Текст книги "Игры богов. Потомки уснувших"

Глава 1. Охота за крыльями

Охота за крыльями

Клочки по закоулочкам

Ты пьяница со мною рядом,

Вовсе никудышный.

Я пью, но лишь тогда,

Когда подносит кубок мне Всевышний —

Нектара, не вина.

И коль ты пьешь, то ты там лишний.

Татьяна Созыкина

Чары Мары сползали со странника пятнами и клочьями.

– Мары, Майи, Мармары, Марены, Марины, Маруси – как же я вас всех люблю! Как же вы умеете талантливо заморочить себе и другим голову – размышлял Ваня. Его размышления перетекали в пение гимна Маруси.

Маруся от счастья слезы льет.

Как гусли душа ее поет.

Кап-кап-кап – из ясных глаз Маруси

Капают – горькие, капают – сладкие

Слезы на копье.

Клочья забвения, суета сует, ложные приоритеты, манна небесная. Сползали-то все по живому – по наболевшему и больному. Чирей – и тот без причины на носу не вскочит. На все есть причина. Без причины кирпич с места не сдвинется. Ведь и впрямь, зачем кирпичу карму свою усугублять падением на чью-то светлую голову? Ему тоже хочется по светлому пути идти. Сползало Все, чем занимался полжизни в поте лица, так сказать, служил «правде-матке» не покладая рук. Больших достиг целей. Все достигал и достигал, а скорее – доставал. Не один акр земли удобрил – все ж не зря жил и трудился. Вот цели и достали странника, прямо как на Канатчиковой даче. Совесть пробудилась – голос духа. Дух-то особо увещевать не стал, а так авторитетно однажды и заявил:

– Не тем ты всю жизнь занимался, Ваня. Даром жизнь прошла. Все бессмысленно как-то – по-глупому. Все распылялся, да разбрасывался стрелами намерений неосознанных – Иваном-стрельцом работал. Все доказывал другим, какой хороший ты да исключительный. Сам, значит, в это не верил, а другим норовил доказать – испортить, значит. Хорош гусь! Если веришь себе, то цель увеличится до размеров мира. Тогда куда ни стреляй – все равно не промахнешься!

Тоска зеленая тут и заела – глаза на мир скорби открылись, особенно на свою эгоистичную природу. Нужно было по-умному, а получилось – как всегда – даром. Вот беда-то какая! Дар – он свыше дается, вот только распорядиться им требуется разумно, тогда и не будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Мазохизм полез из всех мыслимых и немыслимых тайников души чувством вины, комплексами неполноценности и вселенской тоски.

– Ага, вон еще одна цель на бреющем полетела! – доставая гранатомет, констатировал странник.

Цель быстро приближалась.

Трах! Бах! Бабах! Ух!

– Попал! Ура! Не успела отбрить! Одной меньше, спать легче – вспоминая восточную притчу о быке, который все норовит забраться в траву, куражился со слезами на глазах странник. – Меньше привязок! Душа и совесть чище! Да и грехов меньше – не навяжу узлов кармы в процессе. Да здравствует примитивизм!

– Дурак ты, Федя! Без мотивации и цели не живет человек долго – отозвался Здравый смысл.

– Да не Федя, а Ваня я, – обиделся странник.

– А какая разница? Что так автомат, что эдак. Просто безмозглый механизм, запрограммированный генетическими программами. И куда ты с подводной лодки, милый, денешься? Порчами это родовыми называется в народе, а на востоке – кармой. Если род худой, то и судьба-кручинушка все по колдобинам да ямам норовит вести. Иного-то и не знает. Вела бы дорогой ясной и светлой, да не показал ей никто оную.

Странник с отчаянным выражением на лице достал из закромов родины бикфордов шнур и тротиловую шашку. А Здравый смысл распоясался – невмоготу совсем несчастному с утонченной и ранимой душой терпеть такое беззаконие и издевательства.

– Ну подорвешься ты клочками мелкими и что – сбежишь? Ан нет! Вернут на грешную землю и в самую гущу. В гущу навозную. Во-первых, чтобы неповадно было от себя сбегать, а во-вторых, ты что себе возомнил? Кто за тебя все, что ты посеял или удобрил, убирать будет?

– Так что, не в рай разве? – удивился странник. – Я вон сколько добрых дел сделал, что все никак из них не вылезу. Все жить за других или для других людей старался. Все хорошим хотел быть. Вот они и благодарят меня по сей день да все батогами и гадостями. Никак понимать своей выгоды не хотят, сволочи.

Чары сползали акр за акром с чакр. Зрелище – еще то! Тонны километров заблуждений и неведения. Клочки летали по закоулочкам, распутывая узлы заблуждений. Видеть и быть замечательным, на поверку оказалось очень даже непростым занятием. Занятным-презанятным, а то ведь больше дел других не нашлось, как видеть изнанку мира сего. Осознанием это называется. А ведь давно известно людям умным: «Меньше знаешь – больше ешь, крепче спишь, дольше живешь!» А вот для дураков – закон не писан! Не знают они, дураки, как правильно жить, вот и маются, сердечные. Были бы правильные – горя не знали. Да вот кто эту правильность установил? Умный человек устои не оспаривает – и так понятно все, а вот дурак – человек особенный – неправильный. Правила в нем не хватает. Не хватает он с неба звезд, а все к ним норовит устремиться – истину ищет, бедолага.

– Да, наверное, так мазохисты и рождаются, – встрепенулся обыватель, – а все от безделья и неприкаянности души. Нет чтобы каяться и грешить, так им еще и смысл всего этого подавай, чтобы со смыслом. Нет чтобы жить как все, так им звезды зачем-то нужны. Бездельники, одним словом.

– Продовольственную программу выполнил? – выполнил, – оправдывался странник.

– Дом построил? – построил.

– Дерево посадил? – посадил.

– Ребенка вырастил? – вырастил.

– Что делать-то теперь? Кто вылечит? Лю-ю-ю-ди! Вы где? Кто виноват в этом и том безобразии? Что делать?! Кто ответит?!

Навстречу с зажженным фонарем спешил Диоген. Он пристально всмотрелся в странника и строго так спросил:

– Человек?

– Насчет человека все еще сильно сомневаюсь, – забеспокоился странник. Еще бы не беспокоиться – соответствовать ведь надо этому самому человеку. – Не встречал еще.

– Дураком работаешь?

– Ага, то есть Иванушкой подрабатываю, – отрапортовал Иван.

– Тогда пошли вместе людей искать – призвал праведник на подвиг странника.

– Э-э-э – н-е-ет! Одного людя не бывает; люди они во множественном числе водятся. А какой спрос с толпы?

Вот то-то – никакого. Посему, у каждого дурака довольно пустоты, – изрек Ваня и подался восвояси от безумного правдолюбца.

– Я хоть страхов своих еще не изжил – страхолюдиной по совместительству работаю, а и то понимаю, что человек современный – это звучит подло. От него ожидают – что он человек, а он – идиот. Просто человек еще не знает, что он человек, или об этом забыл. Вот, допустим, в украинском языке «чоловик» – это мужчина, а женщина и вовсе не человек получается. Хотя слова «чело» и «век» можно интерпретировать как вечная мысль (сознание) или разум, или ученик вечности, а то и заложник времени. «Люди не сволочи, люди – идиоты», – процитировал он Масяню. «Идиотос», с греческого языка – человек, не знающий своего места в жизни.

Странник, внезапно осознавший, что он все еще не человек, а лишь бесформенный идиот, просиял от счастья и с гордо поднятой головой устремился в грядущее. С нечеловека и взятки гладки. Форменному идиоту сложнее – ему пижаму, то бишь форму надо иметь. Ну и в самом-то деле, что с идиота возьмешь? Честность, она и в Африке честность – позволяет уважать себя такого, каков ты есть. Честь себе знать. А посему самое время, не оглядываясь на других – не идиотов, жить своей идиотской жизнью. Да и спроса и толка с дурака никакого. Шут гороховый – двумя словами. И здесь Остапа понесло…

Издалека донеслась до пустынной публики удаль молодецкая в виде посвиста, двух притопов, двух прихлопов и пространства между двумя стульями. Странник, уходя в грядущее пел от души, т. е. из разных полюсов мира. Раскрепощением психики это называется, или отказом тормозов.

Соло Вий, соло Вий, душечка, —

Кот на реечке радостно поет.

Раз поет, два поет, три поет —

И копеечка жирная растет.

Стремление свалить по привычке ответственность за свою жизнь на других иванов на сей раз не увенчалось успехом. Опыт родства не позволил. Благородство странника не имело границ. Познание своих возможностей или их пределов, по-прежнему пугающее и одновременно страшно притягательное занятие. Притягивало и отталкивало буквально все. Шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте казались кощунственным непотребством по отношению к остальной – продвинутой (или сдвинутой) части человечества. Странник был суров и не весел не просто так, а из солидарности. Все живут в мороке или обмороке, так зачем же вылезать в светлое будущее? Чем я хуже других! Солидарность, она и в Польше таких дел наделала, что и не поймешь, кто, чем и в чем солиднее выглядит. Да и хата – махасамадхи – всегда с краю или на краю своих возможностей. Так сказать, крайний уж очень случай.

– Как это я – такой мелкий (великий, обратная сторона медали. – Прим. авт.) и примитивный (могущественный), подниму руку на сложившиеся – «правильные» устои? – пугался и пугал сам себя странник. Пугать и пугаться было привычным делом, а вот прыгать в звездную бездну неизвестного – увольте, – баловство. Да и всеобщее правило или вилы в бок сказывались. Вилы в боку или Орел неосознанности тиранили печень Прометея.

– Да кто я такой!? Кто дал мне право обижать сирых и убогих (знающих и мудрых) сказками о волшебном устройстве мира? Кто дал мне право попирать устои неведения наглым обманом? Кто дал мне право быть смелым и сильным (глупым и слабым), тогда как другие сидят в болоте гиблом?

Все бы ничего, так бы и заел себя поедом странник. Глядишь, прожил бы смирненько в щель забившись, но взбунтовался в нем дух свободы, а может – противоречия. Обнаглел дух до безобразия. И проснулась в страннике странная наглость – желание жить! Да не просто жить как все, а жить по своему собственному праву и выбору! Так сказать, по своему мнению, по своему хотению, да по своему умению! Долго сказки пишутся, да скоро сказываются. Только вот как обрести это хотение, а к нему разумение, да умение – никто как-то и не рассказывает. В институтах этому не учат. Все своим непосильным трудом зарабатывать приходится.

– Да это Я сам себе даю право на беспредельность! – в отчаянной тоске от ответственности за свою жизнь взвыл странник. Он лихорадочно отрясал прах страхов, вцепившихся костлявой рукой в надпочечники и горнило свободы, то бишь горло. Обиды давили кашлем. Страхи щемили, т. е. забивали обратно в щель.

– Вот где оно игольное ушко для верблюда сокрыто, – откашливаясь и давясь комом обид в горле, открывал истину полузадушенный странник. Чакра вишудха перекроет кислород и все пути к свободе, если себе приговор на странствия не подпишешь.

– Носит все их родимых и носит – сокрушалась старушка на краю болота эмоций и страстей. – Край и рай поди отличи. Я вот хоть и Баба, да не простая, а с костяной ногой – родовой сумой. Кости-то все программы рода-племени в себе накапливают. Посему и твердые.

– «Нам, тартарам, один черт, что крематорий, что санаторий», – орал пьяный свободой вкрай странник. Весь цивилизованный напряг чужих стереотипов, ежиков и правил пошел своей дорогой, и не просто пошел, а пошел на все четыре стороны. Точно так же и странник пошел, но не на четыре, а на все стороны. Он уверенно, а может сломя голову, летел в тартар, а может, и в рай.

– Кто его знает? – задумчиво чесал голову сторонний обыватель.

Мелкие боги

Ванечка играл в песочнице. Ванечка играл с Танечками, Манечками, Машами, Глашами и Сашами. Он полностью ушел в мир своей реальности и самозабвенно творил города из песка, дворцы и замки. Все для Вани было реальным – все было волшебным и живым. Его внутренний волшебник торжествовал и наслаждался. Он мог позволить себе абсолютно все, до чего дотягивалась фантазия и смелость мысли. Процесс творчества захватил всю честную компанию. Время отдыхало. Процесс шел параллельно и одновременно пересекался со всеми архитекторами, градостроителями и жителями неземных городов. Малыши не стеснялись копировать друг друга но по-своему и в своей манере. Они не материализовывали вещи из пространства, они создавали в этом измерении другую – свою реальность. Из миллионов вариантов, существующих на тонких планах, они выбирали созвучный себе мир и преобразовывали в свою сказку. Преобразовывали согласно своего понимания. Миры Маши легко встраивались в миры Саши, а Саша развивал идеи Вани и Тани. Малыши приспосабливали все, что попадалось под руку: палка стала ракетой, а кирпич – пирогом. Они копировали мир взрослых и друг друга, но развивали его до непостижимых высот новой реальности. Они не стеснялись подсматривать то, что уже существует, но подсматривали только в пользу его величества Творца.

Ваня в роли Иван Ивановича – второго, первый был бы просто Иваном, рвал на себе волосы. Волосы вырывались не только на голове…

– Все, что я из себя представляю, что нажито непосильным трудом, я не просто заимствовал, а наглым образом украл у других, – возмущался он своему открытию. Волосы летали клочками по закоулочкам. – И не просто подглядел, а еще и скопировал! И не просто копировал, а зачастую из солидарности. Болел за компанию из солидарности, из нищеты вылезти не мог опять же из солидарности, радоваться не смел, когда все такие пасмурные ходят. Опять же за компанию. Сколько так живет народу-то, а я почему должен вылезать? А если и вылезешь, так все тут же кинутся тебя обратно засовывать. В щель забивать. Ай-я-яй! А где же я сам-то? Где?!

– Да ладно тебе Ваня сокрушаться, – уедал его сердобольный несчастный случай. – Ну все копируют и повторяют. Ходят по замкнутому кругу, если неосознанными их души остаются. А ежели копируют но развивают дальше, то сами себя создают – новый мир созидают на фундаменте знаний человеческих.

– Я еще не только все украл и себе присвоил, но и мечтать разучился, – продолжал горестно жаловаться на судьбу странник. – Заедает меня бытовое – ограниченное сознание. Заталкивает и теснит все в щель. Вот и стесняюсь о своем праве жить заявить на всю Вселенную – стесняет привычка не высовываться.

– А ты-то свои права знаешь, чтобы о них заявлять? – спросил все тот же несчастный случай. – Вот заявишь, а абы кабы чего не произошло потом нехорошего. Правам ведь соответствовать надо. Ну и что, что у тебя права автомобильные есть, а вот ездить-то ты не умеешь – не соответствуешь.

– Вот-вот! Так бытовое сознание и работает – бдит, чтобы никто не высовывался. Программирует на серость – среднюю массу среднестатистического человечества, – отозвался с верхних этажей волшебник. Он – волшебник, вытесненным из мира взрослых оказался – вот и сетует. Взрослый – это уже диагноз полной серости.

Ваня мучительно размышлял: «Есть ли у меня какие-либо права или нет?» Прав он своих не то чтобы не имел, – он их не знал. Были у него водительские права, но то явно не то, что надо. От напряжения – думать приходилось в запретной области сознания, а оно сопротивлялось изменениям – заболела голова. Нет, Ваня не знал ни о каких своих правах. Вот с обязанностями еще так себе – обязанности были, но тоже неосознанно размытые какие-то. Виноват, что дурак, а почему дурак – никто не разъяснил. Все так делают, значит, и Ваня обязан так делать. Обязательства-то невесть когда и кем кому данные, но впитанные из подсознательной солидарности к «обиженным», вот они – обязательства и загоняли в щель. Что Ваня точно знал, так это то, чего он не хотел бы делать – в чем не хотел быть никому обязанным. Пусть чужие обязательства идут своей дорогой, а я сверну на космические рельсы к своей свободе.

Я, Иван первый, постановил для второго Ивана снять с себя чужие обязательства, навязанные обстоятельства.

Иван не обязан:

• быть безупречным;

• следовать за толпой;

• любить людей, приносящих вред;

• делать приятное неприятным людям;

• извиняться за то, что был самим собой;

• выбиваться из сил ради других;

• чувствовать себя виновным за свои природные желания;

• мириться с неприятной ситуацией;

• жертвовать своим внутренним миром ради кого бы то ни было;

• сохранять отношения, ставшие оскорбительными;

• делать больше, чем позволяет время;

• делать что-то, что он на самом деле не может или не желает делать;

• выполнять неразумные требования;

• отдавать что-то, что он на самом деле не хочет отдавать;

• нести на себе тяжесть чьего-то неправильного поведения;

• отказываться от своего «Я» ради кого бы то или чего бы то ни было.

Своя рубашка ближе к телу

Если песочить, то на всю катушку, чтобы неповадно было. А пока враги на подходе, близкие сгодятся, т. е. ближние. «Бей своих, чтобы чужие боялись». Опять же, песочить – это пропускать сквозь песочные сита, или пескоструить – шлифовать. Процесс понятен, но уж очень он разным бывает. Вот, например, чай пить с сахаром-песком – так даже и ничего, а ежели тем сахаром сыпать в глаза, то приятного, надо признать, мало.

Размышления о пользе пропесочить

Понимая, что подсознание есть опыт души, а сверхсознание – Внутренний Родитель, Ваня задумался.

– Родитель родителю рознь. Родитель запрещает, награждает, наказывает, любит, но вот его самого невидно. Получается, что внутри моей психики есть бессознательные установки сверхсознания, которые я не осознанию, не вижу, не подозреваю об их существовании, но которые управляют моей жизнью. Живу я себе, а пультом управления завладел некий синтетический, неосознаваемый разум, который и манипулирует моими побудительными мотивами. Подсознание говорит «хочу», а сверхсознание анализирует и выдвигает вердикт – «нельзя!»

– Выходит, что если родители жили скромно, то у тебя, Ваня, нет права на богатство? – задал вопрос из глубины подола сознания умненький Буратино. Буратино волновал шкурный вопрос об урожайности Поля Дураков.

– Конечно, это право требуется завоевать у самого себя, чтобы перестать бояться боя с волнами жизни.

– А ежели, – допытывался умник, – сверхсознание или Внутренний Родитель не дают тебе права на жизнь, то тогда нет и места в жизни?

– Тоже верно, – задумался Ваня. – Если это так, то тогда понятно, почему и откуда берутся и развиваются комплексы вины, неполноценности или отличника. Вот эти точно всю жизнь покалечат так, что мало никому не покажется. А против моего рождения могли быть дедушки, а то и сами родители, которые и вовсе на тот момент меня не планировали. Против рождения мог выступать и эгрегор организации, в которой работала мама. А если брать страхи, то тут их целый Клондайк.

– Так времени сколько уже прошло и что – действуют эти программы? – испугался Буратино.

– Если таковые есть, то действуют, их просто забыли отменить, – пришел к странному открытию Ваня. – Это и есть своеобразные бессознательные команды-убийцы. Для них время не играет роли.

– Что же делать?! – запричитал мечась в поисках выхода Буратино – Папа Карло и вовсе не ожидал, что из чурбака что-то путевое выйдет. Горе мне! Горе! Вот если бы он ожидал путевого Буратино сделать, то я был бы самым счастливым чурбаком.

– Давай пробовать негативные кодировки в сверхсознании убирать, а вместо них свои программы включать – те, которые только нам нужны, – предложил странник.

– А как это сделать, если из своей песочницы ничего не видно? – стал впадать в истерику Буратино. Его охватила лихорадочная жажда деятельности по реконструкции своей жизни. Он боялся не успеть.

– Не знаю, но думаю, что песочницу можно увидеть на своем внутреннем экране сверху. Если подняться как бы над своей жизнью и посмотреть на нее сверху, то многое что можно увидеть. Давай пробовать.

Ваня, сидя на стуле со спинкой, выправил осанку, закатил глаза к темечку и расслабился. Затем представил себя маленьким ребенком, играющим в песочнице. Он смотрел на себя сверху – через темя, чтобы не втемтяшилось чужое. Смотреть сверху оказалось несложно, да и понималось гораздо больше, чем если бы он находился в песочнице. На его экране явственно отобразился образ песочницы, где маленький Ваня боролся с Машами, Сашами и Глашами за свои игрушки и место в песочнице. Чужих не брал, но и своих не давал.

– Так-так! – размышлял большой Иван. – Боится потерять нечто свое – свой мир. Если боится и так его отстаивает – значит, боится жить. Те дети, которые не отстаивают так агрессивно свою территорию под солнцем, вероятно имеют право на жизнь изначально. Следовательно, право на свою жизнь требуется распространить на всю песочницу. А если в песочнице существует страх потери игрушек – индивидуальности, то такой страх наверняка существовал во внутриутробном развитии.

Странник Иван сейчас выступал от лица Сверхсознательного родителя. Он сказал с верхних этажей своей сущности малышу, что тот самый желанный ребенок и очень любим мамой и папой. Эту установку он перенес на момент зачатия, на весь период внутриутробного развития и на момент рождения. Перенес не столько мысленно, сколько чувственно и образно. Микроклимат в песочнице стал заметно мягче и легче. Ваня маленький уже совсем по-другому смотрел на своих сверстников. Тогда Иван большой нарисовал еще один образ – образ всеми любимого и уважаемого Вани на всем протяжении его земной жизни. И вот здесь Ваня преобразился. Он перестал бороться в песочнице за место под солнцем, а с удовольствием включился в игру со всеми малышами.