Текст книги "Звездная жатва"

Глава 12. Бруксайд (II)

На мемориальную службу Мириам нарядилась, как в церковь, хотя не посещала ее уже много лет. Черное платье, шляпа, белые перчатки, неношеные ортопедические туфли.

Она в последний раз поправила шляпу у зеркала в прихожей и шагнула в туманное летнее утро.

С тех пор как ее коснулось Нечто, прошло больше двух недель.

Это было не Око Божье – надо же так ошибиться! Мириам по-прежнему считала, что без воли Божьей все равно не обошлось, – в конце концов, по воле Божьей может случиться даже нашествие саранчи, – но предложение полного отпущения грехов казалось ей чуждым, лукавым, сомнительным. Мириам полагала, что легко узнает Бога, окажись она с Ним лицом к лицу; Бог был Правосудием, и длань Его несла карающий меч. Нечто, напротив, обращалось к ней протяжным, вкрадчивым голосом любовника. Оно предлагало слишком много и недостаточно ее порицало.

Но с тех пор мир стал другим. За две недели Мириам уже заметила перемены.

Во-первых, в новостях. Новости не стоили бумаги, на которой их печатали, и эфирного времени на телевидении. За считаные дни «Бьюкенен обсервер» стал на несколько страниц тоньше. Остались малоинтересные рубрики – кулинария, садоводство, отдельные авторские колонки. Громкие события сопровождались мелкими заголовками: на Земле негласно прекратились все войны, президенты и премьер-министры перестали что-либо комментировать, в одиннадцать часов больше не показывали фильмов. Мириам подумала, что с тем же успехом можно было разместить единый заголовок для всех материалов: «НИЧЕГО НЕ ПРОИСХОДИТ. ВСЕМ ПЛЕВАТЬ».

Ну хотя бы мемориальную службу никто не отменил. Тело ее отца предали земле за день до Контакта, но службу отложили, чтобы дядя Мириам, с которым она никогда не встречалась, успел прилететь из Норвегии, где работал. Разумеется, рейс отменили – в новостях мельком сообщили, что гражданские самолеты перенаправляют в Африку, развозить гуманитарную помощь голодающим. Но этим вечером служба должна была состояться – с участием дяди Эдварда или без него.

По крайней мере, Мириам на это надеялась. В такие дни ни в чем нельзя быть уверенным.

Доктор Экройд был готов провести службу, несмотря на то что изменился. На прошлой неделе Саймон Экройд признался, что стал одним из них. Настоятель претерпевал те же изменения, что и множество людей по всему миру; Мириам не была уверена, что ей понравится результат его превращения, что она, в свою очередь, понравится ему и что к окончанию эволюции с ней все будет хорошо.

Она не причисляла себя к приверженцам епископальной церкви – в отличие от ее отца, хотя он редко посещал службы. Мириам подозревала, что он выбрал епископальную церковь, потому что ее приход был крупнейшим в городе наравне с католическим, но католиков папа считал сектой фанатиков вроде шиитов или коммунистов.

Епископальная церковь восседала на лужайке, напоминая серого каменного бульдога, глядящего вдаль, через крыши, на море. Мириам припарковала машину и поднялась в кабинет настоятеля. Здесь они с доктором Экройдом должны были встретиться, чтобы потом вместе поехать на кладбище Бруксайд.

Настоятель дожидался ее.

– Присядьте, Мириам, – сказал он. Его простецкое лицо выглядело озабоченным.

Она послушала, как будет проходить служба, хотя они заранее все обговорили.

«Он принимает меня за слабоумную? – подумала Мириам. – Или по долгу службы часто общается с идиотами и теперь говорит так со всеми?»

Церемонию собирались провести на улице, у могилы. Простую и краткую. Мириам особенно уповала на краткость. Она терпеть не могла надмогильные речи и вообще не стала бы ничего проводить, если бы на этом не настаивал лицемерный дядя Эдвард.

– Я не слишком хорошо знал вашего отца, – признался настоятель, – но люди из прихода знали и рассказывали, что он был хорошим человеком. Такую утрату непросто пережить. Мириам, я понимаю, вам сейчас тяжело, и не только по этой причине. Помните: если захотите выговориться, я всегда к вашим услугам.

Предложение показалось Мириам одновременно странным и смешным.

– Лучше расскажите, как вы теперь будете выполнять свои обязанности, – не подумав, бросила она.

– Простите, что?

– После той ночи. Вы знаете, о чем я.

Он отпрянул:

– Это моя работа. Ничего не изменилось.

– Вас коснулось Нечто.

– Вы имеете в виду Контакт? – озадаченно уточнил он.

– Опять все неправильно это называют. Ладно, не важно. Настоятель, я христианка. Когда ко мне прикоснулось Нечто, я сразу поняла, что настоящий христианин не должен иметь с этим никакого дела, и ответила как подобает христианке. Для меня есть только одно бессмертие – рядом с Божьим престолом. Но вы-то. Вы пошли на сделку, я права? И как ни в чем не бывало сидите здесь, готовитесь читать отрывки из Писания над могилой моего отца. Как вы можете?

Доктор Экройд заметно расстроился и ответил после долгих раздумий:

– Мириам, пожалуй, вы правы. – Он взял паузу, чтобы собраться с мыслями. – Я не знаю, что значит быть настоящим христианином. После Контакта я много думал об этом. Мириам, чем пристальнее я приглядываюсь к христианству, тем сильнее оно испаряется перед моими глазами. Что есть христианство? Мартин Лютер или Иоганн Экк? Августин или Иоанн Златоуст? Константин? Матфей, Марк и Лука? Евангелие, известное под их именами, в самом деле написано ими? Или христианство было закопано вместе с апокрифическими книгами в Наг-Хаммади?[17]17
  Так называемая Библиотека Наг-Хаммади – собрание раннехристианских и гностических папирусных кодексов, обнаруженное в 1945 г. при раскопках в районе египетского селения Наг-Хаммади.


[Закрыть]

Пришел черед Мириам удивляться.

– Я не знаю, – повинился настоятель. – И наверное, никогда не знал. Думаю, в Артефакте не меньше интересного и неизведанного, чем во всех земных религиях, вместе взятых. Мириам, когда я говорил со Странниками, я спрашивал их об этом. Я получил представление об их духовности… и считаю, что она не противоречит нашей. Они не утверждают, что разгадали все тайны бытия. На самом деле они смиренно признают, что многое им неведомо. По их мнению, сознание особым образом связано с порядком Вселенной и живет даже после физической смерти. Не знаю, религия это или космология. Но они признают, что премудрости разума как-то соотносятся с устройством звезд и времени. Они не требовали у меня отречься от христианства. Мне лишь пришлось честно признаться себе в том, что я знаю и чего не знаю. Божественность Христа, первоначальность Бога… наверное, я никогда не был всецело уверен в этих вещах. Лишь хотел в них верить. Поэтому, Мириам, вы правы. Пожалуй, я не могу больше зваться христианином. Но я могу провести службу. Помочь вам попрощаться с отцом, отметить таинство смерти со всеми почестями – быть может, более искренне, чем когда-либо. Я буду рад провести для вас службу. Но если вам кажется, что я не гожусь, попробуем найти кого-то другого, может быть, даже в нашем городе.

Мириам была потрясена.

– Нет. – Она уставилась на настоятеля и мотнула головой. – Все в порядке. Проводите.

– Благодарю вас, Мириам.

– Это не значит, что я вам доверяю. Просто считаю, что не важно, кто произносит речь. Если рай существует, то мы над ним не властны, а если существует ад, то от него не спасут никакие молитвы. – Мириам посмотрела на часы. – Нам ведь пора? Час уже поздний.

Она отвезла настоятеля на кладбище Бруксайд, через ворота и дальше, по извилистой дороге, почти до могилы. Церемония на открытом воздухе – то, чего хотела Мириам. Она терпеть не могла часовен. В них пахло перенасыщенными духами, увядшей лавандой.

Солнце ярко пылало в голубом небе, но в долине и над водой еще стоял туман. Гора Бьюкенен возвышалась над кладбищем, словно плечо покрытого зеленью гранитного колосса. Кладбище располагалось у подножия, ровные ряды надгробий, протянувшиеся от ворот вдоль дороги, радовали глаз.

Мириам написала о заупокойной службе нескольким отцовским друзьям, еще остававшимся в живых, – в основном бывшим коллегам из колледжа и членам клуба игроков в бридж, в чьей компании отец любил проводить время до инсульта. Ее удивили размеры толпы и количество молодых людей. Многие лица были ей незнакомы.

Вся парковка у часовни была занята машинами, и еще больше машин выстроилось вдоль дороги. Вереница доходила до развилки и скрывалась за ней.

Мириам была в замешательстве и отчасти напугана.

– Папа не знал всех этих людей, – обратилась она к настоятелю Экройду.

– О службе писали в «Обсервере».

Это она знала и даже сделала вырезку.

– Но почему они здесь? Зачем пришли?

– Чтобы отметить печальное событие. Мириам, ваш отец был последним, кто умер в Бьюкенене до Контакта. Понимаете, что это означает? Он был последним жителем города, умершим не по своей воле.

Мириам приняла это замечание в штыки, сама не понимая почему.

– Не хочу видеть здесь незнакомцев.

– Мне жаль, что вы так думаете. Но эти люди пришли не для того, чтобы насмехаться. Они скорбят, искренне, от всего сердца.

– Откуда вам знать?!

– Я знаю, – просто ответил настоятель.

Мириам не перестала хмуриться, но сдалась. От утренних событий она начала чувствовать себя как пьяная. Настоятель Экройд начал службу, но Мириам слушала вполуха, не в силах увязать церемонию со своим отцом. Он стал неосязаемым, ускользающим воспоминанием о прежних, лучших временах.

«Я здесь, чтобы оплакать его», – напомнила она себе. А другие зачем?

Кладбище было полно людей. Все, включая тех, кто был слишком далеко, чтобы слышать речь пастора, стояли тихо и смирно.

Мириам решила, что здесь собралась половина Бьюкенена.

Может, они тоже скорбели.

Не по ее отцу. По тому, что потеряли или от чего отказались. По прежнему укладу жизни.

По городу, стране… по всей планете. Так думала Мириам.

Глава 13. Споры и выводы

Когда Лиллиан, несмотря на все его уговоры, доводы и плохо скрываемый гнев, отказалась прийти на осмотр, Мэтт решил, что с него хватит. Одно дело – увлекаться внеземным мистицизмом, другое – ставить под угрозу собственное здоровье и здоровье неродившегося ребенка.

Он договорился пообедать с Джимом и попробовать решить проблему другим путем.

Несколько недель назад для совместного обеда, скорее всего, не нашлось бы времени. Теперь его было хоть отбавляй. Поток пациентов превратился в тоненький ручеек. Почти все время Мэтт проводил в больнице, подменяя отсутствующих, и львиную долю этого времени уговаривал Тома Киндла пройти курс физиотерапии. Новых пациентов, за исключением горстки тех, что сохранили ему верность, он не видел со дня Контакта.

Несмотря на то что они оба работали в одной больнице, Джима Бикса он тоже почти не видел. Джим, как Лиллиан, как Энни Гейтс и многие другие, купился на обещание бессмертия той августовской ночью.

Мэтт до сих пор не нашел подхода к этим людям.

Джим был его лучшим другом. После Контакта он стал чужим.

Они встретились в кафетерии для персонала, который располагался в подвальном помещении размером с баскетбольную площадку. Народу было мало. Вентиляторы мычали, как медитирующие монахи, пахло капустой.

Джим сидел за столиком в углу. На тарелках были салат и плов. Мэтт придвинул стул и внимательно присмотрелся к другу.

«Все тот же некрасивый старый сукин сын», – подумал он.

Разговор, как старый автомобиль морозным днем, заводился с трудом и периодически глох.

– Видок у тебя такой, будто ты ночами не спишь, – заметил Джим.

Так оно и было. Мэтт многое обдумывал. Многое из того, что ему не хотелось обдумывать. Дни были пустыми, сюрреалистичными, а ночами его нередко мучила бессонница. Рассказывать об этом не хотелось.

– Я не жаловаться пришел. Хотел поговорить о Лиллиан. Ты в курсе, что она отказалась от осмотра? Не думаю, что ее беременность чревата осложнениями, но звоночек тревожный.

Джим внимательно его выслушал. Затем вытер подбородок салфеткой и развел руками:

– Раз она не видит причин приходить и проблем нет, не стоит на нее давить.

– Проблем нет. Пока. Но ей уже сорок лет, беременность в таком возрасте – большой риск. Сам знаешь. Джим, если она хочет поменять врача, уж не знаю почему, – ладно. Пускай. Найдем специалиста. Но наблюдаться необходимо.

– Думаешь?

– Джим, черт тебя побери!

Возглас эхом разлетелся по пустому залу.

– Мэтт, дело в том, что она теперь лучше понимает свое состояние. Звучит странно, но это так. Она знает такое, чего ты и представить не можешь.

– Слабо верится.

– На твоем месте я бы тоже не поверил. Как еще тебя убедить? Но могу твердо заявить, что я в этом уверен.

– Уверен в чем? Что Лиллиан не нужно посещать врача?

– Что она сама знает, нужно ей это или нет. Если почувствует, что нужно, придет к тебе. – Джим сложил салфетку. – Мы по тебе скучаем. Заходи как-нибудь. Поговори с ней. Она обрадуется.

– А она может сделать себе УЗИ? Опознать внематочную беременность?

– Полагаю, что может.

– Господи!

– Мэтт, успокойся! Я все объясню, только не бесись.

Мэтт подумал, не уйти ли. Но Джим был его другом – вопрос был в том, оставался ли он им, – и поэтому Мэтт решил, что обязан его выслушать.

– Кажется, сто лет прошло с тех пор, как мы это обсуждали. Помнишь, вечером, у тебя дома? Меньше месяца назад. Перед Контактом. Когда мы напились?

– Ты рассказывал про наномашины в крови.

– Неоциты.

– Вы теперь так их называете?

– Исследователи сошлись на этом термине.

Мэтт не стал спорить.

– Штука в том, – продолжил Джим, – что они никуда не делись. У тебя их нет, ты отправил их лесом. Твоя кровь – самая обыкновенная. Думаю, ты и сам это знаешь, иначе сидел бы в лаборатории и изучал ее.

И правда. Странники, как называла их Энни, сказали Мэтту, что оставят его тело. Он им поверил и даже не стал проверять.

– У остальных неоциты по-прежнему в организме, и они чем-то заняты. Пока не очень понятно чем. Но возьмем Лиллиан. Если бы у нее была внематочная беременность, повышенное давление, проблемы с почками или еще что, неоциты исправили бы это. По крайней мере, подали бы сигнал, что нужно что-то исправлять. Я не утверждаю, что Лиллиан не нужны осмотры. Лишь хочу сказать, что она под постоянным наблюдением. Такого наблюдения не можем дать ни ты, ни я. Оно круглосуточное.

– И тебя… – Мэтт не смог сдержать отвращения, – тебя это не беспокоит?

– Мэтт, это доброкачественный процесс. Все в порядке.

– Господи. Господи. А что с плодом? Это же твой ребенок. Над ним они тоже работают? Он тоже полон… неоцитов?

– Да.

Мэтт резко вскочил. Стол пошатнулся; пустой стакан упал на пол и разбился.

Джим принялся подбирать осколки. Положил два острых куска на стол, от греха подальше.

– Я не хотел тебя расстраивать, – сказал он.

– У тебя кровь, – предупредил Мэтт.

Джим порезался. Его кровь была густой, цвета тростниковой патоки.

Вечером Мэтт зашел к Тому Киндлу.

Дежурная медсестра называла Киндла «сущим наказанием» – то есть пациентом, который доставляет уйму проблем, но без злого умысла. Киндл, много лет проживший один на склоне горы Бьюкенен, довольно быстро привыкал к новым реалиям: травме, Контакту. Мэтту казалось, что в этом его преимущество – Том не стал вдруг чужаком для всех. Он уже давно им был.

Когда Мэтт вошел, Киндл смотрел телевизор. Заметив Мэтта, он выключил звук, нажав кнопку на пульте.

– Утром притащили. Я сказал, что не хочу платить за телевидение. Ответили, что мне и не придется. Телевизор больше никто не смотрит. Я тоже несколько лет толком не смотрел. – Киндл покачал головой. – А тут включил, и ничего интересного. Одни новости.

– Когда я включал телевизор последний раз, – ответил Мэтт, – там даже новостей не показывали. По крайней мере, таких, к каким я привык. Все армии распущены, магазины никто не грабит.

– Вполне себе новости, – возразил Киндл.

– Похоже, в мире стало спокойнее.

– Срал я на это спокойствие. На кладбище успокоимся. – Киндл кивнул в сторону экрана. – А это видели?

Мэтт посмотрел на изображение. Октаэдр из нью-йоркского Центрального парка. В левом нижнем углу экрана виднелся логотип Си-эн-эн.

– Видел. – Мэтт вспомнил, как прошлой весной эти октаэдры падали с неба, черные и зловещие, и как Рэйчел с навязчивым остервенением пересматривала запись. Октаэдры напугали всех. Насколько Мэтт мог понять, они служили чем-то вроде монументов. В худшем случае – отвлекали внимание, пока шла реальная, стремительная микроскопическая война. Зачем вторгаться на Землю, когда можно вторгнуться прямо людям в кровь? Вопрос масштабов.

– Я видел эту херню уже десяток раз, – сказал Киндл. – Дело не в этом. Смотрите!

Мэтт неохотно уставился на экран. Это была запись, но совсем свежая.

Киндл сказал, что пересматривал ее весь день.

Мэтт смотрел на октаэдр, ничего не понимая. Гигантская черная фигура высотой с десятиэтажный дом каким-то образом раскрывалась.

Движение было сложно заметить даже в замедленном повторе. Нечто вроде раскручивающейся спирали, только движение было многомерным и невероятно быстрым.

Это не предвещало ничего хорошего. Сразу вспоминалось что-то быстродействующее и смертоносное: капкан, пушка, гремучая змея.

Мэтт смотрел на экран, разинув рот.

– Занятно, а? – усмехнулся Киндл.

Нет. Это было страшно. Мэтта затошнило.

Октаэдр разложился на множество мелких фигур. Камера приблизилась, и Мэтт понял, что все фигуры – одинаковые луковицы с основанием в виде усеченных конусов, размером приблизительно с человека, но точно сказать он не мог. Было непонятно, стоят они на земле или парят над ней.

– Их тысячи, – сказал Киндл. – Даже больше.

Они тронулись с места, удаляясь от исходной точки, двигаясь сквозь заросли деревьев, вдоль велосипедных дорожек. Очень напоминало необычную туристическую группу.

«Высыпали, как муравьи из муравейника», – подумал Мэтт.

– И так в каждом городе Северной Америки.

– Откуда вы знаете?

– Ведущий новостей сказал. А откуда он знает – другой вопрос.

– Что это за штуки?

– Говорят, какие-то помощники. – Киндл пожал плечами.

– Помощники?

– Так их назвали на Си-эн-эн. Я тут ни при чем, Мэттью, за что купил – за то и продаю.

Мэтт снова посмотрел на экран. Теперь «помощника» показывали крупным планом. Матово-черный объект без каких-либо отличительных черт, на вид полезный ровно настолько же, насколько дубина, двуручный меч или баллистическая ракета.

– Мэттью, присядьте, – ласково сказал Киндл. – По-моему, вам дурно.

Позже, когда шок миновал, Мэтт пересказал Киндлу слова Джима Бикса о неоцитах и возможных физиологических изменениях в человеческом теле.

Киндл задумчиво впитал информацию.

– Мэттью, вы когда-нибудь слышали термин «бревно-кормушка»?

Мэтт не слышал.

– В восьмидесятых я какое-то время работал в Канаде. Валил лес на западном берегу острова Ванкувер. Я хорошо узнал тамошние леса – их называют климаксовыми; это значит, что они уже много лет не горели. Много веков. Некоторым кедрам по восемьсот лет. Удивительные деревья. Полгода там льет не переставая, то есть местами лес умеренно дождевой. Очень густой, очень влажный. Поэтому постоянно что-то гниет. Когда падает гигантская канадская ель, кедр или, например, пихта, то не просто лежит мертвым деревом, а становится кормом. Отсюда «бревно-кормушка». Оно кормит новые деревья среди всего прочего. При гниении в стволе заводится больше организмов, чем людей на Земле. Жизнь так кипит, что бревно нагревается, становится на пять-шесть градусов теплее воздуха.

– Это очень познавательно, – перебил Мэтт, – однако…

– Дайте договорить. И почему все доктора, чтоб вас, такие нетерпеливые? Я хочу сказать, что Земля, возможно, тоже своего рода бревно-кормушка. Все кругом говорят о загрязнении воздуха, глобальном потеплении и так далее. Причитают, мол, мы убиваем Землю! Как по мне, мы уже убили ее. Она мертва. Как бревно-кормушка. В ней уже копошатся падальщики. Может, и человечество уже разлагается. Плесневеет изнутри. И вот появляются насекомые, питающиеся гнилой древесиной, потом птицы едят насекомых…

– Какая гадость, – вставил Мэтт.

– Есть немного. Но так устроена природа. Почему с планетой должно быть иначе? Эта штука в космосе, Артефакт или как там ее, октаэдры, «помощники»… – Киндл пожал плечами. – Они просто почуяли гнилое бревно, вот и все.

Рассуждения Тома не вдохновили Мэтта, и он вышел из палаты расстроенный и недовольный. На часах было уже около шести вечера – почти все послеобеденное время он потратил на просмотр ужасов по телевизору Тома Киндла. Пора возвращаться домой.

Ужин с Рэйчел. Очередное испытание.

Теперь это время суток его пугало.

Всю дорогу до дома его преследовали аналогии Киндла. Может, Земля и в самом деле была бревном-кормушкой; может, старый отшельник был прав.

Мэтт вспомнил застывшую улыбку Джима Бикса и его кровь цвета машинного масла. Может, все еще хуже.

Может, бревном-кормушкой был Джим.

Что-то новое росло внутри его пустой оболочки.

Возможно, бревном-кормушкой была и Лиллиан.

Все они.