Текст книги "Кто на Руси светлее всех. Современная авторская былина"

9

 
Он и в третий раз летел млад Финист Ясный Сокол
А й над буйным штормовым-то морем-Окияном
А ко тым высокиим Рипейским мрачным скалам
Через пламенну небесну Ра-реку
Ко тому же черн-хлад камушку Алатырю.
Он парил, соколик, и не ведал мéсточка
А и где б ему коснуться святорусской землюшки…
Во былом саду другой нынче хозяин-то,
Тот хозяин Чудище он Канцер-Зверь,
Что о трех главах корыстою покрытыих.
Как на средней голове – корона царская,
На второй главе – венец колючей провулки,
А на третье-то башке торчит могильный крест.
Да и всё его мерзкóе брюхо-то пупырчато,
Эрозивными свищами-то оно поклёпано.
Ходит он, похаживает, некротический преступничек,
Лапами-крылами угрожающе помахиват,
Пресмыкается за ним-то слизью хвост его.
Он де радуется, он де изгаляется,
Бахваляется успешною победою:
Он во клеточку свою ой беспредельную,
Во злокачественну клетку во злофильную
Посадил ведь птицу вещую да Матерь Сва.
И не бьёт она крылами-то волшебными,
Истекает уж она святою кровушкой,
Еле жива шепчет, выговариват;
– Уж ты ой еси, млад Финист Ясный Сокол!
Ты лети скорым-скоро да обвернися,
Обернися русским нунь богатырём.
Ты сразись-ка с ненасытною Змеёю,
Ты убей её, проклятую, да уничтожь!
Встрепенулся Финист Ясный Сокол,
Разлетался он по черну поднебесью,
А и бил он Чудище по головам корыстныим,
А й клевал Канцера-Зверя понемножечку.
Как тут развернулся Канцер-Зверь поганыий,
Как он лапами-крылами размахалси,
А и сбил млад Финист Ясна Сокола удалого,
Далеко-далече Финиста забросил-то,
А й за камушки, за реченки, за горушки…
 

10

 
Он Игорь свет Всеславьевич оправдывается,
И жалуется он директурше, и плачется:
– Как в первый сон я увидал его – проснулся с ужасом,
Второй-то сон я бился с ним – подумал,
что сгорел в огне,
Как в третий раз клевал его, да он швырнул меня далече.
Ишшо послушать Онко Онковича Ракова,
Он прямо заявил, ты, дескать, да авгеев прихвостень!
А я так не стрелял несчастных по темницам-то,
И не гонял по венам псевдобогатырский героинушко,
И не лелеял у себя я птичку-гонорейку,
И не ютил срамной-то простудифилис.
Чуть оступился малость, ну да дело прошлое,
А й не вернусь к ракбойничкам, татям чумовым.
Ишшо майор сказал, вы, дескать, мне не верите,
Я будто подозрительный и странный молодец…
Да ай же Макошь Паникратовна добрейшая!
Неужто зря учусь я медицинской мудрости?
Неужто навсегда клеймом затравлена моя душа?
Воспроговорит нунь Макошь Паникратовна:
– Ты, Игорь свет Всеславьевич, не кипятись
и не жужжи-ка!
Не разливай мне тут лейкоплаксúю мокрую,
Не разводи пчелиный геморрой жалючиий!
Душевна твоя опухоль, скажу я, операбельна,
И головам поганыим диагнозы поставлены:
Власть – корона царская у Чудища на средней голове,
Страх – венец колючей провулки да на второй главе,
Смерть – могильный крест на третьей-то башке.
Сразить и победить Канцера-Зверя все-таки возможно,
И я берусь помочь и кой-чем подсобити,
Но и тебе задачу выполнить нелегкую придетися.
Ведь чтоб в хитрющем сне реальность победить —
Нужна огромна воля, и терпенье, и намеренье.
Но вот еще путь – пешим в Навь из Яви добиратися,
Чтобы к душе прийти осознанно, минуя сон.
Но даже с Правью это сделать ох непросто же.
Благославленьем помогу и даром медицинскиим —
Есть у меня чудесный лазер-меч рентгенистый,
С тым хырургическым оружьем ты погубишь Зверя.
Однако этого опять же недостаточно,
А ты иди-тко, Игорь свет Всеславьевич,
ко матушке своей,
Да матушка твоя подскажет по-волшебному.
Вот Игорь свет Всеславьевич подарочек бесценный брал,
Чудесный лазер-меч рентгенистый, научный.
Клинок – коллоидным-то золотом он выстланный,
А рукоять кристаллами – алмазами украшена,
А и сияет меч, лечебною лучится интенсивностью.
Он Игорь свет Всеславьевич директурше-то кланялся,
Он шел ко дому по слободушке походкой трезвою.
А в домике-избушечке ждут,
беспокоятся родные-близкие,
Волнуются родные – матушка и Лелюшка Сварожична.
Оны как увидали молодца в окошечко, обрадовалися,
Оны-то кинулися и встречать его, и порасспрашивать.
А Игорь свет Всеславьевич показыват подарочек,
Чудесный лазер-меч рентгенистый, лучистый.
Родным-то он поведает стратегию
да Макоши нунь Паникратовны.
По плану етому целебному он обращается ко матушке,
Он спрашиват у доброй матушки
инструкций-то волшебныих,
Он прямо щас готов на бой идти-сражатися.
А й говорит тогда родная добра матушка:
– Да ай же ты еси, млад Игорь свет Всеславьевич!
Ишшо-тко броду не познал – суешьси в воду.
Как раньше во легендах-сказках повелосе
Ходить за тридевять земель по утру раннему,
А накануне хорошенько отоспаться-выспаться.
Топерче новые настали времецки магичные,
Волхвов по сумеркам ведет их сила личная.
А ведь до путешествия сознания повыждать меру надобно:
Чрез девяти деньков приготовления
пуститься в путь-дороженьку.
Как скоро-то былина станет раскрыватися,
Да и не скоро силушка волшебная содеется.
Родная матушка наращиват клубочек светлой ниточкой,
А Леля дочь Сварожична коренья, травушки настаиват.
Как ети девять суточек магических послед осталися,
У Игоря Всеславьева силенок-то прибавилось,
Ажно родная добра матушка спроговорит:
– Вот те клубок – не бронзой, серебром и золотом,
А русскою заветной Правью сотканный.
Бросай его по первой звездочке вечерней,
Да тут беги за ним скорей, не отставай.
Придешь в леса угрюмые, дремучие.
Там повстречаешь на пути существ невиданных:
Как первый будет златокрылый василиск,
Второй-то будет грифон златоклювый.
Их расколдуешь от оков живой водою.
Затем и Леля дочь Сварожична заводит речь:
– Вот те вода живая, соками природными настоянна
На зверобое, чистотеле, чаге, подорожнике,
Ромашке, деревéе, пижме, чесноке, крапивушке,
Эфéдре, чабреце, календуле, алтее и солодке,
На úрном корне, хвое, бузине, столетнике,
Багульнике, полыни, редьке, лопухе-репейнике.
На стебельках, листочках, ягодках и корешках,
На корневищах, в русских землях проживающих.
Как прикоснетися вода живая к тленну телу —
Не токмо хворый разогнется, но и проснется мертвый.
Охрану Ирия священного – тых грифона и василиска —
Не мешкая проси о помощи великой, о подмоге.
Пусть грифон златоклювый собирает рать могучую,
Разбудит голосом моих божественных родителей —
И Ладу, и Сварога, и других богов от кабалы снотворной,
А также птиц-зверей всех,
тварей поднебесных и подводных.
А ты садись верхом на василиска златокрылаго,
Он полетит во Ирий-сад ко черн-хлад камушку.
Как вот на небосводе путеводна звездочка зажглася,
Он Игорь свет Всеславьевич
в нешутошный поход собрался.
Ишшо ведь брал с собою лазер-меч рентгенистый,
И вешал к поясу ту флягу со живительной водою.
А й целовался он, прощался с Лелюшкой Сварожичной,
А й обнимался, поклонялся до землицы рóдной матушке,
Да и бросал клубок заветный, русским духом сотканный,
И покатился светлый тот клубочек в сторону неведому.
Видали, как удалый молодец шел по Стрелецкой улице,
Да не успели разглядеть, как выходил
из Аляксандровской слободушки.
А он ведь через речки быстроструйные да перешагивал,
Через поля широкие размашистые перемахивал,
Холмы, овраги он крутые перепрыгивал.
 

11

 
Долго ли, коротко ли за клубочком молодец спешил,
Да вскоре приходил в леса угрюмые, дремучие.
Во тех лесах среди дубравушек шумливых
Он повстречал существ невиданных, заонемевших:
Как то один был василиском златокрылым,
Другой был златоклювым грифоном.
Оны и головами, и крылами не шевелятся,
Оны погружены во дремушку мертвецкую,
Да лишь глазницы их страшенные
не прячут-от скорбинушку.
А й Игорь свет Всеславьевич
сымал он фляжечку со пояса,
Плескал живой водою да на тых существ застывшиих.
Расколодовалися оны сие же времецко,
Да возгорланили оны тут человечьим крыком-то:
– Да ай же ты еси, млад Игорь свет Всеславьевич!
А если б не душа твоя, то сколь веков
нам тута коченетися?
Воспроговорит он Игорь свет Всеславьевич:
– Уж вы охранники крылатые, невиданные существа!
Вы помогите мне сразитися со Канцер-Зверем лютыим!
Ты, грифон златоклювый, собирай же рать могучую:
Всех русскиих богов, всех птиц-зверей,
всех тварей поднебесных и подводных!
Ты, златокрылый василиск, неси меня во Ирий-сад,
В священный сад к тому ли черн-хлад камушку Алатырю!
Как встрепенулися страшенные-от существа,
Заграяли, завыли, засвистели,
Зарокотали, замычали и залаяли,
Подняли вой такой, что ужас ужаснулся,
Подняли грай такой, что задрожала Смертушка.
Он грифон златоклювый стал-то звать за помощью
Всех русскиих богов, всех птиц-зверей,
всех тварей поднебесных и подводных.
А Игорь свет Всеславьевич он флягу к поясу повесил,
А Игорь свет Всеславьевич клубок заветный
он с собою взял,
Потом-ка изловчился и запрыгнул
на хребет нунь василиску,
А й златокрылый василиск взметнулся в высь делекую.
Перелетал охранник сине море-Окиян безбрежный,
Да ринулся ко тым высокиим горам Рипейским
За ту небесную пылающую Ра-реку
К тому ли мертвому холодному Алатырю.
Садился златокрылый василиск на камушек.
А й во былом саду несчастье разбрелося черной копотью,
Там сажа с кровью, с гноем, с нефтью перемешана,
Там мышьяковая смола кипит и инфильтрирует,
И прожигает перья вещей птицы Матери нунь Сва,
Пропитывает, абсцедирует ей сердце святорусское.
Там Канцер-Зверь купается в радиоактивной лужице,
Он насмехается еще над святорусским духом-то,
И выпускает все змеенышей гадючих, раковых,
Безудержных червей-глистов, верéдных, гнилостных.
Оны-от ползают, грызут-жуют ой ту ль сырую зéмлицу,
Ишшо испорожняют русский сад отходами вонючими.
Заметил Канцер-Зверь гостей непрошеных,
Как зарычал и заревел он, некрофильное поганище:
– Похоже, снова Финист в гости к нам пожаловал!
Мало-то ему досталось от меня, проклятого!
В моей да резиденции оставить хочет глупую,
Полóжить хочет в угощение свою безумну голову!
А й храбро говорит он Игорь свет Всеславьевич:
– Ах ты, мешок дерьма! Ты хвастаешься рано!
Ты рано радуешься, рано бахваляешься!
Твоя да резиденция – пентазагонистый курятник!
Твое да угощение – гореть во бездне пекельной!
Как загрохочет Канцер-Зверь свирепыий,
Да вместе три его главы испроревут:
– Кто там пищит? Комарик непутевый, дохленький!
Я – Чудище Звериное-Змеиное бессмертное!
Я – во Вселенной бесконечной царь и бог!
Уж я сейчас гнилых змеенков на тебя науськаю!
Уж я слюною-дымом превращу тебя в ничто!
Оны змеенки мертвячинные, глисты и червяки,
Зачавкали, забулькали, зашебуршилися,
Оны-то стали прыгать-нападать на камень Алатырь,
Слюною ядовитой, дымом смрадным заволакивать.
Он Игорь-воин, сидючи верхом на василиске,
Сымает флягу со живительной водою
И до последней капли ну плескать на гадов, заливать их.
Оны-от во сие да времецко попревращались в сопельки,
А сопельки повысыхали во кристаллики янтарные,
Янтарные кристаллики да в желтые песчиночки.
Разгневался он Канцер-Зверь, вскочил из лужи,
Да лапами– крылами размахалси,
Затрепыхал хвостом пересмыкающим,
Корыстными главами раскачалси.
Он как тут плюнет ядовитою слюною,
Он дымом как повыдохнет же смрадныим,
Огнем пальнёт-то столбовым пожгучиим.
Ажно ведь брался Игорь-воин за рентгенистый меч-лазер,
Взлетал на василиске златокрылом к тучам черным,
Кружил-кружил над Канцер-Зверем эрозивным
Да и отсёк ему башку с венцом колючей провулки.
И покатилася она, дымочек испуская смрадненький,
А и затем пораскололася на крошечки говёные.
Как развернулся тута Канцер-Зверь, он повернулся,
Ой запалил огнищем василиска златокрылого,
Слюнищей ядовитою сбил воинов на поприще.
Он Игорь-воин ловко встал на резвы ноженьки,
Да воин-василиск не в силах был поднятися,
Ишшо накрыл собою лазер-меч рентгенистый, —
Вот Игорь свет Всеславьевич остался без оружия.
Загрохотал же Канцер-Зверь, заскрежетал он:
– Эх ты, пискля! С кем вздумал поборотися?
Моя глава взрастет чрез мало времячко!
Твоя да отрастёт ли глупая, безумная?
Он только погубити поединщика собралси,
Над воином вздымал гигантские когтища…
Вдруг всколыбалась Мать Сыра Земля, проснулася,
А й загудела, затрещала и пошла гулять волнами.
Как и первая волна – всё каменные глыбы,
Подалече Канцер-Зверя ны отбросили.
Как вторая-то волна – всё магма-лава полыхающа,
Опалила Зверя, прогнала за валуны Рипейские.
Как и третья-то волна – то грифон златоклювый,
А за ним Род святорусский будто заново рождённый:
Наш Сварог небесный с Ладой-матушкой,
Громовержец бог Перун со Дивою,
Белобог и Дáжьбог с Живой, Чернобог и Радогощ,
Сивый Яр и ясный Хорс с Зарёю-Зареницею,
Велес буйный, Свентовит и Ураган-Стрибог,
Дид-Дуб-Сноп он бог ночной, Огнебог-Семаргл,
И кормилица Земун-Корова, Златорогий Тур,
Следом – птицы-звери, твари поднебесные, подводные.
Вот ударились оны со Канцер-Зверем бешеным,
Содрогнулася Вселенная,
и звезды погасилися сверхновые,
Прекращалися космические ветры,
Замирали на ходу планеты ближние и дальние галактики.
Дажьбог сын Перунович стрелою-молнией
Снес башку вторую ой Зверюге ослабевшему!
Кувыркнулася слюнявая Канцера башка
с крестом могильныим,
Кувыркнулася и в магме-лавушке сгорела полыхающей.
Бог-Сварог небесный подымал меч-кладенец,
Как сверкнул былинной сталью,
так и отрубил башку с короною.
Покатилась третья голова и в пепел превратилася.
Нынче думали, что Смерти жертва
безвозмездная случилася,
Но, видать, ишшо не наступило исцеление.
Безголовый он, уродливый-то Канцер-Зверь
Убежал, сопрятался в Рипейскиих пещерах темных,
Во глубокиих пещерах, потаенныих.
Он упрямище позорное ведь ждал-от дожидалси,
А когда же три его главы обратно восстановятся.
Тама, во туннелях, возросла-таки малюсенька-молоденька
Метастазная мордашка со венечиком колючей провулки.
И глазища открывает, скалится,
дымишком чуть поструиват…
А на поприще он златокрылый василиск сам приподнялся,
Освобождал он лапою меч-лазер золото-коллоидный.
Той порою Игорь свет Всеславьевич нетерпеливый был,
Завладел оружием – скорее ко пещерам подбегает,
Да чрез камни прыгая, он ненароком спотыкнулси,
Уронил клубок заветный, русским духом сотканный.
А клубочек катится беспечным солнышком пушистыим
Ой мимо черной да холодной-от пещерочки.
Увидал Звереныш-Канцер да такую
бог-подобну невидаль —
Свят клубочек Русской Прави и любви, и счастия,
Воли и добра, бессмертия и вечности…
А й потянулся страх-младенец за искрыстым солнушком
И потянул же за собою,
потащил он всё поганое Чудовище.
Вот выходит Канцер-Зверь из тьмы на божий свет,
А тут как раз он Игорь свет Всеславьевич мечом взмахнул
И разрубил Канцера-Зверя, опухоль злокачественную.
Распалась раковая опухоль на мелкие частицы,
Стомилася, сварилася и в бездны преисподние
да провалилася.
Как содрогнулась во другой-то раз Вселенная,
Подули вновь космические ветры,
Пустилися в поход планеты ближние и дальние галактики.
 

12

 
Во Ирии-Саду светлее сделалось, теплее и уютнее,
Здесь боги русские взялись за дело – возрождение, —
Собрали мусор ядовитый, иссушили лужи, прудики,
Всю нечисть поглотила Мать Сыра Земля,
вольно вздохнувшая.
А й на лугах всё шелковая травушка взошла, нежнейшая,
А й появилися лазоревы цветочки, сладки ягодки.
По травушке-муравушке Земун-Корова
шествует, кормилица,
Волшебным молоком да насыщает она русскиих богов,
И птицу вещую нунь Матерь Сва,
и грифона, и василиска.
Растаяла злокачественна клетка,
беспредельно-некрофильная,
Расправилися крыльюшки у птицы вещей Сва,
Лучи цветные полилися во все стороны по Ирию,
Пронзили мир небесный долгожданной красотою.
Так благостью духовной засияла Матерь Сва свободная!
А из-под камушков янтарных прорастало
древо вековечное —
Дуб солнечный булатными кореньями ко звездам частыим.
На дубе веточки хрустальные, на веточках —
соплодия-соцветики,
А й маковка-то вся жемчужная,
во жемчугах сокрыта память мудрая.
Над древом птицы поднебесные летают,
Под древом твари же подводные ныряют.
Течет по своду и по Ирий-Саду реченька молочная,
Медовые да сливочные соки к озеру
несет она Сметанному.
Нунь озеро Сметанное для очищения
от скверны злой воссоздано,
От вредоносных раковых
и власть-завистливых болезнюшек,
Для очищения Вселенной, соками питая жизнелюбными.
Спроговорит да птица вещая свят Матерь Сва:
– Да ай же ты, млад Игорь-воин свет Всеславьевич!
А если б не душа твоя?
То сколь веков погано Чудище владыкой себя мнило?
То сколь веков проклятым игом русский дух
пропитан был?!
И возгорланят существа-охранники
да человечьим крыком-то:
– Да ай же ты еси, брат Игорь-воин свет Всеславьевич!
А если б не душа твоя?
То сколь веков ишшо нас опухоль
мертвецким сном пытала?!
Вот встрепенулись сказочные птицы,
поднялися в небо ясное,
На дубе солнечном по веточкам хрустальныим расселися,
Запели славу святорусской неизменной верности.
А и кормилица Коровушка-Земун тут молвит слово:
– Испей и ты, нунь Игорь-воин молочка священного!
Ёще —ка-ва налей-ка ты во фляжечку свою походную,
А й на Руси целебное питьё тебе да пригодитися.
Он Игорь– воин припадал устами к яству материнскому,
Он пил из реченьки молочной
сливочные соки благодатные.
Ведь как почувствовал он силу неземную,
грозную, великую,
Встал со коленушек да благодарствовал Коровушку:
– Кормилица, Коровушка медовая!
Не пробовал я в жизни молочка вкуснее-удивительней!
Снимал он с пояса походную-то фляжечку,
Да наливал в ею полнёхонько того ли мёдушку молочнаго.
Как скоро собирались боги русские
у бел-горючего Алатыря,
Всё боги незабытые, язычные, исконные, славянские:
Любимой Лелюшке родители – отец Сварог
и Лада-матушка,
Бог Громовержец он Перун со Дивою,
Дажьбóг Перунович со Живою, и Белобог, и Чернобог,
И Радогощ, и Сивый Яр,
и ясный Хорс с Зарею-Зареницею,
И Свентовит, и Велес буйный, Огнебог-Семаргл,
Дид-Дуб-Сноп он бог ночной, Ураган-Стрибог.
А й поклонялися они нунь Игорю,
Всеславьев-сыну воину,
Благодарили Финист Ясна Сокола за помощь скорую,
За смелость, волю и намеренье духовное.
Спроговорит Сварог в едином Роде боготворческом:
– Да ай же Финист, Игорь-воин сын Всеславьевич!
Не службу сослужил ты нам, а веру нерушимую!
Как ведь по-новому житьё-бытьё у нас налаживается,
А й повернулся круг Сварожий, Дух и Сила —
они нынче вместе.
А и росичи, и родичи земные пусть-ка вспомнят нас,
Почитают пусть они великие всё праздники волшебные,
Очи, взятые от Солнца, прозревают светлый Ирий,
Мысли-облака несутся сквозь забвенье
к Садику священному.
А и будем с Русской Правью мы творить счастливый мир!
Вóспроговорúт нунь Лада-матушка:
– Уж ты ой еси, да Игорь-воин сын Всеславьевич!
Возвращайся-тко к соби во Аляксандрову слободушку,
Передай ведь ты поклон и милость божию
да нашей доченьке,
Передай ведь ты поклон и милость божию своей
да старой матушке.
Как теперь же ты храни о Саде-Ирии да память долгую!
Навещай же русский рай во снах и мыслях добрыиих!
Как тут Игорь он Всеславьевич со всеми попрощается,
Ловко он запрыгивает на спину тому-то
василиску златокрылому,
И летит за ту небесную за огненную Ра-реку
Над высокими горами над Рипейскими,
Надо синим морем-Окияном ко дремучим-то лесам,
За дремучие леса на прописную-от сторонушку,
В Аляксандрову топерче во слободушку.
 

март-июнь 1999 г.

Объяснения некоторых слов:

Колповистый – наклонный, кривой.

Алатырь – священная скала, центр мироздания.

Узорочить – сглазить.

Остатный – последний.

Рипейские горы – мифические горы, где находится сад Ирий.

Ра-река – Волга; различают Ра-реку, текущую по Земле, и небесную Волгу, отделяющую Явь от небесного царства.

Матерь Сва – птица, инкарнация Великой Матери. Покровительница Руси. Она же – птица Гамаюн.

Ирий – славянский ведический рай.

Дасунь – темное царство, населенное представителями неарийских, неславянских племен.

Сварог – мужская ипостась, половина Рода (главного бога славянского пантеона). Супруг Лады.

Лада – женская ипостась Рода, богородица.

Навь – загробный мир, «тот свет», сила.

Правь – всеобщий закон, установленный Дажьбогом, ясность, гармония, намерение справедливого существования, дух.

Явь – «белый свет», этот мир, сила.

Ажно – между тем.

Кто на Руси светлее всех

I

 
Ой вы Боги Русские,
Боги вы славянские,
Божества иных земель
И заокеанские!
 

*

 
Вы былинную историю послушайте,
Задушевную историю, сердечную!
 

*

 
Ещё жил на белом свете, жил да был
Богатырюшко прекрасный, умный, славненькой
Добрый молодец-то он Андреюшка да сын Талановых.
Папеньку он слушался
Ить все того ли да Игнатья Поликарпыча,
Маменьку он слушался,
И неужели ведь Амельфу Тимофеевну.
В школе получал отличные, хорошие,
А иногда не очень он оценочки.
В исправности был дневничок
С пометочками красными
Того ли классного ещё-ка-ва руководителя.
Октябренком в поручениях тыих cтарался, не отлынивал.
А значился тимуровцем —
Он дедушкам и бабушкам по дому помогал,
Колол дрова иной-то раз,
Ходил за хлебом, молоком, или – в аптеку.
О Ленине читал он книжки те,
Что предлагались в детской-то библиотеке,
Да и другие книжки, правильные, разрешенные.
А в скором времени Андрюшенька
вступал в организацию,
Ещё во ту ль организацию так значит в пионерскую.
Уж в самый день рождения вождя салютовал:
«Всегда готов!» к борьбе за дело партии, ох ты ж
Коммунистической.
Ни ябедой Андрюшка не был, ни слюнтяем,
И не таким уж и отъявленным да хулиганом,
И для себя не извлекал корыстной выгоды.
Был честным и весёлым, справедливым.
А спортом занимался! Самбо,
Футбол, хоккей, гимнастика на перекладине:
Подъём с переворотом, и «берёзка»,
И подтянуться десять раз – пожалуйста!
Девчонок защищал от тех иных
ребятушков пренагленьких,
Которыи чуток имели благородства-то.
И защищал он малышей,
И старших-умных уважал,
И не держал в душе он долго
На кого-нибудь обидушки.
А после в комсомол изволил поступить Андреюшка.
Как раньше-то читалась да всё правда пионерская,
Как следом же на смену комсомольская случилася.
И Ленин на значке подрос – глядите-ка!
Ишшо на октябрятском-то совсем-совсем ребёночек,
Такой-от ён младенец ах кудрявенькой,
А только что без маменьки да той ли богородицы.
Ан на другом значке уж Ленин взрослый дяденька,
Вождь-дедушка с бородкою
И с хитрым же монгольским-то прищуром.
Ишшо труды яго Андрейка перечитывал,
Вникал в науку диалектики материяльной.
А ведь она материя первичнее сознанья, да.
И был уверен в правоте своей,
И в партии своей,
И в курсе,
Что победою коммунистической зовётся.
Уверен был, что с помощью науки
человечество подымется,
Оковы разорвёт и рабства, и насилия
Капитализма вражеского, гиблого устройства
Системы той эксплуатационной.
И верил – сбросит пыль средневековий человечество,
Наступит мир на всей Земле
Под стягом красныим.
И покорится нам Луна
И близкие планеты же, и дальние,
Туманности, галактики,
Вселенная!
Быть может, юн он был,
И мно-о-огое не понимал.
Иль правильней сказать,
Что многому он злу, творимому людьми,
Не верил. Не умел поверить. Не осознавал,
Из детства в юность, а из романтичной юности —
Во взрослую вступая в жизнь нелегкую.
 

*

 
В дальнейшем скоро-то былинка складывается,
Да ведь не скоро дело человечное содеется.
Не красно солнышко в ту пору закатилосе,
Не черны тучи вдруг по небу разбрелисе,
Ай после переставившихся чередою
генеральных-то секретарей
У власти стал ещё ли тот Михайло по фамильи
Горбачо-о-ов,
У нас ё проще нарекли – дык Мишка Меченый.
Сей князь не шутку вздумался шутить ой да не шуточку,
Спустился он в подвалы тёмные бездушные,
Оттуль он выпускал двух птичек
на свободу ой-йоёшеньки-и!
Одной той птичке имячко да Гласность бу-удет,
Другой пернатой имя Перестро-ойка.
Такое тута началось с ума схождение!
Ишшо волна пошла, волна несметная,
Перва та птичка гайки всем откручиват,
Иную-то программу всем закладыват,
Дескать живем в режиме мы тоталитарном,
Дескать путем мы шли совсем неправильным,
Ай не видать нам коммунизма как своих ушей.
Втора же птица объяснять тут учинилася,
Что строй советский нынече закончился,
Ишшо выходим мы на рельсы капиталистичные,
Другого-то пути у нас и нету, вона ка-ак!
Один сказавши «А», другому «Б» пришлося договаривать.
Не только договаривать, но и Дом Белый защищать,
А Мишу отстранить от рулевой-то должности.
На троне царь Бориска стал командовать,
С друзьями со своими демократию отстаивать.
Народ же потрясенный удивленный
В гражданскую войну да не пошел,
Брат брата не убил, семья на семьюшку не бросилась.
Какое там! Ужо свободы нам хватило вдосталь.
Бояре принялися за делёжку
Богатств невиданных, принадлежавших партии.
Такая тут торговля мировая развернулась
ой прихватизация,
Что быть бы живу, с голоду б не помереть.
Ишшо, слав Богу, ктой-ти догадалси
Народишку по зéмлице да по шесть соточек раздать,
Иным да по двянадцать соточек.
Единственное нужное постановленьице —
Кормиться со своей земли.
Чего ещё-то надобно?
Такому человеку памятник поставить на века!
А если б он задумался чтоб по гектару
На каждую отдельную семью российскую
Без права на продажу…
Вот в той-то времячко Андрейка сын Таланов подрастал,
В эпоху перемен познал Андрейка пустоту в душе своей.
Покончился да образ светлый, образ добрый,
Да тот ли с детства, с нежной юности любимый,
Постигнутый всем существом Андрейкиным.
Добра и счастья – цель движения всего
Под мирным небом, ай
Под небом со звездой коммунистической,
Которую нам Ленин завещал,
Он дедушка прозорливай.
Разрушилась мечта, в осколки превращаясь.
Да как ведь началось в уме брожение,
Недоумение.
Кто был героем вдруг предателем означен,
Кто был врагом, таперича является примером.
А свергнувшие царску власть – злодеи, террористы.
А Ленин тот и главный стал убийца.
И как-то быстро всё это случилося в стране.
Как будто кончился спектакль,
Шедший семьдесят-то лет.
Актёры сняли маски, смыли гримы
И превратились в неких пилигримов,
Которым все одно куда идти.
 

*

 
Наслушавшися плача да того Егора Летова,
Наслушавшись других рок-мастеров,
Кто сердце на кусочечки чрез песни раздавал,
Ай начитавшись много новых книжечек,
Ай тех, что предлагали веру ли вернуть,
Открыть новёхонькие ты пути-дороженьки
Для государства ли, для человеческой души,
Дык насмотревшись в телевизор сытно-нáсытно,
Таперича Андрейка он не верит никому.
Не верит он политикам, не верит депутатам.
Ещё в движении своём да в направлении судьбы
Связался ён с людишками потáйными,
Со теми со загадочными наркоманами,
Которыи торгуют-продают да потребляют
Ай трын-траву плохую, что зовётся нунь марихуаночкой,
Иной-то раз индейской коноплёю, анашою,
Иной раз планом.
 

*

 
Зажúл Андрейка против кодекса нунь уголовнаго,
Стал уважаемым в среде богатырей мошеннистых
да плутоватыих,
И денежка какая-никакая захрустела в кошельках его.
Курьером заработал он квартирку однокомнатну,
Не очень дорогую, не в Москве, но все-таки.
В ней прятал он товар в мешочках целлофановых,
Оттуда ж доставал и расфасовывал для покупателей
В корабликах-коробочках да трын-траву балдейную.
Ай сам любил Андреюшка покуривать-попыхивать.
Забьёт так аккуратненько с брателками
да с девочками косячок,
И ну погуливать сознаньицем по белу свету
да под мýзычку,
Или за самые пределы бела света же заглядывать,
Испытывать немыслимые раньше ощущения.
Когда бывает с ловится ха-ха, когда – измена,
Бывает очень сильное да сексуальное ведь удовольствие,
А то умняк попрёт, и кажется Андреюшке,
что знает всё он наперёд,
И понимает, догоняет, каждое явление
в природе он осознаёт.
Смириться с тем, какое счастье-то нашел
их сын Андрюшенька,
Родители его не могут, маменька да с папенькой.
Ещё Игнатий Поликарпыч тут
с Амельфой Тимофеевной засобираются,
Идут они к сыночку в гости как проведать-то.
Андрейка сын Таланов их с радушием встречает,
Нелестные всё выраженья в их глазах читает,
Нискольку виду не подав, за стол немедля приглашает,
Богатыми яствами маменьку да папеньку ён угощает.
Вот папенька, отведав угощений, начинает разговор:
– Да ай же ты сынок ещё Андрюша мой Таланов!
Узнали мы от добрых-то людей недобрые всё вести.
Конечно, зарабатывать при нашей жизни не запрещено,
Однако способом таким,
противоречащим закону-конституции!..
Хотим предупредить тебя, что, сколь верёвочке не виться,
А всё же на суде ответственность держать придется.
Так отвечал Андрей папане да Игнатью Поликарпычу:
– Да ай же разлюбезный мой папаня
да Игнатий Поликарпович!
Коль вы узнали про дела, которыми я занимаюся,
Прошу помалкивать на людях вам
про ето беспокойство-то.
Со временем, я думаю, политика изменится,
Легализуют мой товар как ценное лекарство-то,
Немножко потерпеть рекомендую вам поэтому.
Вот маменька, готовая расплакаться, произнесёт-то речь:
– Да ай же ты сыночек мой родной Андрюшенька!
Единственный сыночек ненаглядный славненькой!
Ведь мы переживаем за твоё какое будущее-то,
Желаем счастия-добра, так не такой ценою же.
Любимый мой сыночек, пожалей хоть маменьку,
Скажи, что прекращаешь ты свои дела ужасные,
Не травишь больше никого и сам не отравляешься.
Слегка, но дрогнуло сердечко у Андрюшеньки,
Дык изменить уж существующее положеньице
было нельзя:
– Ах, маменька, не буду лгать с ответом я,
не дам и обещаний.
Повязан я с людьми блатными уголовными,
повязан я деньгами.
Да и отраву енту за отраву не считаю,
И умоляю вас закончить тут скорее разговор!
Заговорят родители вдвоём в один-то голос:
– Ай как же сильно изменился ты, Андрюшенька!
А был ты добрый и порядочный, и честный,
Стал нынче скрытный, раздраженный, безответный.
Не так воспитывали мы тебя и не таким хотели видеть!
Сын на своём стоит, никак не унимается:
– А что же вы хотели, маменька да папенька!
Вы сами мне оставили забавный
этот мир – спектакльный!
Все тут, как выяснилось, роли исполняют —
Всяк рвётся к власти, всякий жаждет денежек побольше.
А и какими способами люди цéлей добиваются своих,
Вы без меня прекрасно знаете!
Так и не спорьте же со мною, берегите нервочки!
Ещё он за порог родителей проваживал настойчиво,
Как заявляется к нему давнишний школьный друг
Димитрий Констянтинович по прозвищу Земляк.
Они здесь обнимаются, цалуются,
На время погружаются в воспоминания застойные,
Которы тем не менее бывали и достойными.
Так через слово зá слово дошли до наших дней.
Таперича он Дмитрий Констянтинович
похвастает работою своей,
А ён на водотрубы измерительные
счетчики порасставляет,
А чтоб за каждую каплюшечку воды,
Которую использовали мы,
Извольте заплатить копеечку.
Так вóт когда осуществляется на практике тот принцип,
Что экономика должна быть экономной раз и навсегда!
Ещё Андрей не объявляя об особенностях
нунь своей профессии,
Спокойно предлагает Земляку курнуть
отменной травушки.
На что дружбанчик школьный-то
предусмотрительно стремается,
Ведь ён по большей части уважает водочку,
А совести для-ради с планом завязать советует товарищу.
Андрею вышесказанное не пришлось по вкусу:
– Постой-постой, Земляк, не хочешь ли сказать ты,
Что водочка покруче будет трын-травы марихуанистой?
Водопроводчик Дмитрий Констянтинович
на это отвечает:
– Не знаю, как покруче, но одно известно мне,
Что водочка разрешена российским государством-то:
Пей, сколько влезет, и пьяней хоть до потери пульса,
Глуши печёнку, белочку лови, чертей гоняй —
всё ето бога ради!
А с планом-коноплёй совсем другая катавасия.
Есть кайф иль нет ли – как налоги собирать с неё?
А, значит, запрещать и дальше будут, тут уж мне поверь!
(…)
Не поняли друг друга дружбаны-товарищи,
И каждый оставался при своём-то мнении.
Рассталися они под вечер, распрощалися.
 

*

 
Под ентот вечер чтой-то у Андрюшеньки
кровинушка взыграла.
Ай вздумалось ямý к подруге ко своей идтить
Ещё ли к сладкой Маргарите Афанасьевне.
Бывалочь часто заходил для ласки, для довольствия,
для нежности,
Последне время чтой-то он забыл совсем подруженьку.
Так уж делами и братвой, и надоедливыми тёлками
В тумане наркотическом пресытился Андрюшенька.
Ишшо тут прискакали родичи нежданные,
Явился школьный сотоварищ Дмитрий Констянтинович…
Вот он скорéнько придевается, одеколонится,
Рубашку выбирает, брюки гладит и фасонится.
А между делом-то Андрейка вспоминает,
Как провожал любимую свою в женконсультацию,
А после – от плода живого избавляться, к гинекологу.
Но мысли эти он отбросил как досадные.
Мчал с ветерком в своей машине, слушал песни складные.
И вот уж франтом хоть куда стремится
по знакомой лесенке
В том домике, в котором проживает незабвенная.
Ай Маргарита Афанасьевна
уж дверку открывает и впускает
Любовничка свово Андрея да Игнатьича.
Тот входит и не узнаёт вдруг обстановочки,
Царившей ранее, недельки три назад примерно-е.
– Ах мать частнáя, не по-прежнему и не по-старому:
Иконы, свечи, Библия – глазам своим не верю я!
Что приключилося с тобой, Марго, какая мода нынче?
Иль вовсе не по моде… По душе своей перестановочка?
Прекрасная чудесная-то
Маргарита Афанасьевна в платочике,
Такая же красавица, такая же прелестница,
но в длинной юбочке.
Румянец на ланитах не от красного вина,
не от шампанскаго,
И блеск в глазах небесно-голубых не в предвкушении,
Ой и не в ожидании любовных игр
да сексуальных развлечений.
Она ведь образу святому поклоняется,
Перед распятием стоит да на коленочках,
Мóлвит шепотом молитву за молитвочкой,
Осеняет себя крестным-то знамением.
Клонит голову – да будто бы монашенька.
Голосом – что ангелочек Царствия Небесного.
– Ты прости меня, Андреюшка, прости за всё!
За грехи прости и за распущенность блудливую!
Я теперче не твоя ужо любовница,
не потаскушница —
Православная душою християнскою!
Долго я об энтом шаге размышляла-думала,
Не решалася сказать тебе, боялася,
Но сподобил Дух Святой,
он силушки духовныя прибавил.
Исповедалась я батюшке, очистилась, исправилась!
Тут Андрей да свет Таланов не на шуточку смутился,
Даже испугался от такого поворотного события.
Дрогнуло его сердечко, как и после слов-то матери,
Растерялось, застучало, еле успокоилось.
– У меня на этот счет свои есть мысли, солнышко!
Бедненький Христос две тыщи лет висит,
никак не настрадается!
Так не пора ли снять его с креста,
земле предать и прекратить мучения?
Одной ведь болью у людей всё меньше разом станется!
Ой пуще прежнего да Маргарита Афанасьевна
запричитала.
И «Отче наш», и крестится, и кланяется, кланяется.
– Ты говоришь слова всё богохульственные,
непотребные!
Сейчас уйдешь ты, но послушай прежде, выслушай,
Зачем я дверь тебе открыла и впустила…
Во сне увидела: Андрея тащат черти…
О! Господи, спаси, Исусе, Господи, спаси!
И тащат в глубь глубокую и темную, и страшную!
Стоял в оцепенении Андрей минуты три-четыре,
Затем очнулся, развернулся, вышел вон.
 

*