Текст книги "Роберто Баджо. Маэстро итальянского футбола"

– Хочется спросить: кто или что тебя заставляет?

– Вот и мама тоже все время об этом спрашивает. Завистники скажут, что я это делаю из-за денег, но завистники никогда меня не интересовали. Что меня заставляет… Страсть. Только страсть. Желание играть, желание жить. Моя цель – не добиться демократического равенства между двумя ногами, потому что они уже никогда не будут одинаковыми, но добиться хотя бы их максимального сходства, просто чтобы поиграть еще какое-то время. И доказать что-то важное, в первую очередь самому себе.

Прощание с лилиями[23]23
  Хотя «Фиорентину» называют «фиалками» (viola), однажды в этой главе упоминается, что Флоренция – город лилий (citta gigliata). Отсюда и заголовок, который допускает разные толкования, как и названия ряда других глав, посвященных клубной карьере Баджо.


[Закрыть]

 
Какая странная судьба досталась
благословенному народу Флоренции…
История время от времени заставляет их
вспомнить, что они родились этрусками.
 

Неизвестный тосканец

Один из парадоксов моей карьеры – то, что меня считают игроком, меняющим команды каждый год, хотя я всегда мечтал, чтобы в футболе, как и в личной жизни, у меня была одна большая любовь. И «Фиорентина» была такой любовью. Кто не пережил того, что пережил я, кто не знает Флоренции, тот не сможет меня понять.

Когда я приехал в этот город, я был виртуальным чемпионом. Восемнадцатилетний юноша с репутацией вундеркинда и изувеченным коленом. И мне было плохо.

Но Флоренция сразу полюбила меня. Она поверила в меня и приняла меня как вторая семья. Я должен был чувствовать себя одиноким, но во Флоренции этого чувства у меня никогда не было. Я должен был чувствовать себя отчаявшимся, но Флоренция – в отличие от некоторых врачей – никогда не переставала подбадривать меня и говорить, что я справлюсь. Несмотря ни на что, вопреки всему. Спасибо им, моим болельщикам и друзьям, я действительно справился.

Я ДОЛЖЕН БЫЛ ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ НЕУЮТНО, НО ВО ФЛОРЕНЦИИ Я ОТКРЫЛ ДЛЯ СЕБЯ БУДДИЗМ, И ТОЛЬКО ВО ФЛОРЕНЦИИ Я МОГ ЕГО ОБРЕСТИ. И ТАМ Я ПЕРЕРОДИЛСЯ. ОЧЕВИДНО, ТОЛЬКО ВО ФЛОРЕНЦИИ МОЖНО БЫЛО ПЕРЕРОДИТЬСЯ.

Странно, что я, коренной вичентинец, так глубоко связан с природной легкостью тосканцев. Это мое призвание – шутить, мое «живи и давай жить другим». Это как друг, которого встречаешь именно в тот момент, когда он нужен. И Флоренция всегда была рядом, когда она была нужна. Всегда была и есть.

Некоторые говорят, что лучший Баджо играл в фиолетовой футболке, что таким трюкачом, как в те годы, я уже никогда не буду, что тогда во мне была чудесная естественность. Я не думаю, что это правда, мне кажется, что и после «Фиорентины» я сделал много хорошего. Но не устану повторять, что во Флоренции, после тяжких испытаний, все пошло естественно.

Там я поднялся на вершину, после которой, как предсказывает нам наука, я должен был либо упасть, либо рвануть вверх. И там я прикоснулся к небу. Я не смогу этого забыть.

Ничто не было мне так чуждо, как идея уйти оттуда. Но я должен был уйти. Потому что кое-кто хотел этого. Некто настолько могущественный, что даже я не мог возражать. Я попытался, но я был просто молодым парнем. Обо всем договорились без меня..

Это было болезненное решение, оставившее незаживающие раны. Я чувствовал себя как влюбленный, у которого отобрали без каких-либо причин его любимую женщину. С тех пор в глубине моей души – спортивная меланхолия, грусть. В каждом городе, который я посещал, я искал красоты Флоренции. Но не мог найти «мою» Флоренцию.

Даже сейчас, когда я играю на «Франки», мне кричат «Иуда!» И до сих пор больно это слышать, знать, что меня считают предателем, хотя на самом деле предали меня.

– Когда ты впервые прибыл в расположение «Фиорентины»?

– Летом 1985 года, в Серрамаццони, на моденских Аппенинах. Там «Фиорентина» проводила предсезонные сборы. Тренером был Агроппи. Естественно, моя тренировка отличалась от того, что делали все: небольшие прогулки, упражнения для восстановления подвижности суставов и так далее. Я прибыл туда в жутком состоянии: на костылях, колено распухло, ногти все изгрызены от нервов, настроение – на дне. Со мной приехал мой отец. У меня было семьдесят тысяч лир в кармане, мне было очень страшно. Я помню его слова: «Теперь все зависит от тебя». Этот опыт был для меня абсолютно неизведанным, и на протяжении многих лет он таким и оставался.

– И что было в душе мальчика, который внезапно оказался вне своего привычного окружения, в таких физических и психологических условиях и без малейшей гарантии будущего?

– Ответ вполне естественный: страх, очень сильный страх. Постоянная тревога, неуверенность в себе. Ночью спишь мало и плохо. Твой друг боль тебя не оставляет ни на секунду. Каждый день – это тест, непрерывная проверка. Ты знаешь, что каждая тренировка может оказаться последней. Когда я слышу фразы типа «Но ты же Баджо, для тебя это легко, да если бы у меня были твои природные таланты…», я выхожу из себя. Эти люди даже не пытались сделать то, что делал я, съесть все то дерьмо, которое я съел. Да, мне заплатили за это миллиарды, но его мерзкий вкус я ощущаю до сих пор. У всего в этой жизни есть цена. Этот тошнотворный запах боли и бесперспективности никогда меня не покинет.

– Из-за травмы в Римини и многочисленных рецидивов по факту ты пропустил два сезона.

– Реабилитация была во Вьетнаме. Говорили, что операция прошла хорошо, но мне так не казалось. И восстановление было интенсивным. Тренировался каждый день, даже по субботам, по два раза в день. Я был охвачен манией вернуться, спешил, но спешка в таких случаях – злейший враг. Я жил вообще в другом мире. Чтобы ты понял, насколько я выпал из реальности: после первого Рождества во Флоренции мне позвонил Ригетти, секретарь «Фиорентины» и спросил, почему я не получил зарплату за последние пять месяцев. А я просто забыл обналичить чеки.

– Тебе было 19 лет. А на сколько лет ты себя чувствовал?

– Иногда на 19, иногда на 12, а иногда на все 50. Как я тебе и говорил, у меня часто возникало ощущение, что я старше, чем на самом деле. За первые два года во Флоренции я прожил почти целую жизнь.

– Когда ты познакомился с Паньи, массажистом, который до сих пор с тобой работает?

– Это было в начале 1986 года. Я обязан этой встречей Альдо Мальдере: он тоже был прооперирован, как я, в то же самое время, но через полгода уже вернулся в строй. А я – нет. Я не понимал, в чем разница. Он сам сказал мне, что его лечит очень хороший физиотерапевт. Это как раз и был Паньи. С тех пор он все время работает со мной, и его помощь оказалась очень важной. Он стал моим другом. Работа с ним научила меня не спешить. В тот период, когда я был одержим желанием вернуться, я принял участие в турнире в Виареджо в составе молодежной «Фиорентины». Это был январь 1986 года.

– Мне кажется, играть в таких физических условиях – это был большой риск.

– Верно. Правая нога была немного слабее левой, и, если бы колено еще раз меня подвело, мне пришел бы конец. Но я просто уже больше не мог этого выносить: не играть, не гулять с другими ребятами, а сидеть дома, подняв ногу кверху с мешком льда на колене. Да, у меня было вырезано сухожилие, мышца была слабее и тоньше, чем на другой ноге, мне было трудно играть на скользких и грязных зимних полях. Но это все меня вообще не волновало.

Я ХОТЕЛ, Я ДОЛЖЕН БЫЛ ПОПЫТАТЬСЯ ИГРАТЬ, ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ. СЕЙЧАС Я ТАКОЙ ЖЕ, КАК ТОГДА, ДАЖЕ ЕЩЕ ХУЖЕ.

Когда я чувствую, что стоит рискнуть, я рискую. Упрямый, как альпийский мул. 26 января я впервые сидел на скамейке запасных в Серии А, это было в Лечче, через три дня отыграл свои первые 17 минут в фиолетовой футболке, в матче «Фиорентина» – «Удинезе» в Кубке Италии. На следующий день в Виареджо я провел на поле весь матч с «Оушен» (Нью-Йорк). 2:0, и оба гола были моими.

– То есть ты не так уж и плохо себя чувствовал.

– Знаешь, я даже не помню, как я их забил. Я не чувствовал ногу, не мог нормально двигаться, мне было страшно. Я чувствовал себя как эквилибрист, идущий по канату, и существенная разница была в том, что я должен был рано или поздно упасть. Так я себя ощущал. И если этого не произошло, нужно благодарить Паньи. Если бы все зависело только от меня, в том возрасте очень импульсивного, я бы рано или поздно сломался окончательно и навсегда.

– Паньи верил в твое полное восстановление?

– Да, он верил. Он был единственным, кому и я сам искренне поверил. Не было ни одного врача, который сказал бы мне: увидишь, все получится, давай, будь настойчивее.

– У тебя не осталось хороших воспоминаний об этом раннем периоде в «Фиорентине»?

– Я такого никогда не говорил. Самое важное, о чем я вспоминаю с благодарностью, это люди во Флоренции. Они всегда необыкновенно хорошо относились ко мне. Они любили меня с самого начала, невзирая на мою реальную ценность. Они ждали меня, приняли, лелеяли. Флорентийцы – совершенно особый народ. Я чувствовал любовь всех: детей, взрослых, стариков, – всех. Я никогда не смогу этого забыть, и поэтому мое прощание с Флоренцией было таким драматичным. У меня непростой характер, я сдержанный человек и стараюсь осторожно раскрываться перед другими людьми, но с флорентийцами мне было хорошо. Это может показаться странным, потому что тосканцы – особенно флорентийцы – обладают открытым и дерзким характером. Но у меня с ними возникло естественное взаимопонимание.

– Ты жил во Флоренции?

– Сначала – да. Я выходил из дома и гулял по малоизвестным улочкам центра. Они стали частью меня, я был там как дома. Иногда я играл в бильярд в баре, меня там принимали по-родственному. Потом я начал жить на вилле на виа Прещани, в Сесто-Фьорентино, с Андреиной. В то время я начал снова ходить на охоту, на маленькое озеро в Османноро, с двумя охотниками старше меня, моими близкими друзьями. Во Флоренции мне было не просто хорошо, а очень хорошо.

– А какими были твои отношения с клубом?

– С графом Понтелло у меня не было никаких отношений. Когда я подписывал договор о переходе из «Виченцы» в «Фиорентину», он не хотел, чтобы во встрече принимал участие мой агент. Уже тогда мне было понятно, что между ним и мной не сложатся добрые отношения. Кто меня действительно любил, так это президент Баретти. У него был редкий дар понимать людей, он умел заряжать энергией. Чтобы мне было комфортнее, он пригласил во Флоренцию мою семью. Он никогда не переставал верить в меня. Когда он умер – до сих пор не могу в это поверить, – я потерял настоящего друга. Это был Человек с большой буквы.

– А как сложились отношения с тренерами?

– Первый, с кем я взаимодействовал, был Агроппи. Он говорил, что я не созрел, что у меня слишком много причуд. Альдо всегда такой: как только он увидит у игрока цепочку или какую-нибудь побрякушку, он сразу начинает говорить: «Ты не созрел, ты должен вырасти», и эта песня никогда не заканчивается. Возможно, он делал это, чтобы я стал более ответственным, но, зная мой возраст и ситуацию, в которой я оказался, он мог бы отнестись ко мне чуть более тактично. Конечно, он довольно много сделал для моего становления.

– В своем первом сезоне в фиолетовой футболке ты так и не сыграл в чемпионате. Сезон-1986/87 должен был стать дебютным, но…

– Но в то время у меня ничего не получалось. На эмоциональном уровне я скучал по своему городу, по моей малой родине. Да, во Флоренции мне было хорошо, но у меня не появилось ни одного настоящего друга. Друзья появятся в 1988-м, в Сесто-Фьорентино. Отчасти я сам в этом виноват – такова моя природа, плюс к тому я еще физически не мог выходить гулять с друзьями, так как часами лежал со льдом на колене и реабилитация не давала мне возможности отдохнуть. Еще я не хотел, чтобы кто-нибудь подумал, что я плохо лечусь, и поэтому вел жизнь отшельника. Я приехал на сборы с желанием хорошо играть, но фактически сборы в тот период были для меня испытанием. Я знал, что у меня не более 10 % силы моих партнеров. Представь себе, что за ощущение – в двадцать лет чувствовать себя стариком, ограниченным в движениях, в дыхании, во всем. Всегда. Проклятая усталость: после года без нормальных движений, без нагрузок на сердце и на ноги я чувствовал себя так, будто у меня на спине был рюкзак в двадцать кило.

– Потом тренером стал Берселлини.

– Замечательный человек, который понял, что я чувствую. Он пришел на смену Агроппи. Я был в десятках световых лет от приемлемой формы, но в августе и в сентябре он вывел меня на поле в моих первых матчах Кубка Италии. 3 сентября, в домашнем матче против «Эмполи», я забил два мяча. 21 сентября я наконец-то дебютировал в Серии А против «Сампдории». Я от счастья парил над газоном, у меня все получилось. Конечно, рано или поздно должна была разразиться новая буря.

– На какой позиции ты играл?

– Крайнего полузащитника, был альтернативой Ди Кьяре. Центральным нападающим был Диас, под ним располагались Антоньони и Никола Берти, такой же будущий «предатель», как и я.

– Что произошло после дебюта в Серии А?

– Мое колено снова треснуло. В четверг, после матча с «Сампой» (25 сентября 1986 года), перед матчем с «Интером», я делаю финт и рву мениск. Снова правое колено, прямо в месте шва.

ЭТО БЫЛ УЖАСНЫЙ МИГ – В ТАКИХ СЛУЧАЯХ ВСЕГДА ДУМАЕШЬ: ХВАТИТ, Я ВСЕ БРОСАЮ, БОЛЬШЕ НЕ МОГУ. Я ХОТЕЛ ЧЕГО УГОДНО, ТОЛЬКО НЕ НОВОЙ ОПЕРАЦИИ.

С Паньи и с профессором Беккани, работником «Фиорентины», я смог немного прийти в себя. Я вернулся в команду 6 декабря, на товарищеский матч против «Сьона». Не успел я начать нормально играть – и опять травма. И опять мениск – самая важная часть колена. В этот раз операция была неизбежна.

– И ты вернулся в Сент-Этьен, к профессору Буске.

– У меня было все меньше и меньше надежд. Я уже не мог сгибать ногу, мысль о новой реабилитации приводила меня в ужас. Меня убедила мама, только ей удавалось в таких ситуациях меня встряхнуть.

МЕНЯ ПРИВОДИЛА В УЖАС САМА МЫСЛЬ О ТОМ, ЧТО Я ОПЯТЬ БУДУ ПРОСЫПАТЬСЯ И ИСПЫТЫВАТЬ БОЛЬ В НОГЕ, КАК ТОГДА, ХОТЯ ЭТО БЫЛА УЖЕ ДРУГАЯ ОПЕРАЦИЯ, ПОПРОЩЕ.

Когда я снова открыл глаза, я спросил маму: «Мама, когда меня прооперируют?» Она сказала: «Роби, тебя уже прооперировали, все прошло хорошо». Именно в этот момент, один из лучших в моей жизни, я сказал себе: «Я вернусь к игре и всех их сделаю».

– Но возвращение откладывалось…

– Да, это был нервный период. Я был в плену иллюзии, мне казалось, что я вот-вот вернусь. Каждую неделю Паньи мне говорил: «Давай, Роби, еще неделя – и все получится». И так неделями, месяцами. Я едва держался. Наконец пришел тот день, когда, как мне казалось, я вернусь. Это было начало апреля, прекрасная весна, через четыре месяца после второй операции в Сент-Этьене. Меня вызвал президент Баретти, который всегда был рядом со мной. Пока я ждал встречи с ним, мой взгляд упал на заголовок «Газетта делло Спорт». Обычно я не придаю значения газетам, но этот заголовок обдал меня холодом: «Сегодня Баджо решит, прекратить играть или нет». В кабинет президента я входил, не зная, к чему быть готовым. Сейчас, после стольких лет, я могу и должен сказать, что он всегда заботился обо мне как отец, он фактически был мне вторым отцом.

– Он вызвал тебя, чтобы предложить тебе отправиться в Формию.

– Да, к профессору Виттори, магу легкой атлетики, который лечил Меннеа[24]24
  Пьетро Паоло Меннеа (1952–2013) – итальянский спринтер, чемпион Олимпийских игр в Москве в 1980 году.


[Закрыть]. У меня уже просто не было сил. Я думал, что мой крестный путь закончился, а меня опять посылали на очередную реабилитацию. «Нет, я никуда не поеду, я вам больше скажу – это вы все сейчас пойдете в задницу, все, кто заставлял меня это делать, все эти месяцы. Вы что, смеетесь надо мной?» Мне не стыдно говорить об этом: я заплакал навзрыд, как маленький. Там, прямо в офисе, в его кабинете, перед ним. Я был в отчаянии. Я надеялся, так надеялся, а мир рухнул. Снова. Когда я вошел в свою комнату, я все там разгромил. Буквально.

– Но в Формию ты поехал.

– Тут опять вмешалась моя мать. Она убедила меня в том, что это последнее усилие. Что она будет со мной и поможет мне все это пережить. Так что я две недели провел в Формии, вместе с тренерами сборной по легкой атлетике, с Меннеа, и там я завершил восстановление мышц, хотя большую часть реабилитации для меня провел Паньи.

– Как ты думаешь, лечение Виттори было необходимо?

– Оно совершенно точно не сделало хуже. Думаю, что Баретти направил меня туда, чтобы потом иметь возможность сказать: «Мы действительно сделали все, чтобы вылечить этого несчастного парня». В Формии не произошло никакого чуда. Это был последний штрих, который, правда, был основан на совершенно новых для меня упражнениях.

– Ты как раз вернулся вовремя, чтобы сыграть четыре последних матча сезона.

– Но я не очень хорошо себя чувствовал. Колено раздулось, 220 внутренних швов доставляли мне проблемы, нога была нестабильна. В общем – распятие Святого Антония! Но даже в таких условиях благодаря моему голу мы спаслись в последнем туре чемпионата[25]25
  Турнирное положение «Фиорентины» действительно было тревожным, но, даже в случае поражения от «Наполи», вылет из Серии А ей не грозил.


[Закрыть]. Это было 10 мая 1987 года. Мы играли на «Сан-Паоло» против «Наполи» Марадоны, сильнейшей команды, которая выиграла свое первое фантастическое скудетто. Мы проигрывали, но после моего гола со штрафного – позволь сказать, штрафного в стиле Марадоны – свели матч к ничьей 1:1. Рядом со мной был легендарный десятый номер «фиолетовых», Джанкарло Антоньони: я надеялся, что в каком-то смысле стану его наследником. И это был решающий момент для спасения «Фиорентины». Я испытал полнейшее ощущение удовлетворения, хотя моя физическая форма была далека от идеала. Летом, почти сразу после того матча, я снова это заметил. Точка.

– Но ведь сезон-1987/88 стал твоим первым сезоном без травм?

– Да, я вышел в 27 матчах и забил 6 мячей. Знаю, что немного, но я уже при подготовке к сезону понял, что он не будет легким и безоблачным. На сборах с новым тренером Эрикссоном меня даже нельзя было сравнить с моими партнерами. Я не мог стоять на ногах, уставал через десять минут, и мне, с детства привыкшему, несмотря ни на что, двигаться вперед, было очень стыдно.

ЭТО БЫЛО ТАК УНИЗИТЕЛЬНО, Я ГЛУБОКО ПЕРЕЖИВАЛ, И НЕ СЛУЧАЙНО ИМЕННО ТОГДА Я ОТКРЫЛ ДЛЯ СЕБЯ БУДДИЗМ, А С НИМ ПРИШЛА УВЕРЕННОСТЬ, ЧТО ЭТИ СЛЕЗЫ НИЧЕМУ НЕ ПОМОГУТ.

Я должен был бороться, сражаться с призраком самого себя. Призраком игрока-неудачника Баджо, который выбросил полотенце. Я выходил, играл и словно разжижался. Я умирал, потому что у меня не было силы, не было сопротивления, не было вообще ничего. Мне не хватало основы, жизненной силы. Через четверть часа я уже был выжат, я еле ползал по полю. В моем первом сезоне в Серии А недолгие и удачные выходы на поле перемежались бесконечными паузами. Там не хватало одной только силы воли, я просто выдыхался. Но кое-что я должен тебе сказать.

– Слушаю.

– Я завершил схватку, стоя на ногах, я никогда не выбрасывал полотенце. Оно так и осталось висеть там, в моем углу ринга. Я стоял, избитый, истекающий кровью, но стоял. Я не слышал ударов гонга, я не упал на ковер. Я принял все удары, я ответил на них с гордо поднятой головой, глядя в глаза моей судьбе. Я стоял на ногах, я был молод, я был жив. Несмотря ни на что, я был сильным, в том числе внутренне. Я был жив. И постепенно я начал понимать, что справлюсь с этим. Тогда я еще не мог знать, что мне придется много раз сражаться за мировую корону и защищать этот титул.

– В том первом твоем полноценном сезоне, который стал таким трудным, 20 сентября, на «Сан-Сиро», ты, тем не менее, смог забить «Милану» Сакки невероятный мяч: защита прошита насквозь, 2:0, и даже тифози соперника аплодировали тебе стоя.

– Это был удивительный гол, один из тех, что я представлял себе, будучи ребенком, когда играл в коридоре нашего дома. В тот день коридор расширился и превратился в «Сан-Сиро». Великолепный полет мяча, но это был лишь эпизод. Я начал физически нормально себя чувствовать только после Нового года, хотя по-настоящему все встало на места только в следующем сезоне.

– Опять же с Эрикссоном.

– Да, с Эрикссоном мне всегда было хорошо. Он в меня верил. Это был действительно успешный сезон. У меня не было травм, меня защищал Дух, я каждый день молился и совершал религиозные практики и забил 15 мячей в 30 матчах. С Боргоново я творил чудеса. После ничьей в стыковом матче против «Ромы» (играли накануне моей свадьбы) мы отобрались в Кубок УЕФА[26]26
  Матч завершился не вничью, а победой «Фиорентины» 1:0, что и позволило ей пройти квалификацию в еврокубки.


[Закрыть].

– Прекрасный сезон, позволивший тебе попасть и в сборную.

– С моей точки зрения, при том, о чем я мечтал, я ожидал даже слишком многого. После вызова от Мальдини в сборную до 21 года и от Дзоффа – в олимпийскую я дебютировал в главной команде страны под руководством Вичини в Риме, 16 ноября 1988 года. За месяц до этого меня вызвали первый раз: играли в Пескаре против Норвегии, я не попал в состав.

– 22 апреля 1989 года, Верона, первый гол.

– Незабываемо. Италия – Уругвай. Со штрафного. Я помню этот разбег, паузу перед ударом и мяч, влетевший в угол ворот, как в сумку. Если представить себе «топ-10» радостных событий в моей жизни, этот гол точно будет среди них. Для меня футболка сборной всегда имела особенное значение. Это была моя заветная мечта с детских лет. Посмотреть на меня пришла половина Кальдоньо. Возможно, они заказали чартер… Негатив был забыт. Я обрел внутреннее спокойствие и баланс. Летом я женился на Андреине, свадьба проходила в моем городе. Никто не заставлял меня жениться, это была моя потребность, естественное продолжение наших отношений. На празднике было много народу, в том числе и тифози из Флоренции. Они зажигали фиолетовые дымовые шашки и пели в честь меня и моей семьи. У них был большой плакат с надписью «Вперед, Роберто! Флоренция тебя любит». И да, мои отношения с флорентийцами были по-настоящему уникальными. До того как мне пришлось с ними попрощаться, вряд ли хоть кто-то из них говорил обо мне плохо. И я о них.

– Одним из гостей твоей свадьбы был еще один товарищ по несчастью, как Диего и Мауро: Джанни Гулло.

– Джанни играл за «Санремезе». Он был со мной в Сент-Этьене в 1985-м. Но ему не удалось вернуться. Он мой очень близкий друг.

– Среди многих твоих поклонников в городе лилий был и Роберто Бениньи.

– Бениньи всегда был моим кумиром, я всегда умирал со смеху над его фильмами. Я познакомился с ним в ресторане «Ла Пьянелла» в Сесто-Фьорентино. Его хозяином был Джулиано Гелардони, с которым мы часто общались. Бениньи – особенный человек: я цитировал на память его шутки, и мы очень веселились.

– Расцвет твоего таланта все больше привлекал внимание тех игроков, которые любят жесткую персональную опеку. Ты тогда прямо говорил об этом и даже хотел сделать письменное заявление.

– Перед матчем во Флоренции друзья моего непосредственного опекуна уговаривали его играть жестко и разбить мне колено. Мне было страшно – особенно если вспомнить, из какого туннеля я выбрался, но я не писал никакого заявления. Чему бы это помогло? К сожалению, такие провокации составляют часть футбола.

– Подходим к сезону-1989/90. Ты любишь Флоренцию, Флоренция любит тебя, но это твой последний сезон в фиолетовом. Понтелло-старший заявляет, что «Баджо и Берти – несчастье Флоренции». Эрикссон, которому предпочли Джорджи, одним из первых говорит о серьезном интересе со стороны «Юве».

– Это был очень беспокойный сезон. В чемпионате мы выступали не очень хорошо, но, несмотря на все перемены в составе, неизвестно каким образом, дошли до финала Кубка УЕФА. Я играл недурно, записав на свой счет 17 голов в 32 матчах, но я не мог стоять в стороне от того, что касалось меня непосредственно. В сентябре болельщики обратились к руководителям клуба с просьбой не отпускать меня.

– «Для нас, флорентийцев, Баджо как Персей».

– Да, именно так. Они любили меня, и я их любил. Я готов повторять это, пока не надоест. Я всегда защищал их, даже ценой популярности.

– Однажды тебя обвинили в том, что ты защищаешь самую агрессивную часть ультрас.

– Идиотизм. Я имел в виду, что, говоря о драках ультрас, часто преувеличивают масштаб проблемы. Подростком, болея за «Виченцу», я тоже сидел за воротами. В секторе ультрас. Я знал, как обстоят дела. Увидев жестокое насилие, случившееся в Болонье между местными тифози и флорентийцами, я решил высказаться. И стремился доказать, что одного возмущения недостаточно, нужен глубокий анализ. Я не осуждал тифози, пытался объяснить, что их нужно выслушать. Я искренне так думал, мне никогда не нравились слишком резкие суждения «доброжелателей».

– Вернемся к прощанию с Флоренцией.

– Все говорили, что я уйду, что Понтелло уже заключил договор с Аньелли. Я знал только одно: я хотел остаться во Флоренции. Поэтому я продлил контракт до июня 1991 года. И делал все эти заявления, которыми меня попрекали потом, после ухода. Когда я говорил: «Я останусь во Флоренции, хотите, я это на стене напишу», я был искренним. Наивным, но искренним. Я так любил этот город, что в декабре того года купил дом вместе с Андреиной, и мы уже начали его обставлять. Я был бесконечно далек от мысли об уходе. Флоренция пришла мне на помощь в самый трудный момент моей жизни, это прекрасный город, как раз для меня. Я бы остался там просто из благодарности. Там были друзья, я чувствовал себя как дома. Почему я должен был уходить?

– Но ты ушел.

– Я не ушел: меня отослали. Понтелло уже договорился с Аньелли, меня продали еще летом. Когда Берлускони попытался приобрести меня, Аньелли ответил ему: «Проси что хочешь, но Баджо теперь играет за “бьянконери“». Я был главным героем, но ничего не решал. Отвратительное ощущение, которое преследует меня всю жизнь.

– Ты действительно ничего не мог сделать, чтобы остаться?

– Нет. Тогда еще не было правила Босмана, и футболисты были в абсолютном рабстве у клуба. А клуб, главным образом Понтелло, принял решение меня продать. Они уже сделали это, ничего мне не сказав. За этой историей стояли личные интересы агентов и спортивных директоров.

– Какую роль в этой истории сыграл Кальендо?

– Кальендо был моим агентом, и его роль тут, конечно, была одной из основных. Не случайно уже в 1991 году он перестал быть моим официальным представителем. С 1996 года и навсегда им стал мой менеджер и близкий друг Витторио Петроне, который занимается всеми моими делами.

– В то время ты встречался с Понтелло?

– Я пытался, но это было бесполезно. У меня была такая идея: «Я буду меньше зарабатывать, но останусь здесь». Я сказал об этом Понтелло, а он мне ответил, что, если я останусь, то команда со мной попросту вылетит. Как я мог разговаривать с таким человеком?

ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ОСТАТЬСЯ В РАЮ, ЕСЛИ НЕ НРАВИШЬСЯ СВЯТЫМ. ВСЕ УЖЕ БЫЛО РЕШЕНО БЕЗ МЕНЯ.

Давление на меня было просто немыслимым. Каждый день, встречаясь с тифози, я говорил им правду: я хочу остаться. Моя жена была беременна, финал Кубка УЕФА был не за горами, к тому же намечался матч против «Юве»: судьба, если захочет, может быть очень жестокой. И мне, конечно, не шло на пользу такое нервное напряжение. У меня голова кипела, я был постоянно на взводе.

– До сих пор многие тифози фиолетовых припоминают тебе тот финал.

– Попробуй сам нормально играть со всеми этими чувствами: на тебя наседают болельщики, клуб не желает тебя видеть, твое сердце по-прежнему во Флоренции, но ты знаешь, что должен уйти. В матчах против «Юве», и на выезде, и дома, я выложился по полной, как всегда. Не моя вина, что этого оказалось недостаточно.

– Ты переживал из-за того, что прощаешься с Флоренцией, или тебе не нравилось твое новое назначение?

– Вот это важный момент, который я хочу разъяснить раз и навсегда. Я хотел остаться во Флоренции, потому что мне там нравилось, но я ничего не имел против «Ювентуса». Я профессионал и, когда понимаю, что моя судьба решена, реагирую как профессионал. Переход в «Ювентус» взволновал тифози фиолетовых, потому что для них это были вечные соперники, «горбуны»[27]27
  «Gobbi» (букв. «горбатые») – прозвище футболистов и тифози «Ювентуса» с непроясненной этимологией. Согласно наиболее популярной версии, дело в широком V-образном воротнике, отличавшем форму клуба в середине 1950-х, из-за которого воздух свободно проникал за шиворот игрока, надувая «горб».


[Закрыть], но я никогда так не рассуждал. Я очень далек от подобной логики. Это мой характер, я сказал бы, моя натура.

– Когда ты понял, что уже ни на что не можешь повлиять?

– В самый разгар этой истории, весной, я тайно встретился в Риме с Марио Чекки Гори. Я сказал ему, что хочу остаться во Флоренции и что, если он выкупит «Фиорентину», я на всю жизнь останусь «фиолетовым». Он сказал, что поговорит с Понтелло и постарается, чтобы я любой ценой остался. Когда мы встретились во второй раз, он сообщил мне, что надежды нет. Семья Понтелло продаст клуб, только если я уйду. Если я останусь, останутся и они, и клуб окажется в Серии В. Конец.

– То есть ты попрощался с Флоренцией исключительно из-за клуба.

– Да. Я был вынужден подчиниться ситуации и с удовольствием избежал бы такого положения, если бы мог. На этом моменте я категорично настаиваю.

– 18 мая официально объявили о твоем переходе в «Ювентус». Во Флоренции вспыхнула уличная война. Как ты пережил эту сюрреалистическую ситуацию?

– Просто ужасно. Я был в Кальдоньо. Я плакал и не мог поверить в то, что видел по телевизору и в газетах. Я, спокойный человек, любящий мир и тишину, был ответственным, был виновником этой жуткой ситуации в городе, который я так любил. Принять это было очень нелегко.

– Но до сих пор есть те, кто считает, что ты перешел в «Юве» из-за денег.

– Перейдя в «Юве», я стал получать в три раза больше, чем во Флоренции, но это меня никогда не интересовало. Пока я мог, я боролся с ветряными мельницами. Потом я устал: Андреина была беременна, скоро начинался чемпионат мира. Разве я мог бороться против системы в одиночку? Меня бы сломали, если бы я настаивал. Так что я уехал в Турин. Конечно, если меня выгоняли, я хотел получить от этого хотя бы экономическую выгоду. Но это было на самом деле прощание в отчаянии. Это волнение погрузило меня в глубокую меланхолию и оставило горький привкус, который я чувствую до сих пор. Я и так многое пережил и не заслужил этого болезненного воспоминания. И никогда не претендовал на то, чтобы уйти как герой.

– Много раз за время твоей скитальческой карьеры говорили, что ты вернешься во Флоренцию.

– «Жизнь есть сон», – сказал Кальдерон де ла Барка, великий испанский писатель. Это больше измышления журналистов, чем реальность. Я больше не вернусь во Флоренцию в качестве футболиста. Вернуться в одну и ту же реку будет очень тяжело, да и все меня встретят с заряженными ружьями. Я предпочитаю сохранять мое воспоминание и ездить во Флоренцию просто потому, что я ее люблю.

– Зафиксируем: можно ли сказать, что ты переходил к черно-белым без удовольствия?

– Можно, но еще раз повторю, что ничего не имел против «Юве». Просто, если бы это зависело от меня, я бы туда не перешел.