Текст книги "Клоны Инферно. А до потопа оставалось всего 750 лет…"

Глава вторая. Запределье

Широко расстилались земли запредельных варваров. Степи там перемежались с крутогорьями, волнистыми холмами и каменистыми долинами, пересекались быстротечными реками и разливными озёрами с топкими болотистыми берегами.

Варварские племена, что занимали эти земли вплоть до самой северной гряды (Самых северных гор, от которых далее на север начинались овеянные разными легендами просторы таинственной страны древнейших великанов, некогда владевших страшной силой молнии и грома) разделялись на светло– и тёмноволосых, на высокорослых и кургузых, на обитателей равнин и на хозяев горных перевалов.

Охотники, собиратели, скотоводы, рыбаки и земледельцы – каждое племя предпочитало что-то одно, но всем были присущи гордый нрав, уважение к силе, любовь к войне и презрительное отношение к Цивилизации со всеми её жителями и устоями.

Между собой запредельные варвары общались по-разному, в зависимости от обстоятельств и настроения. Часто они устраивали кровавые пиры на поле битвы, не брезгуя при этом и торговлей со своим противником. Понять друг друга принадлежавшим к разным племенам сынам степей было нетрудно: диалекты, на которых варвары общались меж собой, с древнейших, незапамятных времен несли в себе довольно толстые пласты единых как по смыслу, так и по звучанию слов, понятий, даже речевых конструкций. У большинства народов Запределья идолы и божки были похоже друг на друга, а религиозные обряды нередко совпадали почти одним к одному.

Цивилизация – иное дело. Само это название для варваров, особенно кочевников, звучало как ругательство. Ни капли общего с сынами запредельных степей, как варвары сами себя именовали.

Если бы однажды все народы Запределья собрались под единое знамя, их наступление походило бы, наверняка, на мощное движение огромных волн. Устояла бы под их напором Цивилизация – того и сам Каледос с Кроном всемогущим, богом многих варваров, не ведали. Однако мудростью Всевышнего кочевникам и прочим варварам не удалось за многие столетия ни разу собраться воедино для похода на своего исконного врага – империю культурных.

Разумеется, созерцая отделяющий Цивилизацию от Запределья горный кряж, вожди отдельных варваров пускали слюни. Однако идея всем собраться в одну гигантскую орду пугала даже самых агрессивных.

Зато подраться друг с другом не на жизнь, а на смерть, потоптать поля своих соседей, погулять на славу в чистом поле – у варваров, особенно у степняков, обычно не задерживалось. Впрочем, войны между племенами Запределья обычно прекращались также быстро, как и начинались. Им просто надоедало сражаться, а впечатлений для обмена вечерами у костра успевало накопиться достаточно.

На вопрос «почему вы в этот раз напали на этих, а не на других» вряд ли кто из них ответил бы. С Цивилизацией всё было ясно, как белый свет: жители её богаты и чванливы, хвастливы и высокомерны – таких необходимо проучить, периодически стараясь бить их так, чтоб жизнь им не казалась слишком сладкой. А вот с соседями или с другими сыновьями Запределья всё обстояло куда как сложнее. Богаты? Чушь. Своенравны? Это как посмотреть. Высокомерны? А кто нынче не высокомерен? Слишком удачливы в жизни? Ну вот ещё! Кто это придумал!

Чаще оказывалось, что варвары выбирали себе в противники тех, кто более всего отличался от них образом жизни и внешностью. Всадники любили нападать на привыкших ходить пешком за отарами овец или плавающих на утлых лодчонках по озёрам и рекам. Кургузые и темнолицые жители горных пещер подкарауливали в засадах стройных белолицых конников. А суровые хмурые жители заболоченных холмов и каменистых долин почитали за честь захватить в рабство и всадников, и горцев вместе с рыбаками.

Так жили поколение за поколением – мелкие ссоры, групповые стычки в диком поле, набеги, походы и развёрнутые боевые действия, захваты пленных и обмены захваченных, торговля рабами и плодами земли, заключение союзов и братания, общие свадьбы и совместные отражения атак со стороны других союзов. И постоянная смена симпатий. Никогда нельзя было предсказать, когда побратимы поссорятся и кого завтра они сделают своими близкими друзьями. Единственное, что было у варваров налицо, причём практически у всех – так это отсутствие ненависти к человеку, возникающей только потому, что он принадлежит иному племени и выглядит иначе.

Часто бывало, что победители в поединках оплакивали убитых ими супостатов вместе с родственниками погибшего. Даже жителей Цивилизации варвары презирали без ненависти. И, конечно же, встретив в степи, в горах или ещё где путника, принадлежавшего чужому племени, никогда его не трогали, наоборот – помогали едой, питьём, одеждой и оружием.

…Практически каждое варварское племя, обитавшее на пространстве от горной границы до Самых северных гор, имело своих мастеров, музыкантов, сказителей, танцоров и лекарей. В создаваемых умельцами полезных предметах: оружии, одежде, утвари, орудиях труда, а также в песнях, танцах, эпосе и способах врачевания – любой внимательный житель Побережья рассмотрел бы немало общих, поразительно похожих деталей.

В сравнении с создаваемым в Цивилизации, всё производимое на божий свет умельцами из варваров казалось огрублённым, нетщательным, не доведённым до совершенства. Словно мастера, принадлежавшие народам с совершенно разным жизненным укладом, нарочно не стремились к вершинам мастерства.

Глядя на какую-либо варварскую вещь, принадлежащую кочевникам или оседлым, можно было подумать, что изготовивший её умелец взялся за работу с жаром, однако очень скоро она ему наскучила – доделывал он наспех, кое-как, лишь бы сотворённой вещью можно было пользоваться. Даже варварские баллады (стихи, повествования и т.д.), начинаясь интересно, эмоционально насыщенно, образно и ровно, заканчивались блёкло, равнодушно, коряво, порой не в заданном в начале ритме.

Стремящиеся ближе познакомиться с культурой варваров учёные мужи Цивилизации нередко отмечали в разговорах меж собой, что «варвар никогда не знает любимой песни до конца, он в лучшем случае поёт лишь половину, а чаще и вовсе только самое начало, нередко начинает он с горящим взглядом и открытою душою, а завершает, словно и не пел совсем».

Говорили также, что «мысли варвара, точно блохи, скачут в разные стороны. Только-только они дружно, с огнём в груди, отплясывали под свист своих дудок, как вдруг уже выясняют отношения, мгновенно сменив тему общения на такую, которая, по логике, и вовсе не должна была в подобный момент всплыть из глубин памяти».

Так же варвары и воевали. Почти добившись победы над противником, они могли ни с чего взять и убраться восвояси, а на следующий день, как ни в чём не бывало, пригнать к вчерашнему противнику в стан овец, коней или взятых в других землях пленников – на продажу или обмен. И те, кто ещё вчера считали себя сломленными, надменно торговались, надувши щёки.

Легко соглашаясь на мировую с противником, докучающим более других, запредельные варвары легко и развязывали войну с кем бы то ни было. Оказывалось достаточно не поделить зайца или косулю, перебежавших с одной территории на другую.

Началу боевых действий обычно предшествовал жестокий поединок между одиночными или собранными в отряды представителями разных племён. Бой обязательно заканчивался смертью кого-нибудь из сражавшихся, и это вызывало жажду мести чужакам за пролитую кровь соплеменника. Никогда ещё за всю свою историю сыны Запределья не предложили друг другу решить любой, даже самый пустяковый конфликт словами или, на худой конец, борьбой без применения оружия.

Драку на кулаках, рукопашную схватку с целью уложить соперника на обе лопатки или, скажем, верховые гонки варвары все как один считали детской забавой, для выяснения серьёзных отношений не пригодной. Другое дело посоревноваться со своими одноплеменниками. Это – праздник души, веселье и радость успеха. Но чтобы вызвать на стрельбу из лука по неживой мишени или силовое состязание какого-то там инородца – по мнению живущих за пределами Цивилизации сынов степей, лесов и гор это выглядело кощунством.

Покушением на заветы предков считалось и выдать дочь своего племени за сына чужого. Смешанные браки среди варваров тогда свершались чрезвычайно редко и запоминались на долгие годы как нечто из ряда вон выходящее.

Впрочем, одно из племён, обитавшее ближе всех к горам Цивилизации, пренебрегло традициями старины. Это были никто иные как окияны – гордые, смелые, отчаянные и свободолюбивые всадники. Они вступали в браки, даже подумать было страшно, с обрюзгшими детьми Цивилизации – что могло быть позорней и презренней!

Окияны и конфликты предпочитали решать мирным путём, вынимая из ножен мечи лишь когда их к этому вынуждали. И на мирном поле состязаться с иноплеменниками в ловкости и силе окияны не гнушались.

Окиянов побаивались. Им завидовали: ещё бы – высокие, красивые, ловкие и умелые во всех делах, честные до безобразия, уживчивые со всеми и при этом всегда удачливые! А какие у них женщины?! Просто хоть волком вой от осознания того, что ни одна из них тебе, чужому сыну Запределья, не достанется…

В глубине души окиянами восхищались и поэтому в открытую их осуждали однозначно как отщепенцев. Когда же златокудрые красавцы, теснимые со всех сторон объединившимися против них другими племенами, попросили приюта на просторах ненавистной всем Цивилизации, их с нескрываемым восторгом заклеймили как предателей.

На гордых златокудрых всадников дурацкие выпады «сборища диких» (так окияны стали называть всех остальных сынов Запределья) впечатления не производили. Переселившись на Побережье, они легко расстались с преимуществами свободного уклада жизни на просторах севернее гор Цивилизации, взвалив себе на плечи нелёгкую обязанность охраны проходов, отделявших Побережье от территорий варваров, считавшихся его врагами.

Оставшихся же верными идее вечной вражды с «культурными» больше всего коробило само осознание их неспособности серьёзно помешать отступникам «утаскивать» на Побережье и другие племена. Когда же златокудрые красавцы бескорыстно взялись сопровождать людей, бегущих из Цивилизации в столицу государства бывших рудокопов, по Запределью прокатилась настоящая лавина раздражения. Предательским и откровенно «наглым» поступком отщепенцев возмутились почти все, включая даже нелюдимых жителей Угрюмых холмов, заросших непроходимыми чащобами и окружённых со всех сторон болотистыми топями.

С наказом поймать и проучить как «отщепенцев культурных», так и их кичливых защитников, посылать дозоры начали со всех сторон, друг с другом даже не сговариваясь.

Окияны же и на этот раз остались верны своим традициям, принявши вызов чуть ли не с радостью. Умение сражаться в открытом поле с превосходящими в числе врагами они ещё раз показали на зависть всем сынам степей. Да и бежавшие в столицу государства бывших рудокопов дрались отчаянно – попытки наказать всех отщепенцев разом успехом не увенчались. Своеобразный город у подножия Чёрной горы рос не по дням, а по часам. И продолжалось это до тех пор, пока Цивилизация не приняла серьёзных мер, чтобы пресечь попытки массового бегства с Побережья.

В это время Шахтин Кал и решил напомнить миру о своём существовании. Несколько лет подряд он строил, укреплял и расширял столицу своей будущей империи, стремясь наполнить её пришлыми людьми, при этом варвары к столице бывших рудокопов как будто и не проявляли интереса. Они не нападали, но и послов не засылали. От варваров не появлялись даже разведчики. Единственное, чем сыны степей серьёзно докучали Шахтин Калу – это частые сражения, которые они развязывали с переселенцами и их окиянской охраной на пути к столице бывших рудокопов.

Из-за кровавых стычек лагерь Шахтин Кала недополучил немало и мужчин, и женщин, и детей, что, несомненно, снизило потенциал его могучей армии. И всё-таки он делал вид, что грязные налёты варварских отрядов на переселенцев, идущих под его защиту, его совсем не трогают. «Право жить в свободном нашем государстве заслуживают только те, кто сам сумел без всякой помощи прорваться к нам с боями через степи, кишащие разбойниками-степняками», – надменно отвечал обычно Шахтин Кал, когда кто-либо из переселенцев интересовался, почему Рудый хан не позаботился послать навстречу беженцам отряд.

Но поток беглецов к Шахтин Калу иссяк, и оторванность столицы будущей империи от мира проявилась в полной мере. Повсюду Рудый хан посылал своих представителей, все они возвращались живыми и здоровыми, но кроме подтверждения нового титула Шахтин Кала – Рудый пахан11
  Понятие и слово «пахан» по авторской версии произошло от древнеарийского слова «пахарь», означавшее фактически «осеменитель». По мере деградации древней культуры слова в ней искажались и приобретали дополнительные смыслы. Так слово «пахарь» выродилось в слово «пахан» с ударение на первую «а», а затем в слово «пахан» с ударением на вторую «а», что до сих пор в разбойном и варварском мире означате «главарь, предводитель». К началу истории современного человечества (т.е. того, к которому полностью принадлежим мы, нынешние земляне), это слово разделилось еще на два – «хан», которое вошло в употребление на востоке Европы, и «пан» на Западе. При этом понятие «пахан» осталось только в мире воров.


[Закрыть], ничего от варваров Запределья не приносили.

Все попытки вызвать интерес к новому царству с помощью официальных посланий, предлагающих разным племенам дружбу, союз, торговлю и совместные действия против Цивилизации, остались пустым сотрясением воздуха. Варвары принимали посланцев Шахтин Кала как гостей, но не более того. Никакого почтения к Рудому пахану никто за эти годы ни разу не высказал, никаких подарков в обмен на присланные им не сделал, посланца о жизни стойбища у Чёрной горы особо не расспрашивал. Словно сговорившись, варвары игнорировали существование в их землях новоявленного царства и возможного противника.

Такое поведение народов Запределья Шахтин Калу было не понятно до тех пор, пока он не надумал прикупить у них коней…

Глава третья. Пахан киммеров

…Это был какой-то странный пахан. Как будто и не пахан вовсе, а простой пастух своего племени. Вёл себя Кимаран вовсе не как глава могучей орды киммеров, слава о подвигах которых гуляла по всему Запределью и Побережью параллельно с легендами о мужестве, силе и ловкости окиянов. Знатоки утверждали, будто по численности, умению сражаться и стремительности страшного по своему напору натиска равных киммерам нет во всей Вселенной. Кроме окиянов, разумеется.

Киммеров на самом деле боялись. Ходили слухи, будто киммерские витязи, отважные из отважных, ходили даже за Самые северные горы, в таинственные земли древнейших великанов, где каждая пядь земли была насквозь пронизана волшебством. В битве киммеры свирепели подобно раненому вепрю из дикого леса, пощады рискнувшим напасть на них не давали никогда. К ним остерегались посылать парламентёров: могут, якобы, и кожу заживо содрать, чтобы, набив её травой, соорудить на страх соседям чучело.

И головной пахан этих овеянных легендами бойцов, будто бы не расстававшихся с конями и во время сна, посланника столицы бывших рудокопов встретил непритворно ласково. Словно слухи о крутости киммерского нрава являлись лишь сплетнями трусов.

Кимаран пригласил Киота в свой шатёр, едва узнав о его прибытии. Посланник Шахтин Кала вошёл в скромно обставленное, но чисто убранное войлочное жилище предводителя киммеров, плохо скрывая тревогу за свою жизнь. Ожидал увидеть перед собой вальяжного хозяина степей, безвкусно, по-варварски разряженного в награбленные тряпки. Думал, сейчас пахан, пренебрежительно жестикулируя увешанной перстнями рукой, укажет ему место подле своих ног. А может и заставит целовать «облагороженные» пылью и навозом сапоги. Действительность же оказалась совсем иной.

Кимаран встретил Киота простой улыбкой радушного хозяйчика, давно заждавшегося гостей. Никаких дорогостоящих халатов и перстней – обычный киммер, одетый в меховую безрукавку, грубо пошитую из бараньей кожи, обутый в любимые кочевниками мягкие, из той же шкуры, сапожки. Даже длина безрукавки у пахана оказалась такой же, как и у воинов – на две ладони выше колен. А ноги, как повелось у варваров Запределья, выше верха сапог и ниже края куртки были совершенно голыми, разве что «украшенные» собственными волосами.

Откинувшись спиной на ворох высоко уложенных овечьих шкур, главарь киммеров отдыхал у очага, сложенного, по всей видимости специально для него. С одного лишь взгляда на этот очаг можно было понять, что укладывали его руки искусного мастера Цивилизации. И не просто из камня, а очень дорого камня, добываемого высоко в горах, таящего в себе магическую твёрдость глубочайшей древности. Теперь на этом камне, волей и умением мастера превращённого в отличную походную печурку, с приятным треском веселилось ласковое пламя.

На полотне из кожи перед ханом лежал большой вертел с довольно хорошо прожаренным барашком. От одного лишь вида вкусно пахнущего мяса Киот судорожно сглотнул слюну. Для Кимарана это не осталось незамеченным. Отхлебнув из глиняного кубка что-то веселящее, он поприветствовал Киота на языке Цивилизации:

– Заходи, дорогой, будешь гостем у меня, пахана запредельного. Кимаран давно гостей не видал – истосковалась душа. Хочется угостить какого-нибудь чужака виноградным вином и свежей бараниной, хочется услышать его байки о том, что в других землях делается. Ты, я вижу, из Орнитагора? Давно оттуда? Сам сбежал или как?

И, не давая Киоту опомниться, пригласил к очагу, протянул ему вертел с барашком, в поджаристом и сочном боку которого торчал кривой кинжал на деревянной рукояти. Волшебным образом перед Киотом появился кубок, подобный ханскому. Хозяин сам его наполнил до краев духмяным розовым вином из кожаного меха.

– Давай-ка, рудная душа, поешь-ка славно да выпей жадно. Да доводилось ли тебе с самим паханом трапезу делить? – по-свойски гоготнул Кимаран.

Заметив же, что гость не может сообразить, как лучше поступить, вождь киммеров криво ухмыльнулся:

– Э, я вижу, ты ожидал другого приёма. Думал, киммеры гостей как пленников привечают. Ха-ха! Вот как нами запугали. Да только не бойся. Я не вепрь, с клыками не наброшусь. Давай, поужинай с дороги, – и, не дожидаясь действий гостя, хозяин откромсал от жареной лопатки солидный кус и прямо на кинжале протянул ему.

Киот сообразил, что нерешительностью в данном случае смущать хозяина не следует, поскольку милость пахан способен моментально сменить на гнев. Ухватившись за протянутый ему кусок баранины, он принялся со смачным чавканьем жевать его, затем, чтобы не поперхнуться в спешке, громко прихлебнул из кубка.

– Вот как едят голодные пришельцы из Орнитагора! – воскликнул пахан и снова дико гоготнул.

В голове Киота зашумело, на душе же сделалось спокойно и приятно, захотелось пить и есть как можно дольше. Когда же он опустошил свой кубок в третий раз, голову ему приятно закружило, а язык сам собою развязался:

– Прости нас, дураков, великий хан, но притащился я через всю степь к тебе не просто, чтоб пожрать – за делом. А точнее, послал меня к тебе мой друг и командир, вожак столицы бывших рудокопов, великий воин и главарь рабов орнитагорских шахт, гроза Цивилизации, любимый всеми нами Шахтин Кал, – выговорил он заплетающимся языком.

Кимаран смеялся громко и раскатисто. Когда последняя смешинка скатилась с его заросших жёсткими усами губ, он, промочив сначала горло вином, похлопал Киота по плечу:

– Артист, искусник! Молодец, хвалю! Давно не слышал я таких забавных речей. Как здорово, что ты пришёл развеселить стареющего хана. (На самом деле Кимарану не было ещё пятидесяти лет; в силе же и ловкости лишь единицы из молодых бойцов отваживались спорить с ним).

– Значит, говоришь, ты послан этой, как её… Вот незадача: забыл, – играючи пахан киммеров хлопнул себя по лбу. – Как его звать-то бишь? Похоже что-то вроде на кучу, хм, навоза. Ну-ну, прости, я не хотел тебя обидеть, просто спьяну не запомнил. Ах да! Кал шахты – вот как зовут пославшего тебя ко мне, ха-ха!

«Началось. Сейчас пахан покажет настоящее лицо», – подумал Киот и, в одно мгновенье протрезвев, набрался всё-таки храбрости поправить Кимарана:

– Рудый хан Шахтин Кал – так зовут моего друга и командира! Вовсе не кал шахты. Просто звучит похоже. Но он никакая не куча. Он подстать тебе, великий пахан! – последнюю фразу Киот выдал громко, с явным вызовом в голосе.

Он, видимо, думал, что Кимаран продолжит высмеивать его вождя или насупится. Но Кимаран повёл себя иначе. Прекратив смеяться, он миролюбивым тоном согласился с этой поправкой.

– Охотно верю, что такой отважный человек, как Рудый хан, имеет право представляться равным, к примеру, мне. Да и другим паханам Запределья тоже. Ведь у Чёрной горы за последние лет триста никто не останавливался хотя бы на минуту, не то чтобы годами жить подле неё. Но сколько времени ещё гора позволит пастве Шахтин Кала пользоваться её дарами? – Кимаран задумался.

Примерно четверть часа в шатре стояла тишина, лишь слабое потрескивание пожираемых огнём поленьев в очаге ласкало слух. Но скоро Кимаран вернулся к делу. Киот, конечно, был приятно удивлён. Хан выслушал посланца, не перебивая.

Он широко зевнул, когда посланец поставил точку в сообщении, и, помедлив пару минут, вдруг сладко потянулся и предложил перенести беседу на завтра.

– Иди-ка спать, дружище гость. Как любят говорить в степи, проспавшись, человек становится мудрее. Голову, поди, туман застилает, а глаза сами закрываются. Так что отдохни как следует, а утром услышишь наш ответ. Эй, кто-нибудь из охраны, уведите гостя в его шатёр. Да позаботьтесь, чтобы подушки там оказались мягкие, – распорядился Кимаран.

Киот заснул, едва свалившись на подстилку из овечьей шерсти. От входа в отведённый для него шатёр тянуло напоённым ароматами различных трав свежайшим воздухом. Цикады, непременные артисты ночи, звенели успокаивающе. И после долгой скачки по равнине, опалённой солнцем, все органы и мышцы жаждали подстилки и покоя. Что завтра скажет пахан киммерский, в ту ночь Киота не волновало. А наутро…

– Увы, дорогой. Взять взамен лошадей сокровища из недр Чёрной горы мы никак не можем, – чернокудрый Кимаран отодвинул от себя янтарный слиток величиной с крепкий кулак силача. – Извини нас, конечно, но таковы наши родовые правила – ничего от Чёрной горы не брать.

– Впрочем, – продолжил он спокойным тоном после недлинной паузы, – ты волен со мною спорить. Если вы найдёте сокровища в других местах, а лучше вещи, нужные в быту: оружие, колёса для арб, сами арбы, ту же вяленую рыбу, но не из озера у Чёрной горы, а из другого водоёма – мы так и быть, прикинем, сколько лошадей вам сможем уступить.

«Дело дрянь», – мрачно подумал Киот.

Но тут же он собрался с мыслями:

– Мудрый пахан, мы ищем коней не для того, чтобы рыскать по землям Запределья. Единственное наше желание в этой жизни – отомстить. Ты знаешь кому. Культурные – такие же враги вам, как и нам. Предки завещали вам разрушить эту империю соблазна и несправедливости. От неё всё зло на земле. И если не хотите продать нам коней, идите вместе с нами.

– На Орнитагор? – задумчиво спросил пахан, бросая слегка рассеянные взгляды поверх Киота.

– Сначала на Орнитагор, потом и на другие города. Пока не сокрушим Цивилизацию, этот рассадник зависти и сибаритства, империю несправедливости и зла.

– Чтобы на месте сокрушённой воздвигнуть свою империю. Станет ли эта она империей добра? – Кимаран пустился в рассуждения, продолжая глядеть куда-то в сторону от Киота. – Конечно же, нет. И знаешь почему? Потому что вы её никогда не построите. Старая Цивилизация несокрушима – все ваши попытки развалить её ни к чему не приведут. И потом, почему это киммеры должны видеть в вас своих союзников, а, скажем, не врагов?

– Потому, мудрый пахан, – спокойно отвечал Киот, – что с вами у нас одна цель – сокрушить империю культурных. Какой нам смысл враждовать? Мы ведь были рабами у господ Цивилизации. Мы знаем, что такое несвобода. Помогая нам, вы помогаете и себе.

– Не думаю, – Кимаран в задумчивости опустил ресницы. – В отличие от вас мы свободными были всегда. И у нас ведь тоже есть рабы. Почему бы нам рабами и вас не сделать?

Последними словами Кимарана Киота словно обожгло. Он даже не сумел ответить. И Кимаран продолжил:

– Ты говоришь, вы ненавидите Цивилизацию. Возможно, так оно и есть на самом деле – спорить я не буду. Но ведь, признаться, именно стараниями рудокопов Цивилизация сумела устоять на Побережье. Именно вы добывали руду, из которой мастера культурных получали медь и выковывали мечи, щиты, панцири, наконечники для копий и стрел. Именно вы, рабы каменоломен, выдалбливали из пород для ваших ненавистных хозяев твердейший камень, идущий на строительство домов и крепостей. За миску паршивой похлёбки вы делали такую тяжкую работу, которую никто из культурных выполнять не стал бы. Не будь вас – не возникло бы и Цивилизации.

Киот был сражён. Он лихорадочно искал слова для достойного ответа, но в голову ему не приходило ничего. Он чувствовал: пахан киммеров неправ – жестоко неправ. Нельзя обвинять человека только лишь за то, что волей обстоятельств он оказался не в силах противиться судьбе. Однако он и понимал, что если посмотреть на жизнь глазами вольного кочевника, привыкшего решать проблемы с помощью оружия да на коне верхом. Да с детства. Увы, но в рассуждениях пахана несомненно присутствовала логика – железная, бесчеловечная, жестокая, но убедительная до отвращения…

Главарь киммеров между тем продолжал:

– Тебе нечего возразить. Да и вряд ли мы вообще смогли бы когда-нибудь понять друг друга. Ваше новоявленно племя пасынков Чёрной горы и восхищает, и пугает одновременно. Поразительно, почему, проходя по границе наших земель, Шахтин Кал со своими братками сумел миновать кочевые разъезды. Удивительно, за какие такие достоинства гора так долго терпит вас подле себя. И главное, на вас ведь до сих пор никто не нападал! Из-за страха перед Чёрной горой?

Пахан помолчал, с наморщенным лбом посидел в тишине и вдруг завершил беседу:

– Ладно. Наши условия тебе известны. Если киммеры и пойдут когда-нибудь в Орнитагор, то сами по себе, не с вами вместе… Возвращайся к своим. Привозите товар, взятый вами подальше от Чёрной горы. Тогда будет, как ты говоришь, деловой разговор. Мы возьмём и оружие. Но одно усвойте твёрдо: если ваша орда начнёт мешать нам или нашим союзникам, мы всей своей мощью обрушимся на вас. Пока всё ваше племя сидит у Горы, вы в безопасности. От нас и наших соседей, разумеется. Всем скопом сорвётесь с места, спокойной жизни мы вам не гарантируем…

Кимаран разрешил Киоту навестить соседей, кочевавших на смежных с киммерскими землях. Посланник Шахтин Кала побывал в гостях у джакков, драккунов, варнаков, что занимались скотоводством и грабежом, особенно варнаки. Все они разводили неплохих лошадей и коров на продажу для походов. Увидев в руках Киота янтарные и золотые слитки, предводители кочевников пустили слюни. Однако и на этот раз не состоялось ни единой сделки: Чёрная гора пугала каждого.

Сообразив, что напрасно теряет время, Киот вернулся к Шахтин Калу с посланиями варваров. Подавив в себе взорвавшуюся было ярость, Рудый хан задумался.