Текст книги "Кровавый навет в последние годы Российской империи. Процесс над Менделем Бейлисом"

Часть III
Процесс

Осенью 1913 года внимание российской общественности в течение тридцати четырех дней было приковано к процессу Бейлиса, который начался 25 сентября и завершился 28 октября. Судебные заседания могли быть долгими: обычно они начинались в середине утра, а заканчивались порой поздним вечером (однажды даже в полночь). Несмотря на большую продолжительность процесса, интерес к судьбе Бейлиса не ослабевал – казалось, за все время процесса у людей не было других тем для разговоров. Ход процесса освещали репортеры более ста русских газет, а также журналисты из стран Европы и США. Ежедневные издания Киева и других российских городов публиковали заметки о заседаниях, а некоторые – даже стенографические отчеты.

Как полагали противники властей, обвинители постарались сделать так, чтобы среди присяжных преобладали крестьяне, в надежде, что манипулировать ими будет проще, чем образованными киевлянами. Возможно, подозрения были справедливыми: шестеро присяжных происходили из крестьянского сословия (хотя только один занимался сельскохозяйственным трудом) и, согласно одному свидетельству, девять из двенадцати имели лишь начатки школьного образования [Шульгин 1990: 145]. Процент крестьян в жюри на процессе Бейлиса был заметно выше, чем в среднем по крупным городам. Так, на долю крестьян приходилось менее 10 % присяжных в Москве и Санкт-Петербурге, хотя они составляли там большую часть населения [Afanas’ev 1984: 219].

Рис. 11. Присяжные Альбом «Дело Бейлиса» в рисунках и фотографиях, 1913.

На второй день был зачитан обвинительный акт, задавший ход процесса, – документ на 20 страницах, причем текст шел в две колонки. В нем подытоживались все следственные действия, от обнаружения тела Андрея до начала процесса, а доказательства были искажены для подкрепления версии властей о ритуальном убийстве. В одних случаях показания свидетелей представлялись в ложном свете, чтобы усилить позиции властей, в других же обвинение попросту не смогло объяснить расхождения в показаниях. Обвинители утверждали, что Бейлис действовал не один, а вместе с неизвестными сообщниками, задумав обрядовое убийство. Однако конкретных упоминаний об иудаизме или о том, что Бейлис – еврей, не прозвучало. Власти предпочли использовать выражение «религиозный фанатизм» и опирались на высказывания свидетелей, желая продемонстрировать тот факт, что иудаизм якобы требует от своих приверженцев участия в ритуальных убийствах (см. Документ 31).

Относительная прозрачность процесса заслуживает особого внимания, так как обвинители позволили вынести на публичное рассмотрение все нелепости и противоречия в показаниях, собранных во время долгого следствия.

Рис. 12. Входной билет в зал суда. The Beilis Case Papers, 2005.

Рис. 13. Бейлис под стражей. Альбом «Дело Бейлиса» в рисунках и фотографиях, 1913.

Что касается материалов досудебного расследования, то они были представлены на процессе и вошли в официальный отчет. В результате публика узнала о противоречиях в показаниях свидетелей, о фактах пренебрежения полицейскими служебным долгом, о сведениях, указывающих на то, что убийцами были Вера Чеберяк и «тройка», о доказательствах невиновности Бейлиса, о давлении властей на свидетелей и случаях подстрекательства к лжесвидетельству.

Единственное, что осталось за кулисами, – это сговор с целью добиться обвинения Бейлиса и отвлечь внимание от Чеберяк. Обвинение, судя по всему, было заинтересовано скорее в доказательстве ее невиновности, чем в сборе серьезных улик против Бейлиса. Поэтому в обвинительном акте факты, призванные оправдать Чеберяк, занимали больше места, чем те, которые демонстрировали вину подсудимого. Одна из причин выбора такой стратегии была очень простой: власти понимали, что обвинить Бейлиса, скорее всего, будет невозможно, однако были уверены, что смогут убедить присяжных в совершении ритуального убийства. Иными словами, всему миру хотели продемонстрировать, что евреи в XX веке совершают обрядовые убийства христианских мальчиков. Чтобы дело выглядело убедительным, следовало доказать невиновность Чеберяк.

Кое-кто из журналистов сразу же заметил это. Как указывал корреспондент «Киевской мысли», «по обвинительному акту, это должен быть фанатик, изувер». Если это так, рассуждал корреспондент, как могут власти подозревать Бейлиса, «который не имеет даже и пейсов… не соблюдает даже субботы»? Какой же он фанатик? По мнению журналиста, «не против Бейлиса направлен, главным образом, обвинительный акт, а против того народа, в среде которого ему выпало на долю родиться», и даже в случае его оправдания евреев не оставят в покое, так как все узнают об употреблении ими крови христиан[30]30
  Киевская мысль. 1913. № 267. 27 сентября.


[Закрыть].

Защите Бейлиса удалось привлечь целую плеяду известных адвокатов. Все защитники прекрасно знали положения закона и чувствовали себя как дома в зале суда, устраивая перекрестные допросы свидетелей и не без удовольствия заводя споры по процедурным вопросам с обвинителями и судьей. Когда адвоката Марголина отстранили от процесса из-за имевших место ранее контактов с Чеберяк, защиту возглавил О. О. Грузенберг. Он считался лучшим среди евреев адвокатом по уголовным делам, неустанно защищая тех, кого обвиняли в политических преступлениях, – в частности, М. Горького и Л. Д. Троцкого, обвиненных в участии в революционных событиях 1905 года. Грузенберг, выступавший за расширение гражданских прав и политических свобод, охотно воспользовался возможностью устраивать перекрестные допросы свидетелей со стороны властей. Ему помогали А. С. Зарудный, Д. Н. Григорович-Барский и Н. П. Карабчевский (все неевреи). К защите присоединился и В. А. Маклаков, адвокат, либерал по убеждениям и депутат Государственной Думы. По иронии судьбы его брат Николай, придерживавшийся противоположных политических убеждений, во время процесса был министром внутренних дел.

Правительство представлял государственный прокурор О. Ю. Виппер, выбранный Щегловитовым: предполагалось, что его неприязнь к евреям должна помочь в обвинении Бейлиса. Российское законодательство разрешало участие в суде частных поверенных, которые представляли истцов по гражданским делам, желавших получить денежное возмещение или восстановить свою честь без подачи отдельного иска. Прокурор и частные поверенные действовали независимо друг от друга, но преследовали общую цель – добиться вынесения обвинительного приговора. Одним из двух частных поверенных на процессе был Г. Г. Замысловский, думец-антисемит, который вместе со студентом Голубевым популяризировал версию ритуального убийства.

Другим – А. С. Шмаков, тоже член Думы, известный своими антисемитскими взглядами и, как и Замысловский, много сделавший для создания образа Андрея как жертвы ритуального убийства. Говорили, что одна из стен в его кабинете была увешана изображениями еврейских носов.

Замысловский и Шмаков представляли мать Андрея, хотя неясно, как смерть сына затрагивала ее честь или материальные интересы[31]31
  Возможно, Шмаков и Замысловский считали, что мать Андрея заслуживает денежного вознаграждения, имея в виду его будущий заработок, или что в деле затронута ее честь, поскольку тело ее сына было изуродовано.


[Закрыть]. Сначала она отвергла сделанное ими предложение, но затем согласилась – под давлением «Союза русского народа» и «Двуглавого орла», которым хотелось, чтобы оба думца участвовали в процессе, так как те твердо поддерживали версию ритуального убийства. Оба проявляли большую активность, сыпля вопросами и замечаниями во время выступлений свидетелей и неизменно озвучивая свои антисемитские предрассудки. Судьей на процессе был Ф. А. Болдырев. Его реплики и общая манера вести заседания выдавали сочувствие обвинителям, но все же он призывал к порядку представителей обвинения и частных поверенных, когда те делали наиболее безответственные и антисемитские заявления.

Опасаясь, что во время процесса могут случиться волнения, политические протесты и даже погромы, власти удвоили усилия по поддержанию законности и порядка. За две недели до начала процесса киевский генерал-губернатор приказал расквартировать в полицейских участках города 300 казаков, готовых действовать при малейших признаках беспорядков. Он также усилил полицейский надзор на весь срок процесса, особенно в еврейских кварталах. Кроме того, власти ввели более пристальное наблюдение за правыми и левыми организациями и предупредили черносотенцев и еврейскую общину о недопустимости каких-либо манифестаций и шествий. Несмотря на это предупреждение, студенты-социалисты в Политехническом институте в начале октября устроили небольшую манифестацию в поддержку Бейлиса и были тут же задержаны полицией. Некоторые студенты университета стали бойкотировать занятия, но призыв киевских социал-демократов к однодневной забастовке в знак солидарности с Бейлисом не нашел отклика (см. Документ 32). Полиция также наблюдала за происходящим в ресторанах, трактирах, пивных, уделяя внимание прежде всего безработным и необразованным посетителям, которые считались особенно восприимчивыми к погромной агитации. Ходило множество слухов о скором погроме, но за все время процесса не было отмечено случаев насилия в отношении евреев.

Власти не только принимали полицейские меры, но и старались ослабить страх и тревогу среди населения. Чиновники тщательно следили за газетными статьями и листовками, которые, по их мнению, возбуждали взаимную ненависть между евреями и неевреями, распорядились конфисковать печатную продукцию, угрожавшую спокойствию в городе, и сделали попытку задержать тех, кто отвечал за выпуск оскорбительных материалов. Сохранился отчет чиновника, ответственного за надзор над прессой, о действиях, предпринятых после выхода подстрекательской статьи в «Двуглавом орле» (см. Документ 33).

Редакции некоторых газет проявляли ответственность, успокаивая страхи и обходя молчанием слухи о ритуальном убийстве. В статье «Вечная сказка», помещенной в газете «Народная копейка», кровавый навет осуждался как клевета со стороны тех, кто «сеет тьму и невежество», и выражалась озабоченность в связи с тем, что обвинение в ритуальном убийстве угрожает евреям по всей империи (см. Документ 34). Консервативное «Русское знамя» призывало черносотенцев сдерживаться и вести себя мирно и благоразумно. Однако автор этой статьи не испытывал симпатий к евреям – он был лишь убежден, что присяжные осудят Бейлиса, и беспокоился, что антиеврейские выступления сведут на нет победу христианства над иудаизмом и евреями. При этом его заявление о том, что евреи сами рассчитывают вызвать антиеврейские беспорядки, подчеркивало противоречивые побуждения, которые двигали правыми антисемитами (см. Документ 35).

В течение процесса полиция и обвинители получали много писем от тех, кто желал помочь правительству. Авторы их, разумеется, считали, что исполняют свой гражданский долг, заботясь о благополучии общества и безопасности сограждан. Появление слоя образованных людей, намеренных действовать независимо от самодержавной власти и участвовать в гражданских делах, говорило о формировании гражданского общества в последние годы империи. Как указывал автор одного из писем, он был обязан оказать содействие полиции в деле, чрезвычайно важном для каждого российского гражданина[32]32
  ДАКО. Ф. 183. Оп. 5. Д. 6. Л. 6, 8–8 об.


[Закрыть]. Подавляющее большинство тех, кто отсылал письма, настаивали на том, что евреи убили Андрея в обрядовых целях. Это свидетельствует о широком распространении многовековых религиозных предрассудков в российском обществе начала ХХ века и позволяет понять, до какой степени образованная публика верила, что евреям требуется кровь христиан для религиозных ритуалов. По всей видимости, решение обвинителей построить свою стратегию на вере общественности в кровавый навет было правильным.

Сообщая сведения, которые, по их мнению, должны были помочь властям, отдельные авторы ссылались на личный опыт, а также слухи. Некоторые указывали полиции и обвинителям на книги и памфлеты, будто бы проливавшие свет на ритуальные убийства. В одном письме (от 25 февраля 1912 года) автор, ссылаясь на любопытное сочетание данных, полученных с помощью науки, астрологии и мистики, писал о своей уверенности в том, что смерть Андрюши не была мучительной. Он утверждал, что, если соединить все раны линиями, получатся очертания известных созвездий, и в подтверждение даже прилагал два рисунка с изображением тела. Подписи не стояло, но, судя по всему, письмо отправил Г. К. Опанасенко, видный деятель одной из киевских антисемитских организаций (см. Документ 36).

Были и те, кто советовал найти убийц с помощью гадания, спиритических сеансов или гипноза, полагаясь, наподобие Опанасенко, на мистику и оккультизм. На рубеже XIX и XX веков в России, как и в Европе и США, большой популярностью пользовались оккультные и мистические движения. Среди образованной публики, к примеру, был особенно распространен спиритуализм, вера в жизнь после смерти и способность живых общаться с душами умерших. В 1900 году число открытых сторонников спиритуализма по всему миру достигало нескольких миллионов; только в Москве и Петербурге действовало около 1600 спиритуалистских кружков [Carlson 1997: 138].

В одном письме женщина по имени Екатерина Иванова утверждала, что гипноз позволит разобраться в деле (см. Документ 37). В другом описывалось, как группа сторонников спиритуализма в середине октября 1913 года провела три сеанса за восемь дней, чтобы войти в общение с духом Андрея и узнать, кто убил его. В ходе сеансов выяснилось по большей части то, что и так было известно широкой публике, но в письме содержалась и дополнительная информация, якобы полученная на сеансах. Так, например, «оказалось», что Бейлису усердно помогал некий Жокман. Однако в материалах дела нет никого с таким или хотя бы с похожим именем. Участники сеанса также уверяли, что знают о местонахождении брюк и пальто Андрея, которых не нашли рядом с телом, в пещере (см. Документ 38).

Европейская и американская пресса внимательно следила за процессом. Газеты, чьи читатели интересовались международной обстановкой, охотно помещали материалы о внутренних делах царской России, особенно если речь шла о государственной политике в отношении евреев и медленном ходе политических реформ. «New York Times» опубликовала негодующую редакционную статью, провозглашавшую невиновность Бейлиса и осуждавшую не только обвинение в ритуальном убийстве, но и противоправные деяния царского режима. Как и Короленко за два года до того, газета сравнивала обвинения против евреев, звучавшие в ту эпоху, с гонениями на христиан в Римской империи двумя тысячелетиями ранее, и призывала царское правительство покончить с антиеврейскими предрассудками и предубеждениями в русском православии (см. Документ 39).

Рис. 14. Йосель Грузенберг. «Ну, Бейлис, на этот раз удалось, в следующий раз будь осторожен». Двуглавый орел. 1913. № 44. 30 октября. Российская национальная библиотека, газетный отдел

Антисемитская пресса также прибегала к визуальным образам, стремясь донести мысль о том, что евреи угрожают основам общества и культуры Российской империи. Считалось, что евреи не только эксплуатируют благородное крестьянство, но и ниспровергают политические ценности, отстаиваемые самодержавием, путем призывов к либеральным и революционным преобразованиям. «Двуглавый орел» использовал антисемитские карикатуры и стереотипы, чтобы выставить Бейлиса и его защитников врагами русского народа.

Рис. 15. Двуглавый орел. 1913. № 49. 24 ноября. Российская национальная библиотека, газетный отдел Напрашиваются две интерпретации этого рисунка. Круглый предмет, который держат и мальчик, и идол, – гостия, евхаристический хлеб. Нож в правой руке идола используется для ее осквернения. При этом круглый предмет является куском мацы, а нож может символизировать оружие, которым закололи Андрея Ющинского, чтобы собрать кровь для приготовления опресноков.

Карикатуристы этого издания подчеркивали будто бы присущую евреям склонность к наживе и идолопочитанию, и, кроме того, Бейлис стал для них предлогом, чтобы вспомнить о давнем обвинении евреев в сговоре с дьяволом. Они не стеснялись наделять евреев стереотипным обликом – крючковатый нос, толстые губы, большие уши, кустистые брови. Иногда евреи изображались как вредные насекомые с человеческими свойствами.

* * *

Обвинители потратили более двух лет, чтобы сфабриковать дело против Бейлиса при помощи ложных показаний, воображаемых построений и сознательного попирания истины. И все же они не смогли представить разумные доводы в пользу виновности Бейлиса. Процесс стал комедией ошибок из-за недоработок обвинения, и самой серьезной из них было полное отсутствие вещественных доказательств, связывающих Бейлиса с убийством.

Дело против Бейлиса стало разваливаться, как только обвинение начало вызывать свидетелей. Такой оборот не должен был стать сюрпризом для правительства, ведь эти свидетели давали противоречивые показания еще до процесса или сообщали следователям заведомо ложные сведения. В отчаянной попытке приписать убийство Бейлису власти слишком положились на свидетельства супругов Шаховских и Захаровой (Волкивны), тех, чьи досудебные показания пестрели ошибками и противоречиями. Они с трудом придерживались своих версий и меняли показания от заседания к заседанию. Признание всех троих в том, что они неумеренно употребляли водку, не добавляло к ним доверия.

Рис. 16. Двуглавый орел. 1913. № 40. 26 октября. Российская национальная библиотека, газетный отдел

Рис. 17. Двуглавый орел. 1913. № 47. 10 ноября. Российская национальная библиотека, газетный отдел

На процессе Шаховский утверждал, что следователи избивали его, пока он не признался, что видел, как Бейлис тащил Андрея к печи. Отказ Шаховского ответить на некоторые вопросы защиты заставляет предположить, что он не решался рассказать всю правду о злоупотреблениях полиции – возможно, из страха перед тем, что случится с ним после дачи показаний (см. Документ 40).

Он также заявил, что полицейские поили его и жену водкой и угрожали ей нанесением телесных повреждений. Что до У. С. Шаховской, то она оказалась не способна связно изложить то, что знала об убийстве, и усилия по прояснению ее показаний еще больше подорвали позиции обвинения. Шаховская рассказала под присягой, что полиция вынуждала ее признаться в том, что ее муж и Волкивна видели, как Бейлис схватил Андрея, и обещала вознаграждение за сфабрикованные показания (см. Документ 41). Кроме того, показания Волкивны ставили под сомнение объективность Шаховских во время выступления перед судом (см. Документ 42).

Противоречия в показаниях Шаховских вскрылись, когда их спросили о Коле Калюжном, мальчике, якобы слышавшем рассказ Волкивны Шаховской о бородатом мужчине, который, по ее словам, уволок Андрея утром 12 марта. Обе женщины, как и в предыдущий раз, выдали версии событий, противоречившие не только друг другу, но и их собственным недавним свидетельствам. Шаховская, кроме того, опять заявила, что полицейские давали ей указания насчет того, что следует сообщать о ее разговорах с Волкивной (см. Документ 43).

Шаткость позиции обвинения продемонстрировали и утверждения Шаховских о том, что, когда они видели Андрея 12 марта, при нем не было учебников. Соответственно, убийца (или убийцы) должен был оставить их в пещере, рядом с телом мальчика. Возможно, Андрей взял учебники с собой, отправляясь на кирпичный завод, и Бейлис забрал их, когда похитил мальчика. Но это предположение имело смысл только в том случае, если Бейлис действительно был убийцей. Более вероятно, что Андрей оставил учебники в квартире Чеберяк, когда в первый раз зашел туда утром 12 марта. После убийства Вера Чеберяк и «тройка» решили уничтожить все следы посещения Андреем квартиры, оставив учебники в пещере вместе с телом. Иными словами, только у убийц были мотивы и возможность сделать что-либо с учебниками.

Слабым местом обвинения стали также показания Петра Сингаевского: примерно через год после убийства он признался, что совершил его вместе с двумя другими членами «тройки» и Чеберяк. После увольнения из полиции Красовский уговорил С. Махалина, революционера со связями в криминальных кругах, сдружиться с Сингаевским. Махалин заручился поддержкой другого революционера, А. Э. Караева; оба согласились помогать Красовскому, возмущенные тем, что полиция старается возложить вину на Бейлиса. Сингаевский, в свою очередь, был польщен: сам Караев, легенда киевского преступного мира, просит помочь ему устроить побег заключенного! Позже Сингаевский рассказал Караеву и Махалину о своей причастности к убийству Андрея в подтверждение того, что он прошел криминальную закалку. Когда Махалин на процессе показал, что Сингаевский признал свою вину, тот подтвердил, что встречался с Махалиным, но опроверг свою причастность к преступлению. Власти сослали Караева в Сибирь, чтобы он не смог выступить на процессе. Данные Красовскому показания Караева, где он сообщил о признании Сингаевского, были зачитаны на суде, но Сингаевский стал отрицать показания Махалина, что играло на руку обвинению (см. Документ 44).

Показания Чеберяк, данные на процессе, не выдержали испытания вопросами защиты и возбудили подозрения в том, что она сотрудничала с властями с целью возложить вину на Бейлиса. Как она заявила следователям в середине 1912 года, перед смертью Женя утверждал, что Бейлис схватил его и Андрея. Полиция так и не задала ей вопроса о том, почему она лишь год спустя вспомнила этот важнейший с доказательной точки зрения эпизод. Скорее всего, она попросту сделала это по собственной инициативе или в сговоре с Чаплинским, чтобы прокурор получил желаемое – дополнительные сведения, которые можно использовать против Бейлиса, пусть даже неправдоподобные и ненадежные (см. Документ 45).

Суд также выслушал свидетеля, предположившего, что во время расследования Чеберяк изо всех сил старалась перевести подозрения с себя и своей шайки на других. К примеру, первоначально она обвиняла в гибели Андрея его мать и отчима. После встречи с Бразуль-Брушковским она стала утверждать, что убийство совершил ее бывший любовник, молодой француз Павел Мифле. Более того, она обвинила сестру Мифле в отравлении двух детей Чеберяков за то, что сама Чеберяк в конце 1910 года из ревности плеснула в лицо любовника кислотой. В отместку тот рассказал полиции, что Чеберяк стояла за рядом нераскрытых преступлений. Чеберяк была задержана и в начале 1911 года провела некоторое время за решеткой. Однако на процессе выяснилось, что обвинение в адрес Мифле было попыткой отвести подозрения следователей от нее самой.

Помимо этого, адвокаты подсудимого оспорили данные в конце 1911 года показания Василия Чеберяка о том, что Бейлис гнался за Женей и Андреем. Если верить Василию, сын сразу же рассказал ему о том, как Бейлис и еще двое, одетые как раввины, потащили Андрея к печи. Но после вопросов Грузенберга стало понятно, что Василий работал в то самое время, когда, по его словам, Женя рассказал ему о случившемся на кирпичном заводе (см. Документ 46). Далее, одна соседская девочка отрицала рассказ Люды Чеберяк – оставшейся в живых дочери Веры Чеберяк – о том, что они и другие дети наблюдали за похищением. Тезис обвинения – несколько человек схватили Андрея на виду у группы детей, не говоря уже о рабочих кирпичного завода, – после этого выглядел смехотворным. Вслед за таким событием дети, по идее, должны были побежать к родителям и рассказать им все, но ни один из взрослых, живших по соседству, не сообщил о происшествии в полицию. Кроме того, власти утверждали, что Бейлис, занятый на работе все утро, тем не менее нашел время, чтобы схватить Андрея и поволочь к печи, затем убить его и вернуться к работе – так, чтобы никто этого не заметил. Кроме того, Бейлис и его сообщники должны были заранее знать, что 12 марта соседские дети собираются играть на территории завода: только тогда их план мог увенчаться успехом. Эта версия продемонстрировала нелогичность построений обвинителей.

На четвертый день процесса Чеберяк попробовала провернуть номер, который, однако, ей не удался. В надежде придать видимость достоверности своим показаниям о том, что ее сын рассказал, как Бейлис на глазах у него и у других детей схватил Андрея, она подошла к мальчику по имени Назар Заруцкий, ждавшему за дверями зала суда, когда его вызовут для дачи показаний. Одна женщина подслушала их разговор и сообщила о нем судебным чиновникам. Чеберяк предложила Заруцкому солгать, сказав, что он видел, как Бейлис хватает Андрея утром 12 марта. Когда судья вызвал обоих, желая выяснить, что именно случилось, Заруцкий отказался делать то, на что его подбила Чеберяк, и не стал лгать. Оказавшись в ситуации «слово Заруцкого против слова Чеберяк», суд не стал дальше разбираться в этом, но различия в их свидетельствах выявили проблемы с показаниями Чеберяк (см. Документ 47).

Правдивость Чеберяк оказалась под вопросом и тогда, когда она показала, что журналист Бразуль-Брушковский в начале 1912 года уговорил ее поехать в Харьков и там, по словам Чеберяк, предложил устроить встречу с депутатом Государственной Думы, способным помочь ей. Чеберяк утверждала, что депутатом был не кто иной, как Марголин – напомним, он согласился увидеться в Харькове с Чеберяк и Бразуль-Брушковским. Марголин будто бы предложил ей от имени богатых евреев круглую сумму в 40 тысяч рублей, если она признается в убийстве, и пообещал позаботиться о том, чтобы она не предстала перед судом. Бразуль-Брушковский, Марголин и сыщик по фамилии Выгранов (сопровождавший женщину и журналиста в Харьков) показали, что рассказ Чеберяк о произошедшем в Харькове был вымыслом от начала до конца (см. Документы 49 и 50). Им было ясно, что Чеберяк, водя за нос Бразуль-Брушковского, выдумала некоего человека из Харькова, который якобы мог пролить свет на обстоятельства преступления. Когда же оказалось, что Марголин, с которым ей устроили встречу, – гласный (депутат) Киевской городской думы, а не член Государственной Думы, она решила приукрасить свою историю и добавить, что Марголин предлагал ей деньги.

Наконец, выступление Красовского на процессе подкрепило утверждение защиты о невиновности Бейлиса. Он объяснил, почему подозревал Чеберяк в причастности к убийству Андрея, и сообщил, что рассказали сестры Дьяконовы о происходившем в квартире Чеберяк утром 12 марта. Он также подтвердил показания Полищука (см. Документ 17) относительно поведения Жени Чеберяка на допросе в августе 1911 года, незадолго до смерти мальчика. Красовский, по его словам, считал, что Андрей был вовлечен в преступную деятельность Чеберяк и, возможно, даже помогал ее шайке в подготовке ограбления духовного училища, которое он посещал. Но доказательств этого не имелось (см. Документ 50).

Зная, что доказательство виновности Бейлиса вызовет трудности, обвинители решили связать с ритуальным убийством Андрея других евреев. Другими словами, Бейлис стал бы не единственным обвиняемым: за жестокое убийство христианского мальчика должны были нести ответственность вся еврейская община и иудаизм как таковой. Были назначены медицинская, психиатрическая и богословская экспертизы, призванные показать, что Андрей стал жертвой ритуального убийства, совершенного евреями в соответствии с канонами иудаизма. Предъявленные экспертные заключения едва ли могли считаться таковыми: их качество показало, что правительство упорно настаивало на разбирательстве, несмотря на отсутствие улик.

Выступление И. Б. Пранайтиса, опального ксендза – одного из немногих священнослужителей, публично поддерживавших обвинение в ритуальном убийстве, – продемонстрировало готовность властей использовать любые доказательства, даже чрезвычайно надуманные и крайне слабые. Важнейшим обстоятельством стало то, что ни один православный священник или богослов не согласился выступить на процессе[33]33
  Фененко взял показания у архимандрита Амвросия, наместника Киево-Печерской лавры, в мае 1911 года. Тот заявил, что не имеет сведений о ритуальных убийствах, полученных из первых рук, и что его свидетельство основано на рассказе двух монахов, бывших иудеев, обратившихся в христианство, о необходимости крови христиан для совершения иудейских обрядов.


[Закрыть]. Пранайтис в 1892 году выпустил сочинение, в котором «доказывал», что обрядовые предписания иудаизма требуют принесения в жертву иноверцев. Книга вызвала некоторый ажиотаж среди антисемитов, но вскоре после этого Пранайтису пришлось перебраться в Ташкент: петербургская полиция обвинила его в шантаже. В 1911 году ему разрешили вернуться в столицу – после того, как он согласился высказаться на суде в качестве эксперта. Пранайтис утверждал, что Талмуд разрешает убийства иноверцев, хотя каноны иудаизма запрещают лишать человека жизни. Более того, убийства неевреев приближают явление Мессии и, будучи кровавым жертвоприношением, выполняют важную обрядовую функцию. Опираясь на труд бывшего еврейского раввина, принявшего христианство, Пранайтис заявлял, что евреи употребляют кровь христиан в магических и медицинских целях, а также при совершении некоторых религиозных ритуалов, таких как заключение брака, обрезание и приготовление мацы. На суде Пранайтис оскандалился, и защита Бейлиса легко разгромила его утверждения во время перекрестных допросов. Адвокаты подсудимого продемонстрировали его глубокое невежество в том, что касалось иудаизма и Талмуда, указав среди прочего, что он с трудом читает по-еврейски. Защитники также вызвали свидетелей, оспоривших приведенные ксендзом переводы и толкования иудейских текстов, и задали вопрос, может ли он вообще прочесть тексты, на которых основывает свои высказывания. Обвинители возразили, что в проверке способности Пранайтиса читать иудейские тексты нет необходимости, и пожаловались судье, что защита хочет убедиться в познаниях священника, заставив его перевести на суде названия нескольких десятков трактатов (см. Документ 51).

Обвинение привлекло и других «экспертов» с целью подкрепить тезис криминалистов о том, что убийство Андрея совершили с намерением выпустить кровь из тела, несмотря на отсутствие доказательств в пользу версии, изложенной обвинителями. На теле не нашли признаков намеренного разрезания кровеносных сосудов (что облегчило бы выпускание крови) или применения всасывающих устройств. Кроме того, орудие, которым воспользовался убийца (вероятнее всего, шило), лишь с большим трудом могло проколоть вены и артерии. Тот, кто собирается выкачать как можно больше крови, не станет наносить удары после смерти жертвы – между тем многие раны на теле Андрея появились уже после его гибели. Но невозможно было допустить, чтобы патологоанатомы подрывали усилия по обвинению Бейлиса в убийстве.

Одним из экспертов стал профессор Д. П. Косоротов из Московского университета, специалист по судебной медицине. Он поддержал мнение властей о том, что раны на теле Андрея были нанесены для получения как можно большего количества крови. Но в 1917 году следственная комиссия Временного правительства, рассматривавшая дело Бейлиса, выяснила, что Косоротов получил от правительства за экспертизу 4000 рублей и выделение этой суммы одобрил лично Щегловитов. Косоротов уверял, что эти деньги стали компенсацией за утраченный доход, и отрицал всякое влияние правительственных чиновников на свою экспертизу. Однако некоторые полицейские чины предположили, что деньги были выданы по принципу «услуга за услугу» [Дело Бейлиса 2000: 65‒66].