Текст книги "Голос земли. Легендарный бестселлер десятилетия о сокровенных знаниях индейских племен, научных исследованиях и мистической связи человека с природой"

Все дело в местоимениях.

Энди прав. Грамматика одушевленности вполне может стать сдерживающим фактором нашей бездумной эксплуатации ресурсов планеты. Но не только. Я слышала некоторые советы наших старейшин: «Тебе нужно погулять среди лесных людей» или «Иди и проведи некоторое время с ребятами-бобрами». Они напоминают нам о способности других живых существ быть нашими учителями, носителями знаний, проводниками. Представьте себе, что вы живете в богато населенном мире, где есть люди-березы, люди-медведи, люди-горы – существа, которых мы считаем одушевленными и о которых говорим как о персонах, достойных нашего уважения, включения в наш общий мир. Мы, американцы, неохотно учим иностранный язык существ нашего вида, что уж говорить о языке других видов. Но представьте себе, какие бы открылись возможности: доступ к разным способам восприятия мира, когда мы многое увидели бы по-другому, приобщившись к мудрости, которая нас окружает. Нам не нужно было бы постигать все самим, ведь вокруг нас разумные существа, наши учителя. Представьте, насколько менее одинокими мы были бы в этом мире.

Каждое новое выученное слово вызывает во мне чувство благодарности нашим старикам, которые сохранили этот язык живым и передали его поэзию. Я до сих пор сражаюсь с глаголами, говорю совсем чуть-чуть и в основном владею лишь детсадовским набором слов. Но мне нравится, что утром я могу выйти на прогулку по лугу, приветствуя своих соседей по имени. Когда ворона каркает мне с дерева, я могу ответить ей: Mno gizhget andushukwe! Я могу провести рукой по мягкой траве и прошептать: Bozho mishkos. Такая малость, но она делает меня счастливой.

Я не призываю к тому, чтобы все учили язык потаватоми, хопи или семинолов, даже если бы мы могли. Иммигранты прибыли на эти берега со своим наследством – языками, к которым они бережно относились. Но чтобы стать в новом месте своим, если мы хотим выжить здесь вместе с нашими соседями, мы должны освоить грамматику одушевленности, чтобы по-настоящему обрести свой дом.

Вспоминаю слова Билла, Высокого Быка, старого индейца-шайена. Будучи еще совсем молодой, я жаловалась ему, сокрушаясь, что не владею родным языком, чтобы говорить с растениями и любимыми местами. «Они любят слушать древний язык, – говорил он, – это правда. Но тебе не обязательно разговаривать на нем так, – добавил он, указав пальцем на рот. – Если ты будешь говорить с ними здесь, – похлопал он себя по груди, – они услышат тебя».

Ухаживая за священной травой

Луговая священная трава хорошо растет и благоухает, если человек заботится о ней. Прополка и уход за ней и соседними растениями ускоряют ее рост.

Месяц сахарного клена

Когда Нанабожо – согласно верованиям народа анишинаабе, первый человек, полубог и наш учитель – странствовал по миру, он обратил внимание на то, какие народы процветают, какие нет, кто соблюдает Первоначальные Заповеди, а кто нет. Он приходил в отчаяние, когда видел деревни, где сады были не ухожены, рыболовные сети не починены, детей не учили уму-разуму. Вместо заготовленных на зиму дров и хранилищ с зерном он нашел людей, которые лежали под кленами с широко раскрытыми ртами и ловили густой сладкий кленовый сироп, которым с ними щедро делились деревья. Люди стали ленивыми и принимали как должное дары Создателя. Они не проводили ритуалы и не заботились друг о друге. Нанабожо чувствовал свою ответственность, поэтому он пошел к реке и принес много ведер воды. Он вылил воду прямо на клены, чтобы разбавить густой сироп. И с тех пор кленовый сок похож на чуть подслащенную воду. Это напоминание людям о последствиях нерачительного отношения к дарам природы и об ответственности перед ней. Теперь, чтобы получить один галлон кленового сиропа, требуется сорок галлонов сока[2]2
  Из устных преданий и сборника «Шенандоа энд Джордж», 1988.


[Закрыть].

Плиньк. В мартовский полдень, в конце зимы, когда солнце с каждым днем набирает силу и градус за градусом смещается к северу, начинает активно идти сок. Плиньк. Во дворе нашего фермерского дома в Фабиусе, штат Нью-Йорк, растут семь кленов – большие деревья, посаженные около двухсот лет назад, чтобы затенить дом. Диаметр самого большого дерева у основания такой же, как у нашего стола для пикника.

Когда мы только переехали сюда, мои дочери выбрали для своих игр чердак старой конюшни, где за почти два столетия накопилось много старых вещей предыдущих владельцев. Однажды я обнаружила, что девочки устроили под деревьями целую «деревеньку» из небольших металлических тентов. «Мы устроили для них кемпинг», – сказали девочки, указывая на своих кукол и игрушечных животных, которые выглядывали из-под тентов. На чердаке было много таких «тентов», точнее крышек, которыми много лет назад накрывали специальные ведра с кленовым соком, чтобы защитить его от дождя и снега. Когда же девочки узнали, для чего эти маленькие «тенты», конечно, они сразу захотели приготовить кленовый сироп. Мы очистили ведра от мышиного помета и подготовили их к весне.

В течение той первой зимы на ферме я изучила процесс приготовления кленового сиропа. У нас были ведра и крышки, но не было деревянных выводных трубок – втулок с желобками внутри, через которые из дерева выходит сок. Поскольку мы живем по соседству со Страной кленового листа, в ближайшем хозяйственном магазине имелось все необходимое для приготовления кленового сиропа: пузырьки в виде кленовых листьев, выпарные установки любых размеров, километры резиновых трубок, гигрометры, котлы, фильтры и банки. К сожалению, ничего из этого я не могла себе позволить. Однако в подсобке продавцы нашли старые модели выводных трубок, которые уже никто не покупал. Я взяла целую коробку по семьдесят пять центов за штуку.

Процесс приготовления сиропа с годами изменился. Остались в прошлом времена, когда приходилось возить ведра и бочки с соком на санях по заснеженным лесам. В наши дни сок по пластиковым трубкам доставляется от деревьев прямо к месту приготовления сиропа. Однако остались еще и те, кто чтит традиции: они собирают сок в металлическое ведро, а для этого нужны выводные трубки. Один конец трубки узкий, как у соломинки для коктейлей, он вставляется в просверленное в дереве отверстие. Другой конец шире и представляет собой желоб длиной около четырех дюймов. Имеется также крючок, на который вешают ведро. Еще я купила большой мусорный бак, чтобы сливать туда сок, и мы были готовы приступить к работе. Я не рассчитывала на такой большой объем, но решила, что лучше быть к этому готовой.

Когда зима длится шесть месяцев, всегда с нетерпением ждешь прихода весны. Но никогда еще мы не ждали ее с таким нетерпением, как после того, как приняли решение делать кленовый сироп. Девочки каждый день спрашивали: «Может, пора начинать?» Но это полностью зависело только от капризов погоды. Для активной выработки деревом сока необходимо сочетание довольно теплых дней и все еще холодных ночей. Под теплыми днями я имею в виду температуру в районе 2—6 °C, тогда ствол оттаивает и внутри него начинают гулять соки. Мы посмотрели на календарь, затем на термометр, и Ларкин спросила: «Как деревья понимают, что время пришло, если у них нет термометра?» Действительно, как может существо без глаз, носа или нервных рецепторов знать, что и когда делать? На дереве еще даже нет листьев, которые могли бы улавливать солнечные лучи. Все его части, за исключением почек, покрыты толстой омертвевшей корой. И все же кратким зимним оттепелям его не одурачить.

Все дело в том, что клены имеют гораздо более изощренную систему определения сроков наступления весны, чем мы. В каждой почке находятся сотни фотосенсоров, которые имеют светопоглощающие пигменты, называемые фитохромами. Их функцией является ежедневное измерение уровня освещенности. Каждая плотно свернутая почка, покрытая красно-коричневыми чешуйками, содержит эмбриональную копию кленовой ветки, и каждая стремится однажды превратиться в полноценную ветку клена – с листьями, шелестящими на ветру и поглощающими солнечный свет. Если почки раскроются слишком рано, их убьют заморозки, а если слишком поздно, они пропустят приход весны. Так что у почек есть свой календарь. И этим маленьким почкам нужна энергия, которую разносят древесные соки, чтобы расти и превращаться в ветви. Как и все младенцы, они все время голодны.

У нас нет таких сложных сенсоров, поэтому мы ориентируемся по другим признакам. Когда вокруг стволов начинает таять снег, я понимаю, что приближается время выхода сока. Темная кора хорошо поглощает тепло солнечных лучей, а затем отдает его, постепенно растапливая снег вокруг дерева. И когда земля под деревом полностью очистится от снега, тогда из сломанной ветки клена вам на голову упадет первая капля сока.

И вот с дрелью в руках мы обходим деревья в поисках подходящего гладкого места для вывода сока, примерно на метровой высоте. И вдруг – о чудо! Мы находим следы старых, уже заросших отверстий для вывода, сделанных теми, чьи ведра для сока мы нашли на чердаке. Мы не знаем ни их имен, ни лиц, но наши пальцы сейчас там же, где были их пальцы, и мы знаем, чем они занимались одним апрельским утром много лет назад. А еще мы знаем, с чем они ели свои лепешки. Наши судьбы связала эта струйка сока, и наши деревья знали их так же, как знают сегодня нас.

Сок начинает капать почти сразу, как только мы устанавливаем выводные трубки. Первые капли со стуком падают на дно ведра. Девочки прикрывают ведра крышками, отчего этот звук становится громче. В такие толстые стволы можно без ущерба для дерева вставлять по шесть трубок, но мы не хотим жадничать и ставим только три. К моменту, когда мы устанавливаем последнюю трубку, звук, доносящийся из первого ведра, меняет тональность – очередная капля падает уже на сантиметровую толщу сока. В течение дня по мере наполнения ведер высота этого звука меняется, подобно звучанию сосудов с разным уровнем воды. Плиньк, плойнк, плонк – жестяные ведра, прикрытые крышками, с каждой каплей издают разные звуки, и весь двор поет. Это такая же неотъемлемая часть звуков весенней музыки, как неумолкающие трели красного кардинала.

Мои девочки наблюдают за этим процессом с восхищением. Каждая капля прозрачна, как вода, но немного гуще. Она наполняется светом и зависает на секунду на конце трубки, достигая максимального размера, прежде чем упасть. Девочки ловят эти капли языком, причмокивая с блаженным видом, а я не могу сдержать слез. Это напоминает мне время, когда я в одиночку выкармливала их. А теперь, когда мои девочки твердо стоят на ногах, их кормит кленовое дерево – так, как кормит Мать-Земля.

Весь день ведра наполняются, и к вечеру они полны до краев. Мы с девочками тащим двадцать одно ведро к большому чану, практически сразу заполнив его. Я не ожидала, что будет так много. Пока я разжигаю огонь, девочки вновь развешивают ведра. Выпаривателем служит мой старый чан для консервирования, поставленный на конфорку печи, которую я растапливаю остатками угля из сарая. Чан с соком закипает долго, и девочки быстро теряют интерес к процессу. Я бегаю от печи к девочкам, поддерживая огонь и энтузиазм. Когда вечером я укладываю их спать, они засыпают с надеждой, что утром их будет ждать сироп.

К ночи начинает слегка подмораживать. Я ставлю шезлонг на утоптанный снег рядом с печкой, чтобы постоянно поддерживать огонь, достаточный для кипения. Пар поднимается к ясному холодному небу, то закрывая, то открывая луну.

Я периодически пробую сок, с каждым часом он становится заметно слаще. Но из четырех галлонов сока, которые помещаются в мой чан, сиропа выйдет столько, что он едва прикроет дно. Поэтому по мере кипения я подливаю сок, надеясь к утру получить хотя бы чашку сиропа. Я подбрасываю дрова, заворачиваюсь в одеяла и погружаюсь в легкую дрему до того момента, когда надо в очередной раз подбросить дрова или подлить сок.

Не знаю, сколько времени я проспала, но проснулась оттого, что мне стало холодно и неудобно в моем шезлонге. Огонь потух, и угли едва тлели, а сок в чане был чуть теплым. Усталая и расстроенная, я пошла спать в дом.

Когда утром я вернулась к чану, сок в нем уже покрылся корочкой льда. Я снова разожгла огонь и вспомнила чей-то рассказ о том, как наши предки готовили кленовый сироп. Ледяная корочка – это вода. Я разбила ее, как стекло, аккуратно вынула осколки и бросила на землю.

Наши предки, жившие на территории Страны кленового листа, умели делать кленовый сироп задолго до того, как у них появились емкости для кипячения. Они собирали сок в берестяные туеса и затем выливали его в деревянные корыта, выдолбленные из липы. Большая площадь поверхности и маленькая глубина таких корыт были идеальны для формирования ледяной корочки. Каждое утро лед снимали, и сок становился все более концентрированным. Такой сок можно было потом уварить гораздо быстрее, расходуя меньше тепловой энергии. Холодные ночи заменяли вязанки дров, что еще раз доказывает наличие природных взаимосвязей: кленовый сок появляется именно тогда, когда этот метод становится возможен.

Деревянные сосуды для уваривания сока ставили на плоские камни, под которыми день и ночь тлели угли. В давние времена люди семьями кочевали по так называемым «сахарным лагерям», где с предыдущего года были заготовлены дрова и необходимое оборудование. Немощных стариков и младенцев везли на санях по талому снегу, чтобы все могли принять участие в этом процессе, ведь для приготовления сиропа нужны были все имеющиеся знания и рабочие руки. Большую часть времени надо было просто помешивать сок, и во время этих длинных пауз собравшиеся с разбросанных по округе поселений люди делились друг с другом своими историями. Но вот, наконец, сироп достигал нужной консистенции, и тогда люди начинали интенсивно работать, взбивая его до получения либо мягких лепешек, либо твердых леденцов, либо гранулированного сахара. Затем женщины складывали все это в берестяные коробы, называемые макаками, плотно закрывали и прошивали еловыми корнями. Учитывая антигрибковые и антисептические свойства бересты как природного консерванта, сахар мог храниться таким образом долгие годы.

Говорят, что наши предки научились получать сахарный сироп, наблюдая за белками. В конце зимы, в самое голодное время, когда запасы орехов уже истощены, белки забираются на верхушки деревьев и начинают обгладывать сладкие ветви сахарных кленов. Если поскрести ветку, из нее начинает сочиться сок, и белки его пьют. Однако настоящее лакомство они получают на следующее утро, когда возвращаются на то же место и начинают лизать сладкие кристаллики, образовавшиеся на коре за ночь. Минусовая температура сублимирует воду в соке, и на поверхности остается сладкая кристаллическая корочка, похожая на леденец, что позволяет белкам пережить голодный период.

Наш народ называет это время Zizibaskwet Giizis — Месяц сахарного клена, а предшествующий – Месяц твердого наста на снегу. Люди, живущие натуральным хозяйством, называют его Месяц голода, так как запасы еды на исходе, а дичь почти не попадается. Но клены помогали людям пережить это время, давая пищу, когда они в ней нуждались более всего. Люди верили, что Мать-Земля найдет способ прокормить их даже в самое голодное зимнее время. Все матери таковы. В свою очередь, люди выражали благодарность через ритуалы, которые проводились в период начала выделения кленами сока.

Клены из года в год выполняют то, что им было предписано в Первоначальных Заповедях, – заботятся о людях. Но в то же время они заботятся и о собственном выживании. Почки, пробуждаясь от зимней спячки, очень голодны. Чтобы побеги размером в один миллиметр стали полноценными листьями, им требуется пища. Почувствовав скорый приход весны, почки посылают гормональный сигнал по стволу дерева к корням – своеобразный звонок из мира света в подземный мир. Гормоны запускают процесс формирования амилазы – фермента, ответственного за расщепление больших молекул крахмала, содержащегося в корнях, и их превращение в мелкие молекулы сахарозы. Когда концентрация сахара в корнях начинает расти, создается осмотический градиент, который позволяет дереву активно впитывать воду из почвы. Растворенный в воде влажной весенней почвы сахар поднимается вверх уже в виде сладкого древесного сока, чтобы напитать почки. А чтобы накормить еще и людей, требуется больше сахара, и дерево использует свое подкорье как водовод. Транспортировка сахара обычно осуществляется в тонком слое флоэмы, под корой. Но весной, до того, как листья начнут вырабатывать свой собственный сахар, потребность в нем настолько велика, что ксилема также задействуется в этом процессе. Ни в какое другое время года сахар не движется внутри дерева по такой схеме – лишь сейчас, на протяжении нескольких весенних недель, когда это совершенно необходимо. Затем, когда почки лопаются, появляются листья и начинают сами вырабатывать сахар, а подкорье возвращается к своей обычной работе в качестве водовода.

Поскольку зрелые листья производят переизбыток сахара, сок начинает течь в противоположном направлении – от листьев обратно к корням через флоэму. Корни, питавшие почки, теперь, в течение всего лета, будут получать питание от листьев. Сахар снова превратится в крахмал и будет храниться в «корневых погребах». Таким образом, в кленовом сиропе, которым мы поливаем свои лепешки холодным зимним утром, заключена энергия летнего солнца, золотым потоком льющаяся в наши тарелки.

Ночь за ночью я следила за огнем, поддерживая кипение в нашем маленьком чане. Целыми днями капли сока – плиньк, плиньк, плиньк – наполняли наши ведра, и мы с девочками после школы сливали его в сборный бак. Деревья давали сок быстрее, чем я успевала его выпаривать, и мы купили еще один бак, чтобы сливать туда излишек. А потом еще один. В конце концов мы вынули из кленов выводные трубки и остановили поток сока, чтобы понапрасну не растрачивать древесный сахар. Я заработала ужасный бронхит вследствие мартовских ночевок на улице в шезлонге и около трех литров сероватого от древесной золы кленового сиропа.

Когда мои дочери вспоминают наши сахарные приключения, они закатывают глаза и со стоном произносят: «Эта была слишком тяжелая работа!» Они помнят, как таскали ветки для костра и обливали соком свои куртки, когда несли тяжелые ведра. Они дразнят меня, говоря, что я была плохой матерью, которая поддерживала связь с землей, используя рабский труд. Они действительно были слишком малы, чтобы заниматься такой работой. Но в то же время они помнят, как чудесно было пить сок прямо из дерева. Сок, но не сироп.

Нанабожо позаботился о том, чтобы выполнять эту работу было не слишком легко. Его учение гласит: земля действительно наделяет нас великими дарами, но и люди должны что-то отдавать взамен.

Клены дают нам свой сок, а мы возвращаем свой долг, участвуя в процессе его получения и превращения в сироп.

Ночь за ночью я проводила у костра. Девочки мирно спали в своих кроватях, а потрескивание костра и бульканье кипящего сока убаюкивали, как колыбельная. Завороженная огнем, я не сразу заметила, что по небу разлился серебряный свет – на востоке взошла кленово-сахарная луна. В ясной морозной ночи свет был таким ярким, что деревья отбрасывали на дом тени, обрамляя крупными черными узорами окна спальни девочек, – то были тени деревьев-близнецов. Эти двое, абсолютно одинаковые в обхвате и по форме, росли напротив входа в дом, у края дороги, их тени обычно обрамляли входную дверь двумя темными колоннами, образуя своеобразный кленовый портик. Они росли в унисон, без ветвей, пока не достигли уровня крыши, и тут их кроны раскрылись, словно зонты. Деревья выросли вместе с этим домом, формируясь под его защитой.

В середине XIX века существовала традиция сажать рядом деревья-близненцы, знаменуя этим свадьбу или начало строительства дома. Эти деревья, растущие в десяти футах друг от друга, напоминают семейную пару, которая стоит на крыльце, взявшись за руки. Тень от них простирается от переднего крыльца к амбару, создавая тенистую дорожку для прогулок этой «семейной пары».

Я думаю, что первые жители этой фермы еще не имели возможности насладиться такой тенью, во всяком случае, не в первые годы. Очевидно, они сажали деревья, чтобы их плодами и тенью пользовались следующие поколения. Скорее всего, эта семейная пара упокоилась на местном придорожном кладбище задолго до того, как тени их деревьев аркой легли на дорогу. И теперь я живу в том тенистом будущем, которое они себе представляли, и пью сок деревьев, посаженных одновременно с их свадебными клятвами. Они не могли вообразить себе меня, живущую здесь много поколений спустя, – и вот я пользуюсь их дарами. И уж тем более они и подумать не могли, что, когда моя дочь Линден будет выходить замуж, она выберет листья сахарных кленов в качестве сувениров для гостей.

Я в долгу перед этими людьми и этими деревьями и чувствую свою ответственность за передачу физической, эмоциональной и духовной связи дальше, кому-то неизвестному, кто будет жить здесь после меня под сенью деревьев-близнецов. У меня нет возможности в полной мере отплатить им, потому что их дар значительно больше, чем я могу дать. Деревья настолько огромные, что я не знаю, как можно за ними ухаживать, хотя иногда старательно разбрасываю вокруг их корней гранулированные удобрения, а в летнюю засуху поливаю их из шланга. Возможно, единственное, что я могу делать, – это любить их. Я понимаю, что должна оставить свои дары – для деревьев, для будущего, для тех неизвестных, кто будет здесь жить после меня. Слышала, что маори делают прекрасные деревянные скульптуры и разносят их по разным уголкам леса, оставляя в качестве даров деревьям. А я вот сажаю нарциссы – сотни цветов солнечными лужайками прямо под кленами – в знак поклонения их красоте и в благодарность за их дары.

И теперь, одновременно с началом брожения сока в деревьях, нарциссы тоже поднимаются из-под земли.