Текст книги "Демон Эроса. Темные и светлые стороны любви"

Последнее условие имеет особое отношение к обсуждаемому вопросу, поскольку способствует эмоциональной зависимости от мужчины и, вообще говоря, не самостоятельному развитию, а подстраиванию под образцы и стандарты существующей мужской идеологии. Оно является существенным также потому, что привносит в отношения между женщинами особенно сильную установку на соперничество, отказ от которого – важный фактор в зарождении мазохистских тенденций.

Все перечисленные факторы частично совпадают. Так, например, ориентации на соперничество в сексуальной сфере между женщинами будет еще сильнее, если одновременно перекрыты другие выходы для стремления соревноваться, скажем, за высокий профессиональный уровень. Это позволяет предполагать, что мазохистские отклонения в развитии обусловливает не один какой-то фактор, а скорее их взаимодействие и взаимовлияние. В частности, следовало бы обсудить возможность того, что если в культуре присутствуют некоторые или все перечисленные факторы, то в ней возникают определенные идеологические схемы, касающиеся «природы» женщины, такие, как доктрина о том, что женщина от природы слаба, эмоциональна, наслаждается зависимостью, имеет ограниченную способность к самостоятельной работе и мышлению.

Возникает искушение включить в эту категорию и убеждение психоаналитиков, что женщина по натуре – мазохистка. Совершенно ясно, что функция такой идеологии – не только примирить женщину с ее подчиненной ролью, представляя эту роль, как единственно возможную, но также заставить ее поверить, что эта роль – именно то, о чем она мечтала, идеал, за который можно и нужно бороться. Влияние этой идеологии на женщин подкрепляется реально тем, что мужчины чаще выбирают женщин, обладающих этими специфическими чертами. Из этого следует, что эротические возможности женщин зависят от ее соответствия образу, который считается ее «истинной природой». Поэтому, не будет преувеличением сказать, что в такой социальной среде мазохистские установки (или, скорее, мягкие формы мазохизма) поощряются у женщин и презираются у мужчин.

Такие качества, как эмоциональная зависимость от противоположного пола («цепкость плюща»), погруженность в «любовь», запрет на открытое выражение чувств, на независимое развитие и т. п. считаются весьма желательными у женщин, но позорны и достойны насмешек у мужчин. Очевидно, что подобные факторы культуры оказывают мощное влияние на женщин. Настолько мощное, что в нашей культуре женщине трудно найти выход и не стать хоть немножко мазохисткой, от одного только воздействия культуры, даже без участия факторов анатомически-психологического характера, которые тоже имеют свойство давить на человека.

* * *

Некоторые авторы (и Хелен Дейч среди них), обобщив психоаналитический опыт работы с женщинами-невротиками, считают, что возникшие под влиянием культуры комплексы, на которые я здесь ссылаюсь, являются прямым следствием анатомически-психологических характеристик женщины. Давайте рассмотрим особенности соматической организации женщин, которые действительно могут способствовать принятию мазохистской роли.

Мне кажется, что почву для произрастания мазохистских явлений могут подготовить следующие анатомически-психологические факторы: – мужчины в среднем физически сильнее женщин; согласно этнологическим данным, это различие между полами приобретенное, тем не менее, оно существует в наши дни; хотя слабость еще не тождественна мазохизму, осознание своей меньшей физической силы может способствовать появлению эмоциональной концепции мазохистской установки у женщин; – возможность изнасилования также может вызвать у женщины фантазию о нападении, подчинении, получении ран; – менструация, дефлорация и деторождение, поскольку это кровавые и болезненные процессы, тоже с готовностью служат реализации мазохистских устремлений; – биологически обусловленная ассиметрия участия в половом акте также способствует формированию мазохизма; садизм и мазохизм не имеют в своей основе ничего общего с половым актом, но женская роль в половом акте (в женщину проникают) предоставляет больше возможностей для личных ложных истолкований (когда в них есть потребность) своей роли – как мазохистской, а мужской роли – как садистской.

Биологические функции женщины сами по себе не имеют мазохистского подтекста и не ведут к мазохистским реакциям, но если у женщины есть мазохистские потребности иного происхождения, то эти функции легко вовлекаются в мазохистские фантазии, что в свою очередь приспосабливает их для получения мазохистского удовлетворения.

Сверх признания возможности некоторой подготовленности женщин к принятию мазохистской концепции ее роли, любые дополнительные утверждения, вроде сродства ее функций и мазохизма, гипотетичны; и такие факты, как исчезновение мазохистских наклонностей после успешного психоанализа или результаты наблюдений над женщинами-немазохистками (которые, в конце концов, существуют), предупреждают нас, что не следует эти элементы подготовленности переоценивать.

Подведем итог. Проблема женского мазохизма не может быть отнесена только к особенностям анатомических, психологических и психических характеристик женщины, но должна рассматриваться как во многом обусловленная культурой или социальной средой, в которой развивалась конкретная женщина-мазохистка. Точный удельный вес каждой из этих двух групп факторов не может быть оценен, пока мы не располагаем результатами антропологических исследований, использующих валидные психоаналитические критерии и проведенных в различных культурах, значительно отличающихся от нашей.

Ясно, однако, что важность анатомических, психологически и психических особенностей была некоторыми авторами сильно преувеличена.

Карен Хорни
Невротическая любовь
(из книги «Невротическая личность нашего времени»)

Беспокойство и любовь

…Изучая в психоанализе разнообразные формы беспокойства, мы постепенно осознаем тот факт, что основное беспокойство стоит за всеми отношениями человека с людьми. В государстве они могут происходить в виде мятежей, забастовок, собраний, демонстраций; в психологической области разные виды беспокойства также могут проявляться всевозможными симптомами.

Беспокойство может возникнуть как реакция на реальные конфликтные ситуации даже со стороны индивидов с ненарушенными личностными отношениями. Такие случаи, часто встречающиеся в психотерапевтической практике, можно проиллюстрировать следующим примером.

Женщина сорока пяти лет жаловалась на сердцебиения и состояния беспокойства по ночам с учащенным дыханием. У нее не оказалось органических расстройств, и по всем данным она казалась здоровой личностью. Она производила впечатление добросердечной и прямой женщины. Двадцать лет назад, по причинам, зависевшим не столько от нее самой, сколько от сложившейся ситуации, она вышла замуж за человека на двадцать пять лет старше нее. Она была с ним очень счастлива, была сексуально удовлетворена и имела трех очень хорошо развившихся детей. Она была усердной и искусной домашней хозяйкой. В последние пять или шесть лет муж ее стал прихварывать, и его половая потенция ослабела, но она переносила это без всяких невротических реакций.

Неприятности начались семь месяцев назад, когда ей стал уделять внимание человек ее возраста, привлекательный и неженатый. Тогда произошло следующее: у нее развилось чувство обиды на ее стареющего мужа, но она подавила это чувство, для чего у нее были весьма серьезные причины, ввиду ее общего склада личности, с определенными психическими и социальными установками, и в основном хороших супружеских отношений. После нескольких терапевтических сеансов она смогла прямо увидеть сложившуюся конфликтную ситуацию и тем самым избавилась от беспокойства.

Диапазон различных форм проявления беспокойства и защитных механизмов против него неограничен и меняется от индивида к индивиду, но основное беспокойство во всех случаях более или менее одинаково; меняется лишь его объем и интенсивность. В общих чертах можно описать его следующим образом: человек, ощущает себя маленьким, незначительным, беспомощным, покинутым, находящимся в опасности, брошенным в мир, где все стремится оскорбить, обмануть, унизить, предать его, все завидует ему, все хочет на него наброситься. Одна из моих пациенток выразила это спонтанно нарисованной ею картиной, где она сидела посредине в виде крохотного, беспомощного, голого младенца, окруженного всевозможными страшными чудовищами вроде людей и животных, готовых наброситься на нее.

При психозах мы часто обнаруживаем весьма высокую степень осознания подобного беспокойства. У параноидных пациентов это беспокойство ограничивается одним или несколькими определенными лицами; у шизофренических пациентов часто имеется отчетливое осознание потенциальной враждебности окружающего мира, так что даже проявляемая к ним доброта понимается как потенциальная враждебность.

Беспокойство влечет за собой определенные последствия для установки индивида по отношению к себе и другим. Оно означает эмоциональную изоляцию, особенно трудно выносимую, поскольку она сочетается с ощущением внутренней слабости. Оно означает ослабление самой основы уверенности в себе. Оно несет в себе зародыш потенциального конфликта между стремлением полагаться на других и невозможностью на них положиться, глубокого недоверия и враждебности к ним. Оно означает, что вследствие внутренней слабости человек стремится возлагать всю ответственность на других, пользоваться их защитой и их заботами, и в то же время, вследствие основной враждебности, крайне недоверчив к осуществимости этих стремлений. И отсюда неизменно вытекает, что он должен затрачивать большую часть своей энергии на поиски успокоения.

Страх будущего. Скульптор Шеридан Доус.

* * *

Чем более невыносимо беспокойство, тем более тщательны должны быть его защитные меры. В нашей культуре есть четыре главных способа, с помощью которых человек пытается защититься от основного беспокойства: это любовь, подчинение, власть и отдаление.

Во-первых, обеспечить себе в любой форме любовь значит обрести сильную защиту от беспокойства. Девиз здесь таков: если ты любишь меня, ты меня не обидишь.

Во-вторых, средством от беспокойства может быть подчинение; его можно, в общих чертах, разделить на два вида, в зависимости от того, относится оно или нет к определенным лицам и учреждениям. Центральное место занимает здесь, например, подчинение стандартизованным традиционным взглядам, ритуалам некоторой религии или требованиям некоторого могущественного человека. Подчинение этим правилам или требованиям становится определяющим мотивом всего поведения. Такая установка может формулироваться как требование быть «хорошим», хотя смысл этого выражения меняется в зависимости от того, каким правилам следует подчиняться.

Если установка подчинения не связывается с определенным учреждением или лицом, она принимает более общую форму угождения потенциальным желаниям всевозможных людей и избежания всего, что может кого-нибудь обидеть. В таких случаях индивид подавляет все собственные требования, подавляет критическое отношение к другим, позволяет оскорблять себя, не защищаясь, и готов без разбора помогать всем другим.

Иногда люди сознают, что за такими действиями стоит беспокойство, но обычно они не подозревают об этом и твердо убеждены, что они действуют таким образом, руководствуясь идеалам бескорыстия и самопожертвования, доходящих до отречения от собственных стремлений. Как в специфической, так и в общей форме подчинения действует один и тот же девиз: если я уступлю, меня не обидят.

Установка подчинения может также служить цели получить успокоение от любви. Если для человека так важно быть любимым, что от этого зависит его ощущение жизненной безопасности, то он готов платить за любовь какую угодно цену, а это значит, главным образом, подчиняться желаниям других. Но часто человек не способен поверить ни в какую любовь, и тогда его установка подчинения направлена не к приобретению любви, а к приобретению защиты. Есть люди, чувствующие себя в безопасности лишь при жестком подчинении. Их беспокойство столь сильно, и их неверие в любовь столь полно, что возможность любви они даже не принимают в расчет.

Третий способ защиты от основного беспокойства – это власть; человек пытается обеспечить свою безопасность, добившись реальной власти или успеха, богатства, восхищения окружающих или интеллектуального превосходства. Девиз этого способа защиты: если у меня будет власть, никто меня не обидит.

Четвертый способ защиты – это отдаление. Описанные выше защитные механизмы имеют общую черту – готовность бороться с миром, тем или иным путем справляться с ним. Но можно обрести защиту также удалившись от мира. Это не значит, что надо уйти в пустыню или в полное одиночество; это значит добиться независимости от других в том, что касается внешних или внутренних потребностей индивида. Независимости в отношении внешних потребностей можно добиться накоплением имущества. Здесь стремление к обогащению имеет совсем иную мотивацию, чем в том случае, когда оно должно дать власть или влияние; и соответственно этому имущество используется иначе. Когда копят имущество для независимости, испытывают обычно слишком много беспокойства, чтобы можно было им наслаждаться, и оно охраняется с установкой скупости, потому что единственной целью является сохранение его при всех обстоятельствах. Другое средство, служащее той же цели – достижению внешней независимости – это сведение к минимуму личных потребностей.

Независимость в отношении внутренних потребностей может быть достигнута, например, если человек эмоционально отделяет себя от людей, чтобы ничто не могло его задеть или разочаровать. Это означает отключение своих эмоциональных потребностей. Одно из выражений такой отрешенности – установка ничего не принимать всерьез, в том числе и самого себя, весьма распространенная в интеллектуальных кругах. Не принимать себя всерьез – вовсе не то же самое, что не придавать себе значения. В действительности, эти установки могут быть прямо противоположны.

Эти приемы отдаления имеют то сходство с приемами подчинения и угождения, что те и другие требуют отречения от собственных желаний. Но если человек стремится быть «хорошим», или угождает желаниям других, чтобы чувствовать себя в безопасности, то в случае отдаления представление о «хорошем» поведении вообще не играет роли, а целью отречения является достижение независимости от других. Девиз здесь таков: если я отдаляюсь, ничто не сможет меня обидеть.

* * *

Любой из этих четырех способов, применяемый исключительно или преимущественно, может достигать своей цели, приводя к желательному успокоению, если только жизненная ситуация позволяет применять его без конфликтов; однако, за такое одностороннее поведение человек обычно расплачивается обеднением личности в целом. Например, женщина, следующая по пути подчинения, может обрести спокойствие и разные виды вторичного удовлетворения, если культура требует от женщины повиновения семье или мужу и соблюдения обычаев. Или монарх, развивший в себе неудержимое стремление к власти и обладанию, также может добиться успокоения и благополучной жизни.

Однако, прямолинейное преследование одной цели нередко не достигает ее, так как запросы такого человека могут быть столь неумеренны и эгоистичны, что вводят его в конфликты с окружением. Поэтому успокоение от сильного основного беспокойства чаще пытаются найти не одним способом, а несколькими сразу, которые, впрочем, могут оказаться несовместимыми друг с другом. Так, можно стремиться над всеми доминировать и при этом желать всеобщей любви; можно стремиться угождать другим, и при этом навязывать им свою волю; можно стремиться уйти от людей, и при этом жаждать их любви.

Потребность любви

Мы уже знаем, что беспокойство может быть движущей силой, стоящей за некоторыми стремлениями; выше были рассмотрены важнейшие стремления, порождаемые таким образом. Теперь я займусь более подробно двумя из этих стремлений, играющими в действительности наибольшую роль: жаждой любви и жаждой власти.

Жажда любви столь часто встречается в неврозах и столь легко распознается подготовленным наблюдателем, что ее можно считать одним из вернейших признаков существования беспокойства и приблизительной мерой его интенсивности. В самом деле, если человек ощущает себя изначально беспомощным по отношению к неизменно угрожающему и враждебному миру, то его поиски любви могут показаться самым логичным и прямым способом достигнуть какого-нибудь расположения, помощи и понимания.

Если попытаться выразить словами то, что он часто лишь смутно ощущает, то его ощущения можно передать таким образом: он хочет совсем немногого чтобы люди были добры к нему, давали бы ему советы, понимали бы, что он бедное, безобидное, одинокое существо, стремящееся всем нравиться, никого не трогать. И это все, что он видит и чувствует. Он не понимает, насколько его обидчивость, его скрытая враждебность, его требовательность портят его отношения с людьми; он не в состоянии судить, какое впечатление он производит на других, и как другие на него реагируют.

Вследствие этого, для него непостижимо, почему его дружеские связи, его браки, его любовные дела и профессиональные отношения так часто его не удовлетворяют. Он склонен обвинять в этом других, полагая, что они невнимательны, нелояльны, грубы; или же он приходит к выводу, что сам он, по какой-то непонятной причине, лишен способности нравиться. И он продолжает гоняться за призраком любви.

Вечный идол. Скульптор Огюст Роден.

* * *

Мы сталкиваемся здесь с одним из вопросов, по видимости столь простых, а в действительности столь трудных, – что такое любовь, или, точнее, как мы понимаем это слово в нашей культуре?

Иногда можно услышать нехитрое определение: говорят, что любовь – это способность проявлять и воспринимать привязанность. Хотя в этой формулировке и заключается некоторая доля правды, она слишком общая, чтобы принести какую-нибудь пользу в интересующих нас вопросах. Большинство из нас проявляет время от времени какую-нибудь привязанность, но эта способность может сочетаться с полной неспособностью к любви. Здесь важна установка, из которой происходит привязанность: выражает ли она лежащую в основе позитивную установку в отношении к людям, или же, например, рождается из страха потерять другого человека, или из желания навязать ему свою волю? Иначе говоря, критерием не может быть никакое явное поведение.

Хотя очень трудно сказать, что такое любовь, можно вполне определенно сказать, что не является любовью, какие элементы чужды любви. Человек может быть искренне привязан к другому человеку, хотя бы он время от времени на него сердился, отказывал ему в чем-то, или хотел, чтобы тот оставил его в покое. Но такие зависящие от случая реакции ярости или отчуждения принципиально отличаются от установки невротика, всегда настороженно относящегося к людям, принимающего любой интерес к третьему лицу за пренебрежение к нему, считающего каждое требование к нему навязчивостью и любую критику унижением. Это не любовь.

Далее, вполне совместима с любовью конструктивная критика некоторых качеств или установок индивида, чтобы по возможности помочь ему их исправить; но не является любовью часто предъявляемое невротиком требование совершенства, влекущее за собой враждебную позицию: «горе тебе, если ты не совершенен!»

Мы считаем также несовместимым с нашим представлением о любви, когда кто-нибудь использует другого человека лишь в качестве орудия для некоторой цели, то есть исключительно или главным образом потому, что тот удовлетворяет определенные потребности. Так обстоит дело в ситуации, когда другое лицо нужно лишь для полового удовлетворения или, в случае брака, только для престижа. Но нередко дело усложняется, особенно если потребность имеет психическую природу. Человек может обманывать себя, полагая, будто любит другого, тогда как в действительности ему нужно от этого другого лишь слепое восхищение. Но если в таком случае другой человек начинает критически относиться к нему, и тем самым выходит из своей роли восхищения, за что он и был любим, то он может внезапно отвергнуть этого человека, или даже настроиться против него.

Однако, при обсуждении противоречий между любовью и тем, что не является любовью, нам следует соблюдать осторожность, чтобы не удариться в другую крайность. Хотя любовь несовместима с использованием любимого человека для какого-нибудь удовлетворения, это не значит, что любовь должна быть полностью и исключительно альтруистической и жертвенной. И, с другой стороны, чувство, не требующее ничего для себя, по одной этой причине еще не заслуживает имени любви. Люди, высказывающие иное мнение, не придерживаются его всерьез, а просто выдают свое нежелание любить.

Конечно, мы хотим чего-то от человека, к которому мы привязаны, – мы хотим от него удовлетворения наших желаний, лояльности, помощи; если надо, мы можем ожидать от него и жертвы. И если человек способен выражать такие желания, даже бороться за них, это, как правило, признак психического здоровья. Различие между любовью и невротической потребностью в любви состоит в том, что в любви чувство привязанности первично, между тем как у невротика первична потребность в успокоении, а иллюзия любви лишь вторична. Встречаются и всевозможные промежуточные случаи.

Если человек нуждается в любви другого для облегчения беспокойства, такое положение вещей обычно не доходит до его сознания, так как он вообще не знает, что полон беспокойства и потому отчаянно хватается за любые привязанности, чтобы успокоиться. Единственное, что он понимает, это что здесь есть некто, кто ему нравится, внушает ему доверие, или любовь, может быть всего лишь реакцией благодарности за хорошее отношение к нему, или реакцией надежды и привязанности, вызванной каким-нибудь лицом или ситуацией. Лицо, явно или неявно вызвавшее у него такие надежды, автоматически наделяется особым значением, и чувство к такому лицу превращается в иллюзию любви.

Такие ожидания могут быть вызваны одним только фактором, что к нему хорошо отнеслась какая-нибудь важная и влиятельная личность, а может быть и просто человек, как ему кажется, крепче него стоящий на своих ногах. Они могут быть вызваны эротическими сексуальными заигрываниями, хотя бы не имеющими никакого отношения к любви. Они могут питаться какими-нибудь существующими связями, неявно обещающими ему помощь или эмоциональную поддержку; такую роль могут играть семья, друзья или врач.

Часто подобные отношения прикрываются маской любви, то есть субъективным убеждением в ней, тогда как в действительности человек попросту цепляется за других, чтобы удовлетворить собственные потребности. Что здесь нет подлинной привязанности, видно из того, как быстро проявляется обратное чувство, если его желания не удовлетворяются. В таких случаях отсутствует один из важных факторов, связанных с нашим представлением о любви, – надежность и постоянство.

* * *

Во всем сказанном уже содержится окончательная характеристика неспособности к любви, но я хочу еще раз подчеркнуть: это пренебрежение личностью другого человека, ее особенностями, ограничениями, потребностями, желаниями, ее развитием.

Это пренебрежение отчасти является результатом беспокойства, заставляющего невротика цепляться за другого человека. Когда утопающий цепляется за пловца, он не задумывается, хочет ли и способен ли этот человек его нести. Пренебрежение является также, в некоторой степени, выражением основной враждебности к людям, самым обычным содержанием которой являются презрение и зависть.

Враждебность может маскироваться отчаянными усилиями: невротик проявляет внимание к людям, даже приносит жертвы, но все это не мешает ему выдавать себя определенными реакциями. Жена может быть, например, субъективно убеждена, что глубоко предана своему мужу, и при этом обижаться, жаловаться или впадать в депрессию, когда посвящает свое время работе, делам или друзьям. Сверхзаботливая мать может быть убеждена, что делает все возможное для счастья своего ребенка, и при этом полностью пренебрегать потребностью ребенка независимо развиваться.

Невротик, для которого стремление к привязанности является защитным средством, вряд ли отдает себе когда-нибудь отчет в том, что он не способен к любви. В большинстве случаев такие люди принимают свою потребность в других за расположение к любви – направленной на отдельную личность, или на человечество в целом.

У них есть настоятельная причина поддерживать эту иллюзию. Если невротик от нее откажется, то он увидит себя в противоречивом положении человека с основной враждебностью к людям, стремящегося при этом к их привязанности. Нельзя презирать другого человека, не доверять ему, стремиться подорвать его счастье и независимость, и в то же время жаждать его привязанности, помощи и поддержки. Чтобы не видеть противоречия между этими по существу несовместимыми целями, надо препятствовать любому проникновению в сознание собственной враждебной установки. Иными словами, иллюзия любви, возникающая вследствие смешения потребности с подлинной привязанностью, выполняет здесь вполне определенную функцию – дает возможность добиваться привязанности других.

Любой вид привязанности может дать поверхностное успокоение, или даже ощущение счастья, но в глубине психики остается неуверенность, или возникает недоверие и страх. Такое ощущение невозможности быть любимым часто проявляется в виде сознательного убеждения, не поддающегося никакому опыту, свидетельствующему против него. Оно может считаться чем-то само собой разумеющимся, в такой степени, что человек, никогда сознательно не рассматривает этот вопрос; но если даже это убеждение никогда не принимает отчетливой формы, оно остается столь же несокрушимым, как если бы он всегда его сознавал. Оно может также маскироваться установкой «мне все равно», обычно происходящей от гордости, что может затруднить его раскрытие.

Убеждение в нелюбимости тесно связано с неспособностью любить; в действительности это сознательное отражение такой неспособности. Человек, способный любить других, не сомневается, что другие могут любить его.

Если беспокойство достаточно глубоко, то любая предполагаемая привязанность встречается с недоверием, и сразу же возникает подозрение, что у предлагающего есть какие-то скрытые мотивы. Демонстративно проявленная привязанность может быть принята за насмешку. Дело происходит таким образом, как будто поддаться любви – все равно что пойматься в паутину, а поверить в любовь – все равно что потерять бдительность среди каннибалов.

Наконец, свидетельства любви могут вызвать страх зависимости. Для человека, не способного жить без любви других, эмоциональная зависимость представляет настоящую опасность, и все хотя бы отдаленно напоминающее ее может вызвать у него отчаянное сопротивление. Такой человек должен любой ценой уклоняться от какой-либо позитивной эмоциональной реакции с его стороны, поскольку такая реакция сразу же возбудила бы у него страх зависимости. Чтобы избежать этого, он должен закрывать глаза на все доказательства, что люди могут быть добры и благожелательны, отвергать все проявления их привязанности, и внутренне убеждать себя, что люди недобры, равнодушны и даже злонамеренны. Его положение можно сравнить с положением человека, умирающего с голоду, но боящегося прикоснуться к еде из страха, что в ней может быть отрава.

Коротко говоря, когда человек, гонимый основным беспокойством, для защиты тянется к любви, то его шансы получить столь желанную любовь крайне неблагоприятны. Самая ситуация, создающая эту потребность, препятствует ее удовлетворению.

* * *

Первая поразительная характеристика невротической потребности в любви – это ее навязчивость. Человек, гонимый сильным беспокойством, неизбежно теряет спонтанность и гибкость.

Проще говоря, это значит, что для него обретение любви – это не роскошь, не просто источник добавочной силы и удовольствия, а жизненная необходимость. Здесь такая же разница, как между девизами: «Я хочу быть любимым и получать удовольствие от любви», или: «Я во что бы то ни стало должен быть любим». Так же человек с хорошим аппетитом, получающий удовольствие от еды и разборчивый в выборе пищи, отличается от другого, который умирает с голоду и вынужден брать любую пищу по любой цене.

Человек с такой установкой стремится нравиться всем, придавая этому непомерную важность. Но в действительности не так уж важно нравиться людям вообще. Нам важно нравиться лишь тем, кого мы любим, с кем нам приходится жить или работать, или с кем нам выгодно поддерживать отношения. За исключением этих случаев, нам вполне безразлично, нравимся мы кому-то или нет.

Напротив, невротики чувствуют себя и поступают таким образом, как будто их существование, счастье и безопасность зависят от того, нравятся ли они всем окружающим.

Их влечения могут связываться с кем угодно, от парикмахера или незнакомца, встреченного на приеме, до своих коллег или друзей; они могут распространяться на всех женщин, или на всех мужчин. Поэтому более или менее дружелюбный тон приветствия, телефонного разговора или приглашения может изменить их настроение и отношение к жизни.

В связи с этим надо упомянуть еще одну проблему: неспособность невротика оставаться наедине с собой, от легкого чувства неудобства и тревоги до настоящего страха одиночества. Я имею в виду не просто скучных людей, не выносящих собственного общества, а умных и изобретательных людей, которые могли бы и без других найти себе интересные занятия. Например, часто встречаются люди, способные работать лишь при условии, что поблизости есть кто-нибудь другой, и страдающие, если им приходится работать в одиночестве.

Такая потребность в обществе может иметь и другие причины, но в общем случае наблюдается смутное беспокойство и потребность в привязанности, точнее, потребность в каком-нибудь общении с людьми. У такого человека бывает ощущение затерянности в бесконечной вселенной, и любое человеческое общество доставляет ему облегчение. Иногда можно наблюдать, как будто в лабораторном эксперименте, как неспособность оставаться в одиночестве возрастает вместе с беспокойством.

Некоторые из пациентов могут оставаться в одиночестве в пределах ограды, которой они себя окружили. Но как только эти защитные приспособления устраняются анализом, они внезапно обнаруживают, что не могут больше оставаться одни. Это одно из временных, но неизбежных в ходе анализа ухудшений.