Текст книги "Путилин и Петербургский Джек-потрошитель"

Он был, видимо, слегка навеселе. От него несло сигарами и шампанским.

– Как, господа?! Вы не спите? Но, боже мой, дорогой профессор, такое ночное бдение может плохо отразиться на вашем здоровье…

– О, не беспокойтесь, господин Приселов, я привык бодрствовать у одра погибающих, – с еле заметной усмешкой ответил Путилин. – Теперь я попрошу вас отсюда удалиться. Я должен следить за дыханием бедной девушки…

Приселов ушел. Ушел и я. Меня клонило ко сну, и я скоро погрузился в него, прикорнув на великолепной тахте.

Не спалось только Путилину.

Мрачнее тучи ходил он взад и вперед по спальне бедной девушки, над которой отвратительная старуха смерть уже заносила свою костлявую руку.

– Бедный ребенок! – вслух тихо шептал он. – Как мне спасти твою молодую жизнь?.. Для меня совершенно ясно, что я – лицом к лицу с самым гнусным, с самым подлым преступлением… И враги тут, бок о бок со мной. И тайна совершаемого злодеяния – вот здесь, в этой самой комнате, у меня перед глазами. О, какой это поистине дьявольский трагизм: сознавать смертельную опасность и не быть в силах немедленно ее отстранить, парализовать!

И он, нервно хрустя пальцами, подходил к постели сиротки-миллионерши.

На него глядело прелестное молодое лицо, искаженное мукой неведомых страданий. Моментами по нему молнией проносились судороги, грудь начинала особенно бурно подниматься, конвульсивные движения трогали руки и ноги, и из широко раскрытого рта с воспаленными губами вылетали хриплые бормотания-стоны:

– А-ах, душно мне.

Раз, когда Путилин близко наклонился над умирающей девушкой, она раскрыла глаза и поглядела на великого сыщика долгим жалобно-испуганным взглядом.

– Ну как, дитя мое, вы себя чувствуете? – спросил он.

– Я умираю. Я, наверное, скоро умру, – тихо слетело с ее уст.

– Нет, нет, вы не умрете, я спасу вас. – И этого взгляда, полного жалобной тоски, и этого шепота, в котором звенело столько затаенной грусти, Путилин, как он рассказывал мне позже, не мог забыть всю жизнь.

Больная опять впала в полукошмарное забытье. Холодное отчаяние охватило Путилина.

– Господи, да неужели мой чудесный дар раскрывать многое тайное изменит мне на этот раз? – опять зашептал он, взволнованно шагая но спальне, тускло озаренной светом лампад и крохотным огоньком ночника.

О, как ему мучительно хотелось быть на высоте своего исключительного таланта именно на этот раз! В его руках, только в его, находилась жизнь юного, молодого существа…

– Ужасно… ужасно… – хрипло вырвалось у него, и он бросился в кресло. – Ведь это не единственный случай в моей практике. Ведь напал же я на верный след страшного отравления старика мужа Никифорова его молодой женой.

И перед мысленным взором Путилина воскресло это темное дело, словно он раскрыл его только вчера. Воскресли образы, поплыли знакомые лица, фигуры этой мрачной житейской трагедии.

Богатый старик-откупщик Никифоров… Высокий, кряжистый, с некрасивой, почти безобразной головой. На шестом десятке, вдовец, вдруг безумно влюбился в молоденькую красавицу девушку из семьи бедного мещанина Федосью Тимофеевну.

Краля была девица – что и говорить. Высокая, кровь с молоком, походка – лебединая, брови – соболиные, глаза – искрометные. Деньги что не делают? – повенчались.

– Я уж тебя ни в чем стеснять не буду, раскрасавица ты моя! – захлебывался в экстазе последней старческой любви старик-миллионер.

– Ни в чем? – сверкала глазами мещанская дочь-красавица.

Но это уверение было только до свадьбы. Лишь только окрутились, старик из тихого голубя обратился в лютого волка. Он начал ревновать свою пышную жену до безумия, до болезненного уродства. Уходя куда-нибудь, он запирал ее в роскошном доме на ключ, на «крепкие запоры». Прошло около года. И вдруг старик заболел. Болезнь была диковинно-страшная: день-два – здоров, потом – рвота, мучительные колотья в кишках. Половина медицинского Петербурга перебывала у экс-откупщика. Доктора взапуски, утирая нос друг другу, старались поставить верный диагноз, дабы сорвать солидный гонорар за исцеление миллионера.

– Вылечите! Ничего не пожалею!.. Бери сколько хошь тыщ! – умолял старик-муж, мучающийся втройне: и физической болью, и ревностью, и сознанием, что он пасует перед молодой женой.

Это была тяжелая картина… Глаза старика вылезали из орбит, он судорожно хватался за руки докторов. Но, увы, ничего не помогало. Страдания все усиливались и усиливались, доктора теряли голову, ничего не понимая.

Случайно ему, Путилину, довелось услышать о страшной болезни Никифорова. Сильно заинтересованный, он учредил негласный надзор над семейством, домом миллионера.

– Да, да, я помню, что у меня мелькнула мысль, не отравляют ли старика каким-нибудь особенным образом, – вслух прошептал великий сыщик.

Он встал с кресла и прошелся по комнате больной девушки. Что это с ним? Как тяжелы и холодны его ноги, каким неровным биением бьется его сердце, какое сильное стеснение в груди!..

Да, так о чем думал он сейчас? Ах, вот, о старике миллионере. Ну, он и принялся за свое исследование.

После целого ряда розысков ему удалось узнать, что у молодой красавицы купчихи имеется зазноба в лице красавца, молодого мануфактуриста Холщевникова. Это еще более усилило его подозрения об отравлении мужа-старика.

– Да, да, тогда я безошибочно начал выводить мою кривую, – шепчет Путилин, с удивлением замечая, что его недомогание все усиливается и усиливается.

Так же вот, как и теперь, врачи категорически отрицали возможность отравления, приписывая лютую болезнь старика припадкам острого хронического катара. Но он верил в свой орлиный взгляд, в свой поразительный нюх гения-сыщика. И вспоминается ему эта ночь, когда он спас несчастного старика миллионера. Он, спрятавшись за тяжелую портьеру спальни, провел всю ночь на ногах, не спуская глаз с кровати больного. Старик минутами охал, минутами, когда боли стихали, все звал свою ненаглядную супругу Федосью Тимофеевну.

И она входила, здоровая, сильная, блещущая какой-то плотоядной красотой. С дрожью брезгливости и с выражением ненависти в красивых глазах подходила она к своему мужу.

– Ну, что тебе? Опять все охаешь? – чуть заметно усмехалась она. – Ах ты, а еще молодую жену имеешь.

Эти слова приводили старика в необычайное волнение и в состояние как бы бешенства. Он исступленно схватывал красавицу жену за руки и притягивал ее к себе.

– Фенечка, лебедка моя… Постой, скоро поправлюсь, – раздавался его хриплый шепот.

– Поправишься! – насмешливо бросала она, отстраняясь от старика-мужа. – Как же ты поправишься, когда ты почти ничего не ешь? Ты докторов-то умников поменьше слушай, а ешь побольше, вот тогда скорее оправишься, в силу войдешь. Хочешь, я тебе кашки на курином бульоне принесу?

– Хочу, хочу, неси, – с невыразимой нежностью глядя на молодую жену, отвечал Никифоров.

И она приносила свою «кашку» и сама кормила его. Как эта трогательная заботливость мало гармонировала с дьявольской усмешкой ее грубо чувственного рта!..

– Колет… ой, что-то колет, Фенечка! – жаловался старик муж.

– Это у тебя в горле что-нибудь, – успокаивала она его. – Ну, а теперь спи! До утра я больше уж не приду. Сморилась я.

И вот когда она ушла, забыв на ночном столике тарелку со своей «кашкой на курином бульоне», он вышел из своей засады и подошел к кровати больного старика. Тот при виде его испустил подавленный крик ужаса.

– Вор… тать ночной! Господи, кто это ты?.. – заметался в ужасе старик.

– Ради бога, Никифоров, не бойтесь меня! Я не враг ваш, а друг ваш, явившийся спасти вас. Я – Путилин. У меня мелькает мысль, что вас медленно отравляют. Я хочу спасти вас.

– Отравляют? Меня? Кто?.. – схватил он за руку его, Путилина. Глаза его были широко раскрыты от ужаса.

– А вот это я скоро узнаю.

И вот ему вспоминается, с какой трепетной жадностью он принялся в тишине ночи за исследование этой каши. Крик радости вырвался из его груди. Так и есть, так и есть: он не ошибся!

В каше он нашел кусочки истолченного стекла и мелко разрезанной острой свиной щетины, как бы из твердой головной щетки.

– Видите это? – показал он страшную примесь старику миллионеру.

Лицо того исказилось смертельным ужасом.

– Господи, кто ж это? Кто ж злодей-то?

– Вы хотите, чтобы я показал вам этого изверга?

– Хочу, хочу, родной, благодетель мой.

И вот эти шаги, шелест шелковой юбки… Должно быть, вспомнив о том, что «кашка» осталась на столе, в спальню торопливо вошла молодая жена-красавица.

– Ну, как ты? – начала было она и вдруг замерла при виде неизвестно откуда взявшегося постороннего человека.

– Ваша кашка, сударыня, приготовлена чудесно! И давно вы ею кормите вашего супруга?

Крик, полный животного страха, прокатился по спальне старика, и красавица грохнулась навзничь.

– Вот кто отравитель ваш, бедный господин Никифоров: ваша собственная жена.

Путилин при воспоминании об этом порывисто вскочил с кресла, но покачнулся, зашатался.

– Великий боже, я, кажется, умираю… Я отравлен так же, как отравлена эта бедная девушка…

Отравленный Путилин

Сколько времени я спал, не знаю. Знаю только, что вдруг меня разбудило падение на меня какого-то тела.

Я быстро вскочил. Лучи солнца весело играли в гостиной. Смертельно бледный, с посиневшими губами, на краю тахты полусидел, полулежал Путилин.

– Окажи мне медицинскую помощь, доктор, мне очень нехорошо, – услышал я подавленное бормотание Путилина.

– Ради бога, что с тобой, Иван Дмитриевич? – вскричал я в сильнейшем испуге.

– Сам не знаю… Сильнейшее головокружение и удивительная слабость в руках, особенно в ногах… Сердце готово выпрыгнуть из груди.

Я быстро расстегнул сюртук и жилет и стал выслушивать биение сердца моего великого друга.

Оно билось неровно, давая особо характерные неправильные толчки.

Быстро намочив водой и эфиром салфетку, я приложил ее к области сердца гениального сыщика.

– Скорее… скорее… открой форточку! – упавшим голосом произнес он…

Через секунду-другую ему стало, по-видимому, легче. Он глубоко вздохнул и сказал мне:

– Ну, а теперь мы должны подать помощь бедной девушке.

Я бросился в ее спальню.

Девушка лежала с почти посинелым лицом, с широко раскрытыми глазами. Зрачки их были до удивительности расширены. Капли холодного пота покрывали ее лоб, щеки, грудь, руки.

– Форточку открывай, доктор, форточку! – приказал мне Путилин, слегка пошатываясь на ногах.

Однако прежде чем я успел подойти к окну, у него уже был Путилин.

Он схватился за форточку, и в ту же минуту до меня донесся его крик бешенства:

– Проклятие!

– Что? В чем дело? Что случилось?

Я совершенно растерялся. С одной стороны – припадок девушки-миллионерши, с другой – непонятно странное, внезапное нездоровье моего дорогого друга и его более чем странное поведение.

Я положительно не знал, куда броситься.

– Так… так… так, – бормотал Путилин, – я это знал, я это знал…

– Ради бога, что ты знал? В чем дело, повторяю? Я ровно ничего не понимаю.

– Большой гвоздь мне мешает открыть форточку.

– Да зачем тебе открывать форточку? – возясь над больной красавицей девушкой, бросал я Путилину. – Поверь, что и без притока свежего воздуха она скоро придет в себя. У нее один из ее обычных припадков.

Послышался звон разбиваемого стекла. Револьверной ручкой Путилин разбил стекло форточки.

В комнату ворвался резкий, чуть-чуть холодный воздух.

Признаюсь, меня охватила мысль, что мой друг сошел с ума.

– Иван Дмитриевич, в чем…

– Тс-с! Ни звука! Я слышу шаги. Идет дядюшка-опекун.

Я увидел, как Путилин быстро спустил гардину над окном.

Одним прыжком он очутился около больной и взял ее за руку.

В спальню входил Приселов.

Его лицо, далеко не старое, казалось особенно устало утомленным. Должно быть, клуб его порядочно поизмял.

Около лица он держал платок, от которого несло благоуханием сильных духов.

– Как, господа?! Вы не спите? Неужели всю ночь вы провели около моей бедной племянницы?

– Да, я спал очень мало, господин Приселов, – резко ответил Путилин.

– Не оттого ли вы так бледны, дорогой профессор? – насмешливо спросил дядя-опекун.

– Очень может быть.

– Вы напрасно себя так утомляли, профессор. Доктор, ваш коллега, кажется, очень внимательно следит за течением болезни моей племянницы.

Я не спускал взора с лиц моего друга и Приселова. Совершенно ясно я увидел, как они обменялись взглядом, полным взаимной угрозы и смертельной ненависти.

«Что все это должно означать?» – мелькнуло у меня в голове.

После впрыскивания малой дозы морфия больная тихо заснула.

– Могу я вас попросить, господа, в столовую? Я думаю, что чашка крепкого кофе подкрепит ваши силы после почти бессонной ночи.

И с этими словами Приселов быстро вышел из комнаты своей опекаемой племянницы.

Мы пошли за ним следом.

В узком коридоре Путилин мне шепнул:

– Не пей кофе. Не пей ликера. Ничего не пей. Он узнал меня.

– Как?!

– Очень просто. Повторяю тебе, он узнал меня. «Великий», как ты называешь меня, сыщик столкнулся лицом к лицу с не менее великим негодяем… Между нами начинается ожесточенная борьба.

– Ты, стало быть…

– Теперь для меня все ясно: девушку, твою пациентку, действительно отравляют…

– Но чем? – прошептал я, глубоко пораженный.

– Вот это-то и надо расследовать, мой плохой доктор, – шепнул мне Путилин.

Чудеса Индии. Lilea indica foetida. Нежный дядюшка-опекун

В роскошной «дубовой» столовой был сервирован утренний завтрак – кофе, по образцу английского ленча.

– Прошу вас, господа! – любезно пригласил нас дядюшка-опекун. – Я, право, не знаю, как благодарить вас за ваше сердечное отношение к моей больной девчурке.

Путилин пристально разглядывал одну бутылку.

– Откуда у вас, господин Приселов, этот редчайший нектар? – быстро задал он вопрос хозяину дома.

– Из Индии… Я путешествовал по ней и вывез оттуда несколько бутылок.

– Давно вы путешествовали?

– Я вернулся несколько месяцев тому назад.

– Когда вы вернулись, ваша племянница была здорова?

И опять я увидел, что Путилин и Приселов обменялись взглядами холодного бешенства. Точно два врага, готовые броситься друг на друга…

– Да, она заболела несколько позже, хотя еще и раньше она страдала нервозностью.

– Как жаль, что вы не могли предугадать возможность ее заболевания! – покачал головой Путилин.

– Почему? – вырвалось у Приселова.

– Да очень просто: в Индии, в этой стране всевозможных чудес, в этой колыбели человечества, находятся величайшие мудрецы, которые знают замечательные рецепты для исцеления больных от различнейших болезней. Как вам известно, вся европейская медицина началась с Востока…

– А… а вы хорошо знаете, профессор, культуру Востока? – усмехнулся еле заметно Приселов. – Прошу вас, чашку кофе…

– Благодарю вас. Я по утрам ровно ничего не пью, за исключением стакана воды.

– Ого, какая воздержанность! Вы, доктор?

– Благодарю, я предпочел бы стакан чаю. – ответил я.

– Вы спрашиваете, хорошо ли я знаю культуру ядов Востока? – быстро задал вопрос Путилин.

– Виноват, сколько мне помнится, я ровно ничего не говорил про культуру ядов, – насмешливо ответил дядюшка-опекун.

– А, тысячу извинений, господин Приселов! Я страшно рассеян. Такова уж наша болезнь, ученых-чудаков, – пробормотал Путилин.

Наступило довольно продолжительное молчание.

– Могу я узнать, профессор, ваше мнение о болезни моей племянницы? – нарушил неловкость его хозяин дома.

– Я еще не пришел, господин Приселов, к окончательному выводу. Случай настолько сложный и замечательный, что поставить верный диагноз не так-то легко. Скажу вам только одно, что если мы не распознаем болезнь, то ваша племянница может умереть очень скоро, через несколько дней.

– Может быть, господа, вы желаете пригласить еще кого– нибудь из ваших коллег? Пожалуйста, распоряжайтесь по вашему усмотрению. Созовите консилиум, но только, ради бога, спасите мою бедную девчурку.

– Вы – опекун ее, господин Приселов?

– Да. То есть был им, а теперь – попечитель.

– У вас своих детей нет?

– Нет.

Путилин встал из-за стола, поблагодарил хозяина и направился вон из столовой:

– Я должен взглянуть на больную. Коллега, пожалуйте за мной!

Я быстро поднялся и пошел за ним.

Когда мы очутились в мавританской гостиной, смежной со спальней больной, Путилин схватился с жестом отчаяния за голову.

– Боже мой, если бы только узнать, догадаться, каким ядом, каким ядом!

– Ты твердо в этом убежден, Иван Дмитриевич?

– Как нельзя тверже. Бедная девушка! Еще несколько дней, и ее не станет. Умереть в двадцать лет, обладая красотой, богатством, это ли не насмешка судьбы!

Путилин нервно прошелся по гостиной.

– Но я решился. Если сегодня я не раскрою гнусной и мрачной трагедии, разыгравшейся в комнате бедняжки, я пойду на героическое средство: я с помощью властей вырву ее из когтей этого дьявола.

– Но где же доказательства? Основываясь на каких данных, ты можешь бросить в лицо этому человеку, родному дяде больной, столь тяжкое обвинение?

– Все равно, все равно… Пусть пострадаю я, зато я спасу, может быть, эту прелестную юную жизнь. А на основании каких данных? На основании моего нюха, моей «кривой» я подозреваю этого господина.

В спальне царил полумрак. Через разбитую форточку, прикрытую шелковой гардиной, в спальню проникал свежий воздух.

– Это опасно. Она может простудиться, – указал я на форточку моему знаменитому другу.

– Оставь это, голубчик. Уверяю тебя, эта опасность – ничто в сравнении с другой.

Девушка проснулась, вернее, очнулась после наркоза морфия.

Ее грудь с жадностью вбирала свежий воздух.

– Как хорошо… как хорошо… – тихо прошептала она.

Мы стояли около ее кровати.

– Вам лучше, дитя мое? – с чрезвычайной нежностью в голосе спросил ее Путилин.

Она доверчиво благодарно взглянула на него.

– О да! Мне лучше… Я могу дышать… Я не слышу этого ужасного сладкого запаха…

Путилин выразительно посмотрел на меня.

– Что это за запах, милая барышня? – спросил я мою горемычную пациентку.

– Я не знаю… Я не могу его точно определить, – слабым голосом пробормотала она.

Путилин между тем обходил всю комнату, пристально во все оглядываясь, словно отыскивая что-то.

Я не сводил с него глаз и видел, как он заглядывал под диван, под мягкие низкие кресла, под зеркальный шкаф.

Он что-то тихо бормотал сам про себя.

– Ведь вы спасете меня? Не правда ли? Я не хочу умирать… Мне страшно умирать, – шептала больная, с мольбой глядя на нас своими прелестными глазами.

– Спасем, спасем, барышня! – проговорил Путилин. – За вас просил меня об этом ваш милый жених, Беловодов.

– Он?! Он был у вас? – встрепенулась девушка. Лицо ее преобразилось.

Тихая, бесконечно радостная, счастливая улыбка заревом разлилась по ее лицу.

– Что это вы ищете, профессор? – раздался спокойный, насмешливый голос Приселова.

Я вздрогнул и обернулся к двери спальни.

На пороге ее стоял элегантный старый жуир, хозяин дома.

– Брелок, любезный господин Приселов, – ответил невозмутимо Путилин. – С моей часовой цепочки сорвался и упал на пол маленький брелок.

– К чему же вам самим беспокоиться, профессор? Я позову лакея, он найдет.

– Нет уж, я вас попрошу никого сюда не приглашать. Посторонние люди могут обеспокоить больную.

– Ну, как ты себя чувствуешь, Наташа? – так же вкрадчиво ласково, как и вчера, обратился он к племяннице.

Я заметил, как лицо ее исказилось страхом.

– Очень плохо, – резко ответила она. Обменявшись с нами еще несколькими фразами, джентльмен-опекун покинул спальню, пожелав – с иронией в голосе – Путилину найти его брелок. Больная опять забеспокоилась.

На лице ее вновь появился ужас. Дыхание стало неровным, руки стали судорожно хвататься за одеяло.

– Что с вами? Что вы сейчас чувствуете? – склонился я над ней.

– Душно… Сердце замирает… Опять, опять этот страшный запах… – простонала она.

Я, откровенно говоря, скептически относившийся ко всему этому, вдруг вздрогнул и побледнел.

Совершенно ясно я услышал струю резкого запаха.

Что это был за запах? Как вам сказать… Это было нечто среднее между запахом горького миндаля и гелиотропа.

У меня волосы зашевелились на голове.

– Синильная кислота! – вырвался у меня подавленный крик.

– Что?! – повернулся ко мне тоже побледневший Путилин.

– Я слышу запах синильной кислоты.

– А не этого? – указывая мне на огромный маккартовский букет, произнес ликующий Путилин.

Никогда в моей жизни я не видел такой светлой, радостной, торжествующей фигуры моего великого друга. Честное слово, он был бесподобен!

– Что это? – удивленно вырвалось у меня. – При чем тут этот сухой букет?

– Так что, по-твоему, он не может ничем пахнуть? – продолжал Путилин.

Я хлопал глазами.

– Подойди сюда и посмотри в таком случае.

Я бросился, вне себя от поражения, к Путилину. Он держал в руках вазу с маккартовским букетом.

– Смотри, смотри, доктор…

С этими словами он стал осторожно разбирать сухие цветы и… посредине букета, ловко замаскированный, мне бросился в глаза великолепный живой красный цветок. Это был дивный экземпляр растения из породы тюльпанов.

Казалось, он был сделан из воска, так были упруги, блестящи, плотны его листки.

Путилин поднес его к моему лицу.

– Нюхай!

Я отшатнулся.

Резкий, сладкий до приторности запах ударил мне в лицо.

– Хотя я и не профессор, доктор, но я тебе скажу, что это за штучка. Это страшная lilea indica foetida, аромат которой медленно, но верно убивает не только людей, но даже животных. Вот чем отравляется твоя пациентка!

Я бросился к больной. Теперь я знал, что надо было предпринять для оказания ей помощи.

Путилин спокойно стал разгримировываться.

Он снял парик и накладную бороду, которые преспокойно положил себе в карман, и обратился ко мне:

– Сейчас же поезжай за господин Беловодовым, а я пока объяснюсь с дядюшкой-опекуном. Вот его адрес. Вези его сюда.

Я быстро вышел из спальни, за мной – мой гениальный друг.

Он позвонил и явившемуся на зов лакею приказал:

– Попросите сюда барина!

Прошло несколько минут. Послышались шаги, в комнату быстро вошел Приселов, и в ту же секунду мавританская гостиная огласилась страшным криком испуга.

– Что это?.. Что это?.. Кто вы?.. – в ужасе пятясь от Путилина, с бледным, перекошенным лицом прохрипел элегантный негодяй.

– Я – Путилин, любезный господин Приселов. Не делайте мелодрамы, она вас не спасет. Я пригласил вас для того, чтобы объясниться с вами, сказать, что я нашел… мой брелок. Вы понимаете?

– Виноват… Я вас не понимаю… Что вам угодно? – стараясь оправиться от страшного смущения, пролепетал зверь-человек.

– Что мне угодно? Сказать вам, что вы – гнусный негодяй, убийца-преступник.

– Милостивый государь!.. – прохрипел Приселов, делая шаг по направлению к Путилину.

Путилин стоял, скрестив руки на груди.

– Вы мне еще грозите? Вы? Браво, это забавно, любопытно и нахально до чрезвычайности! Знаете ли вы, что я имею право сию минуту арестовать вас и одеть на ваши холеные руки железные браслетики?

– Но… по какому праву… на каком основании? – совершенно растерянно слетело с искривленных судорогой губ преступника-дяди.

– На основании вот этого, любезный! – загремел Путилин, показывая негодяю индийскую лилию.

Из груди Приселова вырвался крик бешеной злобы.

– Ну-с, теперь вы понимаете, что вы – в моих руках. Вы гнусно, подлым образом отравляли вашу племянницу с целью после ее смерти унаследовать все состояние вашего покойного брата, ее отца. Скажите, сколько вы разворовали из этого состояния?

Приселов бессильно, как мешок, опустился в кресло.

– Около… около трехсот… тысяч, – еле слышно пробормотал он.

И вдруг, быстро поднявшись, он грохнулся на колени перед великим сыщиком.

– Не погубите! Пощадите меня, господин Путилин! Во имя неба! Позор… суд… ссылка…

Он пополз на коленях, стараясь схватить Путилина за ноги. Путилин отшатнулся от него с чувством огромной брезгливости.

– Встаньте, господин Приселов… Мне стыдно и страшно за вас. Как вы могли решиться на такое неслыханное злодеяние? Вот что я вам скажу: лично мне ваша гибель не нужна. Ваша судьба зависит от решения вашей племянницы и ее будущего мужа, господина Беловодова.

Как раз в эту секунду я и Беловодов вошли в гостиную, где разыгрался финальный акт этой мрачной трагедии. Оповещенный мною обо всем, Беловодов бросился к Путилину и, схватив его руку, стал осыпать ее поцелуями.

– Дивный человек… Спаситель наш! Спасибо! Спасибо вам!..

Путилин обнял молодого человека.

– Я рад, бесконечно рад, что мне удалось спасти жизнь вашей прелестной невесты, – с чувством произнес он. – Ну, а теперь поговорим о деле. Я предлагаю вот что, господин Беловодов. Вы немедленно увезете отсюда вашу невесту к вашим родителям или родственникам. Вы сделаетесь ее попечителем и примете от этого господина отчетность по его попечительству. А затем… угодно вам привлекать его к уголовной ответственности? Он сознался мне, что растратил триста тысяч рублей.

– Бог с ними, бог с ними, с этими деньгами! – вырвалось у Беловодова. – Жива бы была моя дорогая Наташа!

Через три месяца в Н-й церкви состоялось бракосочетание Наталии Приселовой с Беловодовым. Как потом мне довелось случайно узнать, старый барин-негодяй кончил плохо: попавшись в шулерском приеме, он пустил себе пулю в лоб.