Текст книги "Кощей. Перезагрузка"

Как оказалось, деревенские мужики еще поутру ушли заготавливать сено на дальние лесные поляны и вернутся только к завтрашнему вечеру. Встретила нас жена старосты, высокая, худая баба с большими и жилистыми, как у мужика, кистями рук и странным именем Колунья. Встретила так, будто ждала нашего прихода. Не поинтересовалась, ни кто мы, ни откуда, ни куда путь держим. Спросила лишь, останемся ли только на ночь или задержимся дольше. Узнав, что задерживаться не собираемся, кивнула и сама предложила попариться в баньке. Мол, она нынче уже топилась, надо лишь чуток подогреть. Разумеется, предложение мы приняли с благодарностью. Я наконец-то избавился от пойманной полдня назад рыбины, отдав ее конопатой девахе, сопровождающей Колунью.

В дом нас не пригласили. Пока прогревалась баня, усадили за длинный стол под жердяным навесом и поставили перед нами по кувшину с парным молоком и глиняное блюдо с расстегаями с репой. Помнится, уральские родственники как-то потчевали меня пельменями с редькой. У непривычного человека может запросто вывернуть желудок от одного запаха. Хотя на вкус, если перебить запах, например, стопкой самогона, пельмешки были вполне годными. Казалось бы, репа от редьки мало чем отличается, однако запах от расстегаев был ну просто изумительный. Прежде чем испробовать пирогов, мне пришлось шумно сглотнуть заполнившую рот слюну, иначе она потекла бы по подбородку.

Болтомир не церемонясь уминал угощение за обе щеки, с хлюпаньем запивая молоком. Странно, но он общался с женой старосты хоть и свысока, но без крайнего высокомерия, с которым обращался к чете хуторян и мельнику. Собственно, и общения-то особого не было. Колунья молча стояла в сторонке, наблюдая за тем, как гости споро работают челюстями. Лишь изредка отдавала распоряжения суетливо пробегающим бабам да цыкала на любопытных ребятишек.

Тут и банька подоспела.

– А что, – спрашиваю у сопровождающей нас молодки, – ведун или какая-никакая колдунья в ближайших окрестностях обитают ли?

– Так вы ж не иначе как через Леденеву мельницу пришли. Нешто не встретили его? – удивляется бабенка.

– Кого?

– Да Леденя! А на кой он вам? Ежели хворь какую заговорить, то и Колунья сможет.

– Мельник колдун? – встревает Болтомир.

– Рази ж мельник может быть не колдуном? – На лице беременной молодки отображается искреннее недоумение. – Как же тогда он заставит чертей жернова двигать?

– Разве их не колесо двигает, которое крутит вода? – заинтересованно спрашиваю я.

– Как колесо может толкать жернова, если оно крутится снаружи, а жернова двигаются внутри мельницы, – убойным аргументом звучит ответ.

Капитулирую, разведя руками.

– Поутру надо к мельнице вернуться, – говорит Болтомир, разоблачаясь в предбаннике. – Хорошо, что ты не дал мне снести голову наглому смерду. Глядишь, теперь поможет в поисках.

Вот так рушится мой план встать пораньше и, пока княжич спит, смотаться к мельнику, прояснить вопрос про посох и его бывшего хозяина. Чую, мне это важно знать. Задумавшись, машинально беру посох в руки и всматриваюсь в набалдашник. В мерцающем свете лучины кажется, будто череп ухмыляется.

Так с посохом и захожу в парилку вслед за княжичем.

– Эй! – выводит меня из задумчивого состояния возмущенный крик Болтомира. – Почему угли не залили?

Действительно, очаг каменки озаряется исходящим от углей алым светом.

В предбаннике слышатся торопливые шаги. Вероятно, кто-то спешит исправить оплошность. Ан нет… Какая-то возня. Дверь в парилку со скрипом подается внутрь, закрываясь плотнее. Из-за нее раздается глухой мужской голос.

Я вдруг вспоминаю, что слышал мужскую ругань, когда с опушки впервые увидел деревеньку. Получается, не все мужики ушли на сенокос.

– Эй! – Болтомир грохнул кулаком в дверь. Но та, сбитая из толстых, плотно подогнанных досок, даже не дрогнула. Снаружи никто не ответил. Зато послышался скрежет наверху, будто чем-то задвинули печную трубу. И действительно, небольшое помещение стало быстро заполняться удушливым запахом тлеющих углей.

Затравленно осматриваем парную. Нет ни ведер, ни даже ковшика с водой, чтобы залить угли. Стены из толстых бревен. Потолок, словно во фронтовой землянке, сделан внакат из таких же бревен.

– Уморить нас решили тати, – хрипит княжич и начинает безрезультатно биться в подпертую снаружи дверь.

10

Пока Болтомир бьется в дверь, я еще раз осматриваю помещение. Ловушка оказывается надежной. Попали, как кур то ли во щи, то ли в ощип. Никогда не знал, как правильно звучит эта поговорка. Странно, что задумался о ней в момент, когда вот-вот загнусь от угарного газа. Вот и княжич уже опустился на карачки. Содержимое его желудка выворачивается прямо под порог. Видать, решил напоследок устроить неприятный сюрпризец запершим нас душегубам.

Почему-то на меня угар все еще не действует. Может, потому, что я не так активно двигался, как Болтомир? Или потому, что я бессмертный? Вот, кстати, отличный повод проверить версию о моей бессмертности. Эх, жаль княжича. Отличный парень, хоть и простоват. Но, если жив останусь, я этим злыдням за него отомщу. Еще не знаю как, но мстя, как говорится, будет страшна. Гарантирую.

Собственно, а почему бы не начать веселиться прямо сейчас? Эх, нет же тут ничего, что сломать можно… Попробую хотя бы полок раскурочить. Вбиваю шест, который все это время не выпускал из рук, в щель между широкими осиновыми досками, налегаю всем телом и с ужасным скрипом выворачиваю одну.

Что бы еще сломать?

Откладываю шест, хватаю увесистую доску и с размаху бью по печной трубе. Труба сотрясается, и с расположенной в перекрытии выдры – расширения дымохода – осыпаются куски сухого глиняного раствора. Ага, сейчас мы ее… После пары новых ударов вываливается несколько кирпичей. Та-ак… Это ж если обрушить трубу, то получится дыра в крыше, через которую выйдет угарный газ!

– Держись, дружище Болт! – кричу натужно кашляющему княжичу и начинаю колошматить по трубе с еще большим неистовством, хрипя при каждом замахе: – А-а, с-суки!

Наконец труба обрушивается, выбивая у меня из рук доску и взметывая к потолку тучу пыли, искр и дыма. Отскакиваю от обвала и падаю на раскуроченный полок. Под руку попадается шест.

Замечаю, как один из сыплющихся обломков бьет по голове продолжающего возиться на полу Болтомира, и парень окончательно затихает.

– А-а, волки позорные! – вскакиваю и в бессильной ярости замахиваюсь на дверь шестом.

Мой кулак, сжимающий деревяшку, начинает светиться желтоватым светом. Свет будто бы пробегает по древку к черепу. Тот вспыхивает яркой электрической лампочкой, и в следующее мгновение с него срывается ослепительная молния. Дверь вышибает с такой страшной силой, что содрогается весь сруб, а потолочные бревна с треском прогибаются, грозя переломиться и рухнуть нам на головы.

Я же, обалдев от происшедшего, перевожу взгляд с раскуроченного дверного проема на набалдашник шеста. Череп уже не сияет так ярко. Он, как часть шеста от него и до моей руки, будто бы светится изнутри мягким теплым сиянием. Та-ак, и это за него мельник предлагал мне какой-то ржавый меч? Да я им тут сейчас…

Выскакиваю из бани, вращая вокруг себя чудесное оружие, словно шаолиньский монах из некогда популярных незамысловатых китайских фильмов. Череп сыплет снопы искр, окружая меня ореолом света. Представляю, как феерично мое выступление смотрится со стороны, и жалею, что его не видит Яга. Да его вообще никто не видит. Где все? Где те, кто нас запер? Перед кем я тут выдрючиваюсь? Обида на коварных жителей деревеньки значительно усиливается.

Ну, блин, разнесу всю деревню по бревнышку! Вот только вытащу на свежий воздух Болтомира. Жив ли он?

Княжич жив. Он приходит в себя, когда я, вытаскивая наружу, неосторожно прикладываю его головой об косяк. Замычав, он становится на четвереньки и его снова выворачивает. Это когда он успел столько съесть? Траванулся угарным газом, видать, сильно. Да и сотрясение от попавшего в голову обломка трубы наверняка заработал. Вон какая шишка на затылке. С кулак будет. Да и я опять же его головой об косяк. М-да, сходили в баньку… Разнесу ее к чертям!

Вспыхнувшая злоба наполняет шест ярким свечением. Однако, глянув на голого княжича, временно усмиряю гнев и выношу из предбанника наши пожитки, попутно натянув штаны. Оттаскиваю вновь потерявшего сознание Болтомира дальше от бани и даю волю рвущейся из меня разрушительной силе.

Не знаю, как пропускаемая через шест сила регулируется, но тот удар, которым я выбил двери парилки, не шел ни в какое сравнение с тем, которым я буквально взорвал крышу сруба.

Увернувшись от пролетевших мимо стропил, оттаскиваю княжича с пожитками еще дальше.

В результате следующих трех ударов от сруба практически ничего не остается. Дымящиеся бревна разметаны в радиусе пятидесяти шагов. Часть из них плавает в пруду.

Получив временное удовлетворение, одеваюсь сам и натягиваю штаны и рубаху на Болтомира. Остальную амуницию напялит сам, когда очнется.

Эх, а я так мечтал помыться после двух дней блуждания по лесу и всласть выспаться в чистой постели! Ну, или хотя бы на душистом сеновале. И главное, за что нас погубить хотели? Что с нас взять?

Злость вновь закипает. Сжав наливающийся свечением шест, поворачиваюсь к деревне и, вздрогнув от неожиданности, чуть не выпускаю разряд по сгрудившимся в десяти шагах от меня жителям деревни. Все, от древней старухи до годовалого мальца, стоят на коленях, покорно опустив головы.

Ну и как я теперь буду жечь молниями это покорное стадо? И опять одни бабы и дети. А где же тот, чей голос я слышал из парилки за запертой дверью?

– Мы готовы принять за содеянное любую кару из твоих рук, господин, – говорит стоящая впереди всех Колунья.

– Готовы, говоришь? – ухмыляюсь злорадно. – Отчего же тогда я не вижу того, кто подпер двери в баню? А?

– Но ты уже покарал моего мужа, – поднимает на меня удивленный взгляд Колунья.

– Я? Кого покарал?

Тетка что-то тихо говорит односельчанкам, и те, не поднимаясь с колен, расползаются в разные стороны, открывая уходящую к деревне широкую тропу. На тропе, освещенный ярким светом полной луны, лежит человек с неестественно повернутой головой. Подойдя ближе, вижу, что это седой крепкий мужик лет пятидесяти, под стать Колунье. Вокруг его шеи обмотана толстая веревка. Та самая веревка, что я использовал вместо пояса. А я-то думал, что оставил ее в разгромленной бане.

М-да… Кто ж его, бедолагу-старосту, так приложил? Скорее всего, подельник, желающий замести следы. И женушка, смотрю, не очень печалится. Лицо ее как напоминало невозмутимостью физиономию индейского вождя, так и напоминает. Может, сама она и придушила муженька? С ее лапищами это сделать не трудно. Однако, коль уж она пытается свалить вину на меня, спрашивать об этом бесполезно.

– Кто еще из мужиков в деревне? – все же задаю вопрос Колунье.

– На сенокосе все, – твердит тетка. – Только муж мой и оставался. Ибо староста он… был.

Отчего не он встречал нас, ежели староста, а ты?

Далее выясняется, что, завидев вышедших из леса незнакомцев, коих сопровождал изгой Тюря со своей, по выражению Колуньи, блаженной женушкой, Репень, так звали старосту, решил до поры не показываться, а сначала выяснить, что за люди пожаловали и с какой целью. Потому и послал встречать чужаков жену. Сам же куда-то запропастился. Появился только тогда, когда гости уплетали расстегаи с молоком. Подозвав жену, староста сообщил, что нас необходимо убить, иначе будет беда для всей деревни, и посетовал, что не успел раньше, а то обязательно подсыпал бы отравы в пищу. Оборвав вопросы жены, Репень грубо приказал ей делать, что он говорит, и не интересоваться тем, для чего бабский ум не создан.

В общем, западню в бане подготовил и осуществил он, и ни Колунья, ни кто еще из баб о его замыслах ничего не знает. На мой наезд по поводу лжи жена покойного старосты откровенно ответила, что если бы имела желание содействовать мужу в злодейских деяниях, то уговорила бы его порешить нас во сне или подсыпать отраву в завтрак.

И как мне проверить слова этой каланчи в юбке? Не пытать же ее?

И кто же все-таки придушил моим поясом злыдня-старосту?

И самое главное, кому мне теперь мстить? Не убивать же на самом деле баб с ребятишками, даже если они и помогали Репню в покушении на нас!

Стон Болтомира отвлекает меня от допроса Колуньи. Вспоминаю, что сопровождающая нас в баню молодуха говорила, будто жена старосты владеет знахарскими познаниями. Хочу обратиться к ней, но пришедшая в голову мысль заставляет повернуться к продолжающей стоять на коленях толпе. Поднимаю руку с посохом и заставляю его светиться ярче.

– Значит, вы пришли, чтобы понести кару за содеянное зло? – вопрошаю громко и, выслушав ответное молчание, продолжаю: – Так слушайте мою волю! Я, Георг Советский, наследник великокняжеского престола, под властью которого находятся земли, простирающиеся от владений волотов и до самого края мира, повелеваю отныне считать Мирошки имуществом наследника престола Заозерского княжества великолепного витязя Болтомира, коего вы чуть не сгубили по недомыслию. Отныне ваши никчемные жизни зависят от жизни Болтомира Заозерского. Буде случится, что он не оправится от причиненного ему зла, все вы от мала до велика взойдете на его погребальный костер. Да свершится воля моя! Аминь!

С последним словом я бью посохом о землю. С макушки черепа в небо срывается столь ослепительная и жаркая молния, что я одновременно слепну и глохну от оглушительного грохота, а кожа на правой половине лица трещит, поджариваясь.

Обалдевши, долго прихожу в себя. Впредь надо быть осторожнее с этой деревяшкой. К тому же неизвестно, откуда в ней берется энергия. Вдруг при частом использовании сядет какая-нибудь батарейка?

11

Колунья действительно оказалась хорошей знахаркой. Утром Болтомир проснулся в более-менее приличном состоянии. Разве что периодически трогал все еще заметную шишку на голове, морщась при этом и сетуя, что нельзя надеть шлем, который он обычно снимал, только когда ложился спать или шел в баню. А зря. Вот если бы он и в баню ходил в шлеме, сегодня его голова была бы в порядке.

Естественно, последнее, что помнил княжич, это как нас заперли. Вкратце рассказываю ему о последующих событиях. Болтомир хватается за меч и рвется бежать разить все равно кого. С трудом удерживаю его, втолковывая, что главный злодей повержен, а рубить головы бабам и детям не пристало витязю. Тем более что они теперь его собственность.

– Моя собственность? – вздымает брови Болтомир, опускаясь на лавку.

– Ага, – весело киваю в ответ и рассказываю ему, как во искупление вины жители деревни поклялись отныне признавать над собой власть только Болтомира Заозерского, слепо следуя всем его наказам, даже если он повелит всем им в одночасье утопиться в болоте. О своей роли в принуждении жителей к этому решению я скромно умалчиваю.

– Зачем? – хмурит брови княжич.

– Что зачем?

– В болоте топиться зачем? Не буду я требовать такого, – наотрез отказывается он.

– Да? Мыслю, крестьяне будут рады узнать об этом. Разумеется, если ты не придумаешь чего похуже.

Чтобы не затягивать разговор, предлагаю Болтомиру скорее продолжить путь, если он, конечно, в состоянии. В очередной раз потрогав шишку на затылке, парень заявляет, что вполне здоров, однако изъявляет желание хотя бы бегло осмотреть свои новые владения. Тут я возразить ничего не мог, хоть и горел желанием скорее убраться восвояси, пока не вернулись с сенокоса мужики. Мало ли как отнесутся суровые лесные парни к двум проходимцам, якобы убившим их старосту, раскидавшим по бревнышку баню и требующим от жителей практически рабской повинности? Но, с другой стороны, представился шанс посетить мельника без свидетелей. За него и хватаюсь, обращаясь за завтраком к товарищу с предложением разделиться, чтобы не терять времени. Слегка посомневавшись, тот соглашается.

Болтомир оказывается на редкость хозяйственным парнем. Уже за завтраком, чавкая набитым ртом, он расспрашивает стоящую подле нас Колунью о количестве душ, голов скота и прочей неинтересной мне лабуде. Я же, наскоро проглотив миску непонятного, но сытного варева, напяливаю на обросшую мелким ежиком темно-русых волос голову шляпу, подхватываю шест и отправляюсь знакомой дорогой навестить мельника.

Вчера за разговорами лесная дорога показалась значительно короче. Сегодня же, если бы не уверенность, что не было никаких поворотов, мог подумать, что заблудился. По ощущениям, прошло не менее получаса, прежде чем вышел к знакомой излучине лесной речушки, за которой на месте ее слияния с ручьем стоит мельница.

Вот чего мне не хватает в этом… В этом – в чем? В этом мире? В этом невероятно затянувшемся сне? Короче, не важно. Чего мне здесь не хватает, так это часов. Без них не могу определить даже пройденное расстояние. Интересно, как с этим обстоят дела у аборигенов? Вероятно, у них врожденное чувство времени и, соответственно, ощущение пройденного расстояния. Это у моих… У людей моей реальности благодаря техническому прогрессу, заполонившему быт множеством всевозможных гаджетов, подобные чувства давно заглушены, а то и вовсе атрофировались.

– Эй, Ледень! – кричу, вспомнив имя, которым вчера называла мельника сопровождающая нас в баню молодуха.

Кстати, а не он ли был подельником старосты, удавившим того моим поясом? А ведь у этого бородача и мотивчик имеется. Очень уж он хотел завладеть чудесным шестом.

– Эй! – кричу, испытывая в два раза возросшее желание пообщаться с мельником. – Ледень, выходи! Базар есть.

Заходить самому в темные двери мельницы или в находившуюся подле покосившуюся лачугу с маленькими, затянутыми мутной пленкой оконцами, не испытываю ни малейшего желания. И это владелец подобной развалюхи вчера предлагал мне расплатиться за шест золотом? М-да… Впрочем, кто знает, может, золото здесь ценится дешевле меди?

– Эй! – ору в третий раз, начиная терять терпение. Приподнимаю шест, стискивая крепче пальцы, и с удовлетворением замечаю, как зародившееся в ладони свечение бежит по деревяшке и наполняет собой череп. Боевая готовность артефакта придает уверенности голосу: – А ну, ко мне на цырлах! И быстро! Не то разнесу к хренам твою богадельню, колдун недоделанный.

В последний момент расслабляю руку, сдерживаясь, чтобы не метнуть для большего устрашения молнию в небо, ибо вспоминаю, как вчера чуть не снес себе голову, поджарив правую половину лица. Машинально трогаю щеку – никаких следов. Либо не так уж и сильно поджарился, либо кроме бессмертности обладаю еще и быстрой регенерацией. Надо будет при встрече с Ягой прояснить этот вопрос.

Да где же этот чертов мельник? Может, он ушел куда по своим дикарским делам, а я тут только зря спектакль устраиваю? Мог хотя бы записку какую оставить. Мало ли, вдруг кто-то мешок-другой муки смолоть заедет.

И снова вопрос: а разумеют ли аборигены грамоту? Впрочем, мне это знать пока не жизненно необходимо.

А вот потренироваться во владении шестом-артефактом, пользуясь досугом, будет полезно. А там, глядишь, и мельник появится.

Для начала экспериментально выясняю, что мощность заряда, передаваемого от кисти руки к черепу набалдашника, зависит не от силы сжатия шеста, а от моего желания. Просто в момент эмоционального всплеска я автоматически сжимаю сильнее кисть. Далее силой мысли заставляю череп сперва искриться, затем обрасти, словно волосами, пучком маленьких трескучих молний и, наконец, засиять небольшим, но ярким и жарким светилом.

Ну что ж, теперь можно и по мишеням пострелять. Что же выбрать в качестве мишени? Постройки сносить пока не буду. Да и на крупных объектах потренировался вчера, принеся, как оказалось, убыток Болтомиру. Ну, я же тогда не знал, что деревенька вместе с порушенной мною баней станет его собственностью…

Ага, пожалуй, вон тот пень у дверей мельницы, вероятно используемый в качестве табуретки, подойдет.

Ё-моё! Я хотел просто разнести пень в щепки. Но выпускаю слишком мощный заряд, который попадает не в цель, а под нее. Подброшенный взрывом пень рикошетит от дверного косяка и влетает внутрь мельницы. Изнутри слышится грохот, треск, что-то рушится. Вероятно, выбивается какой-то стопор, и стоявшее до сих пор неподвижно мельничное колесо начинает вращаться.

Сразу возникают ассоциации с тиром, который любил посещать в детстве. Там была мишень-мельница, при попадании в которую начинали крутиться ветряные лопасти.

– Не погуби, повелитель! – Голос мельника заставляет меня вздрогнуть. Тот выполз из хибары на карачках и, как и давеча, споро семенит ко мне. – Не ведал я, что ты из великих. По недомыслию зло против тебя затеял.

Останавливаю блаженного, упершись ногой ему в темя. В голове всплывает фраза то ли из какого-то исторического фильма, то ли из книги:

– Нишкни, пес смердящий!

Не знаю, что такое я приказал, но мужик покорно упирается лбом в землю и замолкает, продолжая мелко дрожать всем телом. Может, опять меня с кем-то спутал?

Не знаю, с чего начать допрос, потому спрашиваю:

– Говоришь, осознал вину?

– Осознал, повелитель, осознал.

– И в чем же свою вину зришь?

– Не узрел я в тебе повелителя, великий. Мнил, ты простой смертный, владеющий толикой ведовства. Мнил, по недоразумению завладел ты посохом Кощея.

Та-ак, значит, мельник и правда колдунишка, если хоть и не сразу, но разглядел во мне какого-то бессмертного повелителя. Но Кощея во мне так и не признал.

– Значит, сам умыслил завладеть магическим посохом? – продолжаю задавать наводящие вопросы.

– Токмо ради того, чтобы самолично вернуть его князю Кощею, – бьется лбом о землю мельник.

– Ты разве не слышал о гибели Кощея?

Мужик поднимает голову и с удивлением таращит на меня черные глазищи.

– Тебе ли, повелитель, не знать, что восстал он, доказав свое бессмертие?

– Тебе-то откуда об этом знать? – злюсь на осведомленность Леденя.

– Дык вся лесная нечисть о том говорит.

М-да… Сарафанное радио в любом мире работает оперативно.

– Расскажи, как с деревенским старостой сговорился? – забрасываю вопрос наудачу.

– По недомыслию же, – снова бьется лбом оземь клюнувший колдун и рассказывает, как явился к нему Репень, дабы узнать о пришедших со стороны мельницы чужаках. Мельник сообщил старосте, будто мы засланцы разбойничьей ватаги, выведывавшие цели будущих грабежей. Мол, если нас не убить, рано или поздно в деревню нагрянут тати. А когда мужик взмолился о помощи, дал ему ядовитое зелье, повелев подсыпать нам в пищу, после чего привезти трупы со всем имуществом к мельнице, далее, мол, его забота, как замести следы. О том, что староста решил удушить нас в бане, колдун ведать не ведал, и старосту он не убивал.

Итак, почти все с покушением на нас прояснилось. Остался лишь один вопрос: кто придушил старосту? Что это не Ледень, я верю. Зачем ему скрывать? Неужели Колунья? Мотив? Наказала муженька за то, что подставил деревню? Или, воспользовавшись случаем, свела старые счеты?

– Как же ты собирался возвращать посох Кощею? – продолжаю допрос бородача. – Либо ведаешь, где его замок находится?

– Не ведаю, – трясет тот головой, волоча бородой по земле и поднимая пыль. – Того никто из смертных не ведает. Но он муку у меня брал. Бывалоча, присылал кого, а иной раз и самолично являлся.

– Ясно. И хорошо платил?

Ледень замялся было, зыркнул из-под кустистых бровей, но все же сказал:

– Платил щедро. Цельную золотую гривну за мешок.

Вот, значит, откуда золотишко у мельника, за которое он собирался посох выкупить. Если не врет, то поступить намеревался где-то даже благородно. Интересно, сколько веса в золотой гривне. До сих пор слышал только о серебряных. Точно не помню, но, кажется, в новгородской гривне было около двухсот граммов серебра. И кстати, что-то я не видел в своих владениях золота. Да я там вообще ни одной сколько-нибудь дорогой вещи не видел.

Ладно, напоследок проясним вопрос, который должен быть главным.

– Ведаешь ли, как найти Ягу?

И снова мельник смотрит на меня с искренним удивлением.

– Мне ли, смертному, знать о том? Разве ты не можешь призвать ее?

– Не хочу светиться, – бросаю разочарованно. – Кто может знать о ней?

– Мыслю, любой из твоих собратьев, повелитель, – продолжает подозрительно пялиться на меня мужик. – Но первее всех хозяин леса, ибо в его лесу она обитает.

– Леший, что ли? – соображаю, о каком хозяине он говорит. – А его как найти? И не говори, что просто призвать! Я не местный повелитель и не имею подключения к здешней информационной сети. Вкурил? К тому же уже сказал – не хочу светиться.

Видя, что Ледень завис, подношу кончик посоха и бью его в лоб небольшой искоркой. Мужика опрокидывает на спину, и он сучит ручками-ножками, как прибитый тапкой таракан. Наверное, я перестарался.

Когда мельник приходит в себя и снова переворачивается на четвереньки, собираюсь повторить вопрос, но вдруг со стороны лесной дороги слышится стук копыт.

Из-за деревьев выезжает на гнедой кобыле улыбающийся Болтомир. За ним следует вторая точно такая же лошадь.

Наклоняюсь над мельником и, вдавив конец посоха ему между лопаток, злобно шепчу:

– Молчи о том, что я этот, как его, владыка. Понял? Не то голову откушу!