Текст книги "Маска Локи"

Файл 03
Стадия куколки

В рекламе регистрационной системы «Холидей-холл» сообщалось, что номер в Атлантик-Сити «имеет все удобства». Это означало, что унитаз стоит не рядом с кроватью, а в ванной. В ванну, по идее, можно было бы забраться вдвоем, но только согнувшись. Окон в номере не было вообще, зато голографическое устройство предлагало широкий выбор пейзажей, включая Тадж-Махал, Маттерхорн и безымянные атлантические пляжи, числом около двух тысяч.

Гарден осмотрел электронику: ограниченный доступ, черно-белое изображение, динамик, сломанный предыдущим постояльцем.

На двуспальной кровати лежала одна простыня и половина одеяла. Надпись в изголовье гласила, что посетители, предпочитающие пользоваться собственными спальными принадлежностями, должны подвергнуть их химической чистке за дополнительную плату. Номер сдавался на полдня, но Том с Сэнди заплатили сразу за сорок восемь часов.

– Привет, любимый.

Гарден обернулся:

– Привет. Где была?

– Нужно было сходить по делу, посмотреть, кое-что проверить. Ты знаешь…

Он действительно знал. Он чувствовал запах: запах любви, мужского пота, только что выделившихся гормонов.

Внезапно Гарден понял, что раньше не мог с такой легкостью читать скрытые знаки души и тела. Наверное, эта способность проявилась у него недавно, после того, как таинственный незнакомец пытался его убить. А может быть, состояние Сэнди очевидно любому: женщина, которая недавно получила удовлетворение. Над этим стоит подумать.

– Ну и как тебе город?

– Светлый. Несколько шумный. С тех пор как я была здесь в последний раз, многое изменилось.

– А когда ты здесь была? – Гарден вспомнил, что однажды она рассказывала, что приехала с севера, из французской Канады, а предки ее были из Дании или Нормандии.

– Сто лет назад, – ответила Сэнди, – тогда это был сонный приморский город, дети строили на пляжах песчаные замки, а азартные игры были запрещены.

– Ты шутишь.

– Конечно. Азартные игры всегда были главным, единственным поводом для того, чтобы приехать в Атлантик-Сити.

– Так. – Он замялся, подыскивая слова. – Все было бы хорошо, но мои финансы сейчас не на уровне. Три сотни в день очень быстро сведут их на нет.

– И что ты намерен делать?

– Разве я не видел по дороге сюда бар с пианино?

– Вот уж не думала, что ты способен плавать и играть на пианино.

– Плевать. Бассейн не такой уж глубокий.

– Не подписывай длительный контракт, – напомнила ему Сэнди. – Мы должны двигаться, помнишь?

Гарден остановился в дверях:

– Почему? Я думал, мы уже достаточно оторвались.

– Мы ведь действительно хотим оказаться вне досягаемости этой банды. Джексон Нейтс для Атлантик-Сити всего лишь пригород.

– А! – Он ухитрился изобразить растерянность. – И на Каролине свет клином сошелся?

– Это пункт назначения. Вот и все.

– Ну так я полагаю, пока мы доберемся до этого самого пункта назначения, у нас хватит времени спустить содержимое кошелька.

– Ну хорошо. Устраивайся на работу. Тебе одиноко без публики, да?

– Разве не все мы такие? – Он улыбнулся и вышел.

В коридоре, квадратной металлической трубе, разлинованной раздражающей штриховкой, Гарден перевел дух.

Всегда ли Сэнди была столь предсказуемой?

Когда-то она казалась таинственной. Холодная и скрытная, она умела жить по-своему и в своем собственном времени. Значит, она могла быть и непостоянной. Когда-то казалось, что она обожает внезапные походы по магазинам, пикники, прогулки на лошади. «Это мой день», – могла сказать она и исчезнуть на полдня в поисках приключений. Но до сих пор ее приключения не распространялись на постели других мужчин. В новинку была и неуклюжая ложь.

Том Гарден покачал головой и пошел искать управляющего отелем.

– Ты умеешь плавать? – спросил его Брайан Холдерн.

– Конечно, умею. А что, разве есть такие, что не умеют?

– Есть, с тех пор как Акт об охране грунтовых вод запретил использование хлора в искусственных бассейнах, они буквально за три недели заросли водорослями.

– А ваш бассейн почему не зарос?

– Это морской бассейн. Они упустили из виду, что воду можно сбрасывать в океан, если она химически чистая и не содержит чего-либо, что могло бы осаждаться или всплывать. Небольшая концентрация хлора за бортом – и бассейн абсолютно чистый. – Холдерн перекатил во рту окурок. – Итак, сынок, ты умеешь плавать. Это хорошо. Тогда запасись мазью – хорошей безвредной мазью, которая не теряет блеска, – или иди ищи другую работу. Мне не нужны бледные немочи, напоминающие провяленный виноград и отпугивающие моих посетителей, понял?

– Да, сэр. Мазаться мазью. Каждую ночь. Ну так я получу эту работу?

– Конечно, иначе зачем же я теряю время, объясняя все это?

– Спасибо, мистер Холдерн. – Гарден попятился к двери.

– Начало в семь тридцать. Три полных часа. И если утонешь или скукожишься – ты уволен.

– Да, сэр.

– Получше смажь свои принадлежности.

– Что?

– Получше смажь свой член, сынок. В этом бассейне все в чем мать родила. Никаких одежек. Особенно для официанток и музыкантов.

– Я понял.

– Все еще хочешь эту работу?

– Конечно. В семь тридцать.

– Выше нос, сынок.

– Постараюсь, мистер Холдерн.

Мазь была плотной и тяжелой, как теплый парафин, но, в отличие от парафина, холодила кожу. Тому удалось разогреть ее, сильно растирая ладонями мышцы бедер, голеней, лодыжек. Казалось, мазь не впитывается в кожу, а ложится на нее, как слой растаявшего желатина.

Гарден начал растирать плечи, стараясь достать и спину. Но ему никак не удавалось равномерно распределить мазь. Может, попробовать полотенцем? Лучше всего – здешним полотенцем, это только справедливо.

На мгновение Том представил себе кольчугу. С какой тяжестью она должна давить на плечи и грудь? Такая же холодная, вязкая тяжесть. Тяжесть и холод смерти.

Он прогнал этот образ.

Практический вопрос: когда он вспотеет – а он всегда потел, исполняя хороший джаз, – потечет ли мазь в воду? И что более важно, позволит ли эта мазь дышать коже? Он читал, что в Средние века дети, расписанные золотой и серебряной красками и изображавшие ангелов, умирали от отравления. Пока эта мазь… Интересно, куда делись те пианисты, которые работали здесь раньше?

Скорее всего, не смогли удержать себя в руках рядом с женщинами.

Гарден наносил мазь до тех пор, пока не покрылся ею от кончиков ног до подбородка. Потом он нашел белый хлопчатобумажный халат и, завернувшись, сунул ключ от номера в карман.

В семь тридцать возле бассейна было темно и пустынно. Подсвеченный снизу, бассейн отливал зеленью и серебром. Пианино плавало у бортика, где мельче.

Сбросив халат, Гарден вошел в воду. Она оказалась чуть холоднее тела. Скоро он все узнает насчет пота. При его приближении пианино закачалось, нагоняя волны.

Инструмент был слегка изогнут спереди. Крышка поднялась легко, и Том закрепил ее держателем.

На сем все сходство с пианино закончилось. Вместо железной рамы и стальных струн Том обнаружил ряды бутылок, осколки стекла, ковш для льда, сосуды из-под напитков и банки из-под маринованного чеснока. Два пивных бочонка – один из-под светлого, другой – из-под пльзеньского – пристоились у стойки пианино. А вместо молоточков стояла большая двенадцативольтовая батарея.

– Не могли бы вы убрать за собой?

Голос раздался с бортика.

Повернувшись, Гарден увидел молодую женщину, полностью обнаженную и намазанную той же мазью, что и он. Она стояла, гордо выпрямившись, и протягивала ему халат.

– Посетители не должны спотыкаться о ваше тряпье. Его место в шкафу.

– Я… – начал Гарден.

– Не беспокойтесь. На этот вечер я его приберу.

Гарден перевел дыхание и подплыл к другому краю пианино. Один взгляд на незнакомку вызвал серию непроизвольных реакций, контроль над которыми требовал времени.

Она подошла к стене из зеркал и толкнула одно. За зеркалом обнаружилось пустое пространство с крючками и вешалками. Ну а куда же она дела свой халат? Тома предупредили насчет пользования посетительскими раздевалками. Или она так сюда и пришла?

Девушка вернулась, плавно ступая и не пытаясь что-либо скрыть. Гарден часто замечал, что женщины без высоких каблуков выглядят коренастыми и топают, как скво. Эта двигалась грациозно, как балерина.

– Меня зовут Тиффани, я официантка.

– Я догадался. Том Гарден, пианист.

– Конечно! Это ваша музыка? – Она взяла ноты, развернула и, казалось, начала читать. Минуту-другую девушка вся была захвачена нотами. – Неплохая вещица, – сказала она наконец. – Но здесь вы ее играть не сможете.

– Почему?

– Наши посетители не способны танцевать быстрые танцы – слишком велико сопротивление воды. Они предпочитают медленные. Старые романтические вещи.

– Медленные танцы. Обнаженными. В воде. Понял.

– Надеюсь. У нас среднее число оргазмов в час равно девяти с половиной, иначе посетители потребуют свои денежки назад. Вы приняли антибиотики, да? – заботливо спросила Тиффани, соскальзывая в воду. Только теперь Гарден заметил, что грим ее нарочит, как у актрисы: расширяющиеся брови нарисованы на лбу, голубые тени и черные контуры глаз подведены до висков, щеки нарумянены, рот увеличен помадой и контурным карандашом. Это скрывало черты лица надежнее, чем маска.

Волосы у Тиффани были рыжими, прямыми, гладкими и блестели, как парик из полиэстера – да это и был парик.

Том Гарден перевел взгляд на пианино:

– Зачем здесь эта батарея?

– Какая батарея? Где?

Он молча показал на батарею за осколками стекла.

– А, это, наверное, питание для пианино.

– Это не пианино.

– Ну для клавиатуры.

Он рассмотрел действующую часть инструмента. Это оказалась шестидесятишестиклавишная «Yamaha Clavonica», прикрепленная к плавучему ящику. Весь механизм был подвешен на амортизаторах. Ограничительные перекладины с петлями для запястьев должны были удержать пианиста на месте, если его вдруг отнесет течением. Клавиатура и переключатели были покрыты пластиком, чтобы защитить электрические цепи от влаги. Микрофон крепился к нижней части крышки, а вторая группа гидродинамиков располагалась там, где обычно находятся педали. Когда Том возьмет басовый аккорд, посетители ощутят это как землетрясение.

– Хорошо. Питание для пианино. А если этот ящик промокнет и коротнет, когда мы будем в воде?

– Послушай, для парня, который собирается плавать в бассейне с голыми бабами, ты слишком большой пессимист.

– А что, мужчины сюда не заходят?

– Как же, «заходят» именно то слово. Но тебе не стоит о них беспокоиться. По крайней мере о большинстве из них.

Тиффани подтянула к себе поднос, дрейфовавший поблизости, и, поставив туда глубокое блюдо, заполнила его орехами. Легким толчком она отправила поднос в центр бассейна.

– А как насчет цен?

– Две выпивки входят в стодолларовую входную плату. Если больше, я записываю в своем блокноте. – Она показала Тому, как привязывает блокнот к запястью. – Это приплюсовывается к счету в отеле. Но за выпивкой сюда никто не ходит. Выпивка только помогает расслабиться.

Тиффани повернулась и поплыла к другому краю бассейна.

– Поможешь мне управиться со льдом?

– Только льда здесь не хватало, – пробурчал Гарден и последовал за ней.

Мороженица находилась за другой зеркальной панелью.

Тиффани вытащила несколько изогнутых щипцов, выбирая подходящие. Пока Том держал крышку ящика со льдом, она пристраивала щипцы, чтобы захватить двадцатикилограммовый блок. Все это время ей приходилось выгибать спину, чтобы не коснуться кожей замороженной металлической окантовки. Когда Тиффани удалось захватить блок, она крепко сжала одну ручку и кивком указала Тому на другую. Они оттащили блок к бассейну.

– Мы будем буксировать его?

– Нет, если только у тебя есть знакомые, которые предпочитают коктейль с хлором. Подержи пока, а я подтащу пианино.

Тому пришлось взять обе ручки щипцов и широко расставить ноги. В теплой влажной атмосфере холодные испарения ото льда поднимались прямо к промежности. Он почувствовал озноб.

Тиффани подтащила пианино к бортику бассейна, наслаждаясь очевидным дискомфортом Тома.

– Опускай прямо в центр, в корзину, иначе он перевернет этот ящик и нам придется оплатить все спиртное.

Гарден глубоко вздохнул, поднял блок, перенес его через бортик, обо что-то слегка стукнув, и медленно опустил – не бросил – в приготовленную корзину. Пианино просело на шесть сантиметров.

– Для первого раза неплохо. Но впредь держи его подальше от моих волос.

– Да, мэм.

– Умница. Уже появляются первые посетители. Так что тебе лучше пойти на свое место и начать игру.

Как и было условлено, Александра вошла в казино на берегу ровно в восемь и подошла к третьему столу слева. Хасана не было. Некоторое время она наблюдала, как американец в белой кожаной куртке шесть раз ставил по тридцать тысяч долларов, каждый раз удваивая выигрыш, а потом все потерял. С последним поворотом колеса исчезли его последние деньги.

Александра не сомневалась, что колесо жульническое. Но чтобы обман был столь очевидным, такого она еще не видела.

– Здесь ваши деньги в опасности! – промурлыкал в ухо знакомый голос, едва различимый на фоне окружающего шума.

– Не беспокойтесь, мой господин. Но меня удивляет, почему вы выбрали это место.

– Божий ветер дует мне в спину.

– Вашей организации нужны деньги?

– На то есть богатые американские арабы, полагающие, что их пожертвования помогут избавить Святую землю от неверных. Что мне нужно, так это оправдание для уже имеющихся денег.

– Палестинский плейбой в Атлантик-Сити?

Он едва заметно улыбнулся.

– Тебя могут принять за перса в изгнании или за богатого египтянина, – продолжала она, поддразнивая.

– Я человек со множеством лиц.

– И множеством целей. Зачем ты позвал меня?

Вокруг опять поднялся шум. Это поздравляли случайно выигравшего. Александра с Хасаном присоединились к аплодисментам.

– Вы с Гарденом болтаетесь здесь. В этом плавучем борделе. Почему?

– Это его идея.

– Ты что, сама не способна развлечь его?

Александра фыркнула:

– Он хочет заработать деньги. У него нет денег на поездку.

– Ты могла бы их предложить.

– Предлагала. Но он гордый, хочет сам платить за все. Я не могу его торопить, не вызвав подозрений. Если я начну давить на него, он это почувствует.

Хасан прикрыл лицо, заслоняясь от вспышки фотографа. Он ответил из-под руки:

– Ты же знаешь, есть график.

– У Гардена свой график, – шепнула она ему в затылок. – Либо он должен быть уверен в том, что путешествие – его идея, либо можешь надеть ему мешок на голову и похитить.

– Похищение предусмотрено на соответствующей стадии. Его тело без мозга для нас бесполезно.

– Тогда позволь мне вести дело самостоятельно.

– В борделе?

– Удовольствие и боль оказывают должное воздействие.

– Особенно боль.

– Садист! – Александра тихонько показала ему кончик языка, чтобы никто не видел.

– Возможно. Подготовь его. И доставь вовремя в нужное место.

Хасан отошел в сторону.

– Но куда?… – Ее вопрос повис в воздухе.

Элиза: Доброе утро. Это Элиза 774, дежурная.

Гарден: Я хочу поговорить с Элизой 212. Это Том Гарден.

Элиза: Соединяю… Да, Том. Спасибо, что вызвал меня. Для тебя не слишком поздно?

Гарден: Не особенно. Я снова работаю – если это можно назвать работой.

Элиза: Я не понимаю.

Гарден: Я работаю в «Холидей-холл» в Атлантик-Сити.

Элиза: Извини, пожалуйста. Провожу обработку… Я не знала, что в этом заведении есть пианино.

Гарден: А там его и нет – только клавоника. Но они хотят, чтоб я на ней играл. В промежутках между приятельскими ныряниями, ощупываниями и щипками. Я весь в синяках. Думаю, они вывихнули мне палец.

Элиза: Ты больше не видел смуглых приземистых мужчин?

Гарден: Множество – и женщин тоже. Все толстые и уродливые. Но без плащей, револьверов, кольчуг. В этом и состоит преимущество нудистского бара.

Элиза: Тебя могут утопить.

Гарден: Только шутки ради. Кроме того, у меня есть ангел, который держит мою голову над водой.

Элиза: Еще какие-нибудь сны?

Гарден: М-м-м.

Элиза: Что это значит?

Гарден: Один… Плохой.

Элиза: Расскажи. Пожалуйста.

Гарден: Это, вероятно, был какой-то вид возврата к прошлому. Я вспомнил работу, которая однажды была у меня в Филадельфии. Большой колониальный дом посредине двенадцати акров земли с газонами и деревьями. Доски, камень, широкий балкон и четыре толстые колонны. Похоже на Тару.

Элиза: Тара? Что такое «Тара»? Это место?

Гарден: Вымышленное. Поместье в «Унесенных ветром» – в старом кино. Прошлого столетия.

Элиза: Беру на заметку. Продолжай.

Гарден: Я должен был играть на дне рождения в одной семье. Идея вечеринки была заимствована из этого фильма. Предполагалось, что все будут одеты в сюртуки и кринолины, хотя получилось некоторое смешение стилей. У нас оказались костюмы лет на сто более ранние – мундиры французских гренадеров, оплетенные тесьмой, платья в стиле Империи, брюки со штрипками, черные пиджаки и платья с бахромой и длинными шлейфами.

Они заказали старую музыку. Стефан Фостер, «Лебединая река», или что-то в этом духе. Никакого джаза или страйда. Так что я отошел от всех современных мелодий и погрузился в музыку прошлого. Вот тогда-то все и началось.

Элиза: Когда ты играл?

Гарден: Да. И еще раз, сильнее, во сне – следующей ночью.

Элиза: Что именно началось?

Гарден: Я покинул себя и превратился в другого, кого я не знаю.

Элиза: Расскажи.

Луи Бреве очнулся. Его подташнивало. Он лежал на спине, ощущая во рту кислый вкус слюны. Желая загородиться от света, он прикрыл глаза ладонью и перевернулся на живот.

Вместо привычного свежего белья щека наткнулась на грубую ткань матраса. Мерзкий запах проник глубоко в ноздри, и Бреве, широко открыв глаза, приподнялся на руках.

Голый матрас, запачканный пятнами крови, остатками рвоты. Койка из железных трубок, некогда белых, на которые натянута сетка из крученых конопляных веревок. Пол из неструганых сосновых досок, в щели набилась грязь. Грязь, казалось, медленно колышется… это ползали тараканы, освещенные тусклым светом.

Бреве задумался: ни дубового пола, ни узорчатого ковра, ни кровати орехового дерева, ни простыней, ни наволочек, ни подушек. Это не спальня Луи Бреве.

Итак, где же он?

Стараясь не шевелить головой, раскалывавшейся от боли, Бреве медленно сел. Он посмотрел налево, потом направо, старательно избегая солнечных лучей, лившихся в дверь в дальнем углу. Стены обшиты сосновыми досками. Квадратные прорези, напоминавшие окна, – незастекленные и незавешенные, с железными решетками. Длинный ряд коек. На матрасах – бесформенные тела, облаченные в грубую голубую ткань.

«Луи опять напился и вступил в армию», – была его первая мысль. «Как я объясню это Анжелике?» – тут же пришла вторая.

– Эй вы, лежебоки! Подъем!

Разве в армии не трубят горнисты или нет какой-либо другой обычной процедуры? Значит, Луи не в армии.

Люди вокруг него шевелились и стонали, урчали и пускали ветры, сморкались и приподнимались. Они вертели головами, словно бешеные боровы, высматривающие, что бы еще разнести. Один за другим недобрые взгляды останавливались на Луи Бреве. Голоса зазвучали громче: совершался утренний ритуал обувания, почесывания и возни с постелью.

– Кто этот новенький?

– Не знаю. Надзиратели привели. Ночью.

– Они его использовали?

– Нет. На нем нет отметки.

– Может, они слишком устали.

– Ну да!

– Может, не захотели огорчать леди.

– Или поделили его, ты понимаешь?

– Я же тебе сказал, на нем нет метки.

– Кончайте вы там! – Голос, прозвучавший из-за двери, выдавал многое: животный страх, ущербную властность, нервозность из-за постоянно подавляемых чувств.

Нет, решил Луи, он определенно не в армии.

Все еще держа голову неестественно прямо, он встал и двинулся по центральному проходу между койками.

– Эй, погоди! – крикнул кто-то.

– Послушай! Первым должен идти Перрик! – раздалось с другой стороны.

– Он может идти!

Внезапно все стихло.

– Должно быть, он из господ! – Последнее прозвучало при общем молчании и сказано было, скорее, себе под нос.

– Извините! – обратился Луи Бреве к двери. – Надзиратель, или как вас там, не могли бы вы подойти? Произошла ужасная ошибка.

– Извините! – пропел кто-то, передразнивая, вполголоса.

– Назад! – скомандовал кто-то сзади.

– Не зли Вингерта!

– Он нас всех отправит сегодня на дамбу!

Шаркая ногами, люди медленно направлялись туда, где стоял Луи. Теперь он ясно различил звук, которому вначале не придал значения и посчитал за галлюцинацию, – позвякивание цепей.

Стальная якорная цепь тянулась от кровати к кровати и между ногами людей. Ноги были соединены отдельными цепями, пристегнутыми к общей. Концы цепи, видимо, были присоединены к первому и последнему человеку.

– Что вы там делаете? – раздался уже знакомый голос, вероятно, принадлежавший мистеру Вингерту. В голосе послышалась угроза. В тишине шаги звучали очень громко. В дверном проеме возник силуэт мужчины и загородил свет.

Вингерт был огромен: широкоплечий, толстый, с широкими, как у женщины, бедрами и полными ляжками. Даже голова его была огромна. Нечесаные волосы свисали на глаза и воротник.

Его силуэт был большим и темным – только сверкали белки глаз, да блестело золото на среднем пальце правой руки. Золото и что-то еще, овальное, коричневого цвета. По-видимому, печатка.

Странное украшение для охранника спального барака, подумал Луи. Наверное, отнял его у какого-нибудь заключенного. Но, разрешив эту загадку, Луи тут же столкнулся со следующей: что он, Луи, здесь делает? Как могло случиться, что он очутился среди бандитов, не имея ни малейшего представления о том, как это произошло?

Бреве пришлось на время отложить размышления, поскольку толстяк вошел в дверь, ступая, как тигр, пробирающийся сквозь высокие заросли.

Вингерт мог запугать обычных преступников, но не Бреве. Луи с девяти лет занимался боксом. Он тренировался на военной службе и в колледже и даже три года назад победил на местных соревнованиях по гребле.

Мужчина выглядел крупным, но рыхлым. Его руки, каждая величиной со смитфилдовский окорок, казались такими же дряблыми, как жир окорока.

Видя, что Луи с независимым видом стоит посреди комнаты, мужчина медленно, с презрительным видом направился к нему. Большие руки скрещены. Колени развернуты, чтобы придать большую устойчивость длинному телу.

Бреве приготовился: принял стойку, расслабил плечи, сжал кулаки и несколько раз глубоко вздохнул.

– Послушай, Вин, все в порядке.

Маленький человечек, такой же массивный, как надсмотрщик, но на две головы ниже, выступил вперед справа от Луи. Его шаг сопровождался громким лязгом.

– Он ничего не знает. Просто новый парень, и все.

Массивная голова повернулась в сторону коротышки. Прежде чем цепь опустилась, ближайший смитфилдовский окорок внезапно двинулся в нужном направлении и вошел в соприкосновение с протестующим. Человек согнулся вокруг руки, как тряпичная кукла, брошенная на спинку стула. Затем распрямился, теперь уже как резиновая кукла, пролетел над кроватями и стукнулся о стену на высоте шести футов, рядом с потолочной балкой. Это движение резко натянуло цепь с правой стороны, и половина присутствующих попадала.

Луи принял более низкую стойку.

Подбородок Вингерта повернулся в прежнем направлении, и тумбообразные ноги понесли его по проходу.

Все было кончено в три удара: Луи нанес прямой левой и правой апперкот, оба попали в точку; Вингерт, не шелохнувшись, выбросил руку и ударил Луи тыльной стороной, как человек, сметающий со стола капусту.

Камень или что-то другое, что было в руке надсмотрщика, ударило по лицу. Из рассеченной щеки брызнула кровь. Шея свернулась на сторону так, что Луи увидел свое плечо. Сила удара была такова, что Бреве полетел назад, через кровать, на колени одного из прикованных узников. Это движение так натянуло цепь, что теперь вся левая сторона попадала, как домино.

Успокоив весь барак двумя ударами, Вингерт направился к выходу. Он ступал по центральному проходу, по-медвежьи косолапя, что было особенно заметно со спины. Луи попробовал подняться. Но когда он встал на колени, кто-то ударил его по затылку чубуком трубки, которая прежде была спрятана под матрасом.

Луи Бреве упал лицом вперед и потерял сознание.

* * *

– О мой бедный, мой милый!

Прохладные сухие пальцы прикасались к его лбу – единственному месту на лице, которое не опухло, не болело или не было забинтовано.

Луи лежал на нормальной постели, в нормальной комнате с оштукатуренными стенами, расписным потолком и толстым ковром, поглощавшим звуки шагов врачей, медсестер и сиделок. Его Клара с прохладными руками и копной золотых волос ухаживает за ним и притворяется, будто сильно расстроена его плачевным состоянием.

Но скоро Луи почувствовал себя почти хорошо. Конечно, у него болело все – самая сильная боль была глубоко в гортани, – но голова была ясной. В руках и ногах не было той свинцовой тяжести, которой всегда сопровождалось похмелье. Может, это благодаря лекарствам?

– Где я был? – Он едва расслышал собственный голос, приглушенный бинтами. Ему показалось, что нескольких зубов не хватает.

– Ты дома, дорогой.

– Это не Виндемер.

– Нет, конечно. Это мой номер в отеле. Я и не подумаю вернуть тебя на плантацию к этой женщине.

– Но где я был?

– Несчастный случай. Прошлой ночью. Лошади понесли, как говорит твой возчик, такой трус, – и перевернули коляску. Трое сильно пострадали, и их пришлось прирезать.

– Это не дорожное происшествие, Клара.

– Но… так все говорят.

– Они ошибаются. Который час?

– Начало десятого.

Он изогнул шею, чтобы посмотреть в окно, но оно было завешено тяжелым зеленым бархатом.

– Утра или вечера?

– Вечера. Ты проспал весь день, мой бедный.

– Утром я проснулся в странном месте, в комнате, обитой сосновыми досками, где-то в районе стариц. Я находился среди бандитов в цепях, хотя и был свободен. Когда я позвал на помощь, вошел громадный мужчина и ударил меня. В ответ я дважды вмазал ему, но он уложил меня с одного удара. И вот я здесь.

– Какой ужасный сон!

– Это не сон, Клара.

– Что за бред, – холодно сказала она. – Люди могут подумать, что от пьянства у тебя помутился рассудок.

– А не твоих ли это рук дело? Поместила меня среди бандюг, показала мне, как низко я пал – или могу пасть?

Клара, сощурившись, посмотрела на него. Когда она так смотрела, лицо ее делалось непроницаемым, и Луи знал, что она удаляется на миллионы миль, ожидая, что он скажет что-нибудь непростительное.

Луи задержал дыхание и осознал, насколько хорошо он себя чувствует.

Это случилось в следующее воскресенье, когда он со своей женой Анжеликой сидел на мессе. Когда священник монотонно распевал молитвы на плохой латыни и курил ладан, Дух Святой снизошел на Луи Бреве и уже никогда более в этой земной жизни не покидал его.

– Господь – пастырь мой, – прошептал Луи (челюсть все еще болела). – Он заботится обо мне, как заботится о пасхальном агнце иудеев…

Анжелика повернулась, готовая шикнуть, но осеклась при виде нехорошего блеска в его глазах.

– Как Он сохраняет живую кровь Сына Своего, – голос Луи стал громче, – так Он направляет меня и распространяет словно свет. Он возвышает мою душу, растворяет ее в воздухе.

К нему начали поворачиваться соседи, на лицах их читались гнев и смущение.

– Он возвышает меня, как Пророка, и низвергает в пекло, как Люцифера.

Маленькая ручка Анжелики сжала его локоть. Пальцы впились в мускулы, пытаясь причинить ему боль, но безуспешно. Нажимая на нерв, она попробовала поднять мужа.

Луи встал, ведомый только Духом, и голос его зазвучал громче.

– Но Он снова возвысит меня, Меч Господень занесен высоко…

– О, замолчи же! – завопила Анжелика и толкнула его в боковой проход, где он остановился. Затем, словно очнувшись, Луи неуклюже преклонил колени, повернулся и медленно пошел к выходу.

Среди шума голосов он четко расслышал два слова: «Опять пьян».

Но он не был пьян.

* * *

Духота под тентом давила, как перед грозой. Напряжение в воздухе вызывало смятение чувств, ожидание чего-то, пусть даже пророчества о близком конце света, лишь бы избавиться от гнетущей неопределенности.

Частично напряжение исходило от заклинателей змей. Текучее движение рептилий, раскачивающиеся тела, головы с раздвоенными языками, все убыстряющийся танец лоснящихся от масла рук – все это наэлектризовало толпу до предела. Напряжение должно было прорваться. И оно прорвалось.

Вслед за змеями настала очередь людей.

– Я прелюбодействовал…

– Я возжелал осла ближнего своего…

– Я избивал жену…

– Я был пьяницей, – слова вырвались из горла Луи Бреве. – Вино было моим другом, сначала добрым и ласковым. Затем стало господином, повелевающим и неумолимым. В конце концов оно превратилось в дьявола, глумящегося надо мною и толкающего к дальнейшим безрассудствам.

– Аминь.

– Я был богачом, известным в округе. Моим лекарством было хорошее вино и французское бренди. Я променял на это лекарство все золото и любовь порядочной женщины. И теперь любое вино стало хорошо для меня.

– Аминь!

– Искушаемый дьяволом, живущим в бутылке, я проматывал свое состояние и расточал золотые монеты моей доброй жены. У грязи в канаве было больше твердости, чем у меня. Я стал приятелем шлюх и бандитов и, в конце концов, преступников, прикованных к своим киркам и лопатам.

– Аминь!

– Прежние друзья отворачивались, завидев меня. Господь наш тоже видел все это – но отвернул ли Он лицо Свое от меня?

– Нет!

– Нет, Он этого не сделал. Он протянул руку и возложил ее на сердце мое. Сердце это прежде было маленьким и твердым как камень. Но теперь, от прикосновения Господня, оно стало огромным и наполнилось золотым сиянием, и темная кровь вытекла из него. Господь принял меня в лоно Свое. И я больше не пьяница.

– АМИНЬ!

Волна чувств, вобравшая ликование трех сотен изголодавшихся человеческих существ, влилась в душу Луи Бреве. Эйфория от этого была сильнее, чем от любого вина, которое ему довелось пробовать.

– Сын мой, ты замечательно разыграл этот спектакль. Пусть они уйдут, ненавидя и любя тебя. «Богач, известный в округе» и «расточал золотые монеты» – они все проглотили за милую душу.

– Это правда, мистер Лимерик. – Луи все еще держал шляпу в руках. Осознав это, он поискал глазами, куда бы ее положить, и, не найдя ничего подходящего, водрузил на голову. Это вряд ли было вежливо – под тентом он был как бы в помещении, – но Луи не хотел держать шляпу как проситель.

– Конечно, это правда, и ты рассказал об этом с таким чувством.

– Спасибо, сэр.

– Твое усердие заслуживает награды, я не могу позволить тебе уйти с пустыми руками. Как насчет пяти долларов в неделю и содержания? Конечно, в пути ты будешь питаться с моей семьей. – Лимерик кивнул назад, туда, где его дочь Оливия спокойно выбирала из корзины для пожертвований банкноты и сортировала серебро. Ни на мгновение не прерывая своего занятия, она подняла голову и улыбнулась Луи – улыбка была прохладной, как свежая дыня.