Текст книги "Идеальный шторм. Технология разрушения государства"

Интермедия 4
Азеф – король провокаторов

Это имя стало нарицательным. Азефами стали называть циничнейших и беспринципных, способных предавать всех и вся ради собственного благополучия. За этого человека с трибуны Государственной думы вступался лично председатель правительства Пётр Столыпин и революционная террористка Вера Фигнер. На его руках – кровь виднейших деятелей государства и тех, кто поставил своей целью это государство уничтожить.

В середине июля 1904 года на национальных окраинах Империи царило ликование. В Финляндии и Польше социалисты объединились с националистами и вывели людей на улицы под антиправительственными транспарантами. В Борисове и Минске прошли многолюдные шествия. На красных флагах демонстрантов красовалась надпись «Смерть палачам».

Евно Фишелевич Азеф.

Поводом стало жестокое убийство министра внутренних дел В.К. фон Плеве боевиками партии социалистов-революционеров. Но ликующие демонстранты требовали смерти не террористам, а их жертвам – планомерно уничтожаемым деятелям высшего звена государственного управления России.

Бомба под экипажем министра взорвалась напротив Варшавского вокзала в Петербурге утром 15 июля. А уже на следующий день имя террориста Егора Сазонова стало самым популярным в либеральных и революционных кругах Российскои империи. Даже идущие «другим путём» социалисты из ленинской РСДРП не скрывали своего восторга по поводу успеха своих конкурентов по леворадикальной политической нише – эсеров.

В прокламации Петербургского комитета социал-демократов значилось: «Плеве убит. Радостно вздохнет каждый обитатель свободной Руси, услыхав благую весть. Наказан злодей – думает всякий, не потерявший способность чувствовать. Убит убийца рабочих. Убит жестокий представитель кровожадного самодержавия. Плеве нет».

Очевидно, это была согласованная с большевиками позиция, поскольку центральный орган партии газета «Искра» писала: «Пролетариат встретит с чувством непосредственного удовлетворения известие, что бомба революционера убила человека, ответственного за кровь многих тысяч пролетариев и нравственные страдания многих активных борцов за свободу».

Эсеры вели целенаправленную охоту на Плеве. Это покушение было пятым только за текущий год. После каждого неудачного теракта министр внутренних дел усиливал охрану. В тот день его эскортировали лейб-гвардейцы самого императора Николая Второго. Карету сопровождали также агенты Охранного отделения на велосипедах, тротуары кишели тайными осведомителями, у подворотен дежурили добровольные помощники полиции – дворники.

В этот день Плеве ехал на доклад к Николаю Второму с Варшавского вокзала. Группа из трёх боевиков – Ивана Каляева, Сикорского и Егора Сазонова двинулась ему навстречу по Обводному каналу и фактически заперла его карету на Измайловском проспекте. Основным метателем в группе с десятифунтовой динамитной бомбой был Сазонов. Обстоятельства благоволили заговорщикам: обгоняя мешающий экипаж, карета Плеве приблизилась к тротуару прямо напротив Сазонова. Шансов выжить в этот раз у министра внутренних дел не было. Взрыв чудовищной силы разметал карету Плеве, который скончался на месте. Сазонов был контужен, и поначалу его приняли за случайно пострадавшего. Но, придя в сознание, он выдал себя радостным возгласом по поводу свершившегося.

Ни до, ни долгое время после теракта никто не догадывался, что главным обстоятельством, обеспечившим успех операции, был человек, который на годовом окладе царского министра – 14 тысяч рублей – считался самым эффективным агентом охранки, который предотвратил десятки покушений, и одновременно – руководитель боевой организации эсеров, а впоследствии – и всей партии социалистов-революционеров Азеф.

Евно Азеф родился в октябре 1869 года в местечке Лысково Гродненской губернии в семье бедного портного-еврея. Получил гимназическое образование в Ростове-на-Дону. Не исключено, что уже к окончанию гимназии в 1891 году он стал тайным осведомителем полиции. Популярная версия о том, как Азеф на следующий год оказался в германском Карлсруэ и начал учиться на электротехника романтична, но, очевидно, не полна. В 1892 году он продал украденную у знакомого торговца партию масла за 800 рублей и, скрываясь от правосудия, бежал за границу. На самом деле, за рубеж его переправляли уже как готового агента со стажем, что, впрочем, не исключало факта кражи – по тогдашним меркам – в особо крупных размерах.

По линии заграничной агентуры под кличкой «Виноградов» Азеф осел в Париже. Именно оттуда он информировал своих кураторов о Бпервом готовящемся покушении на Плеве. Из Германии, где Азеф легализовался как студент политехникума в Карлсруэ, он чуть ли не ежедневно присылал информацию о революционной эмиграции. При поддержке Департамента заграничной агентуры Азефа по окончании учёбы селят в Москве и устраивают на службу во Всеобщую компанию электрического освещения.

В это время страну захлёстывает волна революционного терроризма. 14 февраля 1901 года эсером П.В. Карповичем смертельно ранен министр народного просвещения Н.П. Боголепов. 2 апреля 1902 года членом боевой организации эсеров С. Балмашёвым убит министр внутренних дел Д.С. Сипягин.

Социалисты-революционеры становятся реальной и грозной политической силой, для борьбы с которой у тайной полиции опыта явно недоставало. ПСР была великолепно структурированной организацией. В ней была внедрена система конспирации, вобравшая в себя всё самое передовое из практики преступного мира и разведывательных сообществ. Азефу не только удаётся внедриться в партию эсеров, но и сделать головокружительную партийную карьеру. Через короткое время он становится руководителем боевой организации партии и членом её Центрального Комитета, а вскоре агент Охранного отделения полиции Евно Азеф оказывается первым лицом партии социалистов-революционеров.

Феномен моментального карьерного роста Азефа прост: он выдавал Тайной полиции своих соратников и таким образом расчищал себе дорогу к партийному лидерству. Жертвами его доносов стали все члены первого состава ЦК партии эсеров, а также некоторые видные члены террористического крыла партии – так называемой «боевой организации».

Получая от полиции в виде оклада не менее 1000 рублей в месяц (сумма варьировалась от премий), Азеф рьяно отрабатывал эти гонорары. Он заранее предупреждал о готовящихся террористических актах. Так были провалены операции по уничтожению Николая Второго и первое покушение на министра внутренних дел Плеве. Параллельно Азеф спланировал и организовал более трёх десятков террористических актов против значимых деятелей госаппарата. Это позволяло поддерживать его безупречную репутацию как в Тайной полиции, так и на посту лидера партии. Ну кто из соратников мог усомниться в беззаветной преданности делу уничтожения «убийц народа» того, кто осуществил убийства своих непосредственных начальников по карательному аппарату: министра внутренних дел и шефа корпуса жандармов В.К. Плеве, генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича, петербургского градоначальника В.Ф. фон дер Лауница, главного военного прокурора В.П. Павлова?

Вопрос о том, как Азефу удавалось целых одиннадцать лет избегать разоблачения и считаться «своим» и у высших чинов Охранного отделения, и у однопартийцев, для современников был далеко не праздным. Многие из тех, чья деятельность пересекалась с этим провокатором, поплатились жизнью за свою доверчивость. Не мог не высказаться по поводу столь яркой фигуры и один из вождей российских социал-демократов Лейб Бронштейн (Лев Троцкий):

«…факт остается фактом: в течение ряда лет своей провокаторской „работы“ Азеф не попадался, и это одно уже должно, очевидно, служить лучшим доказательством его из ряду вон выходящей выдержки. Как, однако, понимать это сакраментальное „не попадался“? Значит ли это: не делал промахов, по крайней мере, грубых? Или же это надо понимать просто в том смысле, что и самые грубые промахи в тех условиях, какие создались вокруг Азефа, неспособны были погубить его? Вот где корень всего вопроса. И стоит подойти к загадке с этой стороны, чтобы сразу бросилось в глаза одно поистине поразительное обстоятельство: почти во все продолжение карьеры Азефа по пятам за ним шли слухи и прямые обвинения в провокации. Еще в Дармштадте, где Азеф был студентом, один из профессоров отзывался о нем в частном разговоре словами: „dieser Spion“ („этот шпион“).

В 1903 г. выдвигает против Азефа обвинение в провокации какой-то студент. В августе 1903 г. видный социал-революционер получает анонимное письмо… с весьма определенными и убедительными указаниями на „инженера Азиева“, как провокатора. Азеф, который с письмом был ознакомлен, испугался до истерики: рвал на себе рубаху, икал и плакал. Но убедившись, что шансы его не поколеблены, пришел „в шутливое настроение“. В начале 1906 г. получаются партией показания против Азефа со стороны агентов саратовской охранки. Осенью 1906 года – такого же рода показания со стороны охранного чиновника одного южного города. Осенью 1907 г. выступает на сцену так называемое „саратовское письмо“ с совершенно определенными, фактического характера указаниями, легко поддававшимися проверке; однако, проверке оно, как и все предшествующие, подвергнуто не было…

… Ясно, что не в дьявольской ловкости крылась тайна азефского успеха и никак не в его личном обаянии: мы уже знаем, что внешность у него отталкивающая, первое впечатление он производит всегда неприятное, иногда отвратительное, он свободен от идейных интересов, еле-еле бормочет. Лишен чуткости, жесток, груб в своих чувствах и в их внешнем выражении, сперва икает от страху, а, успокоившись, впадает в „шутливое настроение“…

Тайна азефщины – вне самого Азефа; она – в том гипнозе, который позволял его сотоварищам по партии вкладывать перст в язвы провокации и – отрицать эти язвы; в том коллективном гипнозе, который не Азефом был создан, а террором, как системой…

…Заняв позицию, изолированную от партии и высившуюся над партией, Азеф оказался как бы в блиндированной крепости: всем остальным членам партии к нему и приступу не было. В создании этой позиции мы не находим личного „творчества“ Азефа: он просто взял то, что ему давала система.

Доверие к Азефу росло, как к „великому практику“. А главный, если не единственный практический талант его состоял в том, что он не попадался в руки политической полиции. Это преимущество принадлежало не его личности, а его профессии; но оно ставилось в счет его ловкости, находчивости и выдержке. По отзывам „боевиков“ „Азеф не знал даже, что такое боязнь“. Отсюда их преклонение пред Азефом, который олицетворял идеал „боевика“, как в глазах остальной партии – боевую организацию в целом. Затем все шло почти автоматически. Тот, кто совершает при содействии Азефа покушение, гибнет – тоже при содействии Азефа; а отблеск совершенного остается на Азефе, как на неуловимом организаторе и вожде. За границей, в идейно-руководящих кругах партии, Азеф, по рассказу комиссии, „появлялся, как метеор, появлялся, окруженный ореолом подвигов, в подробности которых были посвящены весьма немногие“.

Тех, которые выдвигались против него или работали помимо него, он выдавал; это было естественным, почти рефлекторным жестом самообороны; а в результате – рост азефского авторитета в обоих лагерях. После слишком крупных выдач он – возможно, что с ведома своих ближайших контрагентов справа – давал совершиться таким террористическим актам, которые должны были упрочить его позицию пред лицом его контрагентов слева. Это снова развязывало ему руки для выполнения его полицейских обязательств. Он предавал, а за его спиною работало его начальство, направлявшее все свои усилия на то, чтобы сохранить своего „сотрудника“, и замести за ним следы. И шпион поднимался вверх с силой почти фатальной».

Лев Давидович Бронштейн (Троцкий) в молодости.

В этой статье, опубликованной в «Киевском вестнике» в 1911 году, Троцкий достаточно мотивированно разоблачал лидера своих конкурентов по революционному слому режима. Возможно, поэтому, по привычке увлекшись яркими деталями, он не увидел главного феномена Азефа и азефовщины. Ни при каких обстоятельствах ни одни провокатор не смог бы, существуя на деньги государства, подрывать его основы и убивать своих кураторов и грантодателей, если бы его жертвы, увлекшись погоней за ведомственными показателями и цифрами отчётности, не обособили свою работу от всего контекста задачи сохранения и упрочения государства.

Куратор Азефа по ведомству зарубежной агентуры Л.Н. Ратаев, тот, кто, кстати, его завербовал, в письме своему шефу, директору Департамента полиции Зуеву, не скрывает растерянности: «Ты один, может быть, поймешь, как тяжело было для меня прийти к убеждению в предательстве Азефа… Он дал мне столько осязательных доказательств своей усердной службы, сведенья его отличались всегда такой безукоризненной точностью, что мне казалось чудовищным, чтобы при таких условиях человек мог быть злодеем и дважды предателем». В двойное предательство Азефа не верил сам председатель Совета министров Столыпин, который страстно защищал его с трибуны Государственной Думы.

При более скептическом отношении к чиновничьему пафосу в адрес Азефа не ускользнёт от внимания, что уже после того, как обнажились контуры катастрофы национального масштаба по имени Азеф, они продолжают защищать не государство, а честь своего мундира. Не делают жизненно необходимых для спасения государства выводов о том, что победные отчеты о раскрываемости подрывных организаций, лиц и мероприятий не свидетельствуют об искоренении угрозы революции. Скорее – наоборот. Иначе под носом у Тайной полиции, успокоенной «точностью» доносов Азефа, не совершился бы ряд знаковых терактов и даже чудом провалившееся покушение на Государя Императора Николая Второго. Для этого по плану Азефа эсеры собирались строить собственную специальную подводную лодку! Как можно было скрыть такие приготовления от всеведущей Тайной полиции? Если этот вопрос не рассматривать как риторический, то за блеском фраз и победных рапортов руководителей и сотрудников министерства внутренних дел откроется картина неприглядная настолько, что её можно смело отнести к факторам идеальной катастрофы.

Прежде всего, следует чётко определиться в термине «провокатор». Это – те, на кого Департамент Тайной полиции делал основную ставку в своей агентурной игре. Провокаторы не просто информировали власти о деятельности подрывных организаций и готовящихся террористических актах и бунтах. Они в буквальном смысле провоцировали революционные события. В ведомственной логике это было более чем эффективно – сами спровоцировали, сами среагировали: Владимира в петлицу и Анну на шею, виват, полиции! Но если учесть, что основным мотиватором работы с агентами были деньги, и притом немалые, а не патриотическое чувство сохранения Державы, то стоит ли удивляться беспринципности и цинизму контингента провокаторов. Для них выдать властям однопартийца, организовать убийство государственного чиновника и восстание было вопросом сметы и гонорара. Они ставили на одну доску своих жертв – оппозиционных романтиков и убеждённых служак режима. И, совмещая две профессии, – революционера и тайного агента – спокойно расписывались в финансовых ведомостях обоих работодателей.

Для государства такая ставка охранных структур на беспринципных негодяев стала фатальной. Качество агентурной информации Азефа гарантировало относительно спокойную жизнь от теракта до теракта и парализовало чиновничью волю задавать неудобные для себя вопросы. Во-первых, уже заданный Троцким вопрос, только без революционного позёрства, а профессионально: как мог Азеф за все годы не провалиться в среде опытных конспираторов – революционных террористов? Ответ был крайне неудобен: Азеф доносил не обо всех мероприятиях. Значит… должен был последовать однозначный вывод о том, что он, как руководитель боевой террористической организации, причастен к остальным резонансным делам. Но – никаких последствий. Охранное ведомство вместе с государем возмущаются террором, но вынуть голову из песка и, стряхнув с себя наваждение от успешно предотвращённых преступлений, хотя бы элементарно подстраховаться и продублировать агентурную линию Азефа, ввести в игру с эсерами ещё одного контрольного агента – на это нет ни желания, ни воли.

И расплатой было не только физическое устранение верхнего административного эшелона государства. На фоне экономических потрясений в неуклонно нарастающих либеральных общественных настроениях недееспособность правоохранительной системы превращала государство и его главу в объект сарказма и развеивало иллюзии по поводу незыблемости системы. И далеко не случайно именно террористическая партия социалистов-революционеров станет одним из бенефициаров Февральского переворота, а эсер (с марта 1917 г.) Керенский войдет в состав Временного правительства и впоследствии станет главой правительства.

Пока же о грядущей катастрофе красноречиво свидетельствовали единичные «жертвы» режима, которые вызывали сочувствие как «борцы за высшую справедливость», а революционные организации, удостоверяясь в собственной неуязвимости и безнаказанности, радикализировали масштаб, формы и методы своей подрывной деятельности. И одновременно стали привлекательны для зарубежных спонсоров, заинтересованных в развале российского государства.

Глава 5
Дюжина ножей в спину империи

Политический кризис 1905–1907 годов, во время которого начались невиданные до того массовые выступления, приведшие к столкновению с полицией и войсками на улице главных городов Российской империи стал первым тревожным «звоночком» для царской власти и всего политического строя России.

Именно тогда со всей беспощадной ясностью обозначились два полюса формирования политической повестки дня. С одной стороны – правой, объективно необходимые реформы тормозили ультраконсерваторы, часто попахивающие откровенно шовинистическим душком. Это, в первую очередь, черносотенцы, которые готовы были проливать кровь, как свою, так и чужую за то, чтобы в стране вообще ничего не менялось. Но в условиях научно-технического прогресса, стремительного развития всего мира в начале ХХ века, застой был подобен смерти.

С другой, не менее решительно действовали ультралибералы, у которых все, что было связано с прошлым, настоящим и будущим страны, а также с русской культурой и Православием, вызывало озлобление и отторжение. В своих политических манифестах они утверждали, что «все без исключение российские правители были тиранами, единственной целью которых была эксплуатация народа».

Настойчиво повторявшийся на протяжении второй половины XIX века тезис об антагонизме общества и власти в конце концов убедил в этом не только потенциальных революционеров и некоторую часть образованной интеллигенции, но и заметную часть политической элиты.

В первый раз в России ярко проявился феномен «двоемыслия» – почти шизоидный выверт сознания, когда люди, получившие образование в государственных университетах, а иных тогда просто не было, подвизающиеся на стезе государственной службы, получающие деньги из государственных касс, употребляли все свои усилия, чтобы это самое государство уничтожить. И даже видели в том особый вид доблести.

Очень характерна в связи с этим история семьи Ульяновых. Отец семейства, Илья Николаевич сделал честную карьеру, служа Престолу и Отечеству верой и правдой. Он достиг чина действительного статского советника, что соответствовало 4 классу в Табели о рангах. Этот чин давал ему и его семейству потомственное дворянство. Это при том, что отец Ильи Николаевича происходил из крепостных крестьян. Так что самой историей семьи главного «могильщика» Российской империи опровергается тезис о якобы полном и безусловном подавлении народа и невозможности «вырваться из лап нищеты».

Хорошее получается «подавление», при котором сын крестьянина достигает высших должностных степеней и сам становится представителем правящего класса! Без всякой Конституции, профсоюзов, свободных СМИ и прочих якобы необходимых каждому государству для процветания институтов.

Уровень материального благополучия семьи Ульяновых был вполне достаточным для того, чтобы содержать большой дом, наемную прислугу и хозяйственные строения. Узнать, в каких «тяжелых» условиях «рождалась революция» в России, можно посетив музей в Ульяновске – он открыт по сей день.

Если копнуть всех основных героев революции, то настоящих пролетариев от сохи среди них будет раз-два и обчелся. Например, славные конники Ворошилов и Буденный были, действительно, из крестьян, но вовсе не они играли ведущую роль в организации маевок, и в повсеместном распространении сети подпольных ячеек.

Будущий революционер-экспроприатор Коба, Иосиф Джугашвили (Сталин), как известно, учился в Тифлисской духовной семинарии. Духовное образование получал и легендарный политический долгожитель, отец советской пищевой промышленности Анастас Микоян.

История семьи Ульяновых – яркий пример перевернутого сознания, который стал возможен в результате многолетней пропаганды разрушительных идей. Даже многие лучшие и образованные люди империи, которые, по идее, должны были стать ее опорой, на деле держали фигу в кармане. Точнее, даже не фигу, а увесистый булыжник – якобы, «орудие пролетариата».

Не были исключением и представители самых верхних этажей власти. Натравливая войска на безоружных демонстрантов, чиновники с чрезвычайной легкостью, точнее сказать, безответственностью относились к пресечению деятельности действительно опасных революционных организаций.

Даже если экстремист-подпольщик попадал в тюрьму или ссылку, то режим содержания политических заключенных был намного мягче уголовных преступников. Многие свои работы Ленин написал именно в тюрьме. Он мог свободно выписывать себе любые нужные для работы материалы и книги, публиковать статьи, быть в курсе последних новостей.

Семья Ульяновых породила двух цареубийц, младший закончил дело старшего.

Создается впечатление, что для революционеров в России был специально создан благодатный оазис. Вряд ли Охранное отделение – ведомство, отвечавшее за борьбу с разрушительными направлениями мыслей и подрывными организациями, было не в курсе того, что делают господа социалисты. При необходимости, сотрудники тайной полиции «мели всех под гребенку», но гораздо чаще смотрели сквозь пальцы либо действовали чересчур мягко.

Знаменитая карикатура эпохи революции 1905 года изображала министров, требовавших не жалеть патроны для подавления безоружных демонстраций, в то время как защитникам Порт-Артура был дан строгий приказ экономить боеприпасы. Создавалось впечатление, как будто царские министры были чуть ли не тайными союзниками социалистов-разрушителей.

В любом случае, имевшийся шанс раз и навсегда задавить «революционную заразу» так и не был использован. В итоге огромное число потенциальных «возмутителей спокойствия» после известных потрясений в 1905–1907 годах просто уехали за границу, где вполне припеваючи жили за счет международных финансовых организаций (см. вторую главу этой книги). На каторгу пошли в основном рядовые участники – распространители листовок, нелегальных газет, организаторы забастовок и стачек низшего звена.

12-летний период после «первой русской революции» был, по сути, пиком развития Российской империи. Именно тогда казалось, что еще чуть-чуть, и Россия вырвется вперед. Быстрое развитие промышленности. Новые законы, позволяющие крестьянам развивать частную инициативу, имели реальный шанс направить страну на новый уровень развития. После военных неудач и разгрома флота во время Русско-японской войны армия быстро восстанавливалась, на Балтийском и Черном морях появлялись броненосцы новейших систем.

В британском адмиралтействе не могли поверить в то, что за такой краткий отрезок времени возможно полностью не только восстановить, но и в значительной степени обновить флот. Необходимо было еще несколько мирных лет, чтобы огромная страна могла собраться с силами и совершить коренной прорыв во всех областях жизни. Годом промежуточного подведения итогов стал 1913 – трехсотлетний юбилей царствования династии Романовых. Россия подошла к нему с впечатляющими и многообещающими показателями. Казалось, что кровавые события 8-летней давности навсегда ушли в прошлое…

Летом следующего года разразилась Первая мировая война. Усилиями Франции и Британии Россия была втянута в Антанту – противоестественный военный союз против Германии. Русский Генеральный штаб, как и во время прошлой Русско-японской войны, был уверен в быстрой победе. Никто не мог и предположить, что затянувшаяся война не только истощит ресурсы всех воюющих европейских стран, но и обернется настоящим крушением привычной жизни для многих из них. И самые тяжелые потери понесла Российская империя.

Начало войны вызвало патриотический подъем во всем обществе. Даже самые непримиримые либеральные деятели и газеты «прогрессивного» направления объявили о поддержке правительства, поскольку война отодвигает на второй план даже самые острые политические распри. Но не у всех хватало такого гражданского мужества и ответственности.

Например, одним из главных лозунгов большевиков стало «поражение собственной страны». В партийной полевой работе был взят курс на создание сетей в армейских частях. Логика была беспроигрышная: рабочие, конечно, могут сколько угодно выходить на забастовки, но у них нет самого главного для борьбы с режимом – оружия. А у солдат его полно. Значит необходимо, прежде всего, разложить армейские части. Вопрос о том, а кто же будет держать фронт и воевать был для революционных идеологов неактуальным, ведь, по их мнению, германские солдаты – такие же обманутые пролетарии и они не будут без особой нужды поднимать руку на своих братьев по классовому признаку.

Кризис на фронтах и особенно перебои со снабжеиием в столице вызвали волну народного иедовольства. Стихийные демонстрации, возникающие прямо на месте очередей, рождали самодеятельных ораторов.

Русская корона.

Карикатура из американского журнала Puck.

Воспользовавшись ситуацией, агитаторы бросили клич – «Долой войну». Для большинства солдат, которые были вчерашними крестьянами, это означало – «штыки в землю и айда на печку к бабам», «чай мы рязанские (тверские, тульские, воронежские) – до нас немец не дойдет». На фронтах начался стихийный процесс братания с еще вчерашними врагами. Никакие заградительные отряды не могли сдержать хлынувший в тыл поток дезертиров. Запасливые солдатики прихватывали с собой и родные трехлинеечки – вещь нужная, в хозяйстве завсегда пригодится.

К 1917 году Россия подошла с рядом нерешенных проблем. В 1915 году остановилось 573 промышленных предприятия, в 1916 – 74 металлургических завода. Экономика страны уже не могла обеспечить содержание армии, в которую было мобилизовано свыше 0,5 млн. кадровых рабочих.

Положение усугубляли огромные потери русской армии, превысившие к 1917 г. 1,7 млн. убитыми. Страна буквально бурлила политическими забастовками и стачками. Все стороны общенационального кризиса обострились в январефеврале 1917. Угроза взрыва недовольства масс становилась все реальнее. Призрак революции использовался теперь лидерами оппозиции для шантажа Николая Второго: если он и дальше будет отказываться от компромисса с легальной оппозицией в Думе, вспыхнет неуправляемый бунт! Царь имел шанс предотвратить крушение империи. Глубокое политическое преобразование страны было необходимым и, наверное, неизбежным, но не через революцию, то есть не через разрушение государства!

Если бы Николай Второй проявил достаточно политического ума, гибкости и доброй воли, династия могла бы быть спасена, и Россия могла существовать в виде конституционной монархии английского типа. Есть свидетельства того, что царь колебался вплоть до 21 февраля 1917 г. Но в последний момент он решил дать себе передышку и 22 февраля уехал в военную Ставку, в Могилёв, полагая, что в его отсутствие ничего не произойдет.

Уже через неделю царь подпишет отречение, привезенное ему людьми, от которых такой шаг был менее всего ожидаем. Среди тех, кто убедил царя добровольно сложить с себя полномочия, были генерал Алексеев – в будущем один из лидеров Белого движения и «умереннейший» политик, депутат-монархист и ярый антисемит Василий Шульгин, который на склоне лет вспоминал о произошедшем, как о кошмарном сне.

Началось что-то совершенно невообразимое. Из армии, с флотов, посыпался вал одобрительных телеграмм, подписанных разнообразными советами и комитетами. К вакханалии присоединились многие генералы. Отдельные голоса, призывавшие сохранить верность присяге, тонули в общем хоре одобрения отречения.

Напомним, что повод для революции был, по сути, смехотворным в масштабах гигантской империи. В середине февраля 1917 г. городские власти Петрограда решили ввести карточную систему. В нескольких пунктах города перед пустыми прилавками магазинов вспыхнули беспорядки. 20 февраля администрация Путиловских заводов объявила локаут из-за перебоев в снабжении сырьем, тысячи рабочих оказались выброшенными на улицу. Заседавшая с 14 февраля Государственная дума еще раз подвергла уничтожающей критике «бездарных министров» и потребовала их отставки.

Депутаты от легальной оппозиции (меньшевик Чхеидзе, трудовик Керенский) попробовали установить контакты с представителями нелегальных организаций (Шляпниковым и Юреневым). Был создан комитет для подготовки демонстрации 23 февраля (8 марта) – в Международный женский день. Большевики, считавшие эту инициативу преждевременной, присоединились к ней только в последний момент, однако без большевистских сетей на предприятиях всеобщая стачка была бы невозможной.

Демонстрация была мирной, спокойной, почти радостной. В центре города к манифестантам, идущим от Выборгской стороны, присоединились многочисленные мелкие служащие, студенты и просто гуляющие. Здесь состоялся митинг против царизма. Власти сочли это выступление проявлением простой «боязни голода», не представляющим опасности. Поэтому они ограничились вывешиванием объявлений, убеждающих население в наличии в городе запасов зерна.

На следующий день забастовали почти все заводы. Женщины уже не составляли большинства среди демонстрантов, атмосфера накалялась. С красными флагами и пением «Марсельезы» рабочие стекались к центру города. Произошло несколько жестоких столкновений с конной полицией. Размах движения и относительная пассивность властей удивили и участников, и свидетелей.