Текст книги "Короче"

Мимоходом о кризисе идей

Современные литераторы (и киношники) давно уже не заморачиваются поиском оригинальных сюжетов. Я-то точно не заморачиваюсь, потому что таковых просто не осталось. Современные литература и кино уже не ищут ответов на вопрос «ЧТО?» Во главу углу ставится вопрос «КАК?»

Взять, допустим, хрестоматийный пример – «Терминатор». Какой-то железный дровосек отправляется из будущего в прошлое, чтобы там раздавить гипотетическую бабочку и изменить это самое будущее. Сколько таких историй вышло до «Терминатора» и после него?

Навскидку: «About time» Ричарда Кертиса (для тех, кто придумал русское прокатное название «Бойфренд из будущего», в аду приготовлена отдельная сковородка), «11/22/63» Стивена Кинга, «Пара из будущего» Алексея Нужного… Миллион таких. Но почему мы снова и снова читаем и смотрим то, что уже много раз было? Почему мы снова покупаемся на боевики о хороших и плохих полицейских, читаем детективы, в которых убийца обязательно будет изобличен и пойман (скорее убит)? Ведь «наши все равно победят».

Всё потому, что нам интересно, КАК это будет. И вот здесь авторы должны проявить всю свою изобретательность, чтобы держать читателя/зрителя за грудки. И есть еще один важный нюанс.

Мне нравится сцена из «Нового человека-паука», где учитель литературы говорит ученикам: «Принято считать, что со времен Шекспира нам остались лишь двенадцать оригинальных сюжетов. На самом же деле сюжет всегда был только один: КТО Я?»

Вот где собака порылась.

Томка, дочь детектива
2011

О книге

Что это. Серия остросюжетных романов о жизни, дружбе и любви отца-одиночки и его дочки. Несмотря на романтический флёр, книги серии едва ли можно считать стопроцентно семейным чтивом. Истории полны «жести». Однако не лишены и педагогического эффекта.

Короче, частный сыщик и глава детективного агентства Антон Данилов в одиночку воспитывает шестилетнюю дочь Тамару. Жена и мать от них ушла. Томка – подвижная, шустрая, невероятно жизнелюбивая и стрессоустойчивая девчонка. Занимается танцами, любит Майкла Джексона, тяжелый рок и фильмы ужасов.

В первой книге Антону попадается очень необычное дело, которое напрямую касается его семьи. Более того, оно переворачивает жизнь Даниловых с ног на голову, и очень важную роль в этой истории играет она – дочь детектива.

За кадром. Из всего мною написанного «Томка» мне особенно дорога. Дело в том, что прототипом главной героини стала моя дочь Диана. Все словечки и ужимки Томки Даниловой позаимствованы у неё. Доча не в обиде, тем более что сейчас пишет вместе со мной.

Книги серии имели успех. Первый роман публиковался в газете «Комсомольская правда Челябинск» и однажды чуть не стал предметом судебного иска, когда я узнал, что сюжет одного из мини-сериалов канала «Россия» очень уж похож на мои сочинения (подробнее об этом – в предисловии к роману «Томка вне зоны доступа»).

Вечер трудного дня

Суслик, ей-богу.

Раскидала ногами покрывало, засунула указательный палец в ноздрю и свистит оставшейся половинкой носа.

Иной раз удивляюсь, как у меня получилось. Отродясь чудес не совершал. Слыл сухим и жестким. Временами жестоким, пусть и без фанатизма. В душе – лирик, снаружи – терминатор. А что делать, служба такая. Дважды два – четыре, солнце вращается вокруг земли, Буратино придумали под кайфом.

Но нет. Проросло.

И вот теперь сопит этот суслик на моей половине кровати, сунув палец в нос на целую фалангу, и видит сладкие сны, причмокивая от наслаждения. И завтра будет так. И послезавтра. И через неделю. Через год. До самого совершеннолетия, пока не явится на порог Принц На Белом Коне с безупречной родословной, которому я смогу вручить свою Принцессу с чистой совестью.

Но до тех пор каждые пять минут – «Пап-чка! Пап-чка! Пап-чка!»…

Моя жизнь мне давно не принадлежит.

Она принадлежит – ей.

Без остатка…

Черт, куда я задевал чеки на сандалики? Разорвались, недели не проходила.

– Том!

Нет ответа.

– Том!

Нет ответа.

– Тамара!!!

Шелест журнальной страницы, вялый отзыв:

– Пап, я занята.

– Чем?!

– Читаю.

– Так увлекательно?

– Ага.

– Ну-ка вслух давай!

– Не буду.

– Почему? Что ты читаешь?

– Тут какие-то тёти… и тити.

– Так, положи на место, это мое!

– Баба Соня говорила, что такие журналы читать нельзя ни детям, ни взрослым.

– Если бы баба Соня в молодости читала такие журналы, я вырос бы в полноценной семье, а не с матерью-одиночкой.

– Чего?

– Ничего. Спать пора!

– Я еще немного почитаю.

– Я тоже посчитаю – до трех, и ты кладешь журнал на тумбочку. Раз…

Вздох. Даже не вздох – рассерженный рев. Томка бросает свежий номер «Maxim» на мою прикроватную тумбочку и шлепает по полу босыми ногами. Прошмыгивает у меня за спиной, скидывает на пол трусики и вскоре исчезает за мутным стеклом душевой кабины. Включается вода, затем почти сразу начинается песня – «Часики» Валерии. Она ее обожает, все время поет; текст, правда, местами прожевывает, но зато в нотах не соврала ни разу. У дочки поразительные музыкальные данные.

Я заканчиваю бриться. Тамара одновременно со мной выключает воду и открывает дверь кабины. Мордашка розовая, рот раскрыт в довольной улыбке. Не хватает двух зубов. Через прореху Томка высовывает кончик языка.

– Пап, полотенце дай.

Протягиваю большое банное полотенце. Дочь пропадает в нем с макушкой, усиленно натирается. Помощи не просит, и это к лучшему, хотя мне порой очень хочется снова возиться с ней, как с пупсиком.

Вскоре она уже стоит передо мной в голубой пижаме с короткими штанишками.

– Пап, я лягу с тобой?

Теперь уже я издаю рассерженный рев. Нет, вру – стон. Мне не хочется, чтобы она спала рядом. Во-первых, я не высыпаюсь; она всю ночь ворочается, кладет ноги мне на грудь, делает немыслимые кульбиты, нередко попадая коленом в пах. Во-вторых, девочка не должна все время спать с отцом. Не так давно детский психолог популярно объяснила мне, чем это чревато. Даже не хочу повторять – жуть.

Но я ничего не могу поделать, когда она смотрит на меня «честными глазами Кота В Сапогах». Она знает мои слабые места лучше меня самого.

– Слушай, мышонок. – Я присаживаюсь перед ней на колени и беру за ручки. – Вообще-то ты не заслужила моего снисхождения сегодня.

– В смысле?

– В смысле ты меня огорчаешь.

Искреннее изумление:

– Как?!

– Бойкотируешь гимнастику.

Она задумывается. Выражение круглого личика становится еще более трогательным. Иногда ей не понятны сложные термины, но она старается думать.

Поясняю претензии:

– Тебе не нравится гимнастика, Том?

Она опускает голову.

– Нравится. Там канаты…

– Тогда в чем дело?

– Не знаю. – Томка пожимает трогательно плечиками, заглядывает мне в глаза снизу вверх, и я вижу, что тучка улетает. – В общем, я все равно лягу с тобой, да?

– Если прямо сейчас соберешь с пола своей комнаты все монетки и медальки, тогда я обещаю подумать.

Она тут же, сверкая пятками, удирает к себе. Вскоре из комнаты доносится звон монет, разбросанных ею час назад по полу. Томыч обожает старые монетки и медальоны, может возиться с ними часами, перекладывая из стопки в стопку, оттирая от пыли и жира. В ее коллекции есть все монеты советского периода, включая несколько юбилейных рублей, посвященных государственным праздникам, пара коллекционных серебряных долларов с изображением орла и кучерявой свободолюбивой женщины; есть даже один старинный медальон с изображением креста, переплетенного с буквой «М» (его подарила Марина, а ей самой он достался в наследство от кого-то еще), и целая пригоршня современных гривенников, от которых отказываются в магазинах. Некоторые раритеты Тамарка постоянно носит в узких джинсах, не желая расставаться с ними ни на минуту, но они все время выпадают из дырявого кармана. У меня никак руки не доходят заштопать дырку.

Судя по звукам, монеты отправляются на ночь в пластмассовую шкатулку. Через мгновение Томка вновь стоит передо мной. Выражение на лице – как у собачки, ожидающей кусочек печенья. Не хватает виляющего хвостика.

– Все сделала?

– Да!

– Тогда еще одно задание.

Томка кривится:

– Пап, ты меня обманываешь!

– Нет, все честно, я ведь обещал только подумать. Пока я думаю, загадай мне еще одну загадку, и если я ее не отгадаю, так и быть, ляжешь со мной.

Это наша развивающая игра. Недавно Томка нашла нечто привлекательное в загадывании загадок. С каждым разом получалось все лучше.

– Та-ак, – говорит дочь, прижав указательный пальчик к щеке и задумчиво глядя в потолок, – он гладкий… умеет улыбаться… стучит маленькими зубками, кушает рыбу и немножко похож на акулу, но не акула, потому что добрый. Кто это?

Я делаю вид, что для моего скудного умишка эта задача слишком сложна. Тоже прижал указательный палец к щеке и смотрю в потолок.

– Улыбается, гладкий, с зубами, но добрый. Даже не знаю… осьминог?

– Неправильно! – искренне радуется дочь моему позорному провалу и удирает в спальню.

– Если хоть раз пнешь меня, унесу на балкон! – кричу вслед.

– Не унесешь, на балконе холодно! Ты тоже добрый!

Я смеюсь, потому что ничем не могу возразить. Она права, я как дельфин – с зубами, но добрый.

Лишь ближе к полуночи Томка засыпает. Я лежу под светильником, читаю новый детектив Питера Джеймса. По сюжету, одного молодого пьяного идиота за день до свадьбы друзья решили разыграть: положили в гроб и закопали в лесу, а потом все до единого погибли в автокатастрофе; чувак остался в гробу с телефоном, но дозвониться ни до кого не может, и никто не знает, где он находится. Реальная жесть.

Вскоре у меня слипаются глаза. Я почти проваливаюсь в сон, как вдруг босая пятка, торчащая из штанины пижамки, утыкается мне в щеку.

– Тамара, блин!

Она чмокает губами, переворачивается в кровати валетом и припечатывает напоследок:

– Никуда не пойду… я сказала.

Так и живем.

Мимоходом о бессмертии

Когда дочь Диана была помладше, она спросила меня: «Что означает «девять жизней у кошки? Она восемь раз воскресает?»

Нет, ответил я. Кошка не зомби. Суть в том, что она может выжить в ситуациях, когда любое другое существо свернет себе шею. И так до девяти раз. А потом – всё.

На эту тему есть отличный эпизод в культовом сериале «Байки из склепа». Там некий молодой оболтус получил кошачий дар девяти жизней и решил извлечь из этого коммерческую выгоду – устраивал смертельные шоу, всякий раз восставая живым. Эдакий Гудини. В одном из трюков позволил закопать себя в гробу. И вот, лежа в ящике под землей, он вспоминает свои фокусы… и вдруг в ужасе приходит к выводу, что сбился со счета и кошачий ресурс выработал полностью. То есть это была его последняя жизнь.

Шокирующая серия.

Не сбейтесь со счета, самоуверенные кошки.

Челябинск. Любимых не выбирают
2019—2022

О книге

Что это. Сборник коротких историй и заметок о Челябинске и его жителях. Байки, миниатюры, впечатления, воспоминания – весь калейдоскоп жанров. Чем-то похоже на коробку конфет с различной начинкой.

Короче, гуляя как-то по городу (а я люблю болтаться просто так), я вдруг поймал себя на мысли, что по дороге мне то и дело попадаются места, с которыми связаны интересные воспоминания. Улицы, дворы, здания, тупики и лабиринты – всё до боли родное. И вот я подумал: а что, если написать об этом? Причем не строить из себя краеведа или историка, а просто рассказать о том, что помню, что знаю и о чем думаю. И пусть вместе со мной это сделают другие жители Челябинска – кто во что горазд.

Вот мы вместе и написали. Истории подобрались смешные, легкомысленные, серьезные и местами даже грустные. В общем, такие же разные, как и их авторы.

За кадром. Пожалуй, это самая физически сложная книга в моей карьере, ради которой мне пришлось пешком пройти не одну сотню километров. Я целый год гулял по Челябинску, фотографировал, вспоминал и делал заметки. Получилось довольно симпатично.

Мне кажется, о городах так и нужно писать, без надувания щек и дешевой патетики. Города – это ведь не здания и проспекты, это прежде всего самые обычные люди, встречающиеся на улицах. И каждому есть что рассказать.

Первое издание альманаха в электронном формате увидело свет в декабре 2019 года. Положительные отзывы читателей убедили меня и моих соавторов в том, что следует продолжить работу. Второе издание, дополненное и расширенное, вышло осенью 2022 года.

Пройду по Абрикосовой…

…сверну на Виноградную, и на Тенистой улице я постою в тени…

Слова из песни Юрия Антонова перекатываются во рту, как мармелад или монпансье. Порой кажется, что ты даже чувствуешь сладкие запахи – настолько всё до невозможности карамельное.

Челябинску, как и сотням других российских городов, больших и маленьких, в наследство от семидесяти лет господства советской идеологии осталась чудовищная топонимика. Поди сыщи населенный пункт без улицы Ленина и хотя бы бюста вождя пролетариата – не получится. «Воровского, Котовского, Кашириных и Блюхера… как будто в детство давнее зовут меня они». Господи, кто все эти люди? Чем они заслужили уважение малой родины моей?

Вот, допустим, Цвиллинг Самуил Моисеевич. В детстве я и не догадывался, что Цвиллинг – это фамилия, а не какая-то сложная деталь трактора. Историческая персона, один из организаторов Октябрьской революции 1917 года (или переворота, как вам будет угодно). В молодости разбойничал, ограбил аптеку, застрелив хозяина, своего родственника, чуть не закончил жизнь у расстрельной стены, но отделался легким испугом. В Первую мировую служил в Челябинске, потом ушел в подполье. Уже после революции, в Гражданскую, говорят, ездил с обозами и грабил местное население («занимался экспроприацией»). В общем, активный был товарищ. По одной из версий, за деяния свои он все-таки поймал пулю… И вот теперь его памятник стоит рядом с кинотеатром имени Александра Сергеевича Пушкина. «И чувства добрые я лирой пробуждал».

Или вот Блюхер Василий Константинович. Также видный участник Гражданской войны, воевал на Южном Урале, брал Оренбург, давил казаков и другую условную контру. В тридцатых получил звание маршала Советского Союза. В 1937 году участвовал в вынесении смертного приговора Михаилу Тухачевскому, а через год и сам был казнён.

Кстати, о Тухачевском. Тоже имел отношение к Челябинску – отбивал город от армии Каппеля. В 1921 году жестоко подавлял крестьянские восстания по всей стране, применяя химическое оружие (!) и выжигая всё на своем пути. Его знакомый по германскому плену французский офицер Реми Рур говорил: «Не то чтобы он был жестоким – просто он не имел жалости».

Отличная компания, не правда ли?

Разумеется, все эти люди до определенного исторического периода существовали в понятной нам системе координат. Все мы выросли на фильмах и книгах об Октябрьской революции, Гражданской войне, о белых и красных – о том же Чапаеве, например, – и в какой-то степени считали «наших» героями. Но сейчас-то надо понимать, что в гражданской войне по определению не может быть героев. Нет никакой доблести в том, чтобы затопить в собственной стране кровавую баню с миллионами погибших сограждан.

Поймите, я сейчас не об истории. Мне просто не нравятся наименования многих наших улиц, хотя уже привык к ним с детства. Мне хочется гулять по Абрикосовой, свернуть на Джона Леннона, а там и до какой-нибудь Тенистой доковылять. Но как повернуть время вспять, отдать проспекту Ленина отнятое когда-то имя Спартака (еще раньше это вообще был Южный Бульвар), а улицу Кирова снова называть Уфимской? Я не знаю.

Впрочем, помимо официальных наименований улиц, районов и объектов есть ведь еще и народные.

Умереть не встать

О том, что люди недолговечны, часто ломаются и не подлежат ремонту, я узнал в детском саду.

Наш «замок злых троллей», каким я неизменно считал свой садик, находился в микрорайоне бараков на границе Калининского и Тракторозаводского районов. От шумного проспекта Победы замок отделяли металлическая изгородь, полоса деревьев и идущий вдоль фасада переулок длиной метров двести, достаточно широкий, чтобы по нему могли двигаться похоронные процессии. Вот они и двигались примерно раз в три месяца. И ладно бы шли бесшумно, так нет же – их сопровождал духовой оркестр! Сейчас трудно представить, что это за кошмар, потому что в большом городе с музыкой уже никого в последний путь не провожают. Но во времена моего детства было заведено: похороны без оркестра – как свадьба без баяна.

Я эту страшную вещь боялся и ненавидел всем своим тщедушным организмом. Похороны проходили после обеда, когда мы укладывались спать. Только представьте: ты опускаешь голову на подушку, заставляешь себя отключиться на пару часов, а за окном – «Там-там-тадам! Дзинь!». В те годы я еще не знал, что это написал Фредерик Шопен и называется оно «Соната для фортепиано №2 си-бемоль минор, соч. 35». Сейчас я думаю, что если бы Шопен услышал ее исполнение в барачных районах Челябинска во второй половине семидесятых, он восстал бы из гроба. Я удивлен, почему не восставали те бедолаги, которых проносили в деревянных ящиках мимо нашего здания. (К слову, во время службы в армии я сам играл в духовом оркестре, и пару раз мне доводилось выезжать на похороны; лабали мы ничуть не лучше).

Итак, зафиксируйте: детский сад, сон-час, а прямо под окнами жмура несут.

После пары таких церемоний я разучился засыпать. Всё поглядывал в окно и прислушивался: не играет ли? А еще у меня сложилось стойкое убеждение, что жители старых районов помирают чаще остальных – в других частях города я такого ужаса не слышал. Может, аномалия?

Уроки английского

Ехали мы как-то с дочерью на разбитом и дурно пахнущем ПАЗе. Публика разношерстная. В хвосте салона устроилась компания подвыпивших молодых людей, а прямо напротив нас девушка и парень громко говорили по-английски. У парня безупречное произношение, девушка немного «хромала», но владела вполне сносно.

Минут пять-десять я наслаждался их разговором. Дочь тоже притихла. И вдруг захотелось мне вклиниться в эту английскую беседу. Вспомнилось, как однажды в Москве на Красной площади я объяснял двум китаянкам, как подойти к Мавзолею (мы стояли на углу Исторического музея). Не знаю, смогли ли они меня понять, но сам случай применить свои навыки доставил неописуемое удовольствие.

Я дождался, когда парочка умолкнет, и осторожно вставил:

– Excuse me, can I ask you? (Простите, можно спросить?)

Парень с улыбкой отвечает:

– Yes, shure (Да, конечно).

– Where are you from? (Откуда вы?)

– I’m from America. (Ну, вы поняли).

Я не смог скрыть удивления. Вряд ли этот парень прикидывался – слишком чужеродный элемент в нашем автобусе. Белозубый, постоянно улыбающийся. Такие у нас не ездят.

Его спутница, явно местная, тоже лыбится во всю ивановскую. Подвыпившая компания молча следит за диалогом.

– Wow, – говорю. – From America in our fuckin bus?! Unbelievable! What about taxi? (Из Америки – и в нашем гребаном автобусе?! Невероятно! Почему не такси?)

Он добродушно разводит руками.

– It’s real life. Very cool! (Это настоящая жизнь. Очень круто).

Тут подоспела их остановка. Парень поднялся, протянул руку:

– I’m Jack. Nice to meet you. Have a nice day! (Я Джек. Рад встрече. Хорошего дня!)

И они покинули салон. Девушка на прощанье подмигнула, вытянув большой палец.

Парни, что справа, продолжали глазеть на нас с дочерью. Кажется, теперь уже с уважением. Наконец один из них протянул:

– Ахренеть!..

…и приложился к пиву.

Все покойные одинаковы?

История из девяностых. Как-то собирался к друзьям в Нижний Новгород. Вечером поезд, бегаю по городу, закупаюсь в дорогу, а тут весь центр перекрыли. Везде патрули, транспорт стоит, водители матерятся. На моих глазах один совсем злой, которого тормознули у гостиницы «Малахит», выскакивает из машины и подходит к гаишнику. Короткий диалог воспроизвожу дословно:

– Слушай, командир, какой козел опять приехал?! – возмущается водила.

– Козел умер, – с ухмылкой отвечает инспектор.

Это были похороны какой-то важной шишки.

Юлианыч и взгляд из другого окна

Осенью 2001 года к нам с концертом приехала группа «ДДТ». Выступали во дворце спорта «Юность», поэтому поселили их поближе, в тогда еще простенькой гостинице «Малахит». Мне мое радийное руководство всучило древний кассетный диктофон и отправило интервью у Шевчука брать.

Я не так чтобы сильно струхнул. «ДДТ» любил и люблю, виниловые пластинки есть, за словом в карман не полезу. Но это все-таки целый Шевчук, кумир юности. Еду в такси вместе с нашим редактором и репетирую произношение имени-отчества: Юрьюли… Юрюилиа… Юрили… тьфу, блин… Юрий… Юлианович! Вот!

Интервью получилось душевным и простым. Говорили мы о музыке, о поэзии, о жизни. Детали приводить не буду – почти не помню, а записей не осталось. В памяти задержалось лишь несколько ярких моментов встречи.

Юлианыч спускается за нами в шлепанцах. Приглашает в номер, предлагает чаю и извиняется, что в таком виде – отсыпался после переезда. Номер крохотный, три на четыре. Хозяин усаживает нас на небрежно заправленную кровать, сам опускается на табурет, закуривает и великодушно позволяет нам терзать его вопросами. Когда вскипает чайник, он прерывается, суетится со стаканами. Глядя в окно, говорит:

– Красиво тут у вас. Вид хороший, родной, как в Питере…

Я из любопытства тоже взглянул – что он там нашел? И увидел: гладь реки, набережная, колоннады «Родины» и концертного зала Прокофьева.

«Черт побери, – подумал я, – а ведь и правда! Стоит всего лишь посмотреть из другого окна».

Живешь тут всю жизнь и ничего не видишь.