Текст книги "Песнь сирены"

Элизабет, понимавшая состояние Элис, была абсолютно уверена, ей и Обри не следует делать того, о чем они потом пожалеют. Она не знала, что именно предпримет Моджер, но была абсолютно уверена – Вильям не станет принуждать Элис к помолвке. Поэтому, ее задача – удостовериться тверда ли Элис в своем решении. Элизабет улыбнулась, когда приятно удивленная, но вместе с тем несколько озадаченная Элис вежливо поблагодарила ее за ткань.

– Она подойдет тебе лучше, чем мне, дорогая, – сказала Элизабет, смеясь. – Но ты же понимаешь, ее приобретали не для меня. Она предназначалась Обри. Моджеру нужно было найти какой-то предлог для визита сюда, она им и стала.

– О! – произнесла Элис и тоже рассмеялась. – Вы хотите, чтобы я сделала из нее халат для Обри?

– Нет! – воскликнула Элизабет. – Элис, ты хотя бы немного любишь Обри?

– Конечно, – ответила несколько удивленная Элис. – Почему нет? Я знаю его всю жизнь.

– Это совсем не то, я хотела узнать, – сказала Элизабет. – Ты хочешь выйти за него замуж?

Элис недоуменно посмотрела на нее, на это смуглое тонкое лицо с такими ясными, живыми глазами. Как сказать матери Обри, что не он предмет ее мечтаний?

– Ты не так поняла меня, – поспешила сказать Элизабет, правильно угадав все по выражению лица Элис. – Я совсем не хочу понуждать тебя выйти замуж за моего сына. По правде сказать, не думаю, что вы подходите друг другу.

– Да, – заколебалась Элис, – я люблю Обри, но… но я знаю его так давно… Он мне как брат. Я… я не знаю. Если папа хочет, чтобы я вышла за него…

– Единственное, чего хочет твой отец, – твоего счастья, – уверенно сказала Элизабет. – Поверь мне, Элис, нет ничего страшнее несчастливого брака. Я знаю это! Не позволяй никому, даже отцу, вмешиваться в свои сердечные дела. Я уверена, муж приехал сюда ради вашей помолвки. Не соглашайся, пока не убедишься окончательно, что хочешь провести жизнь около Обри.

– Я совсем не убеждена, – быстро ответила Элис. – Как я могу быть уверена в этом? А Обри?

– Обри? – Элизабет снова улыбнулась. – Обри, правда, старше тебя на несколько месяцев, но во многих вещах он гораздо наивнее. Уверяю тебя, он не хочет жениться… пока. – Она замолчала и задумалась. – Элис, – медленно продолжала Элизабет. – не верь тому, что может сказать Моджер о чувствах Обри. Мне… мне не хотелось бы порочить мужа, но он неразборчив в средствах, когда речь идет о достижении цели и не гнушается ложью.

– То есть вы хотите сказать, Обри не любит меня? – спросила Элис. В ее голосе послышалось задетое самолюбие.

Разные мысли промелькнули в голове Элизабет. Не вредит ли она своему сыну? Не препятствует ли выгодной женитьбе на красивой и умной девушке? Она вспомнила их последнюю встречу. Нет, похоже Обри проявлял склонность к утонченным девицам, требующим обхождения и нуждающимся в защите. Элис раздражала его своей самостоятельностью, хотя нельзя было сказать, что он не любил ее.

– Если ты хочешь услышать правду, то нет, – ответила Элизабет. – Как сестру, подружку, с которой можно и подраться… он тебя любит, да. Но он так молод, и, к тому же, как тебе известно, твой отец смог внушил ему чувство ответственности за тебя, а Моджер способен убедить в том, что ему следует признаться тебе в любви, но… Элис, о любви узнаешь, когда она приходит к тебе. Тебе повезло, отец больше заботится о тебе, нежели о богатстве и своей гордыне. Не позволяй себе делать неосторожные признания. У тебя есть время подумать, прежде чем решиться выйти за Обри. Но если ты обручишься с ним, то не сможешь пойти на попятную.

Элис кивнула. Это был довод, который вполне удовлетворил бы отца, но что-то смущало ее.

– Почему вы так неожиданно завели об этом разговор, Элизабет?

– Потому, что Моджер недавно говорил со мной об этом, а сейчас хочет скрепить все на бумаге. Он даже просил Обри приехать домой, но тот не приехал.

– Не приехал? Но он передал что-нибудь?

Лицо Элизабет просветлело. Она не подумала о том, что получалось, будто Обри знал о намерении своего отца обручить его с Элис и поэтому предпочел остаться. Ей было приятно вспомнить, как посыльный от де Боуна разыскал ее после того, как передал Моджеру письмо своего господина. Он не спеша сообщил ей, что Обри посылает ей уверения в своей любви и преданности. У него все хорошо и он всем доволен. Кроме того, ее сын хотел знать, все ли у нее в порядке. Если бы письмо отца касалось ее, сказал посыльный, Обри просил бы своего господина отпустить его домой, убежденный в том, что такая милость была бы ему оказана.

– Он сообщал о любви только ко мне, – сказала с нежностью Элизабет.

– Понятно, Обри не умирает от любви ко мне, – бросила Элис.

– Да, это так, – согласилась Элизабет и рассмеялась. – Но он не отказывался приехать. Граф Херфордский не отпустил его.

– А, понятно. – Лицо Элис прояснилось, и она тоже засмеялась. Затем, посерьезнев, сказала: – Я об этом не подумала. Конечно, де Боун не мог отпустить своего оруженосца в такой момент. Он будет нужен в уэльской войне.

– Уэльской войне? – повторила Элизабет, побледнев.

– Вы не знаете?! – воскликнула Элис. – Простите меня. Мне не следовало вам говорить, но я подумала… Папа тоже едет.

– И твой отец? – голос Элизабет дрогнул, а глаза расширились.

– Ничего с Обри не случится, – успокоила ее Элис, не очень твердо, – вам не придется беспокоиться о нем, потому что папа будет часто писать мне, вы же знаете его. Он присмотрит за Обри и будет давать знать о нем.

– Да, – нерешительно сказала Элизабет. – Да, конечно. Элис, ты ведь напишешь мне, если не сможешь приехать… как… как твой отец… даже если он ничего не сообщит об Обри. Понимаешь, я… я смогу понять, что происходит.

Негодование охватило Элис. Ей показалось будто прерывистое дыхание и бледность Элизабет лишь в малой степени связаны со страхом за сына. Она решила не торопиться сообщать ей сведения об отце, а ревниво оберегать их от посторонних. В этот момент в комнату вошла служанка и спросила, не соизволит ли она и леди Элизабет спуститься в зал.

Когда они входили в зал, Элизабет старалась спрятаться за Элис, скрывая свою бледность и дрожь. Она услышала голос мужа и тщетно пыталась сообразить, что ей лучше ответить. Но никто на самом деле и не ждал от нее ответа, а она, дрожащая от ужаса, не могла этого понять. Не было ничего нового в том, что Вильям отправляется на войну в свите Ричарда Корнуолльского, и, хотя Элизабет всегда боялась за него, это было ничто в сравнении с ее теперешним состоянием.

Разговор, в котором, к удивлению Элизабет, принимала активное участие Элис, закончился. Элис и Моджер вместе вышли куда-то. Это Элизабет показалось странным, хотя она не верила, что Моджер может обидеть чем-либо девушку. С уходом мужа, она почувствовала облегчение. У нее появилась возможность отдохнуть несколько минут и успокоиться, чтобы спокойно затем смотреть ему в лицо. Элизабет сделала нерешительный шаг к креслу и вдруг почувствовала, что кто-то поддерживает ее.

– Элизабет! – В голосе Вильяма слышалось беспокойство. – Что с тобой?

– Ничего, – прошептала она, – небольшая слабость. Позволь мне присесть.

– Ты так замерзла, – сказал он. – Ты вся дрожишь. От его прикосновения ей стало еще хуже. В Элизабет всколыхнулись такие страх и желание, что в глазах потемнело, а колени подогнулись. Вильям поднял ее и понес, и она инстинктивно обняла его за шею. Потом, когда Элизабет села на кровать, окружающий мир вновь стал реальным и светлым. Вильям попытался разжать ее руки на своей шее и накрыть ее, Элизабет прошептала:

– Не оставляй меня. Я боюсь.

Он сел на кровать рядом с ней.

– Чего? В моем доме, чего ты можешь бояться, Элизабет?

Лежа она чувствовала себя лучше. Страх еще не прошел, но внешние его проявления исчезли. Она отпустила шею Вильяма, но теперь крепко сжала его руки.

– Мне уже лучше, – сказала она ему. – Уложив меня, ты сделал все, что было нужно. Теперь позволь мне немного отдохнуть.

– Но что тебя так расстроило? – спросил Вильям взволнованно, и вдруг ужасная догадка мелькнула в его голове: Элизабет была с Элис. – Это Элис сказала тебе что-нибудь плохое?

– Элис? Ты рассказал Элис, что… что…

– Я ничего не рассказывал Элис, да в этом и нет необходимости. Она очень умна. Элизабет, если эта дерзкая чертовка сказала что-нибудь обидное для тебя после всего доброго сделанного тобой для нее, я сдеру с нее шкуру ремнем.

– Нет! – Элизабет глубоко вздохнула и покраснела. – Я не думала, что она знает о… о нас.

– Знает – слишком сильно сказано, но догадывается определенно… – Она все еще держалась за него, и тепло ее ладоней, казалось, растекалось по всему телу. – Но что случилось, какие именно слова расстроили тебя?

Глава 8

—Элис мне сказала, ты отправляешься на войну в Уэльс.

Элизабет всматривалась в его дорогие, такие знакомые черты, ставшие вдруг поразительно ясными, будто видимые впервые. Он не был красив, как герой романа или, например, Моджер. А эти странные длинные загнутые ресницы, которые теперь скрывали его глаза… Ей хотелось смеяться, но в то же время она едва удержалась от того, чтобы не наклонить его голову и не поцеловать их. При мысли о поцелуе Элизабет перевела взгляд на его губы и задрожала.

Почувствовав ее дрожь, Вильям повернул голову, и его глаза потемнели от страсти. Он не отважился сделать ни одного движения. Он уже уговаривал Элизабет в тот раз, в Хьюэрли, и она отказала ему. Но Вильям не мог не видеть желания на ее лице так же ясно, как оно было видно на его собственном.

– Да, я уезжаю в Уэльс, – сказал он хриплым голосом.

– Когда?

– Через несколько недель. Мне нужно собрать побольше людей. Я не могу оставить Элис без защиты.

Они пристально смотрели друг на друга, не вполне отдавая себе отчет в том, что было сказано. Ладони Элизабет скользили по рукам Вильяма, поглаживая их. Он не шевелился, но его дыхание стало неровным, и он закрыл глаза. На длинных ресницах что-то заблестело. Слезы? Это было больше, чем Элизабет могла вынести. Она наклонила его голову, и их губы соединились. Но тотчас Вильям пришел в себя.

– Я не могу вынести этого, – сказал он. – Я не могу принадлежать тебе и не могу обладать тобой. Я мужчина, а не гримасничающая обезьяна, которая вздыхает по сиянию глаз своей хозяйки или по перчатке с ее руки. Я мужчина! Я хочу тебя! Я хочу умереть!

– Вильям! – воскликнула Элизабет. Он отвернулся.

– Слава Богу, что я отправляюсь в Уэльс. Благодарю Бога за это. Может быть…

– Вильям!

Он хотел сказать, что, может быть, находясь за сотню миль от нее, сможет наконец выспаться, но Элизабет истолковала его слова, как желание умереть. Вильям может попытаться найти смерть в бою. Подобная мысль никогда не приходила ему в голову – не' – потому, что его крик отчаяния был неискренним. Просто, он предал бы своих людей и Ричарда, забыл свой долг перед дочерью, если бы позволил убить себя. Вильяму никогда не приходилось облегчать свою боль за счет забвения долга. Но Элизабет потерявшая сейчас ясность мысли, не понимала этого.

Ощущение обреченности, огромного несчастья, которое охватило ее, когда Элис впервые заговорила с ней об уэльской войне, вернулось. Нужно было предотвратить несчастье, предпринять что-нибудь. Бесполезно уговаривать Вильяма не уезжать; его долг, то, как он говорил об отъезде, доказывали Элизабет: любые попытки в этом направлении бессмысленны. Единственное, что она смогла придумать – это окрылить его надеждой, которая приведет домой. Элизабет подошла к нему и взяла за руку.

– Вильям, я люблю тебя.

– Ты говоришь так для того, чтобы мне было легче? – пробормотал он.

Вильям не отстранился и не посмотрел на нее, а его рука оставалась неподвижной под ее пальцами. Элизабет видела только густую бороду, опущенные уголки его чувственного рта, широкие скулы, блестящие кончики загнутых вверх ресниц.

– Закрой дверь, Вильям, – сказала она нежно.

На мгновение он застыл. Потом повернул к ней голову.

– Элизабет?

Она не ответила, только отпустила его и сделала движение рукой к узлу своего платка. Это безумие, подумала она, подвергать опасности жизнь Вильяма, мучить его и себя ради человека, которому от этого не будет никакого вреда, кроме уязвленного самолюбия. Нет, даже и этого не будет, поскольку он никогда ничего не узнает. Никакого вреда ни одному живому созданию во всем мире, а для нее и Вильяма это нечто большее, чем надежда на спасение…

И если это грех в глазах Господа, он, сама добродетель, иона, само милосердие, будут поняты и пропущены.

Вильям не сделал ни одного движения, пока она не распустила волосы. Со вздохом, похожим на рыдание, он пошел в переднюю комнату, закрыл дверь и запер ее на засов.

Возвращаясь, Вильям опять замер на пороге спальни. Элизабет уже сняла не только платок, но и верхнее платье. Линии ее стройного тела явственно проступали под тонкой рубашкой. Застигнутая врасплох, Элизабет не стала изображать стыд или испуг. Она нежно улыбалась, глядя в жаждущие глаза, которые, казалось, пожирали ее, и прекрасно сознавала, что именно остановило Вильяма.

– Иди же, – сказала Элизабет. – Ты знал, что я худа, но, надеюсь, не так ужасна, чтобы превратить тебя в камень, как Медуза.

Глаза Вильяма засверкали. Несколькими крупными шагами он преодолел расстояние, разделявшее их, и прижал Элизабет к себе.

– Может быть, не всего, – засмеялся он, – но одну часть моего сердца ты уже превратила в камень. – Он зарыл свое лицо в ее волосы. – Я не знаю, кто ты в глазах других, Элизабет, но для меня – самое прекрасное создание на свете. Ты прекрасна, любимая. Смотреть на тебя – рай и ад одновременно, поэтому я радуюсь и горю огнем.

У Элизабет перехватило дыхание. Вильям никогда не говорил ей подобных слов. Прежде они были слишком молоды, слишком уверены в долгой жизни, чтобы возникла необходимость в таких словах. С другой стороны ее нельзя было назвать совершенно неопытной в сексуальном отношении. Они с Вильямом достаточно экспериментировали до того, как их разлучили. Однако сексуальное наслаждение Элизабет, казалось, застыло на этой отметке. Моджер считал ее холодной и не сомневался в этом. Его небрежные попытки подготовить жену к совокуплению не приводили ни к чему, кроме отвращения, и сам акт превращался в нечто, требующее стоицизма, вроде порки.

Но Элизабет никогда не переносила свое отвращение к совокуплению с Моджером на совокупление как таковое.

Поэтому слова Вильяма – больше, чем слова, доказательство его страсти – так возбуждающе подействовали на Элизабет.

– О, Вильям! – вздохнула она, целуя его шею и ухо.

Он сказал что-то, но Элизабет не расслышала. Его руки стали ласково гладить ее тело. Затем он попытался снять с нее рубашку, которая мешала прикоснуться к коже Элизабет. Она была готова, даже желала снять ее, и, как только это сделала, сразу задохнулась в объятиях Вильяма. Грубая шерсть его плаща коснулась нежной кожи груди и живота.

Это неудобство следовало исправить – Вильяму нужно было раздеться. Элизабет наблюдала с нарастающим возбуждением, как обнажается его крепкое тело. Она не думала о том, что раньше без малейшего возбуждения смотрела много раз на обнаженных мужчин.

Элизабет вообще не думала ни о чем, а только усиливала их обоюдное желание прикосновениями и поцелуями. Сняв, обувь и чулки, Вильям вновь крепко обнял ее, и Элизабет сделала инстинктивное движение бедрами, от которого Вильям задохнулся. Он поднял ее и понес к кровати, но на полпути наклонился и начал целовать груди и соски любимой.

Элизабет кусала губы, чтобы не закричать от возбуждения. Она стонала и трепетала в руках Вильяма, покусы вала его шею, пыталась достать гениталии, но не могла. Она, задыхаясь, произносила его имя и слово «пожалуйста», чувствуя, что умрет, если тотчас не получит удовлетворения нестерпимому желанию, овладевшему ею.

Вильям чувствовал себя соответственно. Его жена была пассивным партнером, никогда не отказывающим, но и не показывающим какого-либо удовлетворения, хотя, утолив свою страсть, Вильям честно пытался доставить ей удовольствие. Кроме скучной уступчивости Мэри, Вильям знал только практичные ласки шлюх. Поэтому поведение Элизабет было новым для него и настолько возбуждающим, что он почти потерял контроль над собой. Он знал, Элизабет готова к близости. Вильям хотел положить ее на кровать и взять, но не мог. Как только он брал в рот сосок, Элизабет начинала извиваться и стонать. Как только ее спина касалась кончика его затвердевшего копья, горячий поток удовольствия разливался по всему его телу.

Вильяма охватила такая сильная дрожь, что он опасался уронить Элизабет Наконец он положил свою ношу на кровать и лег на нее сверху Она вскрикнула, когда Вильям вошел в нее. Он прекратил толчки, боясь причинить ей боль, но Элизабет стала помогать ему, и он продолжал в предвкушении полного удовлетворения своей страсти.

– Подожди! – вскрикнула Элизабет, решив, что его вздохи означают конец. – Подожди меня! Подожди!

– Тише, – успокаивал он, целуя ее. – С тобой не зеленый юнец. Не торопись, доверься мне.

Она подчинилась, и Вильям сдержал слово. Через несколько минут он заглушил ее крики и свои стоны, припав ртом к рту Элизабет. Кончив, Вильям долго не хотел выходить из нее, сознавая, – это может уже никогда не повториться. Он приподнялся на локтях, чтобы Элизабет было легче, одновременно прикрывая собой и тем самым сохраняя тепло.

Ее волосы были в беспорядке, но глаза, похожие на застывшую воду, светились удовлетворением.

– Я никогда не знала.. – шептала она. – Не знала…

Вильям был изумлен. Он поднял голову повыше. – Ты хочешь сказать, что все эти годы…

– Не так уж много лет. Он никогда не приходил ко мне после зачатия Джона… и можешь быть уверен, я не звала его. Он думает, я холодная…

– Холодная? Вот идиот!

Элизабет улыбнулась: такая страсть прозвучала в голосе Вильяма!

– У каждого свой вкус, – сказала она. – Уверяю тебя, мне все равно, что он обо мне думает, лишь бы оставил меня в покое.

– Слава Богу и за это, – проворчал Вильям.

– Тебе не нужно бояться, любимый. Есть только ты. Я не переживу его прикосновения. Никогда!

Элизабет не сомневалась в своих словах. Она была уверена, что говорит правду. Однако если бы Элизабет была столь же любимой и прекрасной в глазах Моджера, как в глазах Вильяма, может быть, она и не сохранила бы в. памяти свою детскую влюбленность – разве только как приятное воспоминание. Она могла читать то, что Вильям думает о ней, по его лицу, и находила себя все более привлекательной. Это была новая оценка ее стройных бедер, нежной смуглой кожи, небольших грудей, таких же крепких, как у только что созревшей девушки.

Вильям тоже не сомневался в правдивости слов Элизабет. Ее отношение к нему было достаточно очевидным, а сознание того, что он был первым – единственным! – мужчиной, доведшим Элизабет до оргазма, железными узами приковывало его к ней. Горько сознавать, что он потеряет ее, как только они расстанутся. Радость и горечь побудили Вильяма возобновить ласки.

– Нет, Вильям. У нас нет времени.

– У нас ничего нет, – ответил он. Глаза Элизабет наполнились слезами.

– Для тебя все случившееся ничего не значит? А для меня – это все. Позволь мне встать, Вильям.

– Ради Бога, не сердись, Элизабет. Ты же знаешь, я не это имел в виду… только то, что не смогу перенести разлуку с тобой. Не успев соединиться, мы должны пойти разными путями.

– Позволь мне встать, – повторила она мягче и погладила его по щеке. – Если я не встану, то испачкаю постель. Не надо давать твоим слугам и дочери доказательство того, что я шлюха.

– Никогда не говори так!

Вильям быстро встал. Элизабет тоже поднялась, потрясенная выражением его глаз.

– Вильям…

– Ты так думаешь? – спросил он с дрожью в голосе. Ты так думаешь о том, что я с тобой сделал?

– Нет! – она обняла и поцеловала его. – Вильям, посмотри на меня. Разве я выгляжу пристыженной? Ты подарил мне драгоценность, которую смогу носить в своем сердце, радость, которая будет облегчать трудные дни жизни Прости, любовь моя. Я так не думаю, но так скажут другие.

– Почему тебя должно волновать, что скажут другие? – проворчал он. – Ты думаешь, я не смогу защитить тебя?

Элизабет вздрогнула. Он мог защитить ее от двадцати лет жизни с Моджером, спасти их всех от мучений, если бы смог до конца сопротивляться намерению своего отца, но она не произнесла этого вслух. Двадцать лет уже прошли, а горькие слова унесли бы радость, охватившую их, несмотря ни на что. Элизабет поцеловала Вильяма еще раз и поспешно стала одеваться.

Некоторое время он грустно наблюдал за ней. Ее движения были так грациозны, что его раздражение вскоре прошло. Пожалуй, единственный недостаток Элизабет – слишком большое внимание тому, «что скажут другие». Ей не хватало мужества, и «что скажут другие» было, без сомнения, одним из средств заставить ее выйти замуж сразу по приезду в Илмер. «Подумай, что скажут другие, если ты вернешься домой незамужней», – должно быть, говорили ей женщины.

Элизабет одевалась быстро и уже застегивала пуговицы на платье, в то время как Вильям только потянулся к своей одежде.

Наконец он тоже оделся и сидел теперь, нахмурившись.

– Если тебя так мало интересует Моджер, как говоришь, почему же так боишься? Пусть узнает о нас. Он не сможет сделать тебе ничего плохого в моем доме, разве только отречется от тебя. И не пой мне умных песен о своих сыновьях. По правде говоря, они не любят отца, а тебя любят… и меня немного. Они скоро…

– Им не доставит удовольствия, если их мать назовут шлюхой. Вильям, остановись! Разве ты сможешь защитить меня, когда будешь в Уэльсе?

– Уэл…

Прерванная речь, испуг в глазах подсказали Элизабет: он забыл о приближающейся войне, забыл обо всем, кроме нее. Она ощутила глубокое удовлетворение, тут же сменившееся страхом за него. Вильям обнял ее, вывел в переднюю комнату и усадил у огня, затем отпер и осторожно приоткрыл дверь. Если никто не пробовал открыть ее, могло показаться, будто он лишь прикрыл дверь, чтобы из зала не проникал холод. Когда Вильям вернулся и встал перед Элизабет, его лицо было мрачным.

– Какой же я дурак! – сказал он с горечью. – Я забыл! Я совершенно забыл об этом глупом уэльском деле! О Боже! Элизабет, поверь, я не подумал… Что же нам делать теперь?

– Ничего. Ты мог забыть, но я – нет. Просто… испугалась. И не хотела отпускать тебя, ничего не оставив себе. Все, что я сделала, я делала, отлично понимая последствия. Ты не отвечаешь за меня, Вильям. Я взрослая женщина.

– Не отвечаю?! Да ты в уме?! Конечно же, я в ответе за любую неприятность, какая из этого может выйти. Я… о Боже! Я не могу даже написать Ричарду и попросить его найти другого человека, способного выполнить обязанности, возложенные на меня. Он во Фландрии… – Тут Вильям запнулся и закрыл было рот, но тайна уже слетела с его языка. – О Господи, – простонал он, – ты ничего не слышала, Элизабет! Где находится Ричард, не должен знать никто, кроме моих.

– Уже забыла, – спокойно ответила Элизабет. – Я правильно поняла – у тебя какое-то специальное задание в Уэльсе?

– Да. Это не секрет, но… но я предпочел бы, чтобы ты не говорила об этом Моджеру.

– Я никогда не говорю с ним ни о тебе, ни о том, что ты мне рассказал. – Элизабет приподняла брови. – Почему ты решил предостеречь меня? Неужели ты перестал доверять мне?

– Я, кажется, не способен ни о чем думать, – вздохнул Вильям. – То, что мы с Ричардом друзья – вещь довольно безобидная, но я обнаружил, став известной, она порождает зависть и… врагов. Люди просят его о милостях, которые, я знаю, он не хотел бы оказывать, но сделал бы это из любви ко мне. Однако я не могу просить его о чем-либо, не могу. Так же, как и просить за кого-то. Понимаешь ли ты меня? Воспользуйся я нашей дружбой, мы с Ричардом перестанем быть друзьями.

– Да, понимаю.

Слезы навернулись на глазах Элизабет. В этом и было различие между дружбой и браком – брак создан для того, чтобы давать и брать. Но все это потеряно навсегда для нее и Вильяма.

– Что с тобой, любимая? – спросил Вильям, опустившись на колени перед ней. – Хочешь, увезу тебя в Бикс? Нет, это будет хуже, чем Марлоу, раз я уезжаю… В Уоллингфорд? Человек Ричарда будет охранять тебя, пока я не вернусь. Ты не будешь там одна. Я думаю, графиня… нет, возможно, она уедет к своей сестре… Графиня! Элизабет, я могу отвезти тебя во владения Санции.

Улыбаясь сквозь слезы, Элизабет наклонилась и остановила его, поцеловав в губы. Она добилась своего: теперь Вильям вернется из Уэльса живым и здоровым. Более того, мальчик, покинувший ее когда-то, стал мужчиной. Он думает прежде всего о ее безопасности, а уж потом обо всем прочем. Говорит, что не воспользуется дружбой с Ричардом Корнуолльским, но тут же хочет навязать молодой жене графа свою любовницу или оставить ее в Уоллингфорде. Граф превратится в пособника, если Вильям умыкнет жену у своего «добропорядочного» соседа.

– Не будь глупым, Вильям, – проворковала Элизабет, неохотно прерывая поцелуй. – Все, что я говорила тебе в Хьюэрли, – правда. Я не люблю Моджера, но он не заслуживает того, чтобы я его бросила и опозорила. И даже если ты прав, а мальчики когда-нибудь смогут простить меня за…

– Не произноси это слово опять! – воскликнул Вильям, поднимаясь на ноги. Его глаза неестественно заблестели.

– Какое слово? О… Нет, но…

– Развод, – сказал Вильям твердо. – Мы найдем невинный повод. Это не слишком трудно. Ричард попросит Бонифация, архиепископа Кентерберийского, дать согласие, и…

– Вильям! – Элизабет встала и взяла его за руки. – Моджер ни за что не согласится, если я ему не отдам Хьюэрли. Я люблю тебя всей душой и телом, но не могу поступить так с моими людьми. Он разорит их и все поместье.

Этого Вильям не учел и стоял теперь, покусывая губы и пытаясь найти обходной путь.

– Я мог бы откупиться, – сказал он, наконец. – У меня не так много денег, но Ричард одолжит, если попрошу. Я мог бы…

Элизабет прервала его речь очередным поцелуем. Внутренне она вздрогнула от того, что Вильям готов влезть в долги, лишь бы добиться ее. Гордость пересиливала страх. Приятно быть желанной.

– Ты ничего не можешь сделать сейчас, – сказала она, как только их губы разъединились. – Когда вернешься из Уэльса, мы обсудим это еще раз.

Ее голос звучал спокойно, но при упоминании Уэльса дрожь прошла по телу, а глаза на мгновение потемнели. Вильям усадил Элизабет в кресло и склонился перед ней.

– Ты боишься, – прошептал он. – Я не могу оставить тебя Моджеру, одну. Я… я напишу Ричарду и…

Прежде он даже представить себе не мог, что сможет отказаться от возложенного на него дела и тем самым, возможно, лишится доверия своего повелителя. На мгновение радость пронзила сердце Элизабет, нашедшей, казалось, способ спасти его от предстоящих боев, но забвение долга – хуже смерти, и в этом будет повинна она.

– Я не боюсь Моджера, – сказала Элизабет. – Я боюсь войны и в этом нет ничего нового.

– Так входите же, – послышался голос Элис через открытую дверь.

– Я не хотел бы мешать старым друзьям, – как-то бесцветно ответил Моджер.

– Не будьте глупцом и заходите, – резко сказала Элис и тут же поправилась: – О, прошу прощения, сэр Моджер, но, если бы папа хотел уединиться, то запер бы дверь. Он часто прикрывает ее, чтобы не уходило тепло.

Элизабет улыбнулась, посмотрев на ошеломленного Вильяма. Элис откровенно лгала совершенно невинным и естественным образом, чего отец никогда раньше не замечал за ней. Предупреждение Элис гарантировало Моджеру, что тот не услышит и не увидит ничего предосудительного, поэтому он решился распахнуть дверь, за которой обнаружил улыбающуюся жену, сидящую лицом к двери, и Вильяма, вид которого едва ли можно было назвать доброжелательным.

– Я слышал, ты заболела, Элизабет, – произнес Моджер. – Рад видеть тебя в добром здравии.

– Я не больна, – ответила жена. – Мне стало дурно, и я даже ненадолго потеряла сознание. Сэр Вильям тоже посчитал меня больной, поэтому, как только мне стало лучше, привел сюда – тут теплее.

Это была чистая правда. Элизабет, предпочитала не лгать Моджеру, тем самым избегая необходимости запоминать ложь и не допуская возможности изобличить себя.

– Но что с тобой случилось? – спросил Моджер.

Его голос был мягким, но Элизабет видела – муж вне себя от гнева. Она вдруг поняла, почему он уходил с Элис – пытался уговорить ее обручиться с Обри. Если девушка была неосторожна, и Моджер догадался, что Элизабет предостерегла… Он убьет ее! Элизабет побледнела и ничего не ответила, позабыв о вопросе. Она не заметила, как вздрогнул и покраснел Вильям, зато это разглядела Элис.

– Это моя ошибка, – сказала она резко и язвительно. – Я забыла обычай вашей семьи, сэр Моджер: держать женщин в неведении подобно мусульманским рабыням и рассказала леди Элизабет о войне в Уэльсе.

– Элис! – воскликнул Вильям, пораженный ее тоном и непочтительностью.

– Мне искренне жаль, – продолжала Элис, своим поведением как бы оправдывая реакцию отца. Ее голос смягчился: – Я забыла также, что Обри у графа Херфордского и его положение не безопасно.

– Я не собирался держать свою жену в неведении, – прорычал Моджер, перенося свой гнев с Элизабет на «эту избалованную сучку», – я сам ничего не знал.

Эта перепалка дала Элизабет время на размышление. Элис, решила она, никогда не выдаст ее Моджеру, потому что никогда не любила его. Лучше ей с мужем сейчас уехать, пока ничего не случилось. Элизабет встала.

– Я хотела бы вернуться домой, пожалуйста, – сказала она. – Мне нужно написать письмо Обри.

Вильям вышел из оцепенения и приказал слуге привести лошадей сэра Моджера из конюшни. Обри! Но Элизабет ни разу не упомянула о мальчике в связи с войной в Уэльсе, только когда они говорили о…

Прощаясь, Вильям долго просил прощения за то, что задержал их. Это выглядело очень естественным. Но он не сможет вернуться к прежним отношениям с Элизабет. Он узнал ее тело. Что если Моджер… Нет, Элизабет сказала, муж не прикасался к ней много лет, и была еще эта женщина – Эмма. Вильям вздохнул. Слава Богу! Он вспомнил и слова Моджера о том, что его самого призывают в Уэльс. Странно…

У Вильяма не было времени на раздумья: Моджер стоял рядом и произносил обычные в подобных случаях слова. Вильям слушал со вниманием, боясь совершить какую-нибудь глупость. Когда он обернулся к Элизабет, желая помочь ей сесть на лошадь, то понял, что опоздал. Она была бледна, очень бледна и это совсем не удивляло Вильяма. Он чувствовал, его сердце готово вырваться из груди.

Вильям ворочался на своей постели и с тоской думал о том, что даже сотня или тысяча миль, отделяющие его от Элизабет, не помогут ему заснуть. Расстояние не могло приглушить эту чарующую «песню сирены» – страстное желание близости с ней. Он не испытывал потребности физической близости – в лагере было достаточно проституток, но Вильям не хотел того, что было не лучше сосуда, в который можно опорожниться, как в ночной горшок.