Текст книги "Via Roma"

Москва в декабре 2011 года

Мы шли по Патриаршему мосту и видели, как много граждан шло по Большому Каменному. За Большим Каменным стояли жёсткие полицейские фургоны, и мы, и все остальные граждане смотрели на них. Мы шли с другими гражданами через Болотную площадь мимо расставленных смущённых граждан, призванных на срочную военную службу. Одна гражданка дала одному из этих граждан газету «Рабочая демократия», и он, сутуло улыбаясь, отнёс её в урну, сжимая в другой руке полуоткрытую голубую пачку сигарет. Мы шли среди других граждан по извилистому, регулирующему коридору ограждений ко входу на митинг. Перед металлоискателями толпа стала медленнее и плотнее. Мы и другие граждане то молчали, то тихо говорили и шутили, вспоминая видеоролики про рожь, рождаемость и забытое третье. Молодой гражданин перед нами поднял нарисованный от руки плакат «Спасибо, что пришли!» и повертел его в разные стороны, чтобы его увидело как можно больше граждан. Перед рамками граждане вынимали из карманов телефоны, а также ключи и другие металлические предметы, потом забирали их обратно и текли вперёд, туда, где развевались различные флаги – оранжевые, красные, чёрные, чёрно-жёлто-белые. Мы встали под деревьями справа от сцены. Вокруг нас было много граждан, а потом их стало очень много. Вскоре митинг начался. На сцене по очереди выступали разные граждане с требованиями и заявлениями. «Гром-че! Гром-че! Гром-че!» – скандировали граждане на площади. «Они говорят, что мы ничего не можем, – говорил гражданин со сцены, – а мы можем!» – и граждане отзывалась: «Мы – можем! Мы – можем!» Они снимали друг друга видеокамерами, фотоаппаратами и телефонами и подхватывали: «Путин – вор! Путин – вор!» Издалека стал приближаться смутный, но мерный, как волна, шум, и граждане смолкли, прислушиваясь, а потом догадались, подняли эту длинную волну: «Пе-ре-выборы! Пе-ре-выборы! Пе-ре-выборы!» Другой гражданин вышел на сцену и призвал: «Давайте повернёмся к ним и скажем всё, что мы о них думаем!» И граждане, повернувшись направо, к Кремлю, закричали, вскидывая руки: «Жулики – и воры! Жулики – и воры!» – «Привет, мост! Мы боимся, что мост рухнет, пожалуйста, сдвиньтесь, – сказал другой гражданин на сцене. – Нас собралось по последним подсчётам восемьдесят-восемьдесят пять тысяч человек!» – «А что же дальше? – спросил нас рассудительный гражданин позади. – А кого?» Мы не знали, что сказать, и он не знал. Мимо нас прошли несколько несовершеннолетних граждан с чёрно-жёлто-белым флагом. На нём было написано: «Родись на Руси. Живи на Руси. Умри за Русь». Мёрзлая земля под ногами превращалась в мелкую грязь. «Путина – в отставку! – кричали граждане вокруг. – Путина – в отставку!» – «По последним данным милиции, – сообщил следующий гражданин на сцене, – нас тут сто-сто пятьдесят тысяч человек!» – «Путина – в Чечню! – скандировали граждане. – Путина – в Чечню!» – «Пусть Чуров засунет себе в задницу те бюллетени, которые он у нас украл!» – предложил гражданин со сцены. «Сдай ман-дат! Сдай ман-дат!» – предложили граждане. «А этот Кучерена чего пришёл? – спросил рассудительный гражданин позади нас. – Он же жулик и вор». – «Кто, Лукин? – спросил гражданин, замыкавший небольшую группу граждан, которая продвигалась к сцене. – Это же Лукин впереди прошёл». – «Да нет, Кучерена, за ним. Он же жулик и вор! – уточнил рассудительный гражданин и снова спросил нас: – А дальше что? Это, конечно, хорошо, что все мы сюда пришли». Мы не знали, что нам ответить, но нам тоже было хорошо от того, что мы пришли. А потом мы замёрзли и решили уйти. Позади толпы было разреженное пространство, где граждане играли на гитаре, били в барабаны, ходили с белыми цветами и белыми лентами и снимались на фоне плаката «Ребята, я Божена, снимайте!». У дайнера «Старлайт» стояла очередь, а справа от дайнера стоял строй военнообязанных граждан, тоже похожий на очередь. Ближе к Большому Каменному мосту ровно стояли тяжело обмундированные граждане со щитами. Мы пошли в бар, где я встретил знакомых, и все обсуждали, много ли пришло людей на Болотную площадь. На столе лежал альбом «Россия из окна поезда» с фотографиями России из окна поезда и пешком. «Поехали жить на Байкал», – сказал Андрей. «Ага, – сказал Дима, – шесть тысяч рублей – это максимум. И это очень хорошо считается». Нам принесли пива. Вокруг нас, постепенно от нас отодвигаясь, пили вино разнообразные люди. «Почему русские, самая многочисленная нация, не могут, а кавказцы могут? Они друг за друга держатся» – сказал Андрей. «Дело не в этом», – сказал я. Диме принесли бургер. «Некомпанейские какие-то твои друзья, – сказал Дима. – Если появляются новые люди, почему бы с ними не поговорить. В конце концов от них можно что-то новое узнать». – «Странный тут контингент», – сказал Андрей, посмотрев по сторонам. Мы допили пиво и пошли через мост к «Кропоткинской». «Ведь депутаты, они же должны болеть за народ», – сказал Андрей. «Они же слуги народа», – сказал Андрей потом. «Какие же они слуги», – сказал я. «Они должны служить народу», – сказал Дима. Мы дошли до машины, и Дима включил радио. По радио говорили.

Ленинский район в июне и июле 2012 года

москва-керчь

Мы одни в вагоне, и проводницы заперли все купе, кроме нашего и ещё одного: там работает телевизор, который смотрит одна из проводниц. Вагон последний, и я повёл Ваню в тамбур, чтобы показать ему вид из окна двери на рельсы, но тамбур весь заполнен полосатыми матрасами.

Поезда всё меньше стоят на больших станциях в больших городах, а в маленьких городах совсем не останавливаются: путешествие превращается из путешествия через точки в путешествие просто так: как в самолёте, только долгое.

Но как хорошо смотреть в окно поезда. Заметить, как красив с церквями Мценск, который раньше почему-то не замечал. Ждать меловых пригородов Белгорода, которые знаю почти наизусть. А потом проснуться раньше восхода и видеть, как после Запорожья поезд долго едет вдоль Каховского водохранилища, огибая все его изгибы, видеть острова, рыбаков, сидящих прямо под путями с удочками, электрички, которые привозят новых рыбаков.

И дальше я уже не могу спать: жду, когда настанет совсем степь, потом раздвинется Сиваш, а слева покажутся четыре большие буквы. Но буквы теперь другие: стоят между синей и красной полосками на разных колоннах – «К» на чёрной и с трещинами, доисторической; «Р» на греческой, с классической капителью, «Ы» на татарской, а колонна с «М» воплощает евроремонт.

В Джанкое поезд останавливается у самой чебуречной. Я успеваю сбегать на площадь поменять деньги и купить шесть горячих. И после медленного, с мучительными остановками, пути по степи, где на железнодорожных зданиях написаны инвентарные номера, начинаются, наконец, знакомые станции, потом неожиданно – ильичёвский переезд с новым кладбищем, на котором всё больше родных могил, видна АЭС – и вот уже Ленино, Семь Колодезей.

до семи колодезей

В Орле зашли и разбудили Ваню трое: мужчина средних лет, гораздо старше женщины, лет тридцати, – и с ними девочка. «Мы до Семи Колодезей, – говорили они. – Мы до Семи Колодезей». Даша подружилась с девочкой Аней.

В Белгороде, перед приходом таможенников и пограничников, мужчина – длиннолицый, скуластый – стоял у окна и разговаривал по телефону с матерью, к которой они ехали: «Да, едут, до Семи Колодезей; было непросто, особенно добираться до Орла на машине; да, приготовьте поесть, главное, жидкого. Супа с хорошим мясом, курятины, чтобы свежая была».

В вагон вошли пограничники и начали с их купе. Выяснилось, что у мужчины просрочен паспорт. «Да как же они одни поедут! – громко, ошарашенно говорил мужчина. – Да с ребёнком. Ну, давайте, я штраф заплачу. Да у нас денег только в одну сторону! Да мы же девочку впервые вывозим в пять лет!» Один раз только под его напором слегка сорвался пограничник: «Читать надо! На задней странице паспорта всё написано – русским языком», – и отнял паспорт.

Мужчина позвонил матери: «Мама, нас с поезда снимают; у меня паспорт просрочен; не берут штраф – это закон, принципиально». Женщина плакала. Они собрали сумки, вышли на перрон и пошли к кассам брать обратные билеты – но потом женщина с девочкой вернулись: «Там же бабушка наша родная». Проводница сказала: «А я белье у них уже собрала» – и понесла их охапку назад в купе. Мужчина стоял на перроне у их окна, пока не отправился поезд.

Но через несколько дней мы встретили их в Мысовке: дом его матери стоял на самом берегу, возле него играла Аня, тут же была и женщина, а мужчина стоял во дворе в плавках и говорил с одним из квартирантов.

дары природы

Как только сходишь на перрон Семи Колодезей, сразу замечаешь разницу в ритме: люди ходят легко и медленно, и я со своим московским шагом ощущаю себя смешным: ну куда я бегу, зачем. То же и потом – на рынке, на улице: в маленьком посёлке времени много, осмотрись, зайди в «Дары природы», выпей какого-нибудь соку, понаблюдай, как едят пирожные люди, приехавшие из какого-то села. С каждым днём я становился всё медленнее, медленнее, и если бы мы не уехали, я бы взял бы в один день и просто бы остановился.

мысовский автобус

Автобус из Ленина до Мысового – бело-зелёный ЛАЗ с квадратным лицом – ходит нечасто. В Щёлкине выходят почти все, но навстречу им входят те, кто живёт в Мысовке или едет купаться в Татарскую бухту. «Женщина, да выйдите же, и отсюда деньги отдайте, – говорят снизу женщине с квадратным кожаным кошельком в руках. – Разве ж так можно?» – «Да подождите, дайте людям выйти, – говорит водитель. – Как каким? Это что, не люди?» – «Оттолкнула и своего посадила», – говорит одна мамочка другой мамочке. – «Да, своего посадила», – отвечает вторая мамочка. А первая усадила ребёнка напротив, потеснив двух других детей – и потом, уже по ходу, села и сама; её незагорелые голые бёдра кажутся куриной кожей. Слева набегают на берег пенистые зелёные волны, справа – заросли серебристого лоха, скрывающие солёную степь. Люди едут молча и дышат. Пищат невидимые цыплята.

Возле водительского места автобус оклеен наклейками: «За спасибо – спасибо, за проезд – денежку!», «Остановок „здеся“ и „тута“ у автобуса нет», «Стоячих мест – немеряно». Приклеены также напечатанные образки в пластиковых окладах. На плетеных шнурках, напоминающих хвосты чёток, качаются круглые портреты девы Марии и святого Николая. Но главное украшение – висящий на лобовом стекле кусок выцветшей ткани во всю ширину автобуса, весь заполненный значками – маленькими и большими, круглыми, прямоугольными, квадратными, бог знает какими, есть даже медали. И когда автобус едет, то разгоняясь, то тормозя, они, раскачиваясь в одном ритме, накапливают инерционную силу и наконец звонко бьются в стекло: бринь-бринь! бринь-бринь!

Водитель – ему за сорок, волосы зализаны назад, в жёлтой рубашке, в чёрных очках на коричневато-красном лице – серьёзен. Особенно серьёзен он, когда принимает у выходящих по гривне или по талону сельсовета.

У него есть сменщик – плотный мужчина выше среднего роста в очках-хамелеонах. Перед тем, как выехать из Мысовки, он ходит по салону и собирает деньги сразу. Женщина, отдавшая ему талончик на бесплатный проезд, упрекает его, что автобус приезжает поздно, не по расписанию. «Так люди медленно заходят, медленно выходят, – отвечает водитель. – Выезжаешь по времени, и всё равно задерживаешься» – «Езжайте тогда быстрее», – говорит женщина. – «Если я поеду быстро, вам будет страшно», – отвечает он и ловко перепрыгивает через ограждение, отделяющее салон от водительского места – чтобы не выходить из автобуса и не заходить с другой стороны.

Впереди справа в автобусе стоят два разбитых временем сиденья от междугородного «Икаруса», а за задними сиденьями висит старый ковёр.

обезьяна

«Нет, мама, я со страшным не смогу. Лежишь, а рядом такая обезьяна, и тебя целует. Да будь он хоть какой нежный, хай мне тапки целует, не смогу я, чтобы страшный человек рядом был», – говорит она, подставляя солнцу из раздвинутых ног молодые бритые губы, обтянутые чёрным купальником.

животные

Удод летит к казантипским деревьям, оставшимся от радиочасти. По дорогам ходят хохлатые жаворонки. Трава обросла белыми улитками. Разномастные, преимущественно светлые, и разношерстные кошки собираются за киоском «Союзпечати». Молодая недавно ощенившаяся сука с отвислыми сосками лижет воду из пластиковой коробки, куда стекает вода из кондиционера супермаркета АТБ. Травянистые кусты все облеплены светло-коричневыми мотыльками. К дому приходит большой и не очень колючий ёж; через несколько дней приходит очень колючий ежонок. Стремительные ласточки у самой земли. Мокрые линии на шкурах коров и телят после дождя. Лошади пасутся на солёной земле позади новой мысовской пиццерии. Большой заяц убегает от нас с остановкой, во время которой оглядывается. Долгие и липкие путешествия больших круглых улиток после дождя.

Мы нашли на дороге ласточку, которая не взлетала. Она волочилась от нас по земле. Даша сказала, что ласточка не может взлететь с земли. Я поймал её и посадил на ветку серебристого лоха. Мне показалось, что у неё повреждено правое крыло. Я перенёс её на другое дерево, под которым росло много высокой травы, чтобы она не разбилась, если бы упала. Широко расставленные глаза ласточки были очень маленькими, злыми и пустыми.

авария

Мы ели плов на даче во время небольшого дождя. Дождь кончился, и через некоторое время где-то в Семёновке раздался громкий плоский звук.

Мы уже собирались домой и сели к Серёже в машину. На выезде он свернул не налево, к Щёлкину, а направо, в Семёновку.

Там, в середине дороги, стояла тёмно-синяя пятерка с голубыми номерами. Её капот был слева вмят внутрь. Вторая машина – белая «восьмёрка» – стояла в кювете капотом в сторону дороги и казалась пустой. Её капот был тоже смят, но казалось, что этой машине досталось не так. Рядом с «восьмёркой» билась в истерике чья-то длинноволосая голова. Люди собрались несколькими группами по обочинам и смотрели.

На руле «пятёрки» лежал молодой мужчина. Он пошевелился и поднял лицо, которое было в крови. Он стал колебаться вперёд и назад, не поднимая рук, одним туловищем с головой. К нему подошел человек, встал рядом и говорил: «Не теряй сознания, дружище, держись». Водитель поднимал голову, но снова её опускал. Рядом с ним сидела женщина, пострадавшая меньше. К машине подошел худой парень в красно-белой футболке и потрогал номера. Отошёл, вернулся с длинной отвёрткой, отвинтил номера и бросил их в багажник.

Из Щёлкина приехала машина скорой помощи. Из нее вышли медсестра средних лет и пожилой сильно хромающий врач, опиравшийся на палку. Они пошли к «восьмёрке» и вынули из травы плачущую маленькую девочку. Её понесли в машину скорой помощи. Врач побыл ещё некоторое время у «восьмёрки».

«Пятёрку» объезжали машины, ехавшие лихо и сбавлявшие ход только тогда, когда видели аварию. Её также неуклюже объехал оранжевый рейсовый автобус «Ленино-Щёлкино». Врач подошёл к «пятёрке» и спросил у водителя, как тот себя чувствует.

Я перешел на другую сторону дороги и посмотрел на «восьмёрку». Мёртвый водитель с бледно-жёлтым лицом лежал, запрокинув голову набок, с дверью в шее. Глаза его были открыты и смотрели вверх. Это был худой молодой человек в майке. На заднем сиденье сидели двое – женщина и мужчина. Они не смотрели на людей вокруг, осматривались только близ себя и держались за ушибленные головы. Они как будто очень хотели выйти, но не могли. Кто-то сказал про них, что водитель подсадил их в Щёлкине.

К водителю «пятёрки» снова подошёл тот же человек. «В той машине все живы?» – спросил водитель. «Все», – ответил подошедший. «В той машине все живы?» – снова спросил водитель. «Все, все» – ответил после паузы подошедший. Водитель ворочался на руле, как будто ему было неудобно на нём лежать. Руки его были опущены, и он не мог ими пошевелить.

Серёжа вёл машину в Мысовку осторожно, раза в два медленнее обычного. «Я после первого вызова на ДТП два месяца не мог за руль сесть», – сказал он. Я вспомнил, как он про это рассказывал; это случилось в Калиновке.

успокой

В одну из щёлкинских аптек вошла вместе с маленькой дочкой в коляске женщина, красивая крупным телом, длинными и гладкими ногами, светлыми волосами и круглым лицом. На ней была шляпа с широкими волнистыми полями. «У вас есть что-нибудь успокаивающее? – просто и спокойно спросила она на кассе, когда подошла её очередь. – Для меня. Я очень нервная. „Успокой“ есть у вас? От ПМС что-нибудь. Я нервничаю». Потом она вышла на улицу и приняла лекарство, присев рядом с коляской.

репортёр

В независимой районной газете «Репортёр», которая вся делается одним человеком по фамилии Мержев, – каждую неделю целая полоса криминальной хроники. В ней пускаются в ход самые неожиданные члены синонимических рядов, запросто сближаются самые далековатые понятия и пускается в ход самая поразительная логика. И районная приморская жизнь предстаёт странным спутанным разноцветным клубком, нитки которого то внезапно обрываются, то произвольно меняют цвета, то заговаривают, то раздваиваются, причём одна половина незаметно превращается в проволоку, а вторая – в человеческий волос. Но почему бы этой жизни, в конце концов, такой и не быть:

«За прошлую неделю правоохранителям, что называется, «пришлось попотеть». И это понятно, ведь наступило лето, и в Ленинский район хлынули отдыхать как честные люди, так и криминальные элементы. За семидневку зарегистрировано свыше двухсот преступлений и правонарушений, что почти в два раза больше.

Много самовольничали. В п. Ленино женщина без спроса взяла чемодан с одеждой. Но не своей, а сестринской. Керчанин пожаловался, что в с. Нижнезаморское построен бар без разрешительных документов.

13-го из Глазовки обратилась 56-летняя женщина, которая сообщила, что ещё в 1999 году её супруг уехал неизвестно куда и с тех пор о нём ничего неизвестно. Тогда же житель Щёлкино, опять же 1956 г. р., заявил, что 11 лет назад уехала в Москву на заработки его супруга и не вернулась.

13 июня стало известно, что на берегу возле Нижнезаморского неизвестные продают алкоголь сомнительного качества. Тогда же началась проверка по факту невыплаты зарплаты в п. Багерово. Жители Щёлкино вызвали милицию из-за того, что из одной из квартир доносился смрад.

14 июня в Щёлкино на одну из дач проник посторонний мужчина и стал там жить. Выгнать непрошенного гостя хозяину дачи оказалось не под силу и пришлось вызвать милицию.

16 июня в магазине в Щелкино мужчина 1977 г. р. вырвал из рук земляка 11 гривен. И был задержан. В Приозёрном сильно подрались два мужчины. Причём интересно, что победителем в битве стал 65-летний пенсионер, а побеждённым – 40-летний мужчина.

Через день сотрудники ГАИ ловили в Приозёрном пьяного водителя «девятки». Долго ловили, но всё же поймали.

Горели синим пламенем степное разнотравье возле Приозёрного 16 июня и дом в селе Мысовое 18 июня.

18 июня в Чистополье у женщины пропала зажигалка. Теперь перед дамой стоит дилемма: либо бросать курить, либо покупать новый «подкуриватель».

20 июня в Щёлкино хулиганы сломали дорожный знак. Через четыре дня в райцентре кто-то позвонил 43-летней женщине и поиздевался. И так продолжалось всю ночь.

Много в районе хулиганили и били друг друга. В с. Новоотрадное кто-то поцарапал стоявшее авто. Там же подпилили опору линии электропередач. В п. Ленино кто-то выбил дверь в квартире молодой красавицы, а в Горностаевке повалили столбы ограды. 13 июня в Семёновке побили все окна в коттедже, а в Батальном неизвестные разбирают здание детского садика. В селе Ильичёво соседская собака загрызла овцу, при этом хозяин погибшего животного, пробовавший призвать соседа к ответу, услышал много оскорблений».

Киев в июле 2012 года

Чтобы попасть в город с перрона, надо поднять по высокой лестнице по очереди все свои чемоданы и сумки, коляску и детей, перейти по переходу и спустить все то же самое вниз. Мы приехали в Киев через пару недель после европейского футбольного чемпионата: к нему долго готовились, обновляли, реконструировали – но не додумались до того, что на центральном вокзале с высоким надземным переходом можно было бы устроить эскалаторы.

На вокзальной площади мы оказались в хаосе из машин, маршруток, людей, ларьков, магазинов, вывесок, людей. Всё движется, копошится, сигналит, шумит – сориентироваться с первого раза нелегко, и наше такси («Пришлите, пожалуйста, машину побольше – у нас чемоданы, коляска») мы искали минут десять. Машина оказалась «шкодой-фабиа», коляска не поместилась в багажник, водитель предложил поставить её в салон – а в конце пути запросил за это десять гривен сверх цены. Я был взвинчен жарой и всеми этими неудобствами, и таксист нарвался на скандал.

То же жлобство свойственно киевским охранникам современного искусства.

В центре Пинчука, куда привезли выставку Аниша Капура, охранники на входе приказывали сдать фотоаппараты. Очередь, состоявшая из молодых нарядных людей, послушно сдавала на стол свои дешёвые и недешёвые камеры. Я спросил, почему я должен сдавать. Правила такие, ответили мне. Покажите правила, сказал я. Показали правила: взрывчатые вещества проносить нельзя, громоздкие сумки проносить нельзя. И где же фотоаппараты, спросил я. Показали другую страницу: нельзя курить, трогать искусство, фотографировать. Я сказал, что и не собираюсь фотографировать. «У нас устное распоряжение». – «Чьё?» – «Начальника» – «Позовите начальника». Позвали начальника. Тот сначала тоже расслабленно говорил про правила, и я ему тоже говорил про правила, а потом охранники сказали ему про устное распоряжение, и он ещё больше расслабился: приходите, говорит, в другой раз и без фотоаппарата.

А в Арсенале мы долго ходили по «Арсенале», первой киевской биеннале, почти бесконечной. Я решил сфотографировать Дашу рядом с кабаковской инсталляцией. Через зал спешил по своим делам охранник и походя кинул: «Фотографироваться на фоне экспонатов запрещено!» – «А вообще, – спросил я, – фотографировать?» – «Сами экспонаты фотографировать можно!» Я сфотографировал экспонат на фоне охранника.

Киев наряден, мелко разукрашен, подробен, неровен.

Мы живём на углу Софиевской улицы и Михайловского переулка, в доме, где в лучшие времена жили советские украинские композиторы. О почётном прошлом говорят мемориальные доски на фасаде и резное пианино в квартире.

Ваня приехал из Крыма с ветрянкой, и мы с Ксеней по очереди то сидим с ним дома, то гуляем с Дашей. Вот он стоит на диване с соской во рту – в левой руке самолёт, в правой трамвай, – и смотрит по телевизору про Эфиопию. Лицо его в зелёно-малиновых от лекарств пятнах, за которыми еле видны его смеющиеся серые глаза. Я иду с ним на балкон, мы садимся там и смотрим на город – на уютное столпотворение неравномерно тянущихся вверх домов, на бело-голубую колокольню Софийского собора справа, на зелёную улицу, на пивные зонты напротив нашего дома, на продуктовый магазин. На машины, на жёлтые «Богданы» и на троллейбусы, которые предупреждают о появлении издалека – электрическим тонким зудящим звуком. На дядь и на тёть. Ещё на афиши: «Хью Лорi співає в Києві», «Микола Дядюра та Даля Кузнецовайте».

В прохладном подвальчике «Пивна мрiя» на Малой Житомирской улице хорошо. Здесь пиво со всей Украины, в том числе такое, что редко где найдёшь, кроме города производства: киевское подольское, бердичевское, уманское, хмельницкое. Есть даже «Крым», которое обычно только в Крыму продают и пьют.

«Девушка, – спрашивает у продавщицы молодой человек, – а можете мне, у меня всего две гривны, налить мне пива за семь гривен под залог паспорта?» – «Нет, не могу», – отвечает она. – «А почему?» – «А почему я должна это делать? Это ведь не хлеб, без которого нельзя прожить». – «Простите, – улыбается молодой человек, – простите». – «По-моему, это я на вас должна обижаться, что у вас такая просьба».

По телевизору, висящему под потолком, идёт женское шоу. Ведущая приглашает в студию гинеколога и просит рассказать о трусах. «Действительно, мне в моей практике приходится иметь дело с интимной гигиеной, – говорит гинеколог. – Что касается стрингов, то стринги на ночь лучше всё-таки снимать».

Белая узкая тесная запутанная темнота освещена лампадами. Они блестят, блестят оклады икон, блестит стекло, под которым лежат мёртвые люди, накрытые богатыми тканями. На мёртвые головы надеты головные уборы. Высохшие руки просунуты в специальные вырезы.

Крупная молодая женщина держит на руках белокурую девочку, такая же точно девочка, только побольше на год или два, бегает рядом. «А це Никодим, – рассказывает мама. – А це Спиридон». И девочка целует стеклянные гробы, мелко и звонко говорит: «Никодим, моли бога о нас. Спиридон, моли бога о нас».

Женщины из Воронежа глядят в глаза экскурсовода со слепой языческой верой, пока та рассказывает про источаемое святыми миро, которого кусочек к какому месту ни приложишь, место перестаёт болеть.

Перед монахом стоят старик и две старухи, и он говорит им: «Болячки – это, конечно, важно. Но самое главное – это душа и её жизнь вечная. Все могут спастись – и немцы, и французы, и евреи».

В келье Феодосия сидит на полу мужчина в кепке. Он обхватил руками колени и уткнул в них лицо; сверкают в полутьме часы на его запястье. Люди заходят, молятся, уходят и не беспокоят его в его боли.

Наверху яркое солнце светит на цветы, купола, на дорожки, спускающиеся к стене у Днепра, на порядок и благолепие. Молодой мужчина в майке с надписью «Ménage a trois» фотографируют двух эффектно живущих девушек, к ним присоединяются ещё две девушки и мужчина. В киосках идёт оживлённая торговля, есть пирожки с чёрной смородиной, пряники «Подкрепление паломнику», есть даже фирменный лаврский шоколад. Стоят банкоматы.

В той части Лавры, которая музей, – тишина, спокойствие, малолюдность. Стоит художественное стекло, висят килимы в бывшей домовой митрополичьей церкви.