Текст книги "Эксперт по уничтожению"

Возле мнимого представительства «Дюпон и Делакруа» ничего нового не происходило. Кафе, в котором утром завтракали Мефодий, Гавриил и Пенелопа, закрылось, и официанты заносили на ночь внутрь раскладные столики и стулья. Старые, вероятно, повешенные еще в девятнадцатом веке, фонари испускали бледно-лунный свет; сама луна была не видна из-за разлапистых листьев растущих вдоль улицы пальм.

По автостоянке «Сумеречной Тени» лениво прохаживался охранник, но его присутствие беспокоило Мефодия слабо. Больше всего тревожило то, что скрывалось за невзрачными стенами офиса. Разведданные Пенелопы о внутренних постах, планировке и прочих сюрпризах были настолько поверхностными, что относить подобные крупицы информации к разведданным можно было с большой натяжкой.

– Ну что, как бодрость духа, как самочувствие? – подобно боксерскому секунданту, участливо поинтересовался у акселерата Мигель. – Готов? Тогда иди, работай, а я докладываю, что ты приступил. Ежели что, я рядом – за углом; ты только свистни, и мастер тут как тут! Француз из местных – Жан-Люк, или как его? – будет ждать с машиной вон у того перекрестка. Как выйдете, сразу дуйте к нему, а я прикрою. Вроде бы все.

Мигель притих, постоял, глядя вместе с Мефодием на дверь офиса, затем вздохнул и протянул напарнику руку.

– Держи! – проговорил он со столь редкой для себя угрюмостью.

Мефодий крепко пожал протянутую руку, при этом стараясь, чтобы слегка дрожащая ладонь не выдала терзающий его страх. Кажется, мастер ничего не заподозрил, поскольку от уверенного крепкого рукопожатия акселерата даже поморщился.

– Учти: не прощаюсь! – подчеркнул Мигель. – Вы с Кимберли меня еще на ужин пригласите. Причем не раз!.. – Снова немного помолчал. – А теперь за дело!

И хлопнул Мефодия по плечу. Да с такой силой, что первые шаги в направлении вражеской цитадели акселерат совершил скорее от этого дружеского хлопка, чем по своей воле.

Франция встретила Мотылькова прохладно, словно русский полковник успел ей, дружелюбной и радушной стране, крепко насолить. Но Мотыльков не обиделся: в конце концов, что он за птица такая, чтобы требовать для себя горячего приема?

Находить общий язык с французами полковнику было крайне тяжело. Сергей Васильевич немного понимал по-английски, мог вести допросы на чеченском, но из французского знал лишь «бонжур» и «мерси», да и те слетали с его уст без должного прононса, скорее напоминая рык голодного хищника.

Хотя нет, имелось одно слово, знание которого объединяло сдержанного полковника и говорливых французов. И слово это было «рефлезианец». По мнению Сергея Васильевича, французские коллеги при их чистейшем произношении говорили его очень забавно – так, будто не поминали всуе страшнейшего врага человечества, а ласково мурлыкали с подружкой в постели: «рэфлэзир-р-р»…

К огромной радости Мотылькова, стажироваться его поставили в паре с содировцем из Санкт-Петербурга по имени Степан. Тот знал французский гораздо лучше соотечественника-староболотинца и, что самое главное, мог вполне прилично отвечать на любые вопросы, а не только на «парле ву франс?». Вот так совместно, будто отличника и прикрепленного к нему двоечника, стажеров перенаправили дальше на юг – на Лазурный Берег, в курортную и более жаркую, нежели пасмурный Париж, Ниццу.

В отделении бригады «Ля Плейн Омбр» в Ницце стажироваться было очень интересно и познавательно. Здесь работали на самом современном уровне, а не по старинке, как на родине Мотылькова.

Прежде всего, в «Сумеречной Тени» существовало подразделение компьютерных хакеров, которое являлось едва ли не главной ценностью бригады. Эти «электронные медвежатники «курсировали по Интернету, взламывали любые подозрительные серверы и сканировали на предмет рефлезианской темы тысячи форумов и электронных переписок. Информация от хакеров в аналитический отдел шла вагонами; оперативные группы не просиживали без дела штаны и, бывало, по нескольку раз в день выезжали на проверку каждого помеченного аналитиками случая.

И как результат, в бетонных подвалах офиса «Тени» в Ницце находилось десять пойманных рефлезианцев, причем живых. Удерживались они в подаренных бригаде миротворцами камерах-аквариумах, при помощи которых рефлезианцев приводили в состояние полного паралича. Рефлезианцы плавали в специальном питательном растворе, пребывая в сознании, но не могли не то что откусить себе язык, а даже моргнуть.

Таинственное рефлезианское оружие исследовалось в лабораториях, по сравнению с которыми отдел экспертизы Мотылькова находился еще на пороге бронзового века. Сергей Васильевич во все глаза пялился на огромный жидкокристаллический дисплей, где мельтешили сложные формулы неизвестного металла и вращались во всех плоскостях модели его молекул. Естественно, полковник мало что понимал, однако с напускной озабоченностью кивал головой, слушая лекцию тараторящего без умолку профессора-француза. Единственное, что четко запомнил полковник из лекции, было то, что рефлезианский металл невероятным образом сочетает в себе, казалось бы, изначально несочетаемые химические и биологические компоненты. При этом загадочный металл очень напоминал организм; нечто наподобие биомассы, превосходящей по крепости алмаз в сотни раз! Но заставить этот организм проявить хоть малейшие признаки жизни профессору пока не удалось, даже с учетом того, что ученый имел под рукой любое оборудование, какое только мог пожелать.

После исследования тел пойманных Мотыльковым рефлезианцев староболотинские судмедэксперты составили отчет, который уместился на тетрадном листке: абсолютно нормальные организмы без каких-либо отклонений. Единственным их отклонением можно было считать только то, что подобных идеально здоровых организмов в природе не существует.

Во Франции Мотыльков обогатил свой запас знаний о рефлезианской анатомии с объемов тетрадного листка до небольшой брошюры. Оказывается, главное отличие рефлезианцев от людей было сокрыто внутри черепной коробки. Мозг имеющих человеческую личину пришельцев хоть и не превышал по размеру человеческий, зато по весу превосходил тот практически вчетверо. Нервные волокна рефлезианцев при увеличении напоминали витые двужильные провода, словно рефлезианский организм обладал дополнительной нервной системой, предназначенной для дублирования основной или вообще неизвестно для каких целей.

В глазных яблоках рефлезианцев имелись дополнительные мышцы. Они не только изгибали хрусталик, но и перемещали его взад-вперед; профессор медицины утверждал, что эта особенность позволяет глазам пришельцев, подобно телеобъективу, регулировать кратность увеличения наблюдаемого объекта. Костная ткань рефлезианцев по крепости напоминала строительную арматуру, а сухожилия – толстые сыромятные ремни. Количество суставной жидкости было вдвое больше нормы, а сами суставы походили на подвергнутые углеродной закалке шаровые опоры автомобиля. Нормальный для рефлезианца ритм сердечных сокращений под нагрузкой лежал в пределах четырехсот ударов в минуту – всего лишь в полтора раза меньше, чем скорострельность автомата Калашникова!

Спецсредства для поимки шустрых инопланетян у «Тени» тоже были отменные. Мотылькову предоставили для ознакомления пневматические ружья, снаряженные шприцами с мощными транквилизаторами, наподобие тех, которыми усыпляют слонов и тигров, выстреливающиеся из специальных катапульт нейлоновые сети, а также громоздкие ручные устройства для стрельбы резиновыми пулями (точнее, даже не пулями, а ядрами) калибром с бейсбольный мяч.

Мотыльков часто вспоминал, с каким трудом были схвачены рефлезианцы, которыми гордился его отдел: два десятка дюжих содировцев сумели скрутить врагов лишь благодаря беспримерному героизму. Оперативники навалились на рефлезианцев скопом, повиснув на их конечностях по двое, а то и по трое. Будь у староболотинцев то же вооружение, что у французов, им можно было бы тягаться с рефлезианцами практически на равных. Но самое радикальное средство, что имелось в арсенале у Мотылькова, являлось старым помповым карабином «КС-23», резиновые пули которого не всегда сваливали обычного дебошира, не говоря уже о пришельце…

Больше всего у полковника вызывало недоумение, как при столь современной оснащенности парни из «Сумеречной Тени» не смогли произвести допрос хотя бы одного, самого мягкотелого рефлезианца. Однако, когда французские друзья по секрету поведали Сергею Васильевичу и Степану, что перед этой проблемой пасуют даже миротворцы, полковник невольно проникся к рефлезианцам уважением: он-то, старый вояка, думал, что миротворцы оградили землян от простых космических флибустьеров, а на самом деле иноземный враг далеко не так прост, как кажется! Оказывается, что Мотыльков борется с противником, опасность которого переоценить трудно, этаким глухонемым смертником, вооруженным по последнему слову техники.

После этого полковник отринул последние сомнения в важности своей новой службы и с удвоенной энергией стал вникать в ее премудрости.

Впрочем, сомнения в душе полковника все равно остались, но не в истинности выбранного пути, а несколько иного толка. Груз этих сомнений Мотыльков не привез с родины, а приобрел уже здесь, в Ницце.

С некоторых пор Сергей Васильевич ощущал себя так, будто, придя на просмотр кинофильма с донельзя запутанным сюжетом, проспал середину картины и теперь терзался догадками, правильно ли он понимает развитие событий и не упустил ли во время сна какую-нибудь ключевую сцену.

Провалы в памяти – так можно было это еще охарактеризовать?

Первая неуверенность посетила полковника при просмотре базы данных на попавших в поле зрения спецслужб, но еще не пойманных рефлезианцев. База состояла в основном из нечетких фотографий, сделанных во время прошлогоднего прибытия на Землю миротворцев. В тот день рефлезианцы рискнули выйти на битву с ними с открытым забралом, поэтому и не ушли от внимания сотен фото– и видеокамер.

Большинство рефлезианцев, зафиксированных туристами и корреспондентами, на момент съемки находилось в движении, и по этой причине опознать их на фото можно было только после тщательной оцифровки изображения. Но и оцифровка внесла мало ясности. По картотекам спецслужб ни один из рефлезианцев не проходил, а поиск наугад давал такое количество похожих на искомые лиц, что впору было начинать всепланетные розыски уже не космических резидентов, а обыкновенных добропорядочных землян. И потому сто с небольшим рефлезианцев, чьи физиономии красовались на стенде «Их разыскивает «Сумеречная Тень», имели в своих досье графы «пол», «приметы», «примерный возраст», «приблизительная национальность», однако не имели ни точных имен, ни места жительства.

– Россиян случайно нет? – первым делом поинтересовался Мотыльков, поскольку такой полезной картотекой в Староболотинске его еще не снабдили.

Ему выдали полтора десятка электронных досье на тех рефлезианцев, что предположительно относились к уроженцам стран бывшего Советского Союза и Восточной Европы. Мотыльков просмотрел все досье за полчаса и хотел было выключить компьютер (подходило время обеда), но необъяснимый сигнал тревоги прозвенел в голове Сергея Васильевича и заставил вернуться к монитору…

Лето прошлого года. Захват в заложники сотрудников милиции каким-то наркоманом… Как бишь его имя?.. «Стареешь, Серега, стареешь! – посетовал в мыслях полковник. – Тебе бы в отставку, а не контршпионажем заниматься…» Обычная для его головорезов работа. Наркоман хотел скрыться, но его схватили… Или не схватили? Да как же не схватили, вон и благодарность в личное дело занесена! Еще ФСБ хотела лавры той операции себе присвоить, но СОБР Мотылькова утер тогда нос и ФСБ, и тем, кто уговаривал этого шизофреника сдаться по-хорошему…

«Вот чертовщина! Операция проходила год назад, а помню ее, словно дело было в юности! – терзался сомнениями полковник, отрешенно глядя на монитор. – Да и помню почему-то фрагментами: наркомана повязали, а сам момент захвата – ярчайший момент всей операции! – отложился в памяти смутно, будто с чьих-то слов. Но самое странное: почему я даже мельком не вспоминал о той операции до настоящего дня? Ведь довольно запоминающийся выдался тогда день – паника, журналисты, стрельба!»

Погруженный в раздумья, Мотыльков даже не заметил, как перестал вращать колесико мыши и оставил на мониторе фотографию молодого человека с длинными волосами, в кожаной куртке и потертых джинсах. Парень значился под грифом «Особо опасен» и имел в Нью-Йорке солидный багаж правонарушений, среди которых многократное превышение скорости выглядело детской шалостью. В основном же ему инкриминировалось неподчинение представителям власти, жестокое избиение агентов ФБР и полицейских, угоны машин, создание аварийных ситуаций на дорогах, вандализм, незаконное ношение оружия и стрельба в общественном месте. А в конце списка преступлений указывалось, что именно данный рефлезианец считается виновным в нанесении тяжких телесных повреждений представительнице миротворцев: молодая женщина – почетный гость Земли! – лишилась по его милости обеих рук по самые локти.

Сейчас полковник готов был поспорить с кем угодно и дать на отсечение собственные руки, что кровожадный нью-йоркский истязатель не кто иной, как тот самый наркоман, захваченный СОБРом Мотылькова в Староболотинске.

Впрочем, о сделанном открытии полковник умолчал – решил не поднимать шум, а для начала переслать фотографию на родину своему заместителю. Следовало уточнить, хлебает ли сегодня баланду в не столь отдаленных от Староболотинска местах данный имярек, за поимку которого полиция Нью-Йорка обещает вознаграждение размером с годовой бюджет староболотинской СОДИР.

Если же этого человека за колючей проволокой нет… Мотыльков не знал, что тогда думать – либо мир сошел с ума, либо он, Сергей Васильевич, крепко ударился год назад головой и теперь присваивает себе операцию, в которой никогда не участвовал… И ладно, если присваивает чужую славу, а то, может, просто взял да выдумал кучу подвигов контуженным когда-то чеченской гранатой мозгом? Хотя никогда бы не подумал, что тяжелая контузия так развивает воображение.

Просто паранойя какая-то!

«Может, вправду подать рапорт об отставке? – подумал озадаченный полковник. – Так ведь не подпишут – война с рефлезианцами на дворе. Вот кончится война… Тьфу ты, черт, да когда ж она, окаянная, кончится? На мою жизнь рефлезианцев точно хватит…»

Второе сомнение полковника было сродни современной форме ереси. Ересь эту Мотыльков держал в строжайшей тайне даже от собственной жены. Сергей Васильевич опасался, как бы за подобную точку зрения его, орденоносного ветерана, не приговорили к аутодафе прямо на центральной площади Староболотинска, аккурат напротив чудом пережившего все политические катаклизмы памятника Ленину. Или предали анафеме как святотатца.

Крамола в мыслях полковника заключалась следующая: вопреки стойкому официальному мнению, Мотыльков был уверен в том, что миротворцы ведут на Земле тайную игру и пускать в нее землян не намерены даже в качестве зрителей.

Странно, но иногда Сергею Васильевичу казалось, будто он один видит миротворцев в этом неприглядном свете. Все же остальные – коллеги, друзья, журналисты, политики – благоговеют перед спасителями планеты и считают их кем-то наподобие добрых божеств. Мотыльков миротворцев богами не считал, относился к ним хоть почтительно, но с опаской и завел себе нечто вроде хобби – наблюдать за братьями по разуму и фиксировать все нюансы их загадочного поведения.

Главная нестыковка между словом и делом миротворцев напрягала полковника с самой зимы. Помнится, еще на Встрече Миров их бородатый лидер с труднопроизносимым именем (Мотыльков даже не пытался запомнить эти длинные и корявые имена наподобие Теториосанектифаргениус) обещал одарить братьев-землян огромным количеством прогрессивных технологий, однако, кроме мелких и в принципе не особо полезных новинок – кое-что в электронике, медицине, металлургии, – покровителями Земли подарено не было. А казалось бы, перед угрозой такого свирепого врага, как рефлезианская раса, земляне просто обязаны были получить от них высокотехнологичное оружие, скоростной и маневренный транспорт, более совершенные приборы слежения и обнаружения…

Ничего этого Мотыльков пока не наблюдал, по крайней мере, в своей сфере деятельности. Да, выделили миротворцы продвинутой бригаде «Ля Плейн Омбр» несколько аквариумов для содержания рефлезианцев, а в основном просто помогают, давая элементарные советы. И это несмотря на то, что все поставленные миротворцами условия земляне выполнили: санкционировали им беспрепятственное передвижение по всей территории планеты и подарили остров в Карибском море для резиденции. Но что опять вызывало подозрения, ни один землянин на тот остров не допускался, даже ближайшие соседи миротворцев кубинцы.

Братья по разуму – как высокопоставленные «летуны», так и их рядовые бойцы – путешествовали по Земле без эскорта, всюду вмешивались в дела землян, разве что пока делали это тактично и с разрешения.

Плюсы подобной политики Человечества выражались в том, что миротворцами были погашены очаги многих застарелых конфликтов. Само появление всемогущих миротворцев в зоне военных действий сводило на нет любую войну: оружие начинало мазать, а бронетехника – выходить из строя; возможности, которые «голубым каскам» ООН и не снились.

К минусам относилась невозможность уследить, чем занимается в твоей «комнате» «старший брат»: просто картинки на стенах разглядывает или шарит по ящикам твоего стола…

Полковник Мотыльков всматривался в скрытные лица миротворцев и предполагал второе. Именно потому, что они – «старшие братья», а старшие братья всегда уверены, что им в отличие от младших дозволено очень многое.

В Ницце миротворцы вели себя таким же образом.

Однажды в аналитический отдел «Тени» поступила ориентировка на некоего Жака Бриоля – аспиранта одного из местных институтов. Мсье Бриоль давно покрыл себя в Интернете славой ярого ниспровергателя таких незыблемых теорий, как география материков. Он смел утверждать, что все географические карты планеты лгут по вине глобального заговора тайного мистического ордена.

По мнению Мотылькова, Жак Бриоль был обычным безумцем с напрочь сорванной крышей, каковых и до появления миротворцев на Земле насчитывались десятки тысяч. Аналитический отдел бригады считал аналогично и хотел было отправить ориентировку на аспиранта в корзину, но не успел, и она попала на глаза кому-то из братьев по разуму.

Жак Бриоль заинтересовал покровителей Земли настолько, что в Ниццу из их карибской штаб-квартиры были в срочном порядке присланы двое высокопоставленных миротворцев: женщина, что не так давно проводила проверку староболотинской СОДИР, и угрюмый широкоплечий коротышка с отталкивающей внешностью бульдога. Помешанного на глобальных заговорах аспиранта немедленно приволокли в офис «Сумеречной Тени»…

…И вот тут началось самое любопытное! Миротворцы стали обращаться с задержанным преувеличенно вежливо, выделили ему на секретном подвальном уровне кабинет, обставили тот компьютерами и засадили недоумевающего Жака за работу.

Сильнее аспиранта недоумевали только сотрудники «Сумеречной Тени», поскольку вся суета вокруг невзрачного программиста проходила совершенно без их участия. Кабинет задержанного, более походивший на камеру, охранялся круглосуточно и исключительно миротворцами, подобно солдатам почетного караула, носящими на поясах громадные дурацкие сабли. Миротворец-»бульдог» и его коллега подолгу пропадали за закрытыми дверями этого кабинета-камеры, а о чем они там с Жаком секретничали, сотрудниками «Тени» не обсуждалось. Да и никто, кроме миротворцев, туда не допускался.

Разумеется, существовала официальная версия событий, которой миротворцы снабдили любопытствующих землян: Жак Бриоль имел выход на рефлезианское командование и после ряда недоступных скудоумию землянина процедур мог указать точные координаты генштаба рефлезианцев. Само собой, сотрудники «Тени» отговоркам поверили, поскольку если бы даже не поверили, то что бы изменилось?

Мотыльков также сделал вид, что поверил, хотя в своем мысленном дневнике к строке «Миротворцы явно что-то недоговаривают…» приписал: «Готов поклясться честью офицера!»

Коллеги-французы, с которыми Мотыльков и его напарник Степан успели сдружиться, уже кололи себе дырки для орденов: еще бы, ведь не где-нибудь, а в их скромном офисе начала коваться победа над самым коварным врагом Человечества! И снова полковника посетили подозрения, что только он один замечает за миротворцами их извечную скрытность. Подозрения укреплялись и медленно, подобно растущему кристаллу, перерождались в стойкие убеждения.

«Все-таки на войне легче, – размышлял Сергей Васильевич, стоя глубокой ночью на балконе гостиничного номера, куря сигарету и глядя на мерцающие во мраке огни порта. – Я знаю врага, враг знает меня. Где-то играем вежливо, где-то грубо – как требует ситуация. На этой войне враги и друзья вроде бы тоже обозначены, однако почему за врагами не числится ни одного убийства землянина – даже тогда, при штурме Ассамблеи ООН, когда американский спецназ уничтожил десятки рефлезианцев? Да, враг скрытен, но он умный враг, ему положено таковым быть. Так поди ж ты – друзья-то еще таинственнее! Что мы вообще знаем о миротворцах? Только то, что они сами нам рассказали! Кто поручится, что в действительности все так и есть?.. Голова раскалывается! А еще хренов наркоман, который половину Нью-Йорка разгромил… Нет, не могу я ошибаться – он это и никто иной. Может, сбежал из тюрьмы и прибился к рефлезианцам? Пожалуй, самое логичное объяснение…»

Чем ближе подходил к концу срок стажировки Сергея Васильевича, тем длиннее становились его ночные бдения с сигаретой на балконе. Нехарактерная для прежнего полковника глубокая задумчивость нападала на него преимущественно по ночам. Днем было просто не до нее – службу Мотыльков нес как положено: отдавался работе без остатка, делал дело как следует и приказы не обсуждал.

Несмотря на то что познакомиться с Францией поближе Мотылькову мешала занятость, эта страна ему все-таки нравилась. Мелодичный французский язык тоже понравился, хоть и оставил в памяти полковника лишь два десятка самых распространенных выражений. Замечательный город Ницца, спокойный и тихий. Такая же спокойная и тихая выдалась стажировка…

Впечатлений хватит на всю оставшуюся жизнь.

И не думал полковник Мотыльков, скучая за компьютером над шахматной партией в предпоследний день стажировки, что мат в четыре хода, который он приготовил для этой премудрой машины, он поставить так и не успеет.

Фойе мнимых рыботорговцев «Дюпон и Делакруа «было оформлено с таким расчетом, чтобы любой зашедший к ним покупатель ничего не заподозрил. Сонный клерк дремал за стойкой, по стенам были развешаны рекламные проспекты, цены на рыбу, курсы валют и прочая деловая информация, по углам в кадушках росли небольшие пальмы. Задрав голову к потолку, можно было обнаружить две видеокамеры, свидетельствующие о том, что господа Дюпон и Делакруа – очень ответственные люди, раз так пекутся о собственной безопасности.

– Простите, мсье, но мы закрыты, – при виде Мефодия клерк вышел из дремоты и откинулся на спинку стула – довольно крепкий для простого офисного служащего малый. – Приходите завтра, мы открываемся с восьми.

Мефодий не сомневался, что при «Сумеречной Тени» действительно функционирует небольшая торговая фирмочка. Такая же, как при смотрительско-исполнительских группах, тоже работающих под прикрытием юридических контор и подобных мелких организаций. Обе враждующих стороны применяли аналогичную тактику, жизненно необходимую на незримых фронтах тайных войн.

– Как мне найти мсье Дюпона? – подойдя к стойке, спросил первое, что пришло ему в голову, Мефодий. – Я его племянник. Сегодня вечером я прибыл из Лондона. Дядюшка дал мне этот адрес и давно меня ждет.

– Извините, мсье, но у мсье Шарля Дюпона нет племянников, – вежливо ответил клерк и настороженно приподнялся со стула. Мефодий заметил под пиджаком клерка пистолет. – Видимо, вам нужен какой-то другой мсье Дюпон.

– Да нет же, – настаивал Мефодий. – Мне нужен именно Шарль Дюпон, мой дядюшка и совладелец этой фирмы. Вы не возражаете, если я пройду наверх? Он наверняка меня заждался. – И направился мимо клерка ко входу во внутренние помещения, который, по его расчетам, выпадал из обзора видеокамер, следящих лишь за посетителями в фойе и парадной дверью.

– Одну минуту, мсье! – вскричал клерк, выбегая из-за стойки и бросаясь вслед за Мефодием. – Чтобы пройти наверх, вам необходим пропуск!..

– Нет у меня пропуска, – с сожалением признался Мефодий, но клерк его не слышал, поскольку уже лежал без сознания у ног исполнителя. Удар акселерата разил не хуже бейсбольной биты, только без черепно-мозговых травм.

Нигде не заголосила тревожная сигнализация, и Мефодий счел это хорошим знаком – лишняя минута форы в его положении была подобна козырю для проигрывающего картежника.

Дверь во внутренние помещения – солидная, из мореного дуба – оказалась лишь ширмой. Сразу за ней узкий коридор перекрывала другая: металлическая, вся в заклепках и даже без намеков на замочную скважину или «глазок». Возле нее висел сканер не то для отпечатков пальцев, не то для сетчатки глаза; для чего именно, Мефодий выяснять не стал, потому что пользоваться сканером не собирался. Выпустив слэйеры, он по рукояти вонзил их в стальную поверхность двери, после чего за считаные секунды прорезал в металле вторую дверь. Для ее открытия уже не требовалось никаких премудростей, а нужен был лишь хороший пинок…

Большой квадрат толстой стали с грохотом влетел внутрь открывшегося Мефодию второго фойе, теперь уже настоящего, принадлежащего той организации, что на самом деле обитала в этом здании: пульты охранных систем, вдоль стен сплошные мониторы, электрощиты и стеллажи с оружием. Вошедший сюда обязан был пройти мимо поста по стеклянному коридору под пристальными взорами охранников. Заканчивался коридор так же, как начинался, – неприступной стальной дверью, которая открывалась с пульта охраны.

Ввязываться в бой раньше времени Мефодий не собирался – такая тактика довела бы его до могилы, а не до намеченной цели. Акселерат исходил из принципа «самый короткий путь к победе – прямой»; победой же для исполнителя являлось вызволение несчастного аспиранта, а не пополнение юпитерианских некрологов. А чтобы вызволить Жака, его требовалось сначала отыскать, причем отыскать как можно быстрее, не отвлекаясь на лишние потасовки.

Оглушительный лязг ударил по ушам охранникам фильтрационного пункта, а потом стремительная тень пронеслась по стеклянному коридору и на мгновение задержалась у второй двери, произведя над ней какие-то манипуляции. Грохот и лязг повторились. Тень исчезла, нырнув в мгновенно вырезанный из стальной двери квадрат, идентичный тому, что уже зиял в первой.

Все произошло за несколько секунд. Охранники переглянулись, а старший смены, державший чашку с кофе, даже успел отхлебнуть глоток, прежде чем сообразил, что испортивший двери призрак ему отнюдь не привиделся. Однако, прежде чем палец охранника дотянулся до красной кнопки и в коридорах «Ля Плейн Омбр» раздался сигнал тревоги, Мефодию удалось прорезать еще одну бронированную перегородку и перепугать охранников второго фильтрационного поста.

«Легко сказать: пойди и найди! – подумал Мефодий, когда уперся в очередную решетку на перекрестке коридоров. – Ни схем, ни указателей. Даже спросить не у кого!.. Ладно, здесь наверняка одни кабинеты. Пойду пошарю в подвалах…»

Под раздавшийся вой сигнализации акселерат вогнал люциферрумовые клинки в бетонный пол под ногами, совершенно не представляя, куда сейчас провалится…

Истеричный визг, раздавшийся за спиной, чуть не перекрыл завывания сигнализации. Отряхнувшись от обломков бетона, Мефодий осмотрелся, пытаясь сориентироваться и обнаружить кричащего.

Туалет, да еще и женский! К счастью, никого, кроме голосящей возле умывальника дамочки, в туалете не было, иначе акселерат не простил бы себе подобной невоспитанности; да, для служащих «Тени» он злодей, но злодей благородный, не какой-нибудь извращенец!

Дамочка – по-видимому, секретарша или программистка, но точно не оперативница – от испуга застыла на месте и громко звала на помощь. Понимая, что, поигрывая холодным оружием, перепуганную женщину не утешить, Мефодий первым делом убрал слэйеры в рукава, а затем, стараясь улыбаться как можно миролюбивее, приблизился к дрожащей свидетельнице его эффектного появления.

– Успокойтесь, прекрасная мадемуазель, – промурлыкал Мефодий. – Я не причиню вам никакого вреда! Я хочу лишь узнать, где мне найти Жака Бриоля. Знаете такого?

Вместо ответа дамочка непонятно кому указала на Мефодия пальцем и прокричала:

– Рефлезианец!

Мефодий не стал отрицать очевидный факт – ясное дело рефлезианец, а не Джеймс Бонд! – и с еще большей любезностью произнес:

– Пожалуйста, мадемуазель, не стоит так волноваться! Вспомните: Жак Бриоль, аспирант-компьютерщик. Не может быть, чтобы вы его не знали!

Никакого содействия!

Дамочка продолжала верещать и верещала бы, наверное, даже если бы рефлезианец упал перед ней на колени и рассыпался в комплиментах. Проверять, так это или нет, Мефодий не стал, вместо этого он шагнул к дамочке, грубо зажал ей рот и, успокаивая свою совесть тем, что так надо ради Человечества, выпустил из рукава слэйер.

– Тысяча извинений, мадемуазель, – проговорил он, стараясь не смотреть в расширенные от страха глаза женщины. – Ужасно тороплюсь, поэтому в последний раз спрашиваю: где Жак Бриоль?

А дабы немного поторопить дамочку с ответом, махнул слэйером и рассек надвое фарфоровую раковину.

Демонстрация рефлезианской агрессивности подействовала на мадемуазель куда эффективнее, чем увещевания. Догадавшись, что дамочка хочет что-то сказать, Мефодий освободил ей рот и с поощрительной улыбкой кивнул.

– Я не знаю того, кого вы ищете! – запинаясь от волнения, призналась она. – Он здесь не работает.

Похоже, заложница не лгала.

– По-видимому, он – арестованный, – уточнил Мефодий. – Где вы держите арестованных?

– Не знаю. Я работаю в офисе на этом уровне…

– Ну хорошо, верю. А что на других уровнях?

За стенами туалета надрывалась сигнализация, и время, отпущенное акселерату на выполнение задания, уходило.

– Ниже – научный отдел, – всхлипнула дамочка. – А уровень «Ц» закрыт, и мне запрещено там появляться… Прошу вас, не убивайте меня!