Текст книги "Римская цивилизация"

С окончанием военных действий в Италии, можно было подумать о посылке новой армии на Восток в подкрепление слабых наличных сил, которые не могли удержать Митридата, уже готового переправиться на Балканский полуостров. Дело шло главным образом об отвоевании Азии, этого золотого дна римских откупщиков, негоциаторов и ростовщиков, сама война считалась очень выгодной в смысле добычи. Всадники были чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы был послан главнокомандующим их человек, Марий. У Мария были связи на Востоке: в 90-х годах он вел переговоры с Митридатом. Но большинство нобилитета желало вернуть администрацию Востока в свои руки; поэтому сенат выставил своего кандидата, Суллу, давнишнего соперника Мария. Сулле было поручено вести войну, и он собрался ехать к армии. Судя по последующему поведению Суллы, он выступал решительным врагом администрации всадников, и наоборот, был расположен к бюрократии нобилей. Было ясно, что публиканам не вернуть при его команде прежнего положения в Азии, которое им досталось за 34 года до того. В случае успеха Суллы должно было измениться и внутреннее положение. Нобилитет, уже начавший сплачиваться около Друза, мог найти в Сулле опору для проведения реформы, которая лишила бы всадников политического влияния в центре. Им оставалось только соединиться против этой новой опасности со своими вчерашними врагами, с бывшими италиками, ныне новыми гражданами Рима. Так можно объяснить необычайно резкий поворот политики денежных людей в 88 г.

Представитель новой коалиции оппозиционных партий, трибун Сулпиций, внес в народное собрание одно за другим два предложения, между которыми не было никакой внутренней связи; они зато ясно показывали интересы двух случайно и неестественно связанных союзников. В силу первого предлагалось распределить новых граждан одинаково по всем трибам, т. е. дать им перевес в комициях, так как числом они значительно преобладали. Когда избирательный закон был проведен, и новые граждане вошли в прежние трибы, Сульпиций предложил соединенной демократии отнять у Суллы начальство и назначить Мария главнокомандующим в Азию.

Очень любопытно поведение сулланского войска, той первой римской армии, которая опрокинула гражданский порядок, не остановившись перед величеством верховного народа. Корпоративный дух сделал большие успехи в новом войске, вышедшем из преобразований Мария. Солдаты привыкли обсуждать общие дела на своих сходках, у них образовалась своя парламентская жизнь. Сулла, узнав о постановлении народа, сместившем его, собирает в лагере общую сходку. Он выступает сам оратором, объясняет положение и как бы спрашивает у солдат совета и поддержки. Сходка подсказывает ему и требует, чтобы генерал вел их против Рима. Все офицеры отказывают в повиновении, но это не смущает солдат; они ведут переговоры непосредственно со своим главноначальником и настойчиво проводят совместно с ним решение. Их виды и расчеты совершенно ясны: в перспективе выгодная война, большая добыча и крупные награды. Сулла нашел уже сконцентрированную под Нолой армию, это войско не пришлось набирать специально для Азии; оно было готово, потому что участвовало в войне против италиков, и ему, вероятно, уже раньше, при наборе и сформировке, были даны определенные обещания, как марианцам в 105 г. Вопрос о том, кто будет главнокомандующим, имел для них самое существенное значение: Марий распустил бы их по домам и набрал других. Это не бывшие марианские солдаты Северной войны; это – легионы, сформированные для подавления италийского восстания, для экзекуций над независимыми горцами. Понятно их позднейшее столкновение с самнитами и луканами, когда Сулла вернулся в 83 г. с Востока; опять встретились те же противники, продолжая борьбу, происходившую в 90–88 гг., еще раз Рим против Италии, но Рим, снова черпнувший восточных богатств.

В 88 г. Сулла и его войско, по взятии Рима, не ограничиваются только избиением и изгнанием своих противников, Мария, Сульпиция и других, и кассацией народного решения о передаче команды на Востоке. Победители проводят преобразование конституции в реакционном духе. Этот полупереворот 88 г. не имел прямой связи с тем, чего в данную минуту добивался Сулла; тотчас же после конституционной реформы Сулла отправился на Восток и покинул политическое создание на произвол судьбы. Все это показывает, что Сулла взялся здесь устроить чужие интересы. Мало интересуясь конституционными вопросами, озабоченный только тем, чтобы вырвать у противников Восточную войну, главнокомандующий вошел в союз с известными партиями, ради которых и совершил государственный переворот. Какие же это были партии, какие общественные слои в свою очередь искали опоры в мятежном войске и в генерале, поднявшем оружие против республики? На противоположной стороне была денежная аристократия, ее клиентела, римский плебс и новые граждане. Эти группы плохо ладили между собою, но все они стояли на почве демократического строя, который вырабатывался со времени Гракхов. Напротив, большинство нобилитета желало опрокинуть или существенно реформировать этот политический порядок, причем побуждения были так же различны, как и элементы, на которые распадалась старая родовая аристократия.

Крупные владельческие слои, обладатели земельных латифундий, конкуренты на большие политические должности руководились иными политическими соображениями, чем остальная масса средних и мелкоместных или совсем лишенных земли дворян. Среди первых преимущественно рекрутировались сторонники Ливия Друза, которые, путем известных уступок различным классам гражданства, предполагали вернуть сенату политическое руководство, сократить компетенцию народных собраний и сломить финансовую роль всадников.

Сравнительно с этими умеренно-консервативными реформистами массу среднего и мелкого нобилитета можно назвать реакционерами. В глазах задолжавших землевладельцев или столичных искателей должностей и службы, которых, в свою очередь, отодвигало в сторону финансовое управление откупщиков, лучшим выходом казался насильственный переворот, провозглашение банкротства и кассации долгов, может быть, даже им рисовалась в перспективе конфискация имущества у самих кредиторов, разбогатевших на управлении империей. Но подробного переворота невозможно было ждать от народного собрания и его руководителей. Такого рода темы нельзя было обсуждать на публичных митингах, созывавшихся трибунами. Поэтому масса мелкого и разоренного нобилитета становится в ряды ожесточенных врагов демократии.

Историки, изображающие римскую старину чертами действительности I в., отметили этот общественный слой и характерную для него реакционную горячность, перенеся его агитацию в картины столкновений патрициев с плебеями. Реакционные нобили называются там juniors patrum; этих «младших патрициев» постоянно упоминает Ливий. Они подстрекают «старших» и «руководящих» сенаторов к репрессивным мерам против плебеев, осмеливающихся заявлять протест; они не устают уверять, что трибуны – язва государства, а по временам они сплачиваются, набирают дружины слуг и производят натиск на мирное собрание плебса или стараются сорвать политический процесс, направляемый трибунами. Та же «патрицианская молодежь» окружает в качестве белой гвардии децемвиров, когда они, забывши свое назначение, превратили свои чрезвычайные законодательные полномочия в тиранию и попрали всякое подобие политической и гражданской свободы. Нас не должно смущать это несколько наивное деление старинного патрициата на старших, более умеренных, и младших, более крайних. Довольно ясно, что хочет сказать историк: он различает сенаторов, правящие группы, от массы неслужащих нобилей, и очень правильно, соответственно наблюдение своего времени, он замечает среди первых наличность более спокойных и уступчивых магнатов, способных на реформы, а вторых изображает кипятливыми, непримиримыми реакционерами. В историческом очерке отражается еще одна тонко подмеченная черта действительности: между «старшими» и «младшими» есть и разница, бывают и столкновения, но есть между ними и взаимная связь: хотя и лишенные реальной политической власти juniors patrum оказывают, однако, давление на правительство; без их содействия сенат не мог бы справиться с плебейской массой, руководимой трибунами.

В социальной действительности I в. до Р.Х. это взаимодействие имело свое оправдание: часть мелких нобилей жалась к домам крупных магнатов, искала занятий и службы в их свитах, записывалась к ним в клиенты. Находясь в социальной зависимости от сеньоров, мелкие нобили в массе оказывали на них политическое давление: в моменты социальной паники они увлекали магнатство в сторону реакции.

Это именно и случилось как раз при вступлении Суллы в Рим. К нему устремились и реформисты, и непримиримые. В спешно проведенном законодательстве 88 г. отразилась давно заготовленная программа умеренной реформы; ее основные тенденции проведены были гораздо дальше предполагавшейся раньше границы. Весь страх перед демократией и все раздражение против нее, накопившееся особенно за последние два десятилетия, сказались в законодательстве сулланской реставрации. Народное верховенство, выражавшееся в собраниях по трибам и в авторитете трибунов, и теоретически, и практически было уничтожено. Вмешательство трибунов в администрацию, их законодательная инициатива должны были исчезнуть вместе с отменой собраний по трибам. Сохранены были только собрания по центуриям, но, во-первых, в них должна была произойти важная реформа состава избирателей: введен был ценз, размеры которого нам неизвестны, но который, во всяком случае, сильно сокращал число участников народного собрания и выключал из него массу мелкого и небогатого люда. Во-вторых, решения этого скорее парадного, чем активного народного собрания, в котором к тому же дебаты отсутствовали, были поставлены под контроль сената; ни одна ротация, ни одно предложение не могли быть сделаны в собрании, если его предварительно не одобрил сенат, т. е. народное собрание обратилось в пассивный орган, утверждавший формально решения сената.

Таким образом, реформисты 90 года были откинуты направо, а умеренная реформа потонула в необузданной реакции. Ученая аргументация, проглядывающая в конституции 88 г., показывает, что реформа была давно и систематически задумана и разрабатывалась особой школой государствоведов. Введенный вновь ценз оказался вполне соответствующим порядку, который установил еще царь Сервий Туллий; предварительное одобрение сенатом народной ротации тоже оказалось очень старинным «исконным» учреждением. В противоположность демократии консервативные публицисты, по-видимому, меньше интересовались греческими теориями и, напротив, усвоили националистический тон: выстроивши на свой лад историческую старину Рима, они открыли там здравые политические основы. Консервативные теоретики старались уверить римское общество, что особенностью древней общины была суровая дисциплина, в какой патриархи-правители держали массу плебеев, набравшихся из бродячего люда всякого рода; римский народ вырос и стал велик тем, что умел подчиниться; оттого у него в старину не было ничего похожего на греческих тиранов, этих льстивых демагогов, добивавшихся насильственного переворота и незаконной власти.

Ко времени торжества реакция охранительная нота в идеальной композиции стала звучать громче. Еще шаг, и консерваторы обернули против трибунов их собственную терминологию политической свободы и уже обвиняли их самих в стремлении к тираническому господству; под этой формой защиты республики и свободы была проведена отмена трибунской власти, сведение трибуната к его будто бы истинному первоначальному виду частного ходатайства пред судом.

Реакция всех времен сознательно или невольно усваивает революционные термины: она тоже защищает свободу, но только «истинную», она тоже охраняет, и даже особенно охраняет, неприкосновенность личности, но только личности истинных, благонамеренных граждан. Так очень скоро, под покровом благожелательных чужих слов, для «защиты от произвола и тирании» реакция вводит полнейшую противоположность всякой свободе и неприкосновенности граждан, социально-охранительную диктатуру. Соответственно этому понятию о вернейшем средстве от новых зол консервативные публицисты ввели в исторические характеристики старинного Рима фигуры строгих, но справедливых сдержанных диктаторов, которые утишают своим авторитетом народные бури, останавливают разгулявшуюся распущенность черни, заставляют смолкнуть вредную агитацию ее вождей, трибунов, и этим восстанавливают опять патриархальное управление вельможных отцов народа.

В 88 г. Сулле не успели дать официального титула диктатора, но фактически он уже был носителем социально-реакционной диктатуры. Конституция 88 г. уничтожала политическую свободу, участие народа в законодательстве и управлении; главный помощник и исполнитель замыслов ее создателей произволом своей неограниченной власти упразднил гражданскую свободу, т. е. личную неприкосновенность. От республики ничего не осталось, кроме имени. Конечно, настоящий монархический авторитет императоров сложился немного позже, в колониальных войнах; но первое применение неответственной власти было сделано раньше, для целей внутренней расправы, и в этом смысле оно составляло политическое изобретение консервативной аристократии. Конечно, республику и политическую свободу в Риме прикончили Цезарь и Август, но они были лишь продолжателями и учениками той политической реакции, которая применила в первый раз чрезвычайную охрану в 121 г., а в 88 г. вошла впервые в союз с фельдмаршалом, собиравшимся в колониальную войну.

Состав сулланской партии, победителей 88 г., был не особенно значителен. Часть нобилей была против него, судя по гибели и бегству многих представителей аристократии в этом году и четыре года спустя, когда Сулла вернулся с Востока. На стороне Мария и за демократическую республику были люди из старинных семей, Сульпиций, Цетег, Юний Брут, Туллий Альбинован. Всадники тем более были противниками Суллы; число опальных из среды этого класса было особенно велико потом, в 82 г., конституция 88 г. не открывала им вовсе простора, они вероятно уже теперь должны были потерять политические суды. Не видно, чтобы в массе городского простонародья были симпатии к Сулле; при вступлении его в Рим, в предместьях народ встретил солдат ожесточенным градом каменьев, бросаемых с крыш; Сулла нашел улицы загороженными баррикадами и только посредством поджога домов очистил себе путь. Нечего и говорить, насколько Сулле была враждебна независимая крестьянская Италия. За него, помимо войска, соблазненного перспективой Восточной войны, было большинство родовитых сановных нобилей, искавших опору в диктатуре и уничтожении свободы, но число их было не так велико: сенат в 88 г. оказался очень поредевшим вследствие разных катастроф революционного времени, и его пришлось искусственно сразу пополнить новым составом еще неслуживших лиц. Набрали 300 новых сенаторов из «лучших» людей в Риме, как неопределенно выражается историк междоусобных войн. Может быть, согласно плану Ливия Друза, пополнили сенат из класса всадников. Но отчасти, по крайней мере, в сенат ввели и второразрядных нобилей.

Вообще у Суллы искали теперь спасения мелкопоместные, задолжавшие, разоренные крестьянским восстанием патриции, которых, с одной стороны, теснили денежные люди, кредиторы всаднического класса, а с другой – выбивали мелкие хозяева, организовавшиеся в большие воинственные союзы междоусобной войны. В качестве единственного исхода им оставалось административное положение, хотя бы зависимое и невысокое. Очень скоро Сулла начнет составлять из них кадры новой бюрократии, которые потом расширит Цезарь и Август. Но уже в Восточной войне 87–83 гг. и в администрации Востока Сулла мог дать мелким нобилям большой простор, в особенности раз он отстранял и всадников. Этот римский обедневший нобилитет, эти declasses аристократии и составляли вместе с муниципальной знатью Италии главную социальную опору Суллы.

Может показаться странным это неоднократное превращение мелкого нобилитета. Будущее чиновное дворянство стоит сначала, при Гракхах, в рядах оппозиции, в сулланскую эпоху оказывается в лагере ожесточенных реакционеров, потом во время катилинарного движения опять вступает на революционный путь и наконец успокаивается в цезаризме. Но такие политические метаморфозы при социально-неизменном облике и содержании вполне возможны и особенно наблюдаются в истории мелкопоместного класса. Нечто подобное было с немецким рыцарством XVI в. и в XVIII в. с французским дворянством, радикально настроенным до революции, а после разгрома обратившимся к реакционному монархизму.

Конституция 88 года осталась на бумаге. Тотчас же по уходе Суллы вернулись популяры, Корнелий Цинна, Марий, Папирий Карбон, Серторий. Марий велел убить несколько враждебных ему аристократов, но имущество их не было тронуто. Возвратившиеся эмигранты, вероятно, оставили без существенных изменений только что составленный по-новому сенат, но принудили его повиноваться демократическому режиму. Их главной опорой были опять новые граждане, т. е. масса италиков. Цинна вновь выступил с реформой, предложенной Сульпицием, о записи новых граждан во все 35 триб, чтобы дать им перевес над старым гражданством. Мало того, популяры соглашались на все требования, выставленные наиболее непримиримыми из восставших в 90 году, все еще не хотевших положить оружие. В какой мере эти предложения были искренни, видно из того, что в 83 году во время второго столкновения демократов с Суллой, самниты выступают их верными союзниками.

Но демократия, восстановленная вслед за уходом Суллы, остается настолько же разъединенной, как и раньше. С италиками повторяется в народном собрании то же, что испытывали прежде крестьяне: в обычное время, когда они не вызваны специально трибунами в столицу, их мало, и в голосованиях горожане забивают их числом. Консул 87 года Цинна, расположенный к новым гражданам, встречает протест римлян, которые не хотят допускать италиков в старые трибы. Другой консул, сулланец Октавий, заставляет Цинну бежать из Рима и искать опоры в бывших союзнических общинах, которые только что получили все права римского гражданства, в Тибуре, Пренесте, Ноле. Наконец Цинна останавливается в Капуе, этом старом сопернике Рима. Здесь в присутствии войска он созывает митинг, на котором объясняет свое положение и тесную связь, существующую между властью его, как главы республики, и их интересами, как новых граждан. «Какая нам польза от прав гражданства, если вы не получите возможности применять их на практике, участвовать в римских голосованиях, быть во всех трибах, выслушивать ораторов на митингах?»[18]18
  App. I, 66.


[Закрыть] Здесь в уста Цинны вложены слова и взгляды, в действительности принадлежащие самим италикам, консул формулирует результаты демократической революции 88 года и политическое сознание членов новой италийской республики, которой суждено было так недолго существовать.

В демократии 80-х годов не было согласия и по вопросам внешней политики. В то время как новые граждане, италики, были весьма равнодушны к Восточной войне, римские капиталисты вовсе не хотели упускать из рук этого дела, со смертью Мария в 87 году они не оставили своей цели. Они решили послать на Восток свою армию, которая должна была вести операции независимо от Суллы. Генералы демократии, Валерий Флакк, а потом Фимбрия, пытались оттянуть солдат от Суллы. Фимбрия избрал другой путь похода: предоставил Сулле Грецию, а сам двинулся более решительно через Македонию и Геллеспонт в Азию, чтобы вернуть всадникам их главный домен, их основную походную статью. Войска Суллы, однако, были лучше организованы, вероятно, лучше вознаграждались; армия демократии постепенно расстроилась, Фимбрия был убит взбунтовавшимися солдатами, и большая часть их перешла под команду Суллы.

Но тот же консул Валерий Флакк, который отправился защищать интересы всадников в Азии, вынужден был перед уходом своим принять меру, невыгодную для римских банкиров и ростовщиков и рассчитанную на удовлетворение главным образом, может быть, средних и мелких нобилей: в силу lex valeria de dere dieno предписывалось погашение долгов четвертью занятой суммы, т. е. провозглашалось фактически банкротство.

Среди этого смутного социального положения Сулла в 83 году высадился в Италии с небольшими сравнительно силами 6–8 легионов. Без сомнения, за время его четырехлетнего отсутствия, в Италии оставалось немало его сторонников, вынужденных уступать демократам и дожидавшихся его военной помощи. Одно обстоятельство оттеняет весьма определенно социальное положение главных сулланцев. В рядах противников Суллы, вместе с ополчениями независимых горцев, с крестьянством Италии, сражаются рабы. Еще Цинна, а за ним молодой Марий всюду призывали рабов, обещая им свободу. Рабы были особенно многочисленны в западных областях в кругу распространения крупных хозяйств, и мы можем предполагать в числе нобилей, дожидавшихся Суллы, владетелей латифундий близ Рима, в Этрурии, Кампании и Лукании, совершенно расстроенных бегством и мятежами рабов.

Очень быстро стали примыкать к Сулле выдающиеся аристократы: Метелл Пий, сын известного непримиримого реакционера-магната, выступавшего против Сатурнина, Сериллий Лукулл, Лициний Красс, особенно важна была поддержка, оказанная молодым К. Помпеем Страбоном, который набрал из клиентов своего богатого дома в Пицене три легиона. Переходили иные марианцы, Корнелий Цетег, Веррес, знаменитый впоследствии своими вымогательствами наместник Сицилии. Путем обещаний Сулле удалось перетянуть на свою сторону все войско консула Сципиона, и командиру осталось только униженно капитулировать. Сулла располагал теперь втрое большим количеством солдат, чем при высадке.

У демократии не было выдающихся политических вождей. Марий Старший умер в 87 году, Цинна был убит солдатами в 84 г. Но у противников Суллы были еще значительные военные силы. Особенно рассчитывали они на воинственных горцев Южной Италии, стоявших под оружием с 90 года. Демократический консул Папирий Карбон перед самым столкновением добился выгодного для новых граждан распределения голосов в народном собрании: все бывшие союзники должны были получить права активного гражданства.

В то время как Сулла бился около Рима с Карбоном и младшим Марием, на выручку демократам двинулось большое ополчение самнитов, весь цвет молодого поколения племени, под начальством смертельного врага римлян Понция Телезина. Самнитский вождь подошел вплотную к столице и чуть не захватил ее. Позднейший историк считает этот момент таким же критическим для существования Рима, каким было нашествие Ганнибала. У Коллинских ворот произошло кровопролитное сражение с армией Суллы, где не давали пощады ни с той, ни с другой стороны. Перед битвой Телезин говорил своим солдатам, что настал последний день Рима, и что надо до основания разрушить ненавистный город: «Никогда не уничтожить волков, расхитителей свободы Италии, пока не срублен лес, в котором они гнездятся». Бились до глубокой ночи; на другой день нашли израненного Телезина, но на лице умирающего было выражение неукротимости. Сулла велел носить по улицам срубленную голову самнитского героя и расстрелять 8000 пленных самнитов. Победу у Коллинских ворот он считал своим величайшим успехом и в память ее установил семидневный праздник Виктории, который сохранился потом и в императорскую эпоху.

Чем резче сопротивлялась Италия, тем страшнее была месть сулланцев. В 82-м и 81 г. опальные списки и обыкновенные убийства под покровительством диктатора унесли огромное число жертв из всех классов общества. Историк междоусобной войны насчитывает 90 сенаторов, 15 консуляров, 2600 всадников. Но этот террор в центре бледнеет все-таки перед разгромом целых местностей, муниципий и народностей Италии. Сулла думал, что у римлян не будет покоя до тех пор, пока существуют самнитские общины, и в Самнии не оставили камня на камне. «Молодежи италийской погибло до 100 000», – продолжает историк свою печальную летопись.

Старая Италия, уже сильно сдвинутая с места первыми проявлениями империализма, теперь окончательно была похоронена. Число мелких собственников в ней значительно сократилось. Во многих местностях решительно сменился состав владельцев и обывателей; влияние Рима, его покупателей, его капиталистов могло проникнуть глубже во внутренние части Италии и превратить италийские муниципии в тени, в зависимые доли великого Рима. Конец независимой, мелковладельческой Италии был вместе с тем и концом демократии в Риме. Начиная с Тиберия Гракха, ее главной опорой были крестьянские элементы, которые притягивались трибунами на агитационные митинги, на большие голосования и даже являлись для схваток на форуме. На городскую массу нельзя было в такой мере положиться; ее значительная часть была затянута в интересы больших владельческих домов и крупных компаний, находилась в более или менее тесном кругу зависимой клиентелы.

Демократическая партия никогда уже более не могла возродиться в прежнем виде, она жила потом еще два или три десятилетия обрывками старых организаций, воспоминаниями и традициями своей великой эпохи. Очень характерно, что самые энергичные ее представители должны были, вместе с Серторием, искать опоры на почве провинции, в колониальном владении среди римских эмигрантов и инородческих общин.

Свою вторую реставрацию Сулла провел в пользу тех же общественных слоев и теми же средствами, что и первую. С ним возвращались эмигранты, раздраженные разорением имений крестьянскими ополчениями и бежавшие на Восток под его защиту. Его дожидались сторонники, не успевшие бежать, но испытавшие ту же участь, что и эмигранты. Под его начальством были 23 легиона, около 120 000 человек, между ними солдаты, прослужившие под его командой 8 лет сначала в гражданской, потом в колониальной войне, вернувшие Риму его богатейшие владения и требовавшие теперь в качестве обещанной и естественной награды капитальной доли из добычи и земель в Италии. Новое затруднение, поднявшееся в 83 г., это досадное для солдат упорное сопротивление старой Италии только подняло их требовательность и раздражение.

Сулле все удавалось, и он никого не обидел из своих сторонников. Его победа объясняется не только перевесом организованных военных сил, но еще более, может быть, его финансовым могуществом. Он очистил во время войны с Митридатом главные казнохранилища Востока, между прочим, опустошил ризницу и кассу Дельфийского храма. Он мог в междоусобной войне 83–82 гг. взять верх над противниками быстротой передвижения, подвозом припасов и орудий. Он мог наделить всех, кто служил под его командой и теснился под его покровительство. Сулла одолел римскую демократию и независимую Италию силами и средствами империи. Какие учреждения принесла эта вторая реставрация? Италийские общины не потеряли своих прав гражданства. Но фактически они были сильно урезаны. У многих, у самых выдающихся, были отняты значительные доли их территории, и на них были поселены ветераны, офицеры и солдаты сулланской армии, причем они вошли и в состав городских управлений. Наделы были нарезаны также из государственной земли, сколько ее в то время еще оставалось, или сколько вновь получилось из произведенных конфискаций. В политическом строе центра, без сомнения, были восстановлены формы, декретированные в 88 г., т. е. произошло почти полное уничтожение народных собраний. Только трибунство еще беспокоило реакционеров; поэтому несколько новых постановлений обрезали возможность его возрождения. Всего важнее было закрытие трибунам пути к дальнейшей служебной карьере, к квесторству, преторству и консульству. Трибунат перестал быть саном и властью в республике: трибуны превратились в частных ходатаев; об их агитационной роли не могло быть и речи, раз прекращены были собрания по трибам и народные митинги.

Напротив, служебные кадры были сильно раздвинуты. Число одних квестеров, чиновников казначейства, Сулла с 4 увеличил до 20. Тот же смысл имело и удвоение сената с 300 до 600 членов. Сенаторы сидели в разнообразных административных и судебных комиссиях; они получили теперь опять суд над наместниками, отнятый у денежных капиталистов, следовательно, и рост сената надо рассматривать как расширение бюрократии. Новые сенаторы, как сообщает историк междоусобных войн, были взяты из класса всадников, причем сведения о них были собраны по трибам. Может быть, этим путем проникала в сенат впервые в значительном количестве муниципальная знать Италии, крупные люди из бывших союзнических общин. Сулла давал, таким образом, выход большой группе римских нобилей и иногородней аристократии, добившейся участия в новой растущей имперской администрации.

Все эти перемены были осуществлены вне каких-либо конституционных обычаев Рима, силою верховной власти, переданной Сулле. Учреждая эту диктатуру для восстановления строя республики, реакция выполняла свой определенный замысел и даже применяла придуманный публицистикой термин. Как ни темна была история учреждений ранней республики, но в эпоху Суллы очень хорошо знали, что старинные диктаторы были чисто военной должностью и никакого отношения к внутренней политике не имели. Вот почему потом, при разрисовке римской старины в консервативном духе, историки соответствующего направления очень долго останавливались на мотивировке диктатуры и приводили ее в связь с народными волнениями, оправдывали чрезвычайную власть необходимостью нагонять время от времени страх на массу подобием монархии и ее безответственности. Однако вполне последовательно препарировать историю в этом духе не удалось. Диктаторы V в. стоят лишними фигурами в борьбе классов; она идет своим чередом, плебеи получают шаг за шагом права; хуже того, первый диктатор Валерий остался в традиции как инициатор закона о неприкосновенности личности. Все эти несообразности и неслаженности исторического изображения выдают тот факт, что социально-охранительная диктатура не имела никакой опоры в традиции, что она была весьма новым изобретением.

Реакция получила все, чего она хотела. Одного она, может быть, не подозревала раньше, когда вырабатывала свои теории и планы спасения республики от демагогии и демократии: именно, что спаситель, туманно обозначавшийся «временно уполномоченным на крайние средства», станет настоящим неограниченным монархом и превратит самое аристократию в свою свиту, в бюрократический фундамент своего величия. Этот загадочный человек, которому выпали на долю такие неправдоподобные успехи, никому из своих сторонников ни в чем не отказывал и дал разъяренной реакции насытиться до конца края в своей мести и захватах, но он и сам взял себе львиную долю. Его приговоры заменили всякий суд, он публично заявлял, что такое-то должностное лицо республики убито по его приказу. В качестве крупнейшего грансеньора, или скорее наподобие восточного царя, он отпустил на волю 10 000 рабов, принадлежавших убитым опальным владельцам, дал этим новосозданным Корнелиям, которым подарена была его фамилия, права гражданства и расписал их по своему усмотрению, по разрядам римских плебеев, получилась настоящая гвардия людей, всегда готовых в корне раздавить всякое сопротивление или протест, который мог бы подняться против всевластного правителя. Само диктаторство в его руках перестало быть чрезвычайной властью и обратилось в главный, чуть ли не единственный государственный орган.