Текст книги "Сильнее только страсть"

– Сколько тебе было тогда лет? – спросил он.

– Не помню. – Она продолжала всхлипывать. – Года четыре, наверное.

Он осторожно привлек ее к себе, крепко обнял.

– Я буду обнимать тебя, моя любовь, и держать на руках, – сказал он, – столько, сколько захочешь.

Она постаралась прижаться к нему сильнее. Чувство отчужденности оставляло ее. Она уже не ощущала себя одинокой, она была с ним. Неловко повернув голову, она сделала слабую попытку протянуть ему губы, и он понял и прижался к ним своими губами.

Раздался легкий стук в дверь.

– Кто? – спросил Карлейль. Раздался голос брата Уолдефа:

– Я приготовил мазь и припарки для Джиллианы. Оставляю миски возле двери.

– Спасибо, брат.

Он выждал, пока монах уйдет, поднялся и пошел к порогу. Оставшись одна, Джиллиана снова не сдержала слез, но, когда он вернулся с миской в руках, она уже успокоилась и лежала, положив голову на скрещенные руки, повернув к нему лицо.

Зачерпнув изготовленное братом Уолдефом снадобье, Карлейль принялся осторожно смазывать плечи, спину и ягодицы своей жертвы, воочию и на близком расстоянии видя результаты нешуточных ударов, следы которых сохранятся еще на долгие дни.

– Нам следовало бы вернуться домой завтра, – сказал он. – Во всяком случае, я так рассчитывал. Но сомневаюсь, что ты сможешь ехать.

– Смогу, – сквозь сжатые губы проговорила Джиллиана, хотя на самом деле чувствовала себя обессиленной.

Однако она не сомневалась, что силы вернутся к ней: ведь ее муж и Роберт Брюс договорились с самого начала друг с другом, что непременно сохранят ей жизнь, а значит, и силы, чтобы жить.

– Тебе не обязательно делать все через силу, – говорил Карлейль, продолжая втирать мазь.

– Но я хочу находиться завтра там, где вы, – возразила она слабым голосом, приподнимая слегка голову и приоткрывая губы, как для нового поцелуя.

К своему удивлению, сознавая всю несвоевременность и неуместность желания, он ощутил вдруг сильное возбуждение собственного тела и постарался его сдержать, сказав себе, что после такого испытания, какому подверглась Джиллиана, жестоко и бесчеловечно ждать от женщины исполнения супружеских обязанностей.

Когда их губы соединились, он ощутил, что она старается продлить поцелуй и что теперь в отличие от прежнего она целиком и полностью с ним, а не в кругу своих мыслей и чувств и у нее нет против него ни ожесточения, ни злости, ни обиды.

И он решился – не в силах противиться своей страсти и видя призыв в ее глазах.

Скинув одежду, он постарался приподнять ее на постели и осторожно поместить свое тело под нее. Она оказалась на нем, лицом к его груди и, чувствуя его возбуждение, знала, что делать. Через мгновение они слились воедино, он заполнил ее..

– Кто-то из нас должен начать шевелиться, – сказал он ей слегка осипшим голосом.

Она, как ему показалось, снисходительно улыбнулась, глядя на него сверху, и затем он увидел на ее лице поразившее его ощущение блаженства, полного ухода от действительности в мир наслаждения.

Осторожно, не забывая о своих ранах, она пошевелилась; затем еще, еще... Остановилась и снова продолжала...

– Я же говорила вам, – сказала она вдруг, бурно дыша, – что могу ездить верхом.

Он не сдержал смеха, его руки, бережно сжимавшие талию, переместились на ее груди. Она ускорила движения, и, опасаясь, что непроизвольно причинит себе сильную боль, он стал удерживать ее за поясницу, помогая производить легкие движения.

Взрыв оказался грандиозным: она не смогла удержать крика и распростерлась на его теле, не ощущая ничего, кроме невыразимого счастья. Он с некоторым беспокойством ожидал момента, когда она вернется с вершины блаженства и почувствует по контрасту более сильное недомогание. Но все обошлось. Она даже ненадолго уснула, а проснувшись и приподняв голову с его груди, увидела, что он с любовью и участием смотрит на нее.

– Что, если считать сегодняшнюю ночь нашей свадебной... – начал он, но она не дала ему закончить, положив ладонь на его губы и договорив за него:

– Она и была такой. Мы начинаем счет с нынешней ночи.

Он приподнялся и снова поцеловал ее, ощущая на сердце легкую скорбь, потому что только сейчас, побежденная, она стала принадлежать ему. Не раньше.

Глава 13

Джейми Джилли настиг Агнес на одной из многочисленных лестниц замка и, заключив в объятия, принялся осыпать бурными поцелуями ее горящие щеки, глаза, губы, смело запуская руку за корсаж.

– Я купил материю тебе на свадебное платье, дорогая, – бормотал он в перерывах между поцелуями. – Теперь ты уже не отвертишься... Мы ведь скоро поженимся, верно?

– Джейми, – дрожащим голосом, но с улыбкой проговорила Агнес, – поклянись, что никогда не ударишь меня ни рукой, ни плетью.

– Ты никогда не заслужишь такой участи, дорогая, я уверен, – отвечал он, заливаясь счастливым смехом. – Да и разве ты видела настоящее битье? Роберт Брюс головастый мужчина! И твой брат тоже.

– Не настоящее, говоришь? – возмутилась Агнес. – Ничего себе! Исполосовали бедную девушку...

– Ее просто погладили плетью, Агги! И видит Бог, она заслужила... А знаешь, я думаю, если бы Роберт Брюс отпустил ее без всякого наказания, она бы первая осталась недовольна... Да, да, не хмурься. В ней ведь сидит такая гордыня! Гордость, наверное, хорошо, но когда гордыня – уже чересчур, понимаешь?.. Готов идти на спор, что порка пойдет ей на пользу... – Его рука снова проникла за ее корсаж. – И нам тоже, дорогая. Мы быстрее уладим наши дела, верно?

– Ты все-таки очень жестокий, Джейми, – сказала Агнес, отталкивая его. – Прекрати, пожалуйста!

Он ухмыльнулся.

– Слушаюсь и повинуюсь. Но после свадьбы ты мне такого уже не скажешь, верно, дорогая? А значит, я попрошу отца Ансельма поторопиться с объявлением дня помолвки.

Когда Карлейль убедился, что Джиллиана крепко уснула, он встал, оделся и вышел из комнаты, чтобы отыскать Джейми, которому хотел дать кое-какие поручения. По пути он принимал поздравления с благополучным окончанием ночного происшествия от большинства встретившихся ему мужчин.

Черный Дуглас обнял его и сказал:

– У моего сына Нилла были недавно недоразумения с женой. Теперь я знаю, что посоветовать ему от вашего имени.

– Только пускай он сначала выяснит, милорд, в состоянии ли она вынести хотя бы один удар плетью, – ответил Карлейль.

Присоединившийся к их разговору Джон Мантит заметил:

– Значит, у Уилли Уоллеса появился незаконнорожденный ребенок, а? Вот уж никогда не думал, что он занимался чем-то еще, кроме махания своим мечом.

– Да, домахался, – поддержал его Дуглас. – И какая красотка уродилась. А наш Карлейль заприметил ее и женился. Все-таки Господь умеет помочь людям, когда захочет.

– Интересно, кто же мать Джиллианы? – спросил Мантит. – И надо же, он все-таки вырастил ребенка один! Откуда взялась все-таки мать и куда исчезла?

– Я не знаю и не хочу знать, – сказал Карлейль. – Ребенок был с Уоллесом с самых ранних лет. Наверное, мать умерла.

– Никогда бы не поверил, что Уоллес может воспитать ребенка, – согласился Дуглас с Мантитом.

Он и не смог, подумал Карлейль, но от дальнейших разговоров его отвлекло появление Джейми в одном из углов холла, где все они стояли.

Дав ему несколько распоряжений, Карлейль вернулся в спальню, застал Джиллиану все еще спящей и, не раздеваясь, прилег рядом с ней: ведь прошедшую ночь ему почти не пришлось спать.

Солнце шло к закату, когда она издала глубокий вздох и наконец проснулась. Карлейль, который так и не мог уснуть, тотчас повернулся к ней и произнес слова, уже давно рвавшиеся с языка:

– Добрый вечер, дорогая жена.

– Добрый вечер, дорогой муж, – ответила она, попыталась подняться, но не смогла: болели рубцы, болели мышцы.

Он просунул руки ей под мышки и сразу поднял на ноги, не давая возможности сесть, так как понимал, с какими неприятными ощущениями ей пришлось бы столкнуться. Она улыбкой поблагодарила его за сочувствие и заботу, и взгляд ее сразу сделался серьезным и сосредоточенным, когда она протянула руку к его лицу и погладила изуродованную шрамом щеку.

– Никогда не думала о замужестве, Джон, – серьезно произнесла она, впервые называя его по имени. – Но недавно поняла, что, наверное, могу любить мужчину, особенно если это ты.

Он облегченно вздохнул, легко поглаживая кончиками пальцев ее обнаженную грудь.

– Оставь мне, жена, заботу напоминать тебе о том, что называется любовью, – сказал он. И продолжил совсем другим тоном: – Хочешь горячую ванну?

– Да, если не повредит. И скажи им, что не нужно ставить табурет. Я все равно не сяду.

С усилившимся чувством облегчения он ощутил, что ее удивительная способность переносить физическую боль помогает ей, как видно, лучше переносить боль душевную, и возблагодарил Бога.

Уже была принесена и наполнена горячей водой бадья, и Джиллиана осторожно ступила в нее и еще осторожнее несколько раз окунулась, когда Карлейль решился спросить ее о том, что мучило его в недавние бессонные часы, проведенные рядом с ней.

Заворачивая ее в простыню и осторожно помогая вытереть спину, он наконец произнес:

– Ты сможешь когда-нибудь забыть то, что произошло вчера?

Вопрос скрывал в себе опасность, потому что если она твердо скажет «нет», то, значит, какая-то часть ее существа, ее души навеки затаит обиду, ожесточение.

Она долгим взглядом посмотрела ему в глаза, затем спросила:

– А ты бы хотел этого?

Теперь настала его очередь ответить долгим взглядом, прежде чем сказать негромко:

– Чтобы что-то из произошедшего забылось – да. Для меня станет невыносимо, если в тебе вечно будет жить обида на меня.

Медленная улыбка постепенно озарила ее лицо, смягчая его броскую красоту, придавая ему выражение, которое можно определить только одним всеобъемлющим словом: любовь.

– Нет, милорд, – сказала она, – уж чего-чего, а обиды не будет. Вы действовали по воле Брюса, а он имел все основания наказать меня. И гораздо жестче. – Улыбка стала, чуть насмешливой. – Как, впрочем, и вы.

Он не захотел принять ее насмешки над собой и проговорил:

– Нам нужно побеседовать о твоем отце.

Без прежней агрессивности, которая сопутствовала раньше любым разговорам такого рода, она сказала:

– Об отце, которого ты знал намного лучше, чем я. Он кивнул, соглашаясь.

– Да. Он не дал тебе возможности узнать его целиком, а та часть, которую раскрыл, не была тебе необходима. Думаю, брат Уолдеф, подтвердил бы мои слова.

Карлейль замолчал, в некотором напряжении ожидая ответа, поскольку ее преклонение перед отцом, возвеличивание его стало одним из камней преткновения, на который натыкались их отношения до сих пор.

Какое-то время она молчала, однако былой замкнутости и тем более раздражения он в ней не заметил.

Молчание затягивалось, и он проговорил:

– Скажи что-нибудь.

– Я думала сейчас... – наконец ответила она. – Вспоминала... И смогла вспомнить, что только один раз отец обнял меня, когда говорил, что я должна отправиться жить к сестре Марии. – С трогательной детской застенчивостью она прибавила: – Мне так приятно, когда меня обнимаешь ты. Я так не привыкла к ласке.

Радость прокатилась теплой волной по его телу. Да, Уоллес никогда не позволял ей быть ребенком, но, к счастью, детская душа выжила и осталась в ней.

– Каждую ночь нашей жизни я буду держать тебя в объятиях, – ликующе повторил он то, что недавно уже говорил. – Клянусь! Но отчего ты все время уверяла меня, что боишься настоящего сближения?

Она ответила сразу:

– Наверное, опасалась, что привыкну и стану очень нуждаться в тебе, а ты вдруг расхочешь и откажешь.

Голос у нее дрогнул. Он осторожно, но крепко прижал ее к себе, слушая в наступившей тишине биение их сердец.

Он понял вдруг: она боялась, что он окажется таким же скупым на любовь, как ее отец, кого, по существу, не знала, но в чей образ, нарисованный ею самой в своей душе, поверила и страстно желала, чтобы другие верили тоже.

Его губы коснулись ее влажного лба, и она решила, что сбылись две неясные, но блаженные мечты – о настоящей близости и о настоящем понимании...

Через какое-то время, выпуская ее из своих объятий, он сказал обыденным тоном:

– Повернись, я посмотрю, как спина и все остальное. Мазь брата Уолдефа помогла: вишневый цвет кровоподтеков на ягодицах сменился бледно-розовым, на спине следы от ударов вообще уже начали затягиваться.

– Болит намного меньше, – сказала она так небрежно, будто речь шла не о ней самой, а о другом человеке.

– Надеюсь, никогда больше мне не придется прибегать к такому способу, жена.

Ему хотелось обратить все в шутку, но он с запозданием почувствовал, что шутки не получилось.

Джиллиана повернула голову и через плечо проговорила:

– Если когда-нибудь ты прибегнешь к чему-либо похожему без явной на то причины, я сломаю тебе руку, муж.

– Ладно, – сказал он примирительно. – Надеюсь, у нас будет вдоволь времени определить, что считать явной причиной. А сейчас одевайся. Роберт ждет к ужину.

Она изменилась в лице, и он спросил:

– В чем дело? Сильно болит?

– Нет, Джон. Дело в лордах, которые видели... Я не хочу...

– Они уже уехали. А если и нет, никто бы не посмел, уверяю тебя, насмехаться над тобой. Этим оскорбили бы и меня. Уехали вообще все гости, даже Агнес, Джейми и брат Уолдеф. Мы увидимся с ними в Гленкирке.

Сообщение мужа успокоило ее, она медленно подошла к корзине с вещами, начала одеваться. Вскоре на ней засверкало розовое с блестками платье, почти того же цвета, что и следы от плети на ее ягодицах. Поверх платья она надела легкий камзол, всунула ноги в туфли, поднесла к голове руки, чтобы уложить косы, и... замерла. Кос не было. Кончики пальцев укололись о жесткие на местах среза волосы.

– Ничего, ничего, – заметив ее растерянность, утешил Карлейль. – Они отрастут.

– Зачем я, дура, их отрезала? – воскликнула она с таким отчаянием, что он рассмеялся.

– Ты не стала менее красивой, дорогая, – сказал он. – И вообще, жена, отрезание кос далеко не самый верный способ нанести оскорбление мужу.

Продолжая смеяться, Карлейль подал ей руку, и она с благодарностью оперлась на нее, потому что последствия порки давали о себе знать. И еще как...

Стол для ужина в замке Брюса накрыли не в зале, а в одной из скромных комнат его покоев. На столе лежали сыры, ягоды, мед. Ужин был подчеркнуто семейный, дружеский, в тесном кругу. Возле стола стояли две короткие скамейки, для двух человек каждая. Половину одной из них занимала небольшая подушка. «Брюс ничего не забыл», – подумал Карлейль, пряча улыбку.

Когда они с Джиллианой вошли, хозяин дружески похлопал каждого из них по плечу правой рукой; левая оказалась по-прежнему крепко перевязанной, что вызвало замешательство Джиллианы, она заметно покраснела.

– Ладно уж, чего там, – сказал ей Брюс. – Что было, то было.

– О, я никогда не смогла бы проявить такое королевское великодушие! – чистосердечно воскликнула Джиллиана, на что Брюс с улыбкой ответил:

– Но ты же пока еще не король. Даже не королева. Пригласив всех за стол, он сам подвел Джиллиану туда, где лежала подушечка. Стараясь сохранять спокойное выражение лица, она безбоязненно уселась на нее, чувствуя гордость, что ничем не выдала своего волнения. Судя по взгляду, который Брюс бросил на Карлейля, он испытывал сейчас то же самое чувство за жену друга.

Присутствовавший брат Брюса Эдвард сдавленно засмеялся, однако старший недовольно посмотрел на него, и тот умолк.

Неумение сдерживать себя и чрезмерная прямолинейность вообще отличали Эдварда. И прозвучавший из его уст вопрос к Джиллиане лишний раз подтвердил его качества.

– А с чего вы взяли, леди, что мой брат выдал Уоллеса? – спросил он.

Леди едва не поперхнулась куском сыра, а Брюс наставительно проговорил:

– Эдди, ты не слишком-то вежлив. Не мешай женщине есть сыр.

Но Эдвард, помимо упомянутых выше черт характера, обладал еще и упрямством, а потому возразил:

– Нет, я хочу понять... Ты был тогда уже коронованным правителем Шотландии, хотя и в ссылке, и англичане не признавали тебя. А Уоллеса обвинили в государственной измене. Но кому он изменил? Тебе? Шотландии?..

Никто ему ничего не ответил, и Эдвард продолжил с горечью:

– Он-то никого не предал, а вот его предали, и Джиллиана совершенно права: предатель должен быть найден и наказан. По закону, конечно, – добавил он с ухмылкой, кивая на перевязанную руку брата, а Джиллиана снова залилась краской.

– С Уилли Уоллесом, – медленно заговорил Роберт Брюс, – многое неясно. Прошло столько времени. Не уверен, что сейчас можно что-то раскрыть. Но мы должны пытаться.

– Где ты был, Роберт, – спросил Карлейль, – когда услышал, что Уоллес попал в плен?

Как ни странно, раньше они никогда не говорили об этом, да и что толку говорить после того, как все случилось, но сейчас ему хотелось ради Джиллианы узнать обо всем как можно подробнее.

– Я пребывал тогда в ссылке на Гебридах, – ответил Брюс. – Пытался там собрать войско в помощь нашему шотландскому войску. Отец нынешнего Эдуарда тогда здорово потрепал нас в боях. А где находился ты, Джон?

– Возле постели умирающей Марты...

Сочувственным жестом Брюс коснулся руки друга: воспоминания пятнадцатилетней давности не принесли радости ни тому ни другому.

– И все-таки, – настырно гнул свое молодой Эдвард, и Джиллиана целиком его поддерживала, – все-таки, если бы Уоллеса смогли тогда как следует поддержать, он мог бы уцелеть.

Сказанное тронуло до глубины души, и глаза Джиллианы наполнились слезами, которые теперь часто появлялись на ее красивом лице.

– Если бы кто-то из нас находился с ним, – сдержанно сказал Брюс, – когда он потерпел поражение, то и погиб бы рядом с ним.

– Вы собирали там, на островах, свое войско, милорд... – вдруг сказала Джиллиана и напряженно умолкла.

– Называй меня Роберт, – спокойно произнес он, разжевывая новый кусок сыра. – И договаривай то, что хотела.

– Вы собирали там войско, – повторила она, – но возглавили бы вы его сами, если бы мой отец был жив?

– Понимаю, – ответил он. – Ты думала, я мог устранить твоего отца как соперника? Как уже сделал однажды? Но тот человек был моим настоящим врагом, а твой отец всегда был другом и верно служил мне. – Он отпил из кружки. – Скажу другое: я жил в то время в изгнании, за мной следили, а твой отец находился в Шотландии. И наконец, я не полный дурак, чтобы разбрасываться такими военачальниками, как Уоллес. Веришь мне хоть немного?

– Да, милорд.

– Роберт, – поправил он с улыбкой. – Жена моего друга – мой друг.

Карлейль прервал их разговор, спросив у Джиллианы:

– Неужели сестра Мария не сообщала тебе какие-либо подробности о твоем отце?

Она потупилась.

– Только немного о матери, а об отце – что его выдал кто-то из шотландских лордов.

– Возможно, теперь она знает больше о твоем отце, – предположил Эдвард. – Или захочет сказать больше, если попросишь.

– Я могу написать ей, – сказала Джиллиана.

– Напиши, – согласился Брюс. – Если не разучилась писать. А если разучилась, попроси брата Уолдефа.

– Я умею, – с улыбкой заверила его Джиллиана, и тут же глаза ее вновь наполнились слезами.

– Что с тобой? – обеспокоено спросил Карлейль, кивая на подушку, на которой она сидела. – Очень больно?

– Совсем не больно. Просто вспомнила, как я решила действовать совсем одна, ни с кем не делиться, когда надо было...

– Надо было поделиться с друзьями, – закончил за нее Роберт Брюс. – Они были у него и есть у тебя.

– Да, – откровенно сказала она, – оттого я так хотела вернуться в Шотландию. А вернувшись, не могла понять, почему если моего отца так ценили, как о том говорят, то не начали уже давно узнавать, кто его предал и зачем.

Брюс не отвел глаза от ее прямодушного взгляда, но ответил не сразу. Ей показалось даже, за него собирался ответить Карлейль, но раздумал, а Эдвард уже раскрыл было рот, но так и не произнес ни слова.

Старший из Брюсов произнес:

– Когда я сумел вернуться с Гебрид, нам, как никогда, необходимо было единение. Важен стал каждый человек, особенно вожди кланов. И я не мог допустить, чтобы лорды перессорились из-за взаимных подозрений.

Эдвард в наступившем опять молчании решился наконец высказать свою мысль:

– В конце концов, Уоллес отличался не слишком высоким происхождением и не мог стать серьезным соперником для настоящих лордов. Зачем же им понадобилось его устранять?

Старший Брюс не сдержал раздраженного вздоха и сухо заметил:

– Добрый меч, Эдди, может заменить любое происхождение. А также значительно облагородить низкое. И наоборот...

Он не стал растолковывать, что хотел сказать своим «наоборот», а его брат не стал затруднять себя раздумьем, зато Джиллиана доняла сразу и благодарно улыбнулась Роберту...

Эдвард рано распрощался и ушел, и только тогда старший Брюс, вновь наполнив кружки медовым напитком, сказал Карлейлю, как бы продолжая давно начатый разговор:

– Так вот, по моему новому плану Шотландия должна избавиться от присутствия большей части английских войск к весеннему равноденствию будущего года. Непроходимая глупость нынешнего короля Англии дает нам слишком хорошую возможность, чтобы не воспользоваться ею. Надо приступать к действиям.

– Плантагенеты цепки и упрямы, – заметил Карлейль. – Даже те из них, кто не слишком умен.

– Верю, – согласился Роберт, – однако цепкость и упрямство нашего Эдуарда проявляются главным образом в отношении к своим фаворитам, а не к управлению государством. Мы должны отобрать назад утраченные за последние годы земли. Другого шанса может не подвернуться.

– Значит, – после некоторой паузы проговорил Карлейль, – как и было решено: через две недели идем на Линденросс, за ним – Эшинтон.

– Да. А потом Роксборо и Эдинбург. Стерлинг – в самом конце. Этот орешек крепче остальных.

– Мой отец разгрыз его, – осмелилась сказать Джиллиана.

– То же намерен сделать и я, – решительно произнес Брюс.

Разговор продолжался почти до полуночи, и Джиллиана, к своей радости и гордости, не ощущала себя посторонней.

Мужчины подробно обсуждали подготовку к каждой намеченной операции, способы ведения боя, и Джиллиана с интересом слушала их, не один раз испытывая острое желание вмешаться, но останавливая себя. До тех пор пока Роберт, к ее безмерному удивлению, прямо не спросил ее: что она знает и думает об особенностях боя в пешем строю против всадников?

Прежде чем открыть рот, она непроизвольно взглянула на Джона, и тот не мог скрыть недоумения, что позабавило Брюса.

Наверное, поэтому Карлейль довольно резко сказал ей:

– Ты вовсе не должна у меня каждый раз спрашивать разрешения на то, чтобы высказать свое мнение, жена!

– Но ведь речь идет о делах военных, – ответила она. – А ты, я знаю, хочешь, чтобы я навсегда прекратила боевые занятия.

Однако он не выказал намерения затевать спор в присутствии Роберта и просто попросил ее ответить. И она стала говорить, медленно и спокойно.

– Вы, , конечно, помните, как на нас напали к югу отсюда какие-то неизвестные люди. Я потом много думала о произошедшем бое, в котором мы одержали верх, хотя их оказалось намного больше. Главную роль тогда сыграла местность, поле действий. Если бы они сообразили атаковать нас в проходе между скалами, где было мало места для конного маневра, мы бы вряд ли вышли победителями. Вообще далеко не всегда выгоднее воевать верхом на боевых конях или с помощью луков и стрел. Хотя многие считают именно так...

– Да, – поддержал разговор Брюс, – лук в большей степени охотничье оружие. И потом насчет кольчуги. Если воин противника носит кольчугу, ты даже не знаешь, убила ли его твоя стрела.

– Но ведь не обязательно убивать, – осмелилась возразить Джиллиана. – Достаточно сбросить с коня. А если мы все в пешем строю, то можно таким образом заставить спешиться и противника. – Видимо, у нее пересохло в горле, она налила себе еще немного меда и добавила: – Мой отец еще говорил, что если противник превосходит вас числом, то вы должны превзойти его в военной хитрости, и тут уж не надо думать о правилах игры, а только лишь о победе... Соблюдение всех правил, говорил он, может привести к поражению...

Она замолкла. Мужчины тоже молчали.

– Сколько тебе исполнилось лет, когда Уоллес говорил о таких вещах? – нарушил молчание Брюс.

– Наверное, пять или шесть, – не сразу ответила она смущенно.

Роберт и Джон обменялись взглядами, последний взял Джиллиану за руку.

– Не надо стыдиться, моя любовь. Ты просто очень старалась стать хорошей дочерью.

– А теперь стараюсь быть хорошей женой. Легкая улыбка скользнула по ее губам.

Карлейль хмыкнул, Роберт сделал вид, что не услышал ее слов, и сказал:

– Я велел подробнее узнать про то нападение на горном перевале, и мне сообщили вот что: никто из нападавших не был жителем наших мест, никто не подбирал трупы, не хоронил их. У одного из умерших на левом плече татуировка – ветвь остролиста. Вот и все, что известно. Никаких медальонов, никаких расцветок одежды, по которым можно определить принадлежность к клану.

– Нам нужны более надежные лазутчики среди англичан, – заметил Карлейль. – Или просто добрые друзья. Такие, как принцесса Мария. Правда, она о многом не знает, а о многом знает, но не расскажет.

– Если брат Уолдеф отправится в Виндзор, – повторил Брюс свое недавнее предложение, – он может захватить письмо Джиллианы к принцессе.

– Я поговорю с ним, – сказал Карлейль. – Знаю, он тоскует по аббатству в Мелроузе, но также знаю, что ради Джиллианы он готов хоть на край света.

Она с удивлением взглянула на мужа, но тот не шутил. Не шутил, видно, и Роберт Брюс, когда добавил без тени улыбки:

– И я понимаю нашего славного монаха, Джон. Помнишь, как, увидев ее впервые, мы пришли к одному и тому же выводу: более удивительной девушки не найти во всей Англии, Шотландии, а может, и во всей Европе? – И, не давая Джиллиане прийти в себя от похвал, добавил: – Только такая и могла решиться на то, чтобы убить меня.

Джиллиана дернулась на своем мягком сиденье и резко склонила голову, что заставило Брюса пожалеть об очередной шутке, и он проговорил:

– Ладно, ладно, постараемся забыть о столь неприятном инциденте. Ведь если по-честному, в том, что произошло, виноваты все понемногу: и твой отец, и мы... А твоя мать? Ты помнишь ее? Она умерла вскоре после твоего рождения, да?

Карлейль напрягся, Джиллиана замешкалась, не зная, как ответить, но увидела, что ее муж протянул руку в сторону Брюса, привлекая его внимание к кольцу на своем пальце.

– Как? – произнесла она громким шепотом. – Ты знаешь?

– Да, – ответил Джон. – Брат Уолдеф рассказал мне. Так что, если собираешься быть незаконнорожденной дочерью своей матери, то не окружай свое происхождение тайной. Мать – все равно мать, какая бы она ни была!

Брюс нахмурился, понимая и не понимая, о чем идет речь, догадываясь и не ощущая уверенности, что его догадка верна.

– Неужели принцесса Мария? – спросил он. Безмерное удивление оттого, что такое могло прийти ему в голову, звучало в вопросе. Мария и в горах Шотландии почиталась как женщина праведная и обладающая высокой добродетелью.

Карлейль не дождался ответа Джиллианы и ответил сам: —. Нет, принцесса Джоанна. Ее старшая сестра.

– Господи! – воскликнул Брюс. – Воистину пути твои неисповедимы!.. Я ведь знавал ее. А и в самом деле... – Он уже заговорил спокойнее. – Теперь, когда я услышал... У нее в лице... у твоей Джиллианы... что-то от Плантагенетов.

Я вдоволь их повидал в свое время.

– Я опасался, Роберт, – признался Карлейль, – что тогда в зале ты начнешь ее при всех расспрашивать о матери. У нас тут не слишком любят Плантагенетов.

– Ну, они не любят больше законных Плантагенетов, – утешил его Роберт, – а в отношении побочных... Их такое количество!.. У одного Эдуарда семнадцать или восемнадцать, так я слышал. Зато его сынок не пополнил плеяду своими отпрысками... Нет, подумать только! Джоанна и наш Уилли! Даже вообразить невозможно!

Джиллиана сидела с опущенной головой. Карлейль погладил ее руку, она взглянула на него печальными глазами.

– Моя мать не хотела меня видеть, – тихо сказала она. – Так говорил отец. Я была только отцовской дочерью.

Не слишком охотно Брюс вернулся к прежней теме разговора:

– Да, Плантагенетам палец в рот не клади. Хваткое племя. Если бы наш Эдуард пошел в своего отца, мы бы с тобой, Джон, не сидели сейчас тут, в Канроссе, строя военные планы. Я бы торчал в лучшем случае на Гебридах, а ты... Даже не знаю... И не хочу знать, потому что ты здесь, со мной! И это главное...

– И нам здесь не нужны, – сказал Джон, – никакие Плантагенеты. А Джиллиана сейчас даже не Уоллес, но Карлейль. И всегда, пребудет ею!

Она взглянула на мужа, потом на Роберта, и ее сердце наполнилось радостью. Переполнилось ею.