Сиэтл, сентябрь, после неудачной атаки китайцев минуло пять лет. Шел дождь, и я пробирался домой по пятничным пробкам. Прямо с порога я включил аудиосистему и зарядил составленный мною плейлист под названием «Терапия».

В реанимации «Харборвью» выдался напряженный день. Мне достались два огнестрельных ранения и попытка самоубийства. Даже закрывая глаза, я видел, как с поручней каталки смывают кровь. Я переоделся в сухое, джинсы и толстовку, налил себе выпить, встал у окна и залюбовался огнями бурлящего города. Где-то там, за тяжелыми тучами, чернело пятно залива Пьюджет-Саунд. Движение на Пятой автомагистрали почти застыло, превратившись в реку красных тормозных огней.

Собственно, вот она, моя жизнь, творение рук моих. И держится она на честном слове.

Через мгновение запела Аструд Жилберту, чувственно и слегка фальшиво, о гитарных аккордах и Корвокадо. Я еще не настолько отошел от работы, чтобы думать о вчерашнем звонке Джейсона. Слишком устал. Не мог даже проявить должного почтения к музыке. «Корвокадо», «Дезафинадо», несколько треков Джерри Маллигана, что-то из Чарли Берда. Терапия. Но музыка растворялась в шелесте дождя. Я разогрел в микроволновке ужин и съел его, не чувствуя вкуса. Потом, оставив все надежды развязать кармический узел, решил постучаться к Жизель: узнать, дома ли она.

Жизель Палмер снимала квартиру в трех дверях от моей. Она была одета в потертые джинсы и старую фланелевую рубашку: значит, уходить не собиралась. Я спросил, занята ли она, и если нет, то не желает ли со мной затусить.

– Ну не знаю, Тайлер. У тебя такой мрачный вид…

– Скорее задумчивый. Не могу определиться, уезжать мне отсюда или нет.

– Уезжать? В командировку?

– Навсегда.

– Да ну? – Ее улыбка померкла. – И когда ты решил?

– В том-то и дело, что не решил.

– Серьезно? И куда?

Распахнув дверь, она жестом пригласила меня войти.

– Долгая история.

– То есть сперва выпьешь, потом расскажешь?

– Типа того, – ответил я.

* * *

Жизель познакомилась со мной в прошлом году, когда на цокольном этаже нашего дома проводили собрание жильцов. Ей было двадцать четыре года, и макушка ее доходила мне до ключицы. Днем она работала в одном из сетевых ресторанов Рентона, но когда по воскресеньям мы начали встречаться за чашкой кофе, рассказала, что «подрабатывает проституткой, девочкой по вызову» – то есть состоит в клубе раскрепощенных девушек, обменивающихся контактами мужчин в возрасте (презентабельных и, как правило, женатых): те готовы были щедро платить за секс, но до ужаса боялись уличных проституток. Говоря об этом, Жизель гордо приосанилась и вызывающе посмотрела мне в глаза – на случай, если мое лицо выдаст шок или отвращение. Но этого не произошло. В конце концов, мы живем в эпоху Спина. Люди вроде Жизель устанавливают свои правила, к добру или к худу, а люди вроде меня воздерживаются от суждений.

Мы встречались, чтобы выпить кофе, а иногда и поужинать, и пару раз я оставлял для нее заявку на анализ крови. Судя по последним результатам, у Жизель не было ВИЧ; что касается прочих серьезных инфекций, антитела у нее имелись лишь к лихорадке Западного Нила. Другими словами, Жизель отличалась осторожностью и врожденным везением.

Но проблема в том, сетовала она, что торговля телом даже на полставки накладывает отпечаток на твою жизнь: в сумочке не переводятся презервативы и виагра. Так зачем этим заниматься, если можно, к примеру, устроиться на ночную смену в «Уолмарт»? Этот вопрос оказался Жизель неприятен, она ощетинилась: «Может, у меня такой заскок. Или хобби – вроде игрушечной железной дороги». Но я знал, что в раннем возрасте она сбежала из Саскатуна, где жила с отчимом, отъявленным мерзавцем, так что несложно было предсказать ее карьеру. К тому же у Жизель, как и у всех нас, достигших половозрелого возраста, имелось железобетонное оправдание: все равно весь род людской скоро погибнет. Смерть, как сказал один писатель моего поколения, попирает стыд. Мертвые сраму не имут.

– До какой степени тебе нужно напиться? – спросила она. – Слегка или надраться в хлам? Вообще-то, выбора у нас нет. В баре сегодня ветер гуляет.

Она смешала мне коктейль, где была по большей части водка, а на вкус казалось, что его нацедили из топливного бака. Я уселся в кресло, убрав сегодняшнюю газету. Квартиру Жизель обставила вполне прилично, но за порядком следила не тщательнее, чем первокурсник, недавно заехавший в общежитие. На передовице красовалась карикатура на тему Спина: гипотетики в образе пары черных пауков обвивали Землю волосатыми лапами, а подпись гласила: «Сожрем их сейчас или после выборов?»

– Вообще не понимаю. – Жизель плюхнулась на диван и качнула ногой в сторону газеты.

– Чего не понимаешь? Карикатуры?

– Всего этого. Спин, точка невозврата… В газетах пишут какую-то заумь. А мне ясно лишь одно: по ту сторону неба что-то есть и намерения у этого «чего-то» не самые дружелюбные.

Пожалуй, под этой декларацией подписалось бы большинство представителей рода человеческого. Но по некой причине – может, из-за дождя или из-за крови, которой я сегодня так много видел, – слова Жизель всколыхнули во мне волну негодования.

– Это не так уж сложно понять.

– Да ну? Так почему это творится?

– Дело не в «почему». Никто не знает почему. Дело в том, что именно…

– Нет, я в курсе, лекцию можешь не читать. Мы оказались в чем-то вроде космического мешка, пакета для заморозки, а Вселенная вертится как умалишенная, и ничего тут не поделаешь, и так далее, и тому подобное.

Я вновь ощутил приступ раздражения.

– Ты же знаешь свой адрес?

– Ясное дело, знаю. – Она отхлебнула из стакана.

– Потому что тебе приятно понимать, где ты находишься. В паре миль от океана, в сотне миль от границы, в нескольких тысячах миль от Нью-Йорка.

– И что с того?

– Дай договорить. Людям нетрудно отличить Спокан от Парижа, но стоит взглянуть на небо, и они не видят ничего, кроме изнанки огромной, аморфной, загадочной кляксы. А почему?

– Понятия не имею. Астрономию я учила по сериалу «Звездный путь». Думаешь, мне так уж необходимо знать про Луну и звезды? Я их с раннего детства не видела. Даже ученые соглашаются, что сами не всегда понимают, о чем говорят.

– И тебя это устраивает?

– Какая, в жопу, разница, устраивает это меня или нет? Может, лучше телевизор включим? Посмотрим кино, и ты расскажешь, зачем тебе уезжать из города.

Звезды – они как люди, сказал я ей, живут определенный промежуток времени, а потом умирают. Солнце стремительно стареет, а чем старше оно становится, тем быстрее сжигает свое топливо. За миллиард лет яркость Солнца увеличивается на десять процентов. Солнечная система уже изменилась настолько, что, если бы не барьер, Земля была бы непригодна для жизни – даже остановись Спин прямо сейчас, сию секунду. Точка невозврата. Вот о чем пишут в газетах – и только потому, что президент Клейтон сделал официальное заявление, в котором признался: по мнению научного сообщества, способа вернуться к status quo ante – прежнему положению вещей – не существует.

Тут она смерила меня долгим несчастным взглядом:

– Вся эта хрень…

– Это не хрень.

– Может быть. Но мне от этого не легче.

– Я просто объясняю…

– Тайлер, ну твою мать, я разве просила объяснений?! Шел бы ты домой вместе со своими страшилками. Или лучше сядь спокойно и расскажи, почему хочешь уехать из Сиэтла. Из-за тех твоих друзей?

Я рассказывал ей про Джейсона и Диану.

– В основном из-за Джейсона.

– Из-за твоего гения.

– Не только моего. Он во Флориде…

– Работает на какую-то спутниковую контору. Ты рассказывал.

– Собирается превратить Марс в цветущий сад.

– Об этом тоже пишут в газетах. И такое правда возможно?

– Понятия не имею. Джейсон думает, что да.

– Но на это же уйдет уйма времени!

– За определенной чертой время течет быстрее, – сказал я.

– Угу. И зачем ты ему понадобился?

Ну… И правда, зачем? Хороший вопрос. Даже замечательный.

– «Фонду перигелия» нужен терапевт для служебного медпункта.

– Я думала, ты обычный врач общей практики.

– Так и есть.

– Такой крутой, что можешь лечить космонавтов?

– Ни в коей мере. Но Джейсон…

– Делает одолжение старому приятелю? Ну да, все сходится. Боже, храни богачей. Все деньги ближнему кругу.

Я пожал плечами. Пусть думает что хочет. Нет смысла обо всем рассказывать, да и Джейсон не говорил ничего определенного…

Но во время беседы у меня сложилось впечатление, что я нужен Джейсону не только в качестве служебного терапевта. Он хотел, чтобы я стал его персональным врачом. Он был нездоров и не собирался обсуждать свое самочувствие с сотрудниками «Перигелия». И даже по телефону не стал ничего рассказывать.

В баре закончилась водка. Покопавшись в сумочке, Жизель извлекла на свет упаковку тампонов с припрятанным косяком. «Дурь что надо, вот увидишь». Щелкнула пластмассовой зажигалкой, поднесла огонек к бумажному хвостику и глубоко затянулась.

– В подробности мы не вдавались, – заметил я.

Она выдохнула:

– Ну ты и задрот. Потому, наверное, и способен все время думать про Спин. Тайлер Дюпре, пограничный аутист. Да-да, я про тебя. Все признаки налицо. Готова спорить, что и твой Джейсон Лоутон такой же. Уверена, у него встает всякий раз, когда он произносит слово «миллиард».

– Не нужно его недооценивать. Не исключено, что его стараниями сохранится род людской.

Или отдельно взятые его представители.

– Да таких задротов, как он, свет не видывал! А его сестра, ну та, с которой ты спал…

– Один раз.

– Да, один раз. Она нырнула в религию?

– Верно.

Нырнула и, насколько мне было известно, пока не вынырнула. С Дианой я не общался с той ночи в Беркширах – и не потому, что не пробовал с ней связаться. Я отправил пару электронных писем, но они остались без ответа. Джейс тоже почти ничего о ней не слышал, но если верить Кэрол, Диана и Саймон поселились где-то в Юте или Аризоне (в одном из тех западных штатов, где я никогда не был и потому не мог представить, как там все выглядит) и оказались в затруднительном положении, когда распалось «Новое Царствие».

– И это тоже нетрудно понять, – заметила Жизель и передала мне косяк.

Я не особенно любил накуриваться… но слово «задрот» задело меня за живое. Я сделал глубокую затяжку – с тем же эффектом, что и в общежитии Стоуни-Брук: меня тут же накрыла афазия.

– Ей, наверное, пришлось совсем худо. Завертелась карусель Спина, и твоей Диане хотелось лишь одного – забыть о ней, но как тут забудешь, если рядом ее семья, да еще и ты? На ее месте я бы тоже обратилась к Богу. В долбаном хоре пела-заливалась бы.

– Неужели наш мир и впрямь настолько плох? – спросил я, отстав от разговора.

– С моей точки зрения, – она протянула руку, чтобы забрать у меня косяк, – да. По большей части.

Отвернувшись, Жизель о чем-то задумалась. Гром дребезжал оконными стеклами, словно негодуя, что в комнате тепло и сухо. С той стороны залива шла серьезная буря.

– Спорим, эта зима нам запомнится, – сказала Жизель. – Отвратительная будет зима. Жаль, у меня нет камина. Включить бы музыку, но я так устала, что встать нет сил.

Я подошел к аудиосистеме, скачал альбом Стэна Гетца, и саксофон согрел комнату получше любого камина. Жизель кивнула: сама она выбрала бы другой саундтрек, но сойдет, нормально…

– Итак, он позвонил и предложил тебе работу.

– Точно.

– И ты сказал, что согласен?

– Я сказал, что подумаю.

– Так вот чем ты занимаешься? Подумываешь?

Похоже, она что-то имела в виду, но я не понял намека.

– Пожалуй, да.

– Пожалуй, нет. Пожалуй, ты уже решил, как поступить. Знаешь что? Пожалуй, ты пришел попрощаться.

Я сказал, что она, пожалуй, права.

– Ну так хотя бы иди сюда и сядь рядом.

Я послушно перебрался на диван. Жизель, вытянувшись, положила ноги мне на колени. На ней были ворсистые мужские носки в забавный ромбик. Отвороты джинсов задрались, обнажив лодыжки.