Текст книги "Спин"

– Для парня, который спокойно смотрит на огнестрельные ранения, – сказала она, – ты слишком боишься взглянуть в зеркало.

– В смысле?

– В том смысле, что ты, как вижу, все еще привязан к Джейсону и Диане. Особенно к Диане.

Быть не может, чтобы Диана до сих пор имела для меня какое-то значение.

Наверное, я хотел это доказать. Наверное, поэтому мы переместились в неприбранную спальню Жизель, выкурили еще один косяк, завалились на розовое, как у Барби, покрывало, занялись любовью под ослепшими от дождя окнами, потом обнимали друг друга, пока не уснули, и мне снилось лицо, но не лицо Жизель.

А через пару часов я проснулся и подумал: боже мой, она права, я еду во Флориду.

* * *

В конечном счете на подготовку к переезду ушло несколько недель: Джейсон решал вопросы с «Перигелием», а я – с больницей. Я несколько раз видел Жизель, но встречи наши были недолгими. Она искала подержанную машину, и я продал ей свою: не хотелось рисковать, пускаясь в автопробег через всю страну. (Грабежи на федеральных автострадах участились в десятки раз.) Но мы не упоминали о том интимном моменте, что пришел и ушел вместе с дождливой погодой, об одолжении, которое спьяну сделал кто-то из нас; скорее всего, она.

В Сиэтле я не нажил ни добрых приятелей, не считая Жизель, ни милых сердцу вещей: ничего более существенного, чем кое-какие цифровые архивы (в высшей степени транспортабельные) и несколько сотен старых пластинок. В день отъезда Жизель помогла мне погрузить сумки в багажник такси. Я велел водителю ехать в аэропорт, и Жизель – без особой тоски, но с некоторой грустью – помахала мне на прощание рукой, когда такси влилось в поток автомобилей.

Она была неплохим человеком и жила рискованной жизнью. Больше я ее не видел, но надеюсь, она пережила последующий хаос.

* * *

До Орландо я добирался на старом скрипучем аэробусе. Обивка салона истрепалась, видеоэкраны в спинках сидений давно уже следовало заменить. У иллюминатора сидел русский бизнесмен, рядом с ним я, а у прохода – женщина средних лет. На попытки завязать беседу русский ответил угрюмым безразличием, но женщина была не прочь поболтать: оказалось, она работала медицинским фонотипистом и на две недели летела в Тампу погостить у дочери и зятя. Ее звали Сара, и мы говорили на медицинские темы, пока самолет с трудом взбирался на крейсерскую высоту.

Все пять лет после китайского фейерверка правительство вливало в авиакосмическую отрасль огромные деньги, но гражданской авиации перепадали лишь крохи от этого пирога: вот почему в воздух по-прежнему поднимались обновленные аэробусы. Основные средства уходили в проекты вроде «Перигелия»: И Ди вел дела из офиса в Вашингтоне, а Джейсон выполнял полевую работу во Флориде, изучал Спин, а в последнее время готовился к рывку на Марс. Администрация Клейтона санкционировала эти траты через покладистый конгресс, ибо всем приятно было видеть, что предпринимаются реальные попытки совладать со Спином. Это поднимало моральный дух общественности. Что еще лучше, никто не ждал мгновенных результатов.

Федеральные деньги поддерживали местную экономику на плаву – по крайней мере, на юго-западе, в окрестностях Сиэтла и на побережье Флориды, – но экономический рост был вялым, процветание хрупким, и Сара тревожилась за дочь: ее муж, лицензированный трубопроводчик, до недавнего времени работал в Тампе на дистрибьютора природного газа, но сейчас отправился в неоплачиваемый отпуск на неопределенный срок. Семья жила в трейлере на федеральное пособие и при этом воспитывала трехлетнего внука Сары по имени Бастер.

– Согласитесь, необычное имя для мальчика, – говорила она. – Бастер, ну прямо как Бастер Китон, звезда немого кино. И вот что любопытно: ему действительно подходит это имя!

Я заметил, что имена чем-то похожи на одежду. Бывает, ты носишь имя, а бывает наоборот: имя носит тебя. «Да что вы говорите, Тайлер Дюпре!» – воскликнула Сара, и я глупо улыбнулся.

– Одного не могу понять, – тараторила она, – как в наше время молодые люди решаются завести ребенка. Как бы ужасно это ни звучало. Разумеется, против Бастера я ничего не имею, люблю его всей душой и желаю ему долгой счастливой жизни. Но то и дело задумываюсь, какова вероятность, что мое пожелание сбудется.

– Иногда людям нужна причина, чтобы надеяться, – предположил я.

Не эту ли простую истину хотела донести до меня Жизель?

– С другой стороны, – сказала Сара, – многие принципиально отказываются рожать детей, утверждая, что ими движет милосердие. Вроде как лучший способ проявить заботу о ребенке – избавить его от грядущих страданий, уготованных всем нам.

– Думаю, никто не знает, что нам уготовано.

– Ну а как же точка невозврата и все такое?

– Она уже пройдена, но мы все еще живы. По той или иной причине.

Сара изогнула бровь дугой:

– Считаете, на то есть причины, доктор Дюпре?

Мы еще немного поболтали; потом Сара объявила, что ей обязательно надо поспать, подложила под шею миниатюрную подушку и откинулась на подголовник. В иллюминаторе, частично скрытом фигурой безучастного русского, виднелось угольно-черное ночное небо. Смотреть там было не на что, кроме отражения лампочки, расположенной над моим креслом; приглушив свет, я уперся взглядом в колени.

По глупости я сдал все свое чтение в багаж, но в кармашке кресла перед Сарой обнаружился потрепанный журнал в простой белой обложке. Потянувшись, я вытащил его и прочел название: «Врата». Религиозное издание. Его, наверное, оставил прежний пассажир.

Я пролистал журнал, предсказуемо подумав о Диане. За годы, прошедшие с неудачного удара по артефактам Спина, в движении «Новое Царствие» произошел раскол. Основатели отреклись от него, а счастливая концепция полового коммунизма потерпела крах под давлением венерических заболеваний и присущего людям собственничества. Сегодня уже никто, включая даже тех, кто находился в авангарде ультрамодных религиозных течений, не называл себя последователем «Нового Царствия» без поясняющих дополнений – «я гекторианец, претерист (полный или частичный), реконструкционист Царствия», кто угодно, только не член НЦ. Круг экстазиса, по которому Саймон с Дианой пустились летом нашей встречи в Беркширах, распался.

С демографической точки зрения ни одна из выживших фракций НЦ не представляла из себя ничего особенного. Одни лишь «Южные баптисты» превосходили численностью все секты «Царствия», вместе взятые. Однако благодаря милленаристской сущности, это движение внесло свою диспропорциональную лепту в религиозное беспокойство, окружавшее Спин. Отчасти из-за «Нового Царствия» шоссе пестрели билбордами, провозглашающими наступление Великой скорби, а множеству традиционных церквей пришлось обратить самое пристальное внимание на вопрос Апокалипсиса.

Журнал «Врата» оказался печатным органом фракции реконструкционистов Западного побережья, предназначенным для широкого круга читателей: после передовицы, осуждающей кальвинистов и ковенантеров, шла трехстраничная подборка рецептов, а дальше – колонка кинообозревателя. Но внимание мое привлекла статья под названием «Ритуальное кровопролитие и юница» – что-то про огненно-рыжую телку, которая появится на свет «во исполнение пророчества» и будет принесена в жертву на Храмовой горе в Израиле, дабы возвестить о Вознесении. По всей видимости, «новоцарственное» искупление грехов посредством веры в Спин вышло из моды. «Ибо он, как сеть, найдет на всех живущих по всему лицу земному», Евангелие от Луки 21:35. Не освобождение, а сеть. Пора бы сжечь какое-нибудь животное, ибо до людей начинало доходить, что Великая скорбь – дело весьма хлопотное.

Я сунул журнал обратно в карман на спинке сиденья, и тут самолет угодил в зону турбулентности. Сара нахмурилась, но не проснулась. Русский бизнесмен вызвал бортпроводницу и заказал виски «Сауэр».

* * *

В правой передней дверце автомобиля, который следующим утром я взял напрокат в Орландо, имелись два пулевых отверстия – зашпаклеванные, закрашенные, но все равно заметные. Я спросил у работника, нет ли других вариантов.

– Последний на парковке, – сообщил он, – но если готовы подождать пару часов…

Нет, сказал я, этот меня устроит.

Я выехал на Пятьсот двадцать восьмую скоростную автостраду – ее еще называют кратчайшей, – а потом свернул на юг, на Девяносто пятое шоссе. Остановился позавтракать в придорожном кафе «У Денни» на въезде в Коко-Бич, где официантка – почуяв, наверное, мою душевную беспризорность – не поскупилась на кофе.

– Долгий перегон?

– Осталось не больше часа.

– В таком случае, считай, уже приехали. Вы домой или в гости? – Она поняла, что я сам не знаю ответа, и улыбнулась. – Там разберетесь, любезный. Все рано или поздно встанет на места.

В обмен на добрые слова я оставил ей абсурдно щедрые чаевые.

Научный городок «Перигелия» (Джейсон называл его неприятным словом «зона») располагался несколько южнее мыса Канаверал и Космического центра Кеннеди – мест, где стратегические планы воплощали в реальные дела. «Фонд перигелия» давно уже стал официальным правительственным ведомством, но не являлся подразделением НАСА, хотя «сотрудничал» с агентством на уровне взаимообмена инженерно-техническим персоналом. В некотором смысле «Перигелий» выполнял функции бюрократической надстройки над НАСА, появившейся с подачи правительства вскоре после того, как стартовал Спин, и теперь дряхлое агентство получило возможность развиваться в новых направлениях – тех, которые его престарелые боссы не способны были предвидеть, да и вряд ли одобрили бы. И Ди властвовал над руководящим комитетом, а Джейсон осуществлял оперативный контроль за прикладными разработками.

Становилось все жарче; флоридская духота, казалось, исходила от самой земли. Почва сочилась влагой, словно грудинка на решетке гриля. Я миновал ряды взъерошенных пальметто, выцветшие лавчонки для серферов, придорожные канавы с застоявшейся изумрудной водой и по меньшей мере одно место преступления: полицейские автомобили окружили черный пикап, трое мужчин лежали на горячем металлическом капоте – руки за спиной, запястья перехвачены гибкими наручниками. Коп, регулировавший движение, внимательно изучил номер моей прокатной машины и махнул рукой: дескать, проезжай. Блестящие глаза полицейского смотрели на мир с характерной для его профессии подозрительностью.

* * *

Добравшись до места, я увидел, что «зона», вопреки названию, не такое уж мрачное место. Посреди опрятной зеленой лужайки раскинулся современный чистенький промышленный комплекс в розово-оранжевых тонах; забор был внушительный, но гнетущего впечатления не производил. Из сторожки вышел охранник. Он пристально всмотрелся в салон машины, попросил меня открыть багажник, порылся в сумках и коробках с пластинками, после чего выдал мне временный пропуск с клипсой и рассказал, где найти парковку для посетителей («за южным крылом свернете налево, хорошего дня»). От пота его насквозь промокшая синяя форма стала почти черной.

Едва я вышел из машины, как из дверей матового стекла с надписью «Регистрация посетителей» появился Джейсон. Он пересек полоску травы, ступил на раскаленную пустыню парковки, замер в ярде от меня, как будто я мог развеяться, словно мираж, и воскликнул:

– Тайлер!

– Привет, Джейс, – улыбнулся я.

– Ну у вас и машина, доктор Дюпре! – усмехнулся он. – Напрокат взял? Велю кому-нибудь отогнать ее назад в Орландо, а тебе подберем что-нибудь получше. Нашел, где остановиться?

Я напомнил, что он взялся решить и этот вопрос.

– О да, мы его решили. Вернее, решаем. Ведем переговоры насчет одного местечка в двадцати минутах отсюда. С видом на океан. Все будет готово через пару дней. Пока придется перекантоваться в гостинице, но это легко устроить. Ну так что мы стоим? Довольно поглощать ультрафиолет!

Я проследовал за ним в южное крыло комплекса. По пути меня насторожила его походка: Джейсон слегка кренился влево и берег левую руку.

В помещении нас тут же накрыло волной арктической свежести из кондиционера; здесь пахло так, словно воздух выкачивали из стерильных подземных хранилищ. В фойе было много гранита, сверкающей кафельной плитки и безупречно вежливых охранников.

– Так рад, что ты приехал, – не унимался Джейс. – Понимаю, сейчас не время, но я хотел бы устроить тебе небольшую экскурсию. Чтобы ты осмотрелся. В конференц-зале ждут люди из «Боинга». Парень из Торренса и еще один из Сент-Луиса, работает в группе компаний «Ай-ди-эс». Ксеноновый апгрейд, эти ребята им очень гордятся, сумели выжать из ионных двигателей чуть больше производительности, как будто для нас это имеет сколько-нибудь заметное значение. Говорю им, ювелирные тонкости не нужны, нам требуется надежность, простота…

– Джейсон, – перебил я.

– …а они… Что?

– Дай вздохнуть.

Он взглянул на меня раздраженно и упрямо. Все же решил уступить, расхохотался и сказал:

– Извини. Просто помнишь… ну, как в детстве, когда кому-то из нас покупали новую игрушку и нам обязательно надо было ею похвастаться?

Новые – или, по крайней мере, дорогие – игрушки обычно покупали не мне, а Джейсу. Но да, покивал я, помню.

– Что ж, такое сравнение покажется бездумным любому, кроме тебя, Тайлер, но у нас здесь самый большой на свете сундук с игрушками. Так позволь уж похвастаться! А потом уладим твои вопросы. Дадим тебе время на акклиматизацию. Если здесь вообще можно акклиматизироваться.

Итак, я прошелся с ним по первым этажам всех трех крыльев здания, прилежно восторгаясь конференц-залами, рабочими кабинетами, громадными лабораториями и инженерными цехами, где разрабатывали опытные образцы или тасовали колоду целей и задач, прежде чем подключить к делу прожорливых подрядчиков. Все очень интересно и совершенно непонятно. Наконец мы оказались в служебном медицинском центре, где меня представили моему предшественнику, врачу по имени Кениг; тот без энтузиазма пожал мне руку и отбыл, бросив через плечо: «Удачи вам, доктор Дюпре».

К тому времени пейджер Джейсона пропищал уже столько раз, что игнорировать его и дальше не оставалось никакой возможности.

– Люди из «Боинга», – пояснил он. – Нужно выразить восхищение их энергетическим прорывом, чтобы не набычились. Найдешь дорогу в фойе? Там тебя ждет Шелли, мой личный ассистент. Поможет тебе снять номер. Позже поговорим. Тайлер, не представляешь, как я рад снова тебя видеть!

Еще одно рукопожатие, неожиданно вялое, и он ушел, по-прежнему кренясь влево, а я остался и задумался – не о том, болен ли он, а о том, насколько сильно он болен и сколь серьезное ему грозит ухудшение.

* * *

Джейсон был хозяин своего слова. Не прошло и недели, как я въехал в небольшой меблированный дом, не слишком прочный на вид (хотя во Флориде все дома казались мне непрочными – деревянные, с огромными окнами вместо стен), но, наверное, недешевый. Веранда, поднимаясь над пологим склоном, открывала вид на океан, вниз к которому вилась торговая улочка. До переезда я трижды встречался с неразговорчивым доктором Кенигом; мой предшественник, сохраняя чрезвычайно авторитетный вид, передал мне документацию и познакомил с младшим персоналом. Заметно было, что доктор Кениг не обрел в «Перигелии» профессионального счастья. В понедельник я принял первого пациента: молодого металловеда, подвернувшего ногу в рекреационном футбольном матче на южной лужайке. Безусловно, медицинское отделение было, как сказал бы Джейс, «переусложнено», ведь изо дня в день мы имели дело лишь с самыми банальными жалобами. Но, по заверениям Джейсона, близились времена, когда получить медицинскую помощь за пределами «Перигелия» станет весьма непросто.

Я потихоньку входил в рабочий ритм. Выписывал и продлевал рецепты, раздавал таблетки аспирина, просматривал карточки пациентов. Обменивался любезностями с Молли Сиграм, моей секретаршей: по ее словам, я нравился ей значительно больше моего предшественника.

По вечерам я возвращался домой и смотрел, как мерцают молниями клиперы облаков – наэлектризованные исполины, стоявшие на приколе у побережья.

Я ждал звонка от Джейсона, но он не звонил, не звонил почти весь месяц. Затем в пятницу вечером, после заката, он вдруг объявился у двери – без предупреждения, в повседневной одежде (джинсы, футболка), из-за которой сразу скинул лет десять.

– Решил заскочить, – сказал он. – Ты не против?

Конечно же, я был не против. По пути наверх я захватил из холодильника две бутылки пива, и мы устроились на выбеленном балконе. Джейс начал было вещать фразами типа «рад тебя видеть» и «хорошо, что мы в одной команде», но я перебил его:

– Джейс, это же я, Тайлер. Ну на кой хер мне сдался твой приветственный официоз?

Он неловко засмеялся, и после этого общаться стало проще. Мы предались воспоминаниям. Наконец я спросил:

– Что слышно от Дианы?

– Почти ничего, – пожал он плечами.

Я решил не развивать тему. Когда мы прикончили по паре пива и вечер сделался тихим, а воздух прохладным, я поинтересовался, как у него дела. В личном плане.

– Не до того было, – ответил он. – Ты, наверное, и сам догадался. Первые посевные запуски уже не за горами. Гораздо ближе, чем считает пресса. Эду нравится иметь фору в информационной игре. Он почти всегда в Вашингтоне, за нами пристально наблюдает сам Клейтон, и мы в фаворе у его министров – по крайней мере, пока. Ну а мне – вместо того, чтобы заниматься проектом, той работой, которую я хочу делать, которая мне попросту необходима, – остается разгребать административное говно, которому не видно ни конца ни края. Это…

Он беспомощно всплеснул руками.

– Большой стресс, – подсказал я.

– Большой стресс. Но мы все же продвигаемся. Дюйм за дюймом.

– Кстати говоря, я не нашел твоей карточки. В клинике. У всех остальных сотрудников, включая руководство, карточки есть, а у тебя нет.

Он отвел взгляд, потом усмехнулся. Вернее, издал нервный лающий смешок:

– Ну… Мне бы хотелось, чтобы ее там и не было, Тайлер. Какое-то время.

– У доктора Кенига были другие соображения на этот счет?

– Доктор Кениг полагает, что все мы слегка тронулись умом. И это, конечно же, чистая правда. Я не говорил, что он устроился врачом на круизный лайнер? Можешь себе представить, как Кениг в гавайской рубахе раздает туристам таблетки от укачивания?

– Просто расскажи, в чем дело, Джейс.

Он устремил взгляд на восток, на темнеющее небо. В нескольких градусах над горизонтом виднелся еле заметный свет. Не звезда; скорее всего, один из стратостатов его отца. Наконец Джейс заговорил чуть громче шепота:

– Вообще-то, я побаиваюсь, что меня оттеснят на второй план. Как раз когда мы начнем получать первые результаты. – Какое-то время он пристально смотрел на меня. – Как бы я хотел тебе довериться, Тай.

– Здесь, кроме нас, никого нет, – сказал я.

И тогда наконец он перечислил симптомы – негромко, педантично, словно читал список технических характеристик, как будто боль и слабость имели не больше эмоционального веса, чем перебои зажигания в неисправном двигателе. Я пообещал, что сделаю кое-какие анализы и не стану вносить результаты в свою документацию. Он кивнул в знак согласия, после чего мы сменили тему и открыли по третьему пиву. Вскоре он поблагодарил меня, пожал мне руку (быть может, чуть более торжественно, чем следовало) и вышел из дома, который сам для меня арендовал; из моего нового непривычного дома. В ту ночь, улегшись в постель, я задумался о Джейсоне, и это были тревожные мысли.

Что у него внутри

Я многое узнал о «Перигелии» от пациентов: ученых (обожавших почесать языком) и сотрудников руководящего звена (как правило, менее разговорчивых), а также от членов их семей (те понемногу отказывались от трещавшей по швам страховой медицины в пользу корпоративной клиники). Сам того не заметив, я сколотил полноценную семейную практику. Моими пациентами по большей части были отважные и решительные люди, способные заглянуть в самую суть реальности Спина и не отвернуться от нее. «Оставь пессимизм, всяк сюда входящий, – сказал мне один программист разведывательных устройств. – Мы прекрасно знаем, сколь важна наша работа». Позиция, достойная восхищения. И к тому же заразительная. Вскоре я считал себя одним из них: стал частью проекта по распространению человеческого влияния на бурлящий поток внеземного времени.

Иногда по выходным я ездил на побережье, к площадке Космического центра Кеннеди, и смотрел, как в небо с ревом взмывают модернизированные «Атласы» и «Дельты», оставляя после себя чащобу недавно возведенных пусковых платформ. Время от времени, поздней осенью и ранней зимой, Джейс откладывал дела и приезжал туда вместе со мной. Ракеты выводили на орбиту простейшие АРУ, запрограммированные аппараты для рекогносцировки, нехитрые наши окошки с видом на звезды. Если миссия проходила успешно, возвратный модуль, плавно опустившись в Атлантический океан или на солончак Западной пустыни, приносил вести из бескрайнего мира за пределами нашего ограниченного мирка.

Меня восхищала грандиозность запусков, но Джейса, по его собственному признанию, зачаровывало воплощенное в них релятивистское расхождение с земной реальностью. Эти скромные модули проводили за пределами барьера недели и даже месяцы, измеряли расстояние до удаляющейся Луны или растущее Солнца, но в нашей системе отсчета падали на Землю тем же вечером, словно зачарованные виалы, хранящие в себе куда больше содержимого, чем можно подумать на первый взгляд.

И когда сосуд откупоривали, по залам «Перигелия», словно винные пары, расползались слухи: гамма-излучение подскочило – верный признак чрезвычайного происшествия в звездных окрестностях; Солнце насытило турбулентную атмосферу Юпитера избыточным жаром, и на его поверхности появились новые полосы; Луна неторопливо отвернула от Земли рябое лицо и демонстрирует нам свою темную сторону с огромным свежим кратером.

Одним декабрьским утром Джейс провел меня через всю зону в инженерный цех, где стоял полноразмерный макет летательного аппарата, разработанного для доставки полезных грузов на Марс. Образец покоился на алюминиевой платформе в углу огромного помещения, разбитого на отсеки, а вокруг трудились мужчины и женщины в белых «тайвеках»: собирали другие прототипы или тестировали уже собранные. Какое же оно маленькое, это устройство, думал я, шишковатый черный ящик размером с собачью конуру с одним-единственным соплом; как неказисто оно смотрится в безжалостном свете ламп под высоким потолком. Но Джейс, похваляясь этим аппаратом, лучился родительской гордостью.

– По существу, в нем три составные части: ионный двигатель с рабочим телом, бортовая навигационная система и полезный груз. Основная масса приходится на двигатель. Связи никакой: аппарат не способен общаться с Землей, да в этом и нет необходимости. Программы навигации в некотором роде даже избыточны, но все оборудование совсем крохотное, не крупнее сотового телефона, питается от солнечных батарей.

На макет панелей не поставили, зато к стене был пришпилен концепт-арт полностью развернутого устройства: собачья конура превращалась в стрекозу в духе работ Пикассо.

– Ему точно хватит мощности, чтобы долететь до Марса?

– Проблема не в мощности. Ионные двигатели работают медленно, но верно. Именно то, что нам требуется: простая надежная технология без изысков. Проблема в навигации: система должна быть автономной и смекалистой. Преодолевая барьер Спина, объект набирает скорость; некоторые называют это явление темпоральным ускорением. Ярлык дурацкий, но мысль ясна: ракета-носитель ускоряется и разогревается – относительно нас, а не самой себя, – и этот дифференциал необычайно велик. Даже малейшее изменение скорости или траектории при запуске – допустим, дунул ветерок или в стартовый двигатель поступило чуть меньше топлива, чем нужно, – и мы не сможем предсказать, когда (не как, а когда!) аппарат окажется во внешнем пространстве.

– А это так важно?

– Да, важно, потому что у Марса и Земли эллиптические орбиты. Обе планеты вращаются вокруг Солнца с разной скоростью, и надежного способа рассчитать их соотносительное местоположение не существует; то есть, когда аппарат выйдет за пределы барьера, этой информации у него не будет. По сути, устройство должно просканировать густонаселенное небо, найти Марс и рассчитать траекторию полета. Для этого нужно умное и гибкое программное обеспечение, а в довесок к нему – простой и надежный приводной механизм. К счастью, у нас есть и то и другое. Это дивный агрегат, Тайлер. На вид ничего особенного, но глянь, что у него внутри – настоящее произведение искусства. Если обойдется без катастрофы, то наша машинка рано или поздно сделает то, для чего создана: благодаря собственным приборам окажется на околомарсовой орбите.

– А потом?

– А потом самая суть, – улыбнулся Джейс. – Вот, смотри.

Он извлек из муляжа макеты болтов и открыл переднюю панель. За ней находилась экранированная камера, разделенная на шестиугольные отсеки, похожие на медовые соты; в каждой ячейке хранился тупоконечный овал. Гнездо черных как смоль яиц. Джейсон вынул один контейнер из его вместилища. Предмет был столь невелик, что помещался в ладони.

– Похож на беременный газонный дротик, – заметил я.

– И ненамного сложнее устроен. Рассыплем их в марсианской атмосфере. На определенной высоте раскроются стабилизаторы, и остаток пути контейнеры будут вращаться вокруг своей оси, замедляясь и остывая. Где именно – над полюсом или экватором? Это зависит от конкретного груза. Под поверхностью планеты что-то должно попасть во влажную глину, а что-то – в толщу льда, но базовая технология одна и та же. Представь, что эти штуковины – иглы для подкожных инъекций и они поставят планете прививку жизни.

Словом «жизнь», насколько я понял, Джейс называл специально разработанные микроорганизмы, чей генетический материал сплеснили из бактерий, найденных в скалах сухих долин Антарктиды, анаэробов, способных выжить в сливном трубопроводе ядерного реактора, и одноклеточных с ледяного дна Баренцева моря, покрытого илистым песком. Основная задача этих организмов – плодиться и размножаться, кондиционировать марсианскую почву, согретую лучами стареющего Солнца, высвобождать из нее водяной пар и прочие газы. Следом на Марс отправятся высокомодифицированные штаммы сине-зеленых водорослей, простейших бактерий, способных к оксигенному фотосинтезу, а за ними – более сложные формы жизни, пригодные для среды, созданной в результате первоначальных запусков. Даже в самом лучшем случае Марс навсегда останется пустыней; вся высвобожденная вода соберется в несколько мелких соленых, нестабильных озер… но этого, пожалуй, будет достаточно. Достаточно, чтобы создать место за пределами зашитой в саван Земли, более или менее пригодное для обитания; место, где сможет закрепиться человек, проживая миллион веков за один земной год. Место, где у наших марсианских братьев (хотелось бы надеяться!) достанет времени на решение загадок, которые мы, подобно слепцам, сумели лишь нащупать.

Место, где мы создадим расу спасителей. Вернее, ее создаст эволюция, но от нашего имени.

– Трудно поверить, что мы и в самом деле способны на такое.

– Способны ли? Не советую спешить с выводами.

– И даже если взглянуть на твой проект как на попытку решения проблемы…

– Это акт телеологического отчаяния. Ты совершенно прав. Главное, не кричи об этом во все горло. Но на нашей стороне все же имеется один могучий фактор.

– Время, – предположил я.

– Нет. Время – это эффективный рычаг. Но действующее вещество – сама жизнь. То есть жизнь в целом: размножение, усложнение, эволюция. Жизнь, которая расползается по всем щелям и ведет себя совершенно непредсказуемо, лишь бы только зацепиться. Я верю в этот процесс: он надежный, он неумолимый. Спасет ли это нас? Не знаю. Но такая вероятность есть. – Он улыбнулся. – Будь ты председателем бюджетной комиссии, я говорил бы более убедительно.

Он дал мне подержать дротик, на удивление легкий, не тяжелее бейсбольного мяча Высшей лиги. Я попытался представить, как сотни таких дротиков дождем сыплются с безоблачного марсианского неба и оплодотворяют стерильную почву тем, что определит удел всего человечества. Интересно, каков он – наш удел?

* * *

И Ди нагрянул во Флориду в марте следующего года, тогда же после многомесячной ремиссии у Джейса случился рецидив.

Тем вечером у меня в гостях Джейсон неохотно, но методично описал свое состояние: кратковременная слабость, онемение рук и ног, затуманенное зрение, эпизодическое головокружение, изредка недержание. Хотя сами по себе симптомы не обрекали его на недееспособность, они стали проявляться так часто, что их уже нельзя было игнорировать.

Спектр возможных диагнозов весьма широк, сказал я, но Джейс наверняка не хуже меня знал, что проблема носит неврологический характер.

Мы оба вздохнули с облегчением, когда из множества анализов крови положительный результат дал тест на рассеянный склероз. С тех пор как десять лет назад изобрели синтетический склеростатин, у нас появилась возможность лечить эту болезнь (или хотя бы держать ее в узде). В том был один из второстепенных парадоксов Спина: по времени она совпала со множеством прорывов в области медицины, в первую очередь – в исследованиях протеомики. Да, вполне вероятно, что наше с Джейсоном поколение обречено, но мы не скончаемся от РС, болезни Паркинсона, сахарного диабета, рака легких, болезни Альцгеймера или артериосклероза. Самое последнее поколение цивилизованного мира будет, пожалуй, и самым здоровым.

Разумеется, на деле все было несколько сложнее. Около пяти процентов больных с диагнозом «рассеянный склероз» не откликались ни на склеростатин, ни на другое лечение. Клиницисты стали называть такие случаи «полирезистентным РС», отдельным заболеванием с тем же симптомокомплексом, как у рассеянного склероза.

Поначалу лечение шло своим чередом. Я прописал минимальную ежедневную дозу «Тремекса», и болезнь тут же ушла в полную ремиссию – по крайней мере, до той недели, когда явился И Ди. Тот пронесся по зоне «Перигелия» с изяществом тропического циклона, разметав по коридорам пресс-атташе и консультантов из конгресса.

И Ди работал в Вашингтоне, мы – во Флориде; И Ди руководил, мы занимались научно-техническими изысканиями; Джейс кое-как балансировал между инженерной и управленческой деятельностью. По большей части его обязанности заключались в насаждении директив руководящего комитета, но он восставал против бюрократии с таким постоянством, что ученый люд, оставив разговоры о кумовстве, начал угощать Джейса выпивкой. Беда в том, говорил Джейс, что И Ди Лоутону мало было запустить марсианский проект; он хотел контролировать каждый шаг (зачастую по политическим причинам) и время от времени отдавал контракты сомнительным подрядчикам – стараясь тем самым купить поддержку конгресса. Персонал поднимал И Ди на смех, но при встрече всякий служащий «Перигелия» рад был пожать ему руку. Кульминацией нынешнего визита стало обращение к сотрудникам и посетителям в актовом зале нашей зоны. Мы – послушно, будто школьники, но с гораздо большей охотой – расселись по местам. Как только аудитория заполнилась, Джейс взял слово, чтобы представить своего отца. Я смотрел, как он взбирается по ступенькам на сцену, как встает за кафедру; смотрел, как левая рука его вяло висит вдоль бедра; смотрел, как он поворачивается, не без труда сохраняя равновесие, и пожимает отцову руку.