Текст книги "Кровавый навет в последние годы Российской империи. Процесс над Менделем Бейлисом"

Часть II
Дело против Бейлиса

С самого начала расследования Чаплинский игнорировал установленные Мищуком и Красовским факты, которые изобличали Чеберяк и «тройку». Вместо этого он, под давлением со стороны Голубева, сосредоточил усилия на подготовке уголовного дела против какого-либо еврея (или евреев). Именно Голубев выдвинул версию о ритуальном убийстве и побуждал Чаплинского найти кого-нибудь из евреев. Но прежде чем отыскать еврея, подходящего для возбуждения дела, Чаплинский решил найти эксперта, который согласится поддержать обвинение в ритуальном убийстве. Им стал И. А. Сикорский, выдающийся психиатр, преподававший в киевском университете Святого Владимира. В мае 1911 года следствие пригласило Сикорского для определения ритуального характера убийства. Ему предложили выяснить, был ли Андрей убит умалишенным; может ли вскрытие установить, как было произведено убийство и какие цели преследовал убийца (или убийцы); наконец, определить «принадлежность убийц к той или другой народности». Сикорский заявил, что, по его мнению, убийство совершили несколько человек в сознательной попытке выпустить из тела как можно больше крови. Он также подчеркнул, что видит сходство между убийством Андрея и другими ритуальными убийствами. Преступление, по Сикорскому, совершила особая национальная группа с потребностью в «расовом мщении». И хотя слова «еврей» и «иудаизм» в экспертизе Сикорского не встречались, выражение «вендетта сынов Иакова» не оставляло сомнений в том, что он приписывает убийство евреям. Сикорскому явно недоставало специального образования и опыта, чтобы выступать в качестве судебно-медицинского эксперта, но он был закоренелым антисемитом и твердым сторонником кровавого навета, а потому в своей экспертизе высказался за расследование причастности евреев к убийству Ющинского[24]24
  Сикорский скончался в 1919 году. Его сын Игорь, известный авиаконструктор, в том же году эмигрировал в США.


[Закрыть](см. Документ 21).

В мае Голубев сказал Чаплинскому и Лядову, что полиция должна обратить внимание на еврея по имени Мендель, работавшего на кирпичном заводе Зайцева. Территория завода примыкала к дому Чеберяк, неподалеку от нее находилась пещера, где обнаружили тело. По словам Голубева, Мендель вел себя подозрительно и часто угрожал соседским детям. Голубев также утверждал, не приводя доказательств, что убийство произошло в подвале одного из заводских зданий. Однако осмотр завода не дал никаких доказательств этого – и неудивительно, ведь у этих построек вообще не было подвалов.

Вскоре после этого Голубев заявил, что «еврей по имени Мендель» носит черную бороду, и к середине июля выяснилось, что «еврей по имени Мендель» с «черной бородой» – это Менахем Мендель Бейлис. Глава семьи из шести человек, Бейлис к тому времени уже пятнадцать лет работал приказчиком на кирпичном заводе Зайцева и поддерживал хорошие отношения со всеми, кто жил по соседству. Бейлис убедил хозяев завода продать кирпичи ниже себестоимости для строительства церковной школы, тогда как владелец другого завода, христианин, отказался сделать это. Он также уговорил хозяев разрешить христианским похоронным процессиям проходить через заводской двор. Мы не знаем, почему Голубев выбрал на роль убийцы Андрея именно Бейлиса, которого уважали в округе. Возможно, Бейлис попросту был заметной в местных масштабах личностью и поэтому привлек внимание Голубева. Найти менее подходящую кандидатуру на роль обрядового убийцы было трудно: Бейлис не соблюдал предписаний иудаизма.

Дело против Бейлиса сложилось в июле, когда с разработанной Голубевым версией убийства согласился фонарщик К. С. Шаховский (и главное – с ложным утверждением о том, что Бейлис совершил преступление на кирпичном заводе). Шаховский служил в том квартале, где жили Чеберяки, но часто бывал пьян, и тогда работу за него выполняла жена. Он выдавал информацию по частям, сообщая одно компрометирующее Бейлиса свидетельство за другим всякий раз, когда его допрашивала полиция. Как выяснилось потом, кто-то – вероятно, один из сыщиков, по наущению Чаплинского, – рассказал ему, что следует говорить для подкрепления обвинений против Бейлиса. Девятого июля Шаховский сообщил Фененко, что видел Женю и Андрея, идущих вместе, утром 11 марта, хотя Чеберяк и ее сын уже заявили на допросах, что не видели Андрея в тот день. Через неделю с небольшим Шаховский кое-что прибавил к своим первоначальным показаниям: дом Чеберяк, по его словам, примыкал к заводу Зайцева, где работал человек, известный как Мендель. Согласно этому новому, крайне сомнительному, свидетельству, Мендель и Вера Чеберяк состояли в интимных отношениях, что выглядело совершенно неправдоподобным. Несколько дней спустя, 19 июля, Шаховский сообщил следователям, что забыл упомянуть об одном обстоятельстве: Женя и Андрей сказали ему, что утром 12 марта какой-то человек спугнул их на кирпичном заводе.

Рис. 9. Мендель Бейлис с семьей. Фотография любезно предоставлена фондом «Архив семьи Блаватник»[25]25
  Image courtesy of Blavatnik Archive Foundation (http://blavatnikarchive.org/).


[Закрыть]

Красовскому было ясно, что рассказ Шаховского – вымысел от начала до конца, и это подтверждалось беседами с другими жителями предместья. Сапожник Наконечный, знавший Шаховского с детства, опроверг его показания, заявив, что Шаховский не всегда говорит правду. Шаховский, по утверждению сапожника, лгал, говоря, что человек с черной бородой – предположительно Мендель Бейлис – спугнул мальчиков. Наконечный знал, что это неправда: как он объяснил Красовскому, Шаховский сказал ему, что собирается «пришить Менделя к делу» – ранее тот сообщил полицейским, что Шаховский ворует дрова на заводе. Представ перед Красовским, Шаховский сразу же сломался: как он признался, Женя не говорил ему, что их спугнул мужчина с черной бородой. По его утверждению, полицейские давили на него и даже избивали, требуя оклеветать Бейлиса; в частности, Шаховский указал на Полищука.

Ситуация стала еще более запутанной, когда 20 июля У. С. Шаховская передала слова своего мужа: тот будто бы видел, как Мендель Бейлис тащил Андрея к печи[26]26
  При этом впервые в полицейских документах появилось полное имя бородатого еврея, известного как Мендель.


[Закрыть]. Хотя через несколько дней Шаховский опроверг рассказ жены, та по-прежнему держалась за свою версию, но теперь утверждала, что слышала обо всем этом не от мужа, а от бездомной старухи Анны Захаровой по прозвищу Волкивна[27]27
  Захарова получила это прозвище, поскольку ночевала в местности под названием Волчий Яр.


[Закрыть].

Несмотря на эти расхождения в показаниях, Голубев и Чаплинский достигли своей цели: с исчезновением и смертью Андрюши теперь было связано имя конкретного еврея. Чаплинский был полностью уверен в успехе; в тот день, когда Шаховский заявил, что видел Бейлиса, тащившего Андрея к печи, Чаплинский посетил Щегловитова, проводившего отпуск в своем имении недалеко от Киева, и получил разрешение провести разбирательство по делу. Из загородного дома Щегловитова он отправил телеграмму в Киевскую судебную палату, интересуясь тем, находится ли Бейлис под стражей: по словам Чаплинского, он покинул город в уверенности, что Бейлис будет задержан. Щегловитов, судя по всему, разрешил предъявить обвинение в ритуальном убийстве вскоре после того, как в середине апреля поставил Чаплинского во главе следствия. Как и Чаплинский, министр явно намеревался умиротворить антисемитски настроенных думцев, требовавших расследования ритуального убийства. Возможно, им также двигало желание не допустить расширения прав евреев, которое было предметом обсуждения в Думе. Так или иначе сам он явно не верил в совершение ритуального убийства и, несомненно, знал, что дело против Бейлиса сфабриковано. Не исключено, что он одобрил махинации Чаплинского, желая продемонстрировать якобы порочную сущность евреев и иудаизма: это создало бы идеологическую опору, в которой так нуждалось самодержавие, страдавшее из-за неэффективного государственного управления при Николае II.

Стоит вспомнить, что для подобных целей царская тайная полиция ранее соорудила известную подделку – «Протоколы Сионских мудрецов». Как заметил около полувека назад историк Х. Роггер, у царского режима

…не было других средств, кроме антисемитизма и идеи всемирного зла, носителями которого выступали евреи, чтобы разобраться в мире, превосходящем его понимание и ускользающем из-под его контроля. Зримое доказательство ритуального убийства подтвердило бы такое представление о мире: за ним стояло бы нечто реальное, вещественное. Сама чудовищность вымысла делала его пригодным для этой цели: степень его принятия показала бы, в какой мере миф может быть вдохновляющей силой, позволила бы испытать и укрепить преданность создателей этого вымысла и этого мифа. [Rogger 1966: 626]

Щегловитов знал, что евреи никогда не проливали крови детей иноверцев [Rogger 1966: 625–626]. И все же он поддержал Чаплинского и вступил в сговор с другими чиновниками, чтобы обвинить евреев в убийстве Андрея, так как верил, что это важно для существования России и самодержавия.

Полиция не стала задерживать Бейлиса в отсутствие Чаплинского и начала действовать лишь после его возвращения в город. Двадцать второго июля пятнадцать жандармов – бессмысленная демонстрация могущества полиции, – действуя по указаниям Чаплинского, ворвались в три часа утра в квартиру Бейлиса, провели обыск и увели его вместе с девятилетним сыном: оба оказались в охранном отделении. Мальчика отпустили через два дня, но Бейлис оставался за решеткой двадцать восемь месяцев, вплоть до своего оправдания. Трудно понять смысл такой демонстрации силы. Разве у жандармов были причины бояться Бейлиса, приказчика, никогда не имевшего проблем с законом? Киевские власти утверждали, что Бейлис был задержан в интересах безопасности государства: возможно, они беспокоились, что задержание еврея по делу об убийстве Ющинского приведет к погрому, как только распространится новость об аресте. В этом случае демонстрация силы могла бы послужить сдерживающим фактором. Но трудно сказать, почему страх перед беспорядками потребовал задержать сына Бейлиса.

Теперь, когда Бейлис был заключен под стражу (а не арестован – следует различать эти понятия), начался второй этап следствия: полицейское расследование уступило место судебному. Полиция собирала улики и допрашивала свидетелей, а также имела право задерживать лиц, подозреваемых в причастности к преступлению. Однако постановление об аресте подозреваемого мог отдать только местный или окружной прокурор. После ареста окружная прокуратура начинала судебное расследование и могла отдавать приказы полицейским, занимающимся делом. Затем обвинение собирало доказательства для вынесения заключения, которое утверждалось коллегией присяжных: последние решали, достаточны ли основания для судебного разбирательства.

Окружной прокурор выдал ордер на арест Бейлиса в августе, а значит, по мнению властей, против последнего имелись веские улики. Российское законодательство не позволяло арестованным контактировать с кем-либо или консультироваться с адвокатом до предъявления обвинения. В декабре Арон Бейлис попросил разрешения встретиться с братом. Он хотел также убедиться, что Мендель получил два письма, посланные ему в ноябре, где говорилось о возможных стратегиях защиты (см. Документ 22). Окружной суд отклонил его прошение и, таким образом, с момента задержания в июле 1911 года до предъявления обвинения в январе 1912-го Мендель Бейлис находился в своей камере, лишенный общения с родными и друзьями, неспособный предпринять что-либо с целью доказать свою невиновность. В своих воспоминаниях он рассказывает о суровых условиях заключения (см. Документ 23).

В ноябре положение Бейлиса еще больше осложнилось: осужденный за воровство Иван Козаченко, которого подсадили к Бейлису в качестве информатора, донес, что сокамерник попросил его отравить Шаховского после выхода Козаченко из тюрьмы. По словам Козаченко, Бейлис заверил его, что управляющий кирпичным заводом готов заплатить, если главный свидетель, найденный властями, скончается. Чаплинский доложил Щегловитову, что у следствия появилась новая, крайне веская улика. Очень кстати для себя Чаплинский не сообщил министру о том, что Козаченко уже взял обратно свои показания, полностью вымышленные. Более того, он предъявил это подпорченное свидетельство двумя годами позднее, на процессе, позаботившись о том, чтобы очная ставка Козаченко с представителями защиты не состоялась. А вот, пожалуй, самое поразительное во всей этой истории обстоятельство: ни один из имевших отношение к делу не упомянул о том, что Бейлис не мог знать о показаниях Шаховского, которые стали известными в ноябре 1911 года, хотя именно из-за них он будто бы собирался устранить фонарщика. Зато об этих показаниях знал Чаплинский, участвовавший в их фабрикации.

Более серьезные улики против Бейлиса появились в декабре 1911 года, когда В. П. Чеберяк, отец Жени, сообщил следующее: перед смертью сын рассказал ему, как Бейлис прогнал его и Андрея с кирпичного завода – за два дня до исчезновения Ющинского. На суде представители защиты отметили недостоверность показаний Чеберяка, заявив, что он дал их по настоянию жены.

В январе 1912 года Бейлису предъявили официальное обвинение в убийстве Андрея. Предполагалось, что процесс начнется в мае, но некоторые полицейские и судейские чиновники, ранее возражавшие против разработки версии о ритуальном убийстве, теперь запротестовали из-за отсутствия убедительных доказательств против Бейлиса, засыпая начальство телеграммами и письмами. Они утверждали, что обвинения выглядит слабыми и все неизбежно закончится оправданием подсудимого. В феврале 1912 года полковник А. Ф. Шредель, начальник Киевского жандармского управления, писал вице-директору Департамента полиции, что улики против Бейлиса малоубедительны. Он критиковал правительство за выдвижение необъективных и односторонних доводов, предлагая сосредоточиться на Чеберяк и членах ее шайки, истинных виновниках убийства. Шредель также предположил, что участники шайки убили Андрея, поскольку он знал об их незаконной деятельности. В марте он повторил свои февральские заявления, а также оспорил достоверность показаний Шаховских (см. Документы 24 и 25).

Неудивительно, что обвинительный акт и сопровождавшие его доказательства привлекли к себе внимание общественности. Особое возмущение вызвала экспертиза Сикорского с ее обвинениями евреев в ритуальных убийствах, после обнародования которой критика в адрес Николая II и правительства стала еще острее. Медицинские специалисты всей Российской империи тут же обрушились на Сикорского. Харьковское медицинское общество, к примеру, выразило «глубокое негодование по поводу медицинской экспертизы со стороны обвинения в деле Бейлиса», усмотрев в ней «проявление расовой и религиозной нетерпимости и попытку псевдонаучными приемами обосновать возможность существования ритуальных убийств у евреев». Такое поведение общество считало «постыдным, роняющим высокое звание врача» [Тагер 1934: 179]. В. П. Сербский, выдающийся специалист по судебной психиатрии, высмеял Сикорского за нарушение правил научного исследования и, опираясь на свой опыт в новых областях антропологии, психологии, психиатрии, криминологии и судебной медицины, продемонстрировал необходимость учета достижений современной науки для раскрытия убийства Ющинского (см. Документ 26).

Известие об аресте еврея и его обвинении в ритуальном убийстве вызвало самую резкую реакцию в Западной Европе и США. В целом она касалась не столько предполагаемой виновности Бейлиса, сколько самого характера обвинения, рассматривавшегося как следствие невежества, суеверий и предрассудков. В ходе протестов отмечалось также, что кровавый навет в прошлом всегда приводил к антиеврейским выступлениям, сопряженным с насилием. В марте 1912 года выдающиеся немецкие педагоги, политики, теологи и церковные иерархи подписали воззвание против чудовищного кровавого навета, не подкрепленного убедительными доказательствами. Для церковных деятелей и богословов было особенно важно отмежеваться от воззрений и политики царского правительства и показать, что не все христиане принимают на веру обвинение в ритуальном убийстве. Аналогичное воззвание в Великобритании подписали около двухсот священников, богословов, судей, журналистов, преподавателей и парламентариев, ни один из которых не был евреем; это обращение появилось в «Times» 6 мая 1912 года и, как и немецкое, было вновь опубликовано в 1913 году, накануне процесса (см. Документ 27).

Из всех обращений, подписанных видными русскими общественными деятелями, самым известным стало «К русскому обществу» В. Г. Короленко, вышедшее в октябре 1911 года и впоследствии перепечатанное многими газетами и журналами: оно позволило улучшить осведомленность широкой публики о преследовании Бейлиса властями. «К русскому обществу» стало эквивалентом знаменитого письма Золя «Я обвиняю», разоблачавшего пренебрежение законностью во время дела Дрейфуса. Короленко сравнивал преследования евреев в ХХ веке с гонениями на христиан в Римской империи и тем самым вызвал волну сочувствия к Бейлису со стороны русской общественности. Он призывал отвергнуть обвинение в ритуальном убийстве, опираясь на разум и веру. Около двухсот тогдашних знаменитостей – писателей, ученых, интеллектуалов – подписали это обращение, чтобы оказать давление на правительство (см. Документ 28).

Вскоре после ареста Бейлиса несколько известных евреев во главе с адвокатом А. Д. Марголиным объединили усилия, чтобы оказать помощь его семье. Эта группа начала свое, неофициальное, расследование убийства. Марголин попросил Фененко о содействии, что шло вразрез с законом и создавало конфликт интересов для следователя, привлеченного к делу. Однако Фененко, недовольный направлением, которое приняло расследование при Чаплинском, согласился помочь Бейлису. Марголин связался также с С. И. Бразуль-Брушковским, журналистом, с лета проявлявшим пристальный интерес к убийству. Осенью 1911 года Бразуль-Брушковский решил, что ключ к разгадке находится в руках Чеберяк, и начал всячески обхаживать ее, в надежде выпытать то, что ей известно. Сперва он принимал все сказанное Чеберяк за чистую монету, пренебрегая предупреждениями коллег и следователей о том, что она – хроническая лгунья и использует его, надеясь отвести подозрения от себя и направить на Бейлиса.

В конце ноября или начале декабря 1911 года Чеберяк сказала журналисту, что в Харькове проживает лицо, располагающее сведениями об убийстве, и подала мысль о совместной поездке туда с целью выведать что-нибудь. Бразуль-Брушковский предложил Марголину, отправлявшемуся в Харьков по своим делам, увидеться с Чеберяк, пообещав, что с ними троими встретится человек, который сообщит важную информацию о преступлении. Однако Чеберяк изложила Марголину лишь то, что он уже знал, а встреча с загадочным человеком так и не состоялась. Поняв, что Чеберяк одурачила его, Бразуль-Брушковский вернулся в Киев и начал действовать вместе с Красовским, отстраненным от дела сыщиком. Полный решимости продемонстрировать причастность Чеберяк к убийству, он поместил в либеральной «Киевской мысли» несколько статей, где обвинял в преступлении Чеберяк и ее шайку[28]28
  Документальный фильм, основанный на расследовании Бразуль-Брушковского, в августе 1912 года шел в некоторых российских и зарубежных кинотеатрах.


[Закрыть]. Неожиданно с «Киевской мыслью» солидаризировался «Киевлянин», поддержавший нападки Бразуль-Брушковского на прокуратуру – за игнорирование очевидных фактов, указывающих на вину Чеберяк и ее сообщников.

Рис. 10. Обложка номера «Двуглавого орла» от 11 марта 1912 года, посвященного первой годовщине мученической кончины Андрея. Российская национальная библиотека, газетный отдел

Чаплинский, занявший теперь оборонительную позицию, решил отстаивать свое решение о судебном преследовании Бейлиса, а не тратить силы и время на расследование в отношении Чеберяк, – как полагали многие, более перспективное. Лишь немногие знали, что Чаплинский и некоторые его помощники фабриковали улики против Бейлиса вместе с Чеберяк. Упорство Чаплинского в отношении Бейлиса озадачивало многих чиновников, и в конце мая 1912 года он объяснил в письме Лядову, вице-директору 1-го уголовного департамента министерства юстиции, свой отказ поддаваться давлению. Чаплинский утверждал, что Бразуль-Брушковский пытался дискредитировать расследование, сообщая «явно нелепые» сведения, и заявлял, что отказывается прекращать дело против Бейлиса лишь потому, что остальные приняли на веру ложные улики (см. Документ 29).

Ввиду такого поворота событий Щегловитов распорядился отложить процесс, что означало отзыв обвинительного акта. Дело было отправлено на доследование, и, таким образом, все причастные к сговору против Бейлиса, особенно Чаплинский и Щегловитов, вынуждены были начать сбор материалов для нового обвинительного заключения. Иными словами, российский министр юстиции решил и дальше продолжать фарс с «беспристрастным расследованием», одновременно позволяя Чаплинскому собирать новые фальшивые доказательства. Он явно не волновался по поводу того, что Бейлису придется провести еще больше времени за решеткой, и не был заинтересован в торжестве справедливости.

Второй обвинительный акт был составлен год спустя, в 1913 году. Из пяти судей апелляционного суда, на чье рассмотрение был представлен вердикт, двое отказались утвердить его, а остальные трое отказались его аннулировать, на том основании, что правосудие предстанет в неприглядном виде, если человек, два года пребывавший в заключении, будет отпущен на свободу. Судьи предпочли и дальше пренебрегать законностью, лишь бы не признаться публично в том, что дело против Бейлиса построено на лжи. По сравнению с обвинительным актом 1912 года, в новом заключении подчеркивалась обрядовая сторона убийства: это говорило о намерении обвинения сосредоточиться на «доказательстве» кровавого навета, несмотря на то что улики против Бейлиса были чрезвычайно слабыми. С учетом внимания журналистов к Чеберяк, во втором вердикте оспаривались утверждения о том, что виновными были она и члены ее шайки.

Интерес либеральной прессы к расследованию заметно упал в период между отменой первого акта и началом процесса осенью 1913 года. При этом кампания антисемитской правой прессы, постоянно напоминавшей общественности об убийстве и кровавом навете, не ослабевала. В 1912 и 1913 годах, в годовщину убийства Андрея, «Двуглавый орел» объявлял о приближении иудейской пасхи и советовал христианам особенно тщательно беречь своих детей в это опасное время года. Тринадцатого марта 1913 года газета опубликовала большую фотографию тела Ющинского с подписью «Христиане, берегите своих детей! 15 апреля начинается жидовский пейсах» и стихотворением «Андрюше Ющинскому»[29]29
  Пейсах (идиш) – пасха.


[Закрыть](см. Документ 30).