Текст книги "Канал имени Москвы"

3

«Я в чём-то провинился перед тобой?» – услышал Фёдор.

«Ты всё знаешь. И знаешь, что я могу всё понять, стерпеть и простить».

Юноша смутился и заставил себя отвести мысленный взор и больше не слышать разговор Хардова с их чудесной хозяйкой. Разговор, который его удивил и привёл в замешательство. Фёдор не собирался подслушивать, но беседа гида с Сестрой началась с Мунира, а его очень волновала судьба ворона, загадочной птицы Хардова, которая спасла их. И он хотел побольше узнать, что они вообще такое – скремлины.

«Твой ворон поправляется. Скоро ты сможешь уйти».

«Спасибо тебе. Хотя уходить отсюда ещё тяжелее, чем возвращаться сюда».

Сестра помолчала, но когда она начала говорить, то её голос прозвучал, как переливный шёпот ручейка, который знает о приближении осени:

«Я знаю, что ты торопишься. И мне ведомо отчего. Но запомни: ты не скоро сможешь воспользоваться помощью Мунира».

«Почему?»

«Это его убьёт. Ворон ещё очень слаб. Пройдёт немало времени, прежде чем он снова сможет стать твоими глазами в тумане».

«Как же мне быть?» – спросил Хардов после паузы.

«Ты знаешь, как тебе быть».

На сей раз гид молчал дольше. Наконец, хрипло, с почти физически ощущаемой болью он произнёс: «Серебряные монеты?»

«Да. Тебе придётся взять скремлинов у него. Купить. Это твоё право».

«Которым я предпочёл бы не воспользоваться», – горько усмехнулся Хардов.

Теперь они замолчали оба. А когда беседа возобновилась, Фёдор понял, что подслушивает уже личный разговор.

Юноша не знал, сколько дней они провели у Сестры. Хардов говорил правду – время здесь текло по-другому. Только для юноши всё оно оказалось прекрасным. Насыщенным, с одной стороны, безмятежным покоем, в котором, однако, не было и следа праздности или лени, а с другой – наиболее полным переживанием каждого момента, что проявлялось даже в ощущении собственного тела. Фёдор настолько свыкся с чувством мышечной и душевной радости, что даже перестал их замечать.

А ещё происходили странные дела.

Фёдор с удивлением обнаружил, что у него обострились зрение и слух. Вот и сейчас до Сестры с Хардовым было не меньше двухсот метров, и говорили они тихо, но если б Фёдор захотел, он расслышал бы каждое их слово. Юноша подозревал, что смог бы запустить свои слуховые и зрительные «удочки» ещё дальше, но что-то подсказывало ему, что пока этим не стоит злоупотреблять.

Обострением слуха и зрения дело не ограничилось. Фёдор стал обретать и не свойственную ему прежде ловкость. В Дубне многие считали юношу смышленым, возможно, спорым на руку, но вот природная грация явно не входила в число его достоинств. А здесь… Это странно, но от былой неуклюжести почти ничего не осталось и вроде бы даже несколько наросли мышцы. Фёдор гулял по окрестным холмам, лазил по скалам и плавал в заводи, прозрачной, как утреннее небо в мае, и убедился, что задержка дыхания «апноэ», о которой ему рассказывал Хардов, для него не проблема – он спокойно выдерживал под водой больше трёх минут. Иногда Фёдор задавался вопросом, останутся ли при нём приобретённые качества или это всё действует только здесь, в этом благостном месте, но столь же неожиданное благоразумие заставляло его не торопить события.

А однажды он услышал ещё более странный разговор о скремлинах. На вершине одного из холмов, образуя почти правильное полукружье, стояло несколько крупных валунов. Фёдору нравилось бывать здесь. Отсюда были видны далёкие леса и извивающаяся лента реки, и очень странные мысли приходили в голову, и грезились удивительные картины. В основном это был сумбур, никакой стройности не прослеживалось, но единственное, что постоянно мелькало перед мысленным взором юноши, – это полёт странного снаряда, бумеранга, оружия, которое может возвращаться.

Из рассказов болтливого дяди Сливня Фёдор знал о таком. Им вроде бы пользовались туземцы, но не те, что заселили границы пустых земель, а другие, тоже чуть ли не людоеды, которые жили, однако, в ушедшую эпоху на другом конце мира. Полёт бумеранга являлся как бы пиком мысленных картин, казалось, ещё чуть-чуть, и всё это обретёт стройность, но такого не происходило. Хотя с каждым визитом сюда становилось всё интересней.

– Что, Тео, нашёл своё место силы? – как-то спросил его альбинос.

Из всей команды Фёдор сблизился с ним больше всего, если не считать Кальяна. Альбинос, как и Хардов, был не гребцом, а гидом из города Икши, с границы пустых земель. Звали его Иваном Ивановичем, но все почему-то предпочитали обращаться к нему «Подарок». Глядя на могучий торс Вани-Подарка, – он был, пожалуй, самым мощным человеком в лодке, – Фёдор догадывался об истоках столь необычного прозвища.

– Да, – сказал Фёдор и мечтательно посмотрел на вершину холма. – Там здорово.

Альбинос с улыбкой кивнул, но ничего не сказал. Фёдор немножечко подумал и решился:

– Вань, скажи, а почему у вас с Хардовым одинаковые… ну, бусы? – Юноша спрашивал тихо, словно делился секретом. – Как маленький бумеранг? Это что-то значит или просто украшение?

В бесцветных глазах альбиноса на мгновение зажглась какая-то прозрачная искра, но вот он уже ухмыльнулся:

– Просто украшение. – Он дружелюбно подмигнул Фёдору, а потом, словно сжалившись, добавил: – Ладно, пацан… бумеранг – очень удобное оружие. Особенно в тумане. Возвращается. Всегда при тебе.

– А-а, – непонимающе покивал Фёдор.

– А ты проницательный, – похвалил Ваня-Подарок. – Многие думают, что это клык. Спрашивают, что за зверь.

Фёдор подозрительно взглянул на альбиноса. Скорее всего, его продолжают разыгрывать: как какие-то бусы могут сравниться с мощным нарезным оружием, которое всегда при себе у гидов.

– Когда-нибудь научу тебя швырять, – неожиданно пообещал Подарок.

– Что?

– Бумеранг. Если захочешь, конечно. – Альбинос снова ухмыльнулся и хлопнул юношу по плечу. – Ладно, пацан, ступай на своё место силы.

В тот день пригрезившийся среди валунов полёт диковинного оружия был даже чуть дольше, и хотя мысленная картинка сразу же распалась, Фёдор почувствовал, что не всё ещё закончено. Он снова вспомнил слова чудной песни, которую пели гребцы, ощутил на лице дуновение свежего ветерка, которого не было на канале… А потом его позвали:

– Тео!

Фёдор вздрогнул. И оглянулся. Это был шёпот. Да только юноша находился один среди валунов. Фёдор чуть наморщился, пристально вглядываясь в листву. Но никто там не прятался, никто его не разыгрывал. Просто шёпот, тихий и какой-то радостный, словно его узнали и теперь поприветствовали, как старого друга.

– Тео! – снова шелестом листвы пронеслось над холмами.

Казалось, его звало само это место. Только теперь с оттенком лёгкой, тут же развеявшейся тревоги в зове прозвучало предупреждение. И мелькнула смутная и знакомая картинка: неприятно, неестественно раскормленный белый кролик в трактире дяди Сливня, налившийся темнотой глаз, волнистое покачивание губы зверька и шипение, так похожее на змеиное… А потом все смутные картинки развеялись, потому что юноша услышал:

– Значит, это правда?

Это был голос Матвея Кальяна, капитана их лодки. Фёдор посмотрел вниз на заводь у подножия холма. Вдоль берега прогуливались Хардов с Кальяном и вроде бы мирно беседовали, только отсюда, с вершины, до них было очень далеко. Ещё ни разу то, что Фёдор прозвал его «слуховыми удочками», не протягивались на столь приличное расстояние.

– Это правда, – голос здоровяка звучал негромко, хотя в нём и присутствовала внутренняя страсть, однако Фёдор отчётливо мог разобрать каждое слово, – что… укус скремлина может возвратить сюда? Вернуть молодость?

– Укус скремлина тебя убьет, – жёстко ответил Хардов, и что-то царственное мелькнуло в интонации его голоса. – Причём умрёшь ты мучительной смертью. Стоит ли полагаться на байки, Матвей, – добавил он значительно мягче, – доверять разным бредовым слухам.

– Ты, извини, братишка, – смутился здоровяк, – не хотел показаться назойливым… Я видел, что сделал для нас твой ворон, но люди их боятся и чего только не говорят.

– Не всему стоит верить, капитан.

– Я-то понимаю, что они поумней обычной зверушки будут. А то, что они и не зверушки вовсе, а только так выглядят… Выходит, они вам, гидам, вроде друзей, скремлины-то? А то и верных слуг?

– Большей глупости я в жизни не слышал! – усмехнулся Хардов. Затем вздохнул и добавил ровным голосом: – Матвей, запомни для своего же блага: скремлины – независимые, свободные и очень опасные существа. Не следует испытывать судьбу.

– Но как же…

– Их можно принудить делать какую-то работу, однако они сами выбирают, с кем иметь дело. Но уж если повезёт заслужить дружбу скремлина, то он будет верен тебе до последнего вздоха.

Ещё не закончив этой фразы, Хардов совершил нечто странное. Он обернулся и посмотрел на вершину холма. Именно на то место, где сидел Фёдор. Юноша тут же испуганно отстранился, укрываясь за выступом большого камня.

«Я попался, – подумал Фёдор. – Он меня заметил. Ещё решит, что подслушиваю, и теперь точно ссадит с лодки вместе с рулевым».

– Мне, например, Мунир очень дорог, – все так же продолжая разглядывать вершину холма, признался гид. – Однако по большей части для меня его пути неведомы. Правда, я могу призвать его в трудную минуту, – пояснил Хардов, склонив голову и чуть сощурив глаза, – и ворон откликнется. Но только если он мне по-настоящему нужен.

– А правда ли?.. Не отвечай, если не захочешь, я пойму.

Теперь Хардов повернулся к своему собеседнику и вопросительно посмотрел на него.

– Правда, что у вас со скремлинами, ну… как бы… – голос здоровяка упал, словно он наконец решился спросить нечто сокровенное, но в последнюю минуту забыл, как это сделать, – привязанность на всю жизнь? И если с кем-то из вас что-то произойдёт, ну… плохое, то вы это чувствуете? И что вас связывает что-то большее, чем родных людей?

Хардов какое-то время молча смотрел на собеседника, вот холодный отсвет в его глазах сменился весёлой искоркой, он прыснул и неожиданно расхохотался.

– Матвей Кальян, капитан моей лодки, – сквозь смех проговорил гид, – ходячий кладезь баек и легенд канала. Матвей, дружище, у всех по-разному!

Кальян смутился, а Хардов, казалось, развеселился ещё больше:

– Смотрю, пропитанное негой гостеприимство Сестры одарило нас всех чрезмерной мечтательностью.

Здоровяк потупил взор:

– Прости, братишка, я задал тебе слишком много вопросов.

– Да нет, нормально. Просто пора уходить. Пора готовить лодку. Идём, Сестра ждёт нас. Я не могу отправиться в путь без Мунира, но, может, мне удастся уговорить её оставить здесь рулевого.

Матвей попытался что-то возразить, но Хардов остановил его:

– Боюсь, что на канале для него хорошие новости закончены.

И увлекая за собой Кальяна, гид снова бросил взгляд на вершину холма. Фёдор сидел, боясь пошевелиться. Конечно, расстояние до них было очень приличным. Только Фёдору отчего-то показалось, будто Хардов знает, что он находится в полукружье валунов. И что смотрел гид именно на него.

4

Даже угроза того, что его высадят на берег вместе с рулевым или без оного, не омрачила последних дней пребывания Фёдора у Сестры. Это было бы очень обидно, юноша начал привязываться к команде, ко всем, даже к Хардову, но ведь есть и другие лодки! Возможно, тому виной была разлитая в воздухе благодать, возможно, что-то другое, но Фёдор вдруг понял, что ничего плохого с ним просто не может случиться. И единственным, что порой выбивало юношу из равновесия, оказались его неожиданно меняющиеся взаимоотношения с Евой.

Большую часть времени девушка проводила с дочерьми Сестры. И младшая, Адель, вызвалась обучить её искусству ткачества. Иногда к ним присоединялись остальные, за исключением средней, Алекто, которая была занята врачеванием рулевого. Девушки шушукались, хихикали и посмеивались Фёдору вслед. А иногда их с Евой взгляды случайно встречались. Именно в такие минуты к юноше возвращалась его привычная неуклюжесть, тогда он злился то ли на Еву, то ли на себя, что вызывало у девушек дополнительные приливы веселья.

«Ну и смейтесь себе на здоровье! – думал Фёдор. – Скоро всё это закончится. Мы уйдём по каналу чуть ли не до самой таинственной Москвы, где не бывал никто, кроме разве что Хардова, а потом я вернусь из рейса настоящим гребцом и женюсь на своей Веронике».

Но думая так и поднимаясь на вершину холма к полукружью валунов, Фёдор уже не мог с уверенностью сказать, по-прежнему ли ему этого так сильно хочется.

* * *

А потом он увидел в небе парящего Мунира. Ворон кричал, только это были крики не боли, а, скорее, восторга; порой он терял высоту, крылья его оказались ещё слабы, но птица отыскивала поток и вновь взлетала ввысь.

– Видишь, как он радуется, – произнёс Хардов, указывая на ворона, – он вспоминает. И к нему возвращается птичья природа. Он снова может летать.

Фёдор помедлил какое-то время, потом посмотрел на гида и вдруг признался:

– Я слышал ваш разговор. С капитаном. Про Мунира и про скремлинов. Я не специально.

– Я знаю, – ответил Хардов. – И надеюсь, ты его запомнил.

– Я?.. Да.

– Сегодня мы уходим. Для каждого из нас у Сестры найдётся несколько слов. Напутствие в дорогу. И возможно, какой-нибудь дар. Иди, она ждёт.

– Вы… Значит, вы не сердитесь?

Юноша взглянул гиду прямо в глаза. Но в них больше не было льдинок, лишь снова мелькнул этот непонятный отсвет нежности и какой-то давней боли. Но почему?! Что всё это значит? И если в первый раз могло показаться, то…

– Наверное, это было бы непозволительной роскошью для меня, – непонятно отозвался гид.

* * *

– Входи, Тео, я тебя жду, – снова голос Сестры показался Фёдору похожим на переливы ручейка. Она стояла в глубине шатра под пологом из живых веток. – Сегодня вы уходите, а мы так и не поговорили с тобой. Ты, наверное, хотел бы что-то спросить?

– Я не знаю, хозяйка, – признался Фёдор. – Здесь столько света… Я хотел бы задать тебе столько вопросов, что даже не знаю, с чего начать.

– Попробуй по порядку, – с улыбкой предложила Сестра.

Фёдор задумался. И ощущал он себя несколько неловко, но вот произнёс:

– Я сейчас только что на берегу… слышал, как наш рулевой, ну, бородатый… он в шутку гонялся за твоими дочерьми, они ухаживают за ним… – Фёдор почувствовал, что сбивается, но Сестра кивнула, подбадривая, и юноша продолжил: – А потом он закричал: «Я понял, кто они! Они речные нимфы! Речные нимфы!» Про твоих дочерей. Что это значит?

– Что ему нужна моя помощь, – рассмеялась Сестра. – И я окажу ему всю, что возможна. Хардов просил пока позаботиться о нём. А названия не важны, Тео. Ты сам ещё всё решишь, какие и чему стоит давать определения. Но ведь не это тебя волнует?

Фёдор согласно кивнул, посмотрел на свои ноги, поднял взгляд на Сестру и решился:

– Я хотел бы знать, что это за место, – выпалил Фёдор.

– Ты сам всё видишь, – мягко улыбнулась Сестра. – Таков мой дом.

– Но у меня столько «почему». – Фёдор вдруг вспомнил, как его звали на вершине холма, и о своих приобретённых навыках, и… о Еве… – Это похоже на сон, о котором знаешь, что проснёшься. Только это не сон. Объясни. А ещё этот сон кажется знакомым, как счастливые сны в детстве. Где же мы, хозяйка? Вся эта благодать…

– По-другому всё равно не поймёшь. – Сестра взглянула юноше прямо в глаза. – Вернее, поймёшь в конце пути. А может, ещё до окончания рейса. Причём в прямом смысле, никаких метафор! Но ты опять пытаешься давать определения, мой мальчик, а ведь не это для тебя главное? Что тебя беспокоит?

Фёдор подумал, затем нахмурился.

– Да, – признался он, – мне кажется, в этом весь ключ. Всё сходится, я чувствую, но… не знаю, как это объяснить.

– Вот как? А ты попробуй.

– Хардов. Кто он?

– Гид.

– Но… кто он на самом деле?

– Именно так – гид. Не смущайся, говори. Говори сейчас, другого времени может не быть.

Сестра взглянула на Фёдора с открытым и нежным пониманием, и юноша произнёс:

– Хардов… Он иногда так странно смотрит на меня. Кто он такой на самом деле, хозяйка? У него ворон. И он дружит с тобой. И как я понял, мог бы жить среди этой благодати. А он избрал путь скитальца.

– Хардов – великий воин, – произнесла Сестра, и теперь в её ясном и сильном взоре мелькнул то ли оттенок смущения, то ли печали.

– Конечно! Но я не пойму… Мне показалось что-то странное… То ли он что-то знает про меня, чего я и сам не знаю, то ли… Запутался я, хозяйка. – Фёдор с надеждой взглянул на Сестру. – Рассказала бы ты мне про Хардова.

– Мой рассказ о нём будет рассказом Сестры о воине и вряд ли тебе поможет. Но не жди от Хардова плохого. Что ты знаешь о гидах?

– Ну-у… – Фёдор вдруг замялся. – Они… ходят в туман, водят с собой учёных. У них скремлины. – Фёдор, заметив на лице Сестры весёлую улыбку, сам начал смущаться. – Они прекрасные стрелки. Они что-то ищут. Люди их боятся.

– А ты?

– Я? Не знаю. Мне кажется… Наверное, я смог бы больше доверять Хардову, если бы… По-моему, на самом деле я ничего не знаю о гидах, хозяйка.

– Но ты можешь учиться. И не только. А от Хардова не жди плохого, – повторила Сестра. – Путь его труден, но для всего, что он делает, есть свои основания. Скажу лишь, что ты неспроста в его лодке.

– Но как? – Юноша с сомнением покачал головой. – Может, ты не знаешь… ведь мы случайно столкнулись после… после одного события.

– Драки в трактире? – рассмеялась Сестра, а Фёдор почувствовал, что вот-вот начнёт краснеть.

– Скажи, ты всё ещё веришь в случайности? – поинтересовалась она.

– Я не знаю, – искренне признался Фёдор.

– Вот, например, твоё имя. Как думаешь, откуда оно?

– Фёдор?

– Нет, другое. Подлинное имя.

Фёдор помялся. И удивлённо обронил:

– Тео?!

– Именно.

Теперь юноша окончательно смутился. В общем-то, хвастаться было нечем. История была старая и почти позорная. Ещё в ненавистной гимназии. Учебник по «Критической теологии» достался Фёдору от предшественника в ужасном состоянии. Весь растрёпанный, с вырванными страницами, да ещё вдобавок обложку залили чернилами, так что оставалась возможность прочитать лишь три буквы «ТЕО». И когда Фёдор извлёк этот учебник из своего школьного вещмешка, тут и началось. Пошло-поехало. Над Фёдором даже пробовали издеваться, а о покупке новых учебников, стоивших баснословно дорого, для таких мальчиков, как он («…нет, они тоже живут у реки, только… ну, понимаете, он… не из семьи учёных, они там живут, потому что его отец… ну, словом, из простых гребцов» – и характерно закатываются глаза), не могло быть и речи.

Фёдор не держал зла на сынков и дочек зажиточных горожан, что сплетничали за его спиной. Ему-то нравилось, что батя «из простых гребцов», хоть его старик и бился из последних сил, мечтая дать сыну другое будущее. А тогда на помощь неожиданно пришла Вероника. Дураки, заявила она обидчикам, забирая у Фёдора учебник: Тео – сокращённое от Теодор, смотрите в книгу, а видите фигу: Фёдор, Феодор, Теодор – это всё одно и то же древнегреческое имя, означающее «дар божий». Так что если кому угодно звать Фёдора на античный манер, то милости просим. Вот такая она была, Вероника, – умница и верный друг. Почему-то столь нехитрое заявление возымело действие. В общем-то Фёдора в основном любили за отзывчивость и весёлый нрав, и задиристым обидчикам, наверное, просто требовалось веское основание, чтобы снять свои претензии. Видимо, «дар божий» вполне для этого сгодился. Нападки прошли, а имя «Тео» осталось.

Вот такая она была, Вероника. Фёдор и сам не заметил, как вздохнул: где-то глубоко всё ещё жила надежда отыскать ту девочку, ведь, возможно, время ещё не утрачено безвозвратно. Но что из этого он мог сказать Сестре?

Юноша смущённо поднял глаза. И встретился с прямым, открытым и каким-то обнадёживающе-радостным взглядом хозяйки.

«Она сама и есть благодать этого места», – вдруг подумал Фёдор. И почувствовал, что вот-вот начнёт краснеть. Но Сестра только улыбнулась ему:

– Ты что ж думаешь, всё из-за этого старого учебника?

– Учебника?! Но… как ты узнала, хозяйка?

Сестра пожала плечами:

– Ты мне рассказал. Только что.

Фёдор совсем сконфузился – он что, вдобавок ещё и говорил вслух?

– Не беспокойся о своих секретах, – рассмеялась Сестра. – Скажу тебе, что не только волей слепого случая появились на твоей книжке эти три буквы – «Тео». Можешь считать, что твоё имя отыскало тебя. А каким путём и как это выглядело со стороны – не важно. Так же и с Хардовым.

– Прекрасная хозяйка! – решил возразить Фёдор. – Мне дали имя батя с матушкой.

– Конечно, – согласилась Сестра. – И они тоже не ошиблись с выбором. Как и говорила твоя детская подружка. Но не печалься по тому, что кануло безвозвратно.

Сестра вдруг замолчала, хотя Фёдор почувствовал, что ей есть что ещё сказать ему. Он отчётливо почувствовал лёгкое усилие хозяйки, как будто кто-то стёр ластиком уже произнесённую фразу. И тогда он вздрогнул.

«Вы пойдёте в места, где, возможно, безумие подкрадётся вплотную».

Фёдор в изумлении уставился на Сестру. Это было как в их первую встречу, когда он слышал её, будто умел читать мысли. Сестра улыбалась, но глаза смотрели испытующе, и в них тихой рябью плескалось предупреждение.

«Доверься Хардову. Даже когда всё будет твердить об обратном. Его выбор непрост и ноша тяжела. Он думает, что почти утратил надежду, но это не так».

Фёдор облизал губы. Его зрачки расширились. Дотронулся до виска и глухо проговорил:

– Ты что-то сделала со мной. – Он кивнул. – Я слышал тебя, – и ещё раз коснулся головы, – вот тут.

Сестра не утратила улыбки, когда произнесла вслух:

– Я знаю. Не пугайся. Здесь это не страшно.

Фёдор захлопал глазами, а Сестра пояснила:

– Твой гид об этом не знает, но… Мёртвый свет коснулся не только Мунира. И не только рулевого. – Она чуть склонила голову и добавила: – Он видел и тебя.

Какой-то холодный ветерок прошелестел по шатру, серой тенью омрачив лицо Сестры, и словно бы на мгновение сделалось темнее.

– Мёртвый свет? – Фёдор вдруг обнаружил, что с трудом ворочает языком, произнося эту фразу. – Ты говоришь о… Втором?

Но вот складка на лбу Сестры выровнялась, а от глаз снова разбежались весёлые морщинки.

– Надеюсь, что всё позади, – мягко улыбнулась она. И Фёдор опять услышал её безмолвное: «Я постараюсь, чтобы частичка этого места пребывала с тобой. Это мой дар тебе. Мой крохотный дар».

Юноша чуть дёрнул головой, но Сестра тут же заговорила успокаивающе:

– Он будет с тобой не всегда. И не везде. Но когда очень понадобится, позови что есть сил. Я постараюсь помочь.

Фёдор, всё ещё справляясь с изумлением, наконец захлопнул рот. Попытался прокашляться:

– Я теперь смогу читать мысли?

– Конечно, нет, – рассмеялась Сестра. – Только если это будет предназначено тебе. Мысли… Скорее, я оставлю маленькую дорожку, открытую дверцу, по которой постараюсь прийти или послать весточку, когда… Я почувствую, когда станет необходимо.

Она замолчала. А потом Фёдор снова услышал то, что принял за чтение мыслей: «Очень многое меняется. Искорка мёртвого света может дать разные всходы. Это пугает, но и оставляет надежду».

– Я не понимаю, – прошептал Федор. Он вдруг почувствовал, как руки стягивает гусиная кожа.

Сестра какое-то время молча смотрела на него и произнесла:

– Обычно я не вмешиваюсь в дела мужчин. Но ты очень необычный. Правда, особенный. Чего-то и я не могу понять. Пусть дверца будет приоткрытой. А пока доверься Хардову. Возможно, тебе предстоит испытать его гнев и даже ненависть, а может, что и похуже, и вот тогда доверься своему сердцу. Большего я не скажу. А многое сокрыто и для меня.

– Слова твои туманны, прекрасная хозяйка, от них становится как-то не по себе, – глухо признался Фёдор.

– Знаю. Но они тебе в помощь. И очень скоро ты это поймёшь.

Сестра вдруг взяла юношу за руку, приблизила к нему лицо и посмотрела прямо в глаза, а может, ещё глубже. Потому что перед мысленным взором Фёдора мелькнули залитые солнцем тростники на Волге, лодка. И в ней они с батей… Это было его самое раннее воспоминание: Фёдору пять лет, скупая улыбка отца, радостный смех ребёнка, шелест тростника, рассекаемого лодкой… И от этой картинки по телу Фёдора разлилось ощущение надёжной защиты и покоя. «Они тебе в помощь. Как и мой маленький дар, – услышал Фёдор. – Постарайся правильно этим воспользоваться».

– Не знаю, что и сказать, – прошептал юноша. – Мне…

Но Сестра уже отстранилась от него, и Фёдор смог закончить более или менее ровным голосом:

– Мне не хватает слов… Спасибо. Спасибо тебе, хозяйка.

В первый раз улыбка, появившаяся на губах Сестры, выглядела чуть печальной.

– Не благодари, – возразила она. – Подобные дары не делают счастливыми. Но, возможно, помогут в несчастье. Как и то, что я собираюсь тебе дать.

Она протянула руку, и Фёдору показалось, что в раскрытой ладони он увидел нежную белую лилию, такую же, как в их первую встречу Сестра подарила капитану Кальяну. Но нет, это оказался совсем небольшой мешочек с вышитым инициалом «С».

– Не вскрывай его до поры. То, что внутри, пока чисто. Не загрязнено действием. Пусть так остаётся как можно дольше.

– До поры? О какой поре ты говоришь, хозяйка?

– Возможно, что тебе и не понадобится вовсе, – произнесла Сестра, задумчиво глядя на Фёдора. И опять он почувствовал, что какую-то часть её мыслефразы словно стёрли ластиком. – Знаешь-ка что, лучше пока забудь о нём, – посоветовала она, протягивая Фёдору мешочек. – Держи. Брось его в карман и забудь. Он не потеряется. Но когда в нём возникнет нужда, твои пальцы сами отыщут его. А теперь идём, Тео, лодка ждёт только тебя.

Фёдор вскинул на неё взгляд, а Сестра кивнула:

– Вся команда уже получила от меня напутствие и небольшие дары. Видишь, как быстро проходит время, которого много. Идём, вы возвращаетесь на канал прямо сейчас.

Когда они покинули шатёр, Фёдор увидел на берегу лодку, действительно уже снаряженную и готовую выйти на волну. Как велела хозяйка, он опустил мешочек в карман. Под тканью его пальцы нащупали что-то твёрдое и круглое. Глядя на лодку, Фёдор почему-то подумал, что этим плоским кругляком вполне могла быть крупная монета.

* * *

Когда лодка отчалила, рулевой, остающийся на берегу, встрепенулся и хотел последовать за ней, сделав шаг в воду. Но Алекто лишь крепче сжала его ладонь в своей, и бедняга начал успокаиваться. Он даже рассмеялся, подняв свободную руку и указывая пальцем вслед уходящему судну.

– Ему опять хуже, – горько обронил Матвей Кальян.

– Это потому, что мы уходим, – сказал Хардов. – Он чувствует. Скоро всё успокоится. Не грусти, на обратном пути мы заберём его.

– Если он будет, этот обратный путь.

– Матвей, на канале он стал бы опасен. И для себя, и для нас. Ты не знаешь, на что способен мёртвый свет. Мне всё равно пришлось бы его ссадить. И лучшее, что его там ждёт, – это помешательство.

– Я всё понимаю…

– Матвей, я даю тебе слово: кто-то из нас обязательно вернётся сюда. И заберёт твоего друга.

Матвей посмотрел на Хардова, и что-то горькое мелькнуло в его взгляде, но здоровяк ничего не сказал. Лодка шла по заводи, залитой закатным светом. И Фёдор, по праву занявший место на руле, решил бросить прощальный взгляд на свой холм. Теперь он видел его со стороны, и это место нравилось ему ещё больше.

«Было бы неплохо когда-нибудь вновь вернуться сюда», – подумал юноша. А потом Фёдор заметил, как в полукружье валунов мелькнули очертания знакомой фигурки. Он даже не сразу сообразил, как это Сестре удалось так быстро туда подняться.

– Смотри, хозяйка! – восторженно произнёс Кальян. – Она машет нам на прощанье!

– Да, – Хардов кивнул. – Она всегда там провожает… уходящие лодки.

«Ты хотел сказать “провожает меня”, – подумал Фёдор, – вместо “лодки”. И вот мы покидаем самое светлое место на канале, а я так про тебя ничего и не понял, гид Хардов».

– Она, конечно, самое диво дивное из всего, что мне довелось встречать в жизни! – Кальян, приподняв весло и укрепив его в уключине, махал ей в ответ. – Ты, конечно, прав, здесь ему будет лучше.

– По крайней мере, это время пройдёт для него гораздо спокойней, – повторил Хардов и усмехнулся, – он его и не заметит.

– Конечно, в обществе-то Алекто, – подмигнул Фёдору Ваня-Подарок.

Раздались тихие одинокие смешки, никому не хотелось уходить отсюда. Все знали, что пора, но словно тянули, и капитан это почувствовал.

– Ладно, мужики! Давайте, приналегли на вёсла, – скомандовал он. – Чего уж теперь…

Внезапно впереди появились пока ещё редкие клочья тумана. Вот только что вроде бы ничего не было, русло здесь выпрямилось, и до следующего изгиба реки открывалась широкая даль, перспектива, но с каждым взмахом вёсел линия тумана становилась плотнее. Причём пролегла она между лодкой и прежде чистым изгибом реки. Фёдор отклонился назад как можно дальше, только чтоб не выпасть за борт, – тумана перед глазами стало меньше. Сделал резкий наклон вперёд – туман сгустился. И Фёдор вспомнил, что много раз смотрел с вершины своего холма в эту даль, и никакого тумана там отродясь не было.

«Как странно, – удивился юноша. – Издалека и вблизи разные картинки. Но как такое может быть?» А следом пришла ещё более диковинная, если не чудовищная мысль: «Мы что, несём туман с собой?»

И тут Фёдор вздрогнул. Его позвали. С вершины холма, из полукружья валунов.

«Тео, – прозвучал в нём голос Сестры, – будь осторожен. Выбор между “правильно” и “легко” очень непрост. Не ошибись с тем, что любишь».

Фёдор обернулся. Сестра всё ещё стояла на вершине. Но рука хозяйки больше не была вскинута в прощальном жесте. Её удаляющаяся фигурка показалась сейчас хрупкой и беззащитной. И вновь его кольнуло это острое чувство, вновь юноша оказался на грани какого-то понимания, то ли тёмного, то ли очень важного,

(он должен о чём-то вспомнить?)

ещё на шаг придвинулся, почти встал на эту грань…

– Фёдор, держи руль крепче! – прозвучал голос Кальяна. – Ты что это, парень? Ну-ка, не раскисай мне тут.

Юноша в растерянности уставился на капитана. И на туман, что придвигался прямо по курсу лодки. Канал ждал их. Свободная рука сама нащупала в кармане мешочек – подарок хозяйки был на месте, он действительно увозил с собой частицу этого места. Всё развеялось, осталась лишь свербящая и тупая заноза сожаления. Но Фёдор крепче сжал мешочек, и ему стало легче. И тогда юноша услышал последние слова Сестры: «Тео! Мой милый мальчик. Верни мне его, как я вернула…»

Фёдор коснулся пальцами виска – опять какой-то непостижимый ластик стёр завершение фразы. Юноша не знал, каким было конечное слово или слова. Но что-то подсказывало ему, что Сестра сама позаботилась об этом. Как и тогда, в шатре, сама не захотела отпускать это последнее слово на волю.

Он почему-то быстро и робко решил помахать ей на прощание. Но когда Фёдор обернулся, Сестру уже невозможно было различить.