Текст книги "Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII – начала XX века"

Впрочем, торговля в Джунгарском ханстве носила преимущественно меновой характер, и ей занимались представители всех сословий. В рапорте вахмистра С. Соболева, побывавшего в Джунгарии в 1745 г. под видом купца, говорится, что первый же ойратский нойон, встретивший его в качестве «командующего караула» на территории ханства, предложил ему «товарами с ним меняться»[160]160
  Потанин Г.Н. Наши сношения с джунгарскими… С. 365.


[Закрыть]. И.С. Унковский упоминает, что даже в ставке джунгарского хунтайджи ойраты выменивали русские товары на «лошадей, баранов и овчинки»[161]161
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 23.


[Закрыть]. Аналогичным образом, активно велась джунгарская торговля и через Ташкент. Вятский купец Ш. Арасланов, побывавший в городе в 1741–1742 гг., сообщает, что ойраты покупали здесь фрукты и ягоды, меха и хлопчатобумажные ткани, у русских – красные кожи и т. п., предлагая взамен баранов, быков, коров и лошадей[162]162
  «Сказка» вятского купца татарина Шубая Арасланова о его поездке с торговым караваном в 1741–1742 гг. в Ташкент // ИКРИ Т. VI: Путевые дневники и служебные записки о поездках по южным степям. XVIII–XIX века. 2007. С. 95. Важность торговли скотом для джунгарских властителей подтверждает факт неоднократного обсуждения на переговорах возможности продавать ойратский скот непосредственно в сибирских владениях России, см.: Потанин Г. О караванной торговле… С. 41.


[Закрыть].

Наряду с торговлей у ойратов применялся также договор найма или аренды: И.С. Унковский сообщает, что к нему «приводили продавать и в наем верблюдов и лошадей»[163]163
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 79.


[Закрыть].

Договор займа, по-видимому, был одним из наиболее распространенных и вместе с тем проблематичных на предмет исполнения: русские дипломаты и торговцы не раз упоминают о необходимости приезжать во владения джунгарских хунтайджи для взыскания долгов (в частности, И.С. Унковский в 1722–1723 гг., И.К. Резвых в 1738–1745 гг. и А. Плотников в 1752 г.). Хунтайджи стремились привлекать иностранных торговцев в свои владения, в том числе и в упомянутые вассальные государства, поэтому в ряде случаев им приходилось достаточно активно вмешиваться даже в договорные отношения, чего прежде не практиковали властители «степных империй». Так, русские торговцы нередко страдали от недобросовестности своих центральноазиатских должников и часто вынуждены были надолго приезжать в регион, чтобы взыскать эти долги. Например, симбирский житель Илья Кондратьевич Резвых в 1738–1745 гг. и тобольский дворянин Алексей Плотников в 1752 г. приезжали в Восточный Туркестан для сбора долгов с местных контрагентов; оба упоминают, что представители «зенгорских» властей оказывали им всяческое содействие[164]164
  Русско-джунгарские отношения. № 81. С. 122–126; № 103. С. 165–168. См. также: Чимитдоржиев Ш.Б., Чимитдоржиева Л.Ш. Материалы Омского архива по русско-джунгарским отношениям в XVIII в. // Российское монголоведение. Бюллетень VI. М.: ИВ РАН, 2012. С. 116–117.


[Закрыть]. Это дает основание считать, что долговые обязательства и гарантии их исполнения не были четко урегулированы, что и объясняло необходимость вмешательства монарха и дачи им императивных указаний в рамках, в общем-то, частноправовых отношений.

Налоги, сборы и повинности. Система налогов в Джунгарском ханстве была достаточно четко регламентированной, включая налоги в пользу как ханской казны, так и местных феодалов. Как писал И.С. Унковский, в пользу хунтайджи регулярно следовало отдавать «добрых» лошадей и скот для войск[165]165
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 149.


[Закрыть]. По сообщению сержанта Подзорова, ойраты в 1740-е годы в качестве налога отдавали своим феодалам десятую часть скота[166]166
  См.: Златкин И.Я. Очерки новой и новейшей истории Монголии. М.: Изд-во восточной литературы, 1957. С. 85.


[Закрыть]. По такой же ставке взималась и торговая пошлина: И.Д. Чередов писал, что за приобретенные им в Джунгарии товары он был вынужден заплатить «десятую пошлину» (т. е. 10 % от стоимости) в пользу хунтайджи[167]167
  Памятники сибирской истории XVIII века. Кн. I. № 122. С. 524.


[Закрыть].

Развитие производства влекло появление новых повинностей. И.С. Унковский сообщает, что на обратном пути одна ойратка жаловалась его жене, что каждый год требуют отправить в ханскую ставку 300 женщин, чтобы шить поддоспешные одеяния («к латам каюки и платье»)[168]168
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 148.


[Закрыть].

Налоги и повинности в Джунгарском ханстве распространялись не только на ойратов, но и на население вассальных государств. При этом ойратские хунтайджи в полной мере учитывали специфику хозяйственной деятельности подвластных им регионов, соответственно, налоги и повинности с них взимались различные. Так, согласно майору Леонтию Дмитриевичу Угримову, побывавшему в Джунгарии в 1732 г., города Восточного Туркестана должны были платить ойратам дань золотом (700 лан в год) и тканями («хамы», «басмы» и «зендени»)[169]169
  По сведениям, собранным Ч.Ч. Валихановым, Восточный Туркестан в течение всего периода джунгарского владычестве платил хунтайджи 400 тыс. таньга в месяц, см.: Валиханов Ч.Ч. О состоянии Алтышара… С. 128.


[Закрыть]. Однако все больший рост налогов привел к обеднению и сокращению населения, так что некоторые города (в частности, Куча) платили лишь небольшую дань медью[170]170
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 234–235. См. также: Чернышев А.И. Общественное и государственное развитие… С. 68. По всей видимости, речь идет не о медных монетах, а о металле для производства пушек, поскольку в это время в Джунгарском ханстве активно развивалось собственное литейное производство – также при участии иностранных специалистов.


[Закрыть]. Вахмистр, князь И.В. Ураков, сообщает, что в 1744 г. казахи Старшего жуза платили хунтайджи Галдан-Цэрену «пороху ручного и свинцу», а также «был побор пансырями». Последний вид сбора был, по-видимому, чрезвычайным, поскольку впоследствии один из казахских предводителей обратился к хунтайджи, говоря, что «такой налог ни у дедов, ни у отцов не бывало»[171]171
  Вяткин М.П. «Сказки» XVIII в… С. 50–51.


[Закрыть].

В XVII в. сборы для снабжения дипломатов в Джунгарии, очевидно, были так же слабо развиты, как и в Северо-Восточной Монголии, включая даже их период пребывания при дворе хунтайджи. Например, посольству Василия Бубенного к джунгарскому Сенге-хунтайджи в 1666 г. После переговоров, в ожидании его решения, послы получали «корма» вдвое меньше, так что, приходилось его докупать за свой счет[172]172
  Материалы по истории русско-монгольских отношений. 1654–1685. № 67. С. 141. Любопытно, что, согласно рассказу казачьего атамана Ивана Савельева, побывавшего у ойратского правителя Далая-тайши в 1617 г., «везде ему была от колматцких людей почесть и корм, и подводы давали. А давали им корму в дороге довольно, овцы и вино кумызское [вероятно, имеется в виду молочная водка арака. – Р. П.], и кумыз, нужи им никакие в кормех не было», см.: Русско-монгольские отношения 1607–1636. № 26. С. 70. Столь резкий контраст с условиями содержания последующих послов, полагаем, можно объяснить лишь тем, что это был один из самых первых визитов русских дипломатов в Джунгарию, и поэтому их старались принять с наибольшим радушием для дальнейшего укрепления связей с Московским царством.


[Закрыть]. Служилый бухарец С. Аблин, ездивший в Монголию и Китай для ведения переговоров о торговле, сообщал, что ойратский Аблай-тайджи «корм де им… давал небольшой» не с намерением причинить «тесноту и обиду», а потому что недавно подвергся вражескому набегу и разорению[173]173
  Русско-монгольские отношения 1607–1636. № 118. С. 233. См. также: Филиппов В.М. Новые данные о посольстве Сеиткула Аблина. С. 137.


[Закрыть]. Несколько больше повезло посольству Ф.И Байкова: в течение короткого отрезка пути в Китай, когда русских послов отправился провожать сам Аблай-тайджи (который, как выяснилось, не только решил выказать им уважение, но и совершить деловую поездку по собственным владениям), дипломаты имели возможность получать все необходимое от подданных ойратского князя[174]174
  См.: Банников А.Г. Первые русские путешествия в Монголию и Северный Китай. М.: Географиз, 1949. С. 32.


[Закрыть].

Впрочем, и в XVIII в. в Джунгарском ханстве не было развитой системы почтовых станций, поэтому русских дипломатов снабжали охраной, верховыми вьючными животными, а также припасами те ойратские феодалы, через владения которых они проезжали, а контролировали количество предоставляемого чиновники, назначенные хунтайджи. Согласно И.С. Унковскому, ойратским феодалам приходилось брать «на корм» лошадей русского посольства, которых они затем должны были возвращать сытыми и отдохнувшими[175]175
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 24, 33, 89, 139, 148.


[Закрыть]. По-видимому, это также являлось одной из повинностей местного населения.

А вот говоря о пребывании в ханской ставке, послы XVIII в. постоянно отмечают, что их снабжали продовольствием хорошо[176]176
  Памятники сибирской истории XVIII века. Кн. I. № 122. С. 524; Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 73, 96, 108; Русско-джунгарские отношения. № 98. С. 155, 156.


[Закрыть]. Впрочем, право на получение довольствия имели только дипломаты: русские торговцы были вынуждены сами приобретать продовольствие – причем, как отмечал тобольский дворянин А. Плотников, побывавший у ойратов с торговой миссией в 1752 г., «весьма дорогою ценою»[177]177
  Русско-джунгарские отношения. № 103. С. 168.


[Закрыть].

Примечательно, что дипломатических представителей других держав в Джунгарии принимали с подчеркнутым пренебрежением. И.С. Унковский упоминает, что послов империи Цин, монголов и хошоутов (т. е. ойратских правителей Тибета и Кукунора) держали «под караулом» и снабжали продовольствием гораздо меньше, чем русских[178]178
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 100. См. также: Златкин И.Я. История Джунгарского ханства… С. 222–223.


[Закрыть]. Аналогичным образом, К. Миллер сообщает, что приехавших с ним казахских послов держали отдельно от русских, плохо кормили, задерживали их прием и т. д.[179]179
  Журнал поездки майора… С. 113.


[Закрыть]; по-видимому, ойратский хунтайджи тем самым выражал свое недовольство направившим их казахским правителям, которые пытались одновременно находиться в подданстве и России, и Джунгарии.

Основной повинностью была воинская, причем количество подлежащих призыву на службу зависело от политической ситуации. Л.Д. Угримов 1 декабря 1732 г. сообщал, что «при Урге [ханской ставке. – Р. П.] у них людей оставалося токмо одне попы и бухарцы и несколко джиратов, с которыми их владелец всегда ездит на охоту, а протчия калмыки все до малова робенка все были изо всех улусов высланы на службу против китайцев и Касачьей орды»[180]180
  Международные отношения в Центральной Азии. XVII–XVIII вв. Документы и материалы / сост. Б.П. Гуревич, В.А. Моисеев. М.: Наука, 1989. Кн. 1. № 112. С. 286.


[Закрыть]. Сержант Подзоров сообщал, что, проезжая по Джунгарии в 1743 г., вообще не видел мужчин – только женщин и детей[181]181
  Русско-джунгарские отношения. № 62. С. 86–86. См. также: Златкин И.Я. Очерки новой и новейшей истории Монголии. С. 84–85.


[Закрыть].

Естественно, вассальным правителям совершенно не хотелось, чтобы их воины гибли в войнах сюзерена, поэтому они нередко старались уклониться от ее несения или по крайней мере уменьшить ее. Так, согласно вышеупомянутому Т. Балтасеву, в 1743 г. хунтайджи потребовал от казахских правителей Старшего жуза и Ташкента поставить ему 10 тыс. воинов, а они отправили ему лишь 3 тыс. Годом позже, по сообщению князя И.В. Уракова, джунгарские управители провели перепись лиц призывного возраста «в службу и оставили их с таким приказом, дабы были в поход готовы, якобы под Абулкерим бека», т. е. против ферганского правителя Абдул-Керима (1740–1750), претендовавшего на Ташкент[182]182
  Вяткин М.П. «Сказки» XVIII в… С. 50–51.


[Закрыть]. Однако во время смуты, последовавшей после смерти могущественного хунтайджи Галдан-Цэрена в 1745 г. вассальные правители перестали выполнять эту повинность: согласно Ф. Аблязову, когда ойраты готовились к войне с «абдыкарымцами», т. е. ферганскими правителями, «как от киргис-кайсаков, так и кары-калпаков (по всем известиям) людей дано нисколко не было»[183]183
  Международные отношения в Центральной Азии. XVII–XVIII вв. Документы и материалы / сост. Б.П. Гуревич, В.А. Моисеев. М.: Наука, 1989. Кн. 2. № 134. С. 8. См. также: Потанин Г.Н. Наши сношения с джунгарскими… С. 380.


[Закрыть].

Отметим также, что к середине XVIII в. традиционный тюрко-монгольский сбор, представлявший собой передачу части военной добычи в пользу правителя, в Джунгарском ханстве постепенно начал сходить на нет. Так тобольский дворянин А. Плотников (1753) сообщает, что после набега на казахов хунтайджи были вручены всего лишь «два панцыря, три турки, и киргиских два малчика и две девки маленьких»[184]184
  Русско-джунгарские отношения. № 108. С. 176–177.


[Закрыть]. Сам путешественник объясняет скудную долю хунтайджи не слишком удачными результатами набега. На наш взгляд, также следует принять во внимание, что правивший в то время хунтайджи Лама-Дорджи (1749–1753), пришедший к власти в результате переворота, не пользовался широкой поддержкой знати и не мог в полной мере ее контролировать: не случайно тот же А. Плотников упоминает, что во время этого набега действовали «каждый ноен и зайсанг особою командою»[185]185
  Там же. С. 176.


[Закрыть].

Преступления и наказания, суд и процесс. В отличие от монгольских правителей под властью империи Цин, ойратские ханы старались обеспечивать законность и правопорядок в своих владениях. Это нашло отражение в развитой системе наказаний за уголовные преступления и организации судебного процесса.

Выше мы уже упоминали, как Эрдэни-Батур-хунтайджи сурово наказал за неявку на съезд знати улусного правителя Кулу-тайши. За подобные правонарушения монгольские кодификации этого периода предусматривали штраф в 100 лошадей и 10 верблюдов[186]186
  Восемнадцать степных законов. С. 46; Их Цааз («Великое уложение»): Памятник монгольского феодального права XVII в. М., 1981. С. 14.


[Закрыть]. Более суровое наказание Кулы-тайши, по-видимому, объяснялось тем, что он не был владетельным князем, а являлся, как отмечал М. Ремезов, «приказным человеком в тех улусех», т. е. всего лишь ханским чиновником, для которого столь вопиющее неповиновение, несомненно, являлось более тяжким нарушением, чем если бы его допустил владетельный ойратский феодал[187]187
  Русско-монгольские отношения 1636–1654. № 47. С. 209.


[Закрыть]. Еще один пример наказания за преступление в сфере управления приводит С. Неустроев, также побывавший во владениях Эрдэни-Батура-хунтайджи. Во время его пребывания при дворе джунгарского правителя к тому явились его данники барабинские татары и пожаловались, что некий «Кутенко» от имени хунтайджи требовал с них ясак, а также «имал… сильно и держал у себя на постеле» дочь одного из жалобщиков. Эрдэни-Батур, выяснив, что тот действовал самовольно, приказал взять с него штраф девять лошадей[188]188
  Там же. № 50. С. 216.


[Закрыть]. Такое наказание полностью соответствовало нормам «Их Цааз» за попытку выдать себя за ханского чиновника[189]189
  Их Цааз. С. 17.


[Закрыть]. Примечательно, что решение хунтайджи не предусматривало ответственности его подданного за насилие над «девкой», хотя за сожительство с женщиной помимо ее воли та же кодификация предусматривала штраф в размере 5–7 голов скота или одного верблюда[190]190
  Там же. С. 20.


[Закрыть]. По-видимому, ойратский правитель счел, что на его данников законы Джунгарского ханства не распространяются, и штраф был взят не столько за причинение «обиды» барабинским татарам, сколько за то, что виновный присвоил себе властные полномочия, тем самым нарушив порядок управления.

Нельзя не обратить внимания, что влиятельные представители ойратской знати, как правило, не подлежали чрезмерно суровым наказаниям даже за опасные государственные преступления. И.С. Унковский сообщает, что к хунтайджи Цэван-Рабдану прибыл царевич Санжип (Санджаб), сын калмыцкого хана Аюки (1670–1724), рассорившийся с отцом, который вскоре решил организовать заговор против самого хунтайджи, причем по некоторым сведениям даже заручился поддержкой Далай-ламы; ойратский монарх ограничился тем, что конфисковал у Санжипа его людей, а самого его вместе с супругой выслал обратно к Аюке[191]191
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 21–22. Этому сюжету посвящено специальное исследование: Тепкеев В. Т. Откочевка Санджаба в Джунгарию: причины, ход и последствия // Magna Adsurgit: Historia Studiorum. 2016. № 2. С. 96–112.


[Закрыть]. Точно так же, когда до хунтайджи дошли сведения, что его сын и двоюродный брат намерены напасть на русское посольство и ограбить его, чтобы показать, что они не «в холопстве» у России, Цэван-Рабдан пригрозил сыну казнью, а брату лишь конфискацией его людей[192]192
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 119.


[Закрыть]. Правда, согласно сообщению сержанта Д. Ильина, побывавшего в Джунгарии в конце 1727 г., хунтайджи Галдан-Цэрен, наследовавший трон от своего отца Цэван-Рабдана, обвинил в его отравлении свою мачеху Сетерджаб, дочь калмыцкого хана Аюки (1670–1724), и послов из Калмыцкого ханства, в результате чего ханша и ее три дочери были подвергнуты мучительной казни. Четверо калмыцких послов также были казнены, еще один просидел год в заключении, а двое были сосланы[193]193
  Златкин И.Я. История Джунгарского ханства… С. 235.


[Закрыть]. Однако, как представляется, в данном случае под видом наказания за преступления новый правитель лишь избавился от соперников[194]194
  Лобсан-Шоно, сын Цэван-Рабдана и Сетерджаб (и, следовательно, претендент на джунгарский трон), в результате этих событий бежал в Калмыцкое ханство, тем самым избавив своего сводного брата от необходимости уничтожить и его. О его судьбе см.: Садалова Т.М. Загадки Шуну-батыра. Горно-Алтайск: Горно-Алтайское кн. изд-во «Юч-Сюмер – Белуха», 2006.


[Закрыть].

Сержант Е. Филимонов, побывавший в Джунгарии в 1751 г., сообщает, что свергнутый правитель «Цебек-Доржи-Намжи» (Цэван-Дорджи-Намжи, 1745–1749) был лишь сослан в Аксу, а один из нойонов за поддержание контактов с ним недолгое время провел в заключении, после чего был выслан на границу с Китаем для несения службы[195]195
  Русско-джунгарские отношения. № 98. С. 155, 157. Впрочем, А. Верхотуров уточняет, что в ссылке свергнутый монарх был ослеплен, см.: Каменецкий И.П. Секретная миссия купца… С. 27.


[Закрыть]. Несомненно, простолюдины несли более тяжкие наказания даже за менее значительные преступления.

Эти сообщения позволяют сделать вывод, что наряду с традиционными монгольскими видами наказаний (штраф, телесные наказания, смертная казнь) в Джунгарском ханстве появляется и новый – тюремное заключение. Первые упоминания о нем относятся уже ко второй половине XVII в.: сын боярский М. Ржицкий, ездивший к джунгарскому правителю Сенге в 1669–1670 гг., упоминает, что в подвластном ему «бухарском городе» (в Восточном Туркестане недавно подчиненном Джунгарией) имелась «земельная тюрьма», причем узнал посол о ней не понаслышке: его самого туда посадили и продержали около трех месяцев[196]196
  Материалы по истории русско-монгольских отношений. 1654–1685. № 101. С. 209.


[Закрыть]. Таким образом, ойраты, по всей видимости, переняли этот вид наказания от своих оседлых вассалов.

Сурово наказывались подданные вассальных правителей джунгарских монархов за посягательство на самих ойратов. К. Миллер приводит два примера жестокого наказания казахов джунгарскими чиновниками за преступления против их сородичей. Так, один казах в ставке хунтайджи вступил в драку с местными жителями, одного убил, а другого тяжело ранил камнем, за что его было велено схватить и предать мучительной казни, но поскольку он сам умер от ран, то последовал приказ разрезать его тело на мелкие кусочки и сжечь[197]197
  Журнал поездки майора… С. 120.


[Закрыть].

Когда же имела место обратная ситуация, и ойрат посягал на иностранца, наказание было гораздо менее суровым. Как сообщает И.С. Унковский, один местный житель «обиду учинил» подьячему Козлову и еще одному посольскому, и его повели на суд к зайсану. Судья приказал выпороть виновного, но русские за него вступились, попросив лишь сделать ему внушение; тогда зайсан приказал сорвать с преступника кафтан и отдать потерпевшим, но они и от этого отказались, поблагодарив зайсана, что «право судил». Дипломат пишет, что так им было велено себя вести[198]198
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 107.


[Закрыть], вероятно, исходя из знания русскими принципов привлечения ойратов к ответственности за преступления против иностранцев. Точно такая же ситуация имела место в 1751 г., когда русский гонец сержант Филимонов в ханской ставке подвергся нападению местного «калмыка», ударившего его плеткой: русский посланец пожаловался властям, но обидчик был лишь «с некоторым нареканием выслан»[199]199
  Русско-джунгарские отношения. № 98. С. 155.


[Закрыть].

Усиление власти ойратских хунтайджи отразилось и в предпринимаемых ими мерах по охране порядка в своих владениях. Отметим, впрочем, что не только в XVII, но и в первой четверти XVIII в. у них это не очень получалось.

Так, вышеупомянутый служилый бухарец С. Аблин и казак И. Тарутин, ездившие в Цинскую империю в 1671 г., рассказывали, что у них украли лошадей и верблюдов вместе с навьюченными на них товарами. Местные тайджи пообещали устроить розыск, однако Аблин весьма язвительно описал его результаты: «а сыскал [зайсан, которому тайджи поручили розыск. – Р. П.] ли те верблюды и лошади и камки, того они [Аблин и Тарутин. – Р. П.] не ведают, только де им тово не отдали»[200]200
  Материалы по истории русско-монгольских отношений. 1654–1685. № 118. С. 235.


[Закрыть]. И.С. Унковский отмечает, что во время пребывания у Цэван-Рабдана в начале 1720-х годов ему настоятельно не советовали отдаляться без охраны от ставки правителя, чтобы не стать жертвой разбойников[201]201
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 39, 54.


[Закрыть].

Но уже следующий монарх Галдан-Цэрен старался обеспечивать безопасность не только в собственных владениях, но и в вассальных государствах. Так, поручик К. Миллер сообщает, что, когда его караван прибыл в Ташкент, местные казахи хотели его ограбить, но отказались от своего намерения, узнав, что Россия пребывает во «всегдашнем согласии» с Джунгарским ханством, и не осмелились нарушить запреты своего сюзерена Галдан-Цэрена. Тогда же до российского посланца дошли вести о разграблении казахами другого торгового каравана, узнав о чем, представитель хунтайджи, также находившийся тогда в Ташкенте, тут же предложил Миллеру подать по этому поводу жалобу ойратскому монарху[202]202
  Журнал поездки майора… С. 34, 36.


[Закрыть]. Впрочем, подобные жалобы далеко не всегда имели последствия. Так, А. Верхотуров сообщал, что, когда посланный им в Кашгар с караваном переводчик Ф. Девятиеровский был по пути ограблен и даже ранен, а грабители схвачены и доставлены в ханскую ставку, суд-заргу рассматривал дело долго, но безрезультатно[203]203
  См.: Каменецкий И.П. Секретная миссия купца… С. 26.


[Закрыть] – что, как мы убедились выше, было вообще характерно для ойратского суда с участием иностранцев.

Джунгарские монархи являлись высшей судебной инстанцией в своих владениях, кроме того, в их непосредственном ведении находились дела с участием членов ханского рода и высшей знати. Так, сержант Степан Томский по сообщению джунгарских послов, при которых он был толмачем, упоминал о разборе в 1752 г. «зенгорским владельцем» (т. е. хунтайджи) спора между небезызвестным Амурсаной и его старшим братом нойоном Чандуром по поводу улуса и подданных[204]204
  Султаны и батыры Среднего жуза (вторая половина XVIII в.): сб. документов / сост. В.А. Сирик. Алматы: Литера-М, 2018. № 4. С. 11.


[Закрыть].

Весьма ценным (возможно, даже уникальным) свидетельством является описание И.С. Унковским судебного процесса в ханской ставке с участием одного из представителей русского посольства. Местный житель пришел продавать лошадь, в которой один из русских солдат опознал собственность посольства, указав на «казенное пятно», в результате чего ханский чиновник объявил, что дело будут разбирать 10 судей в главном зайсанском суде, «но судей тогда не было». Спор возник 29 мая, участников впервые вызвали в суд 1 июня, но тут же «сказали, что зайсанам не время». Лишь на следующий день солдат с толмачом получили возможность изложить свой иск. Истец был посажен прямо перед судьями, ответчик – слева. Спрашивали сначала солдата, интересовались, как он опознал лошадь, потом «освидетельствовали» названные им приметы. Затем был допрошен ответчик, показавший, что лошадь родилась у него в стойбище, что могут подтвердить «в его аймаке многие люди». Зайсаны объявили, что направят в стойбище своих представителей, чтобы установить, есть ли там в стаде такие же лошади, «объявляя, что лошадь в лошадь будет». «И тако, – повествует далее И.С. Унковский, – до самого отъезда проволочили». В итоге лошадь вернули посольству, но «измученную и к походу негодную». Когда дипломаты выказали недовольство, им вместо нее «другую, плохую дали, и правого суда не учинили»[205]205
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 94–95.


[Закрыть]. Как можно увидеть, в суде соблюдалась достаточно четкая процедура и даже проводилось нечто вроде «экспертизы».

Семейные и наследственные правоотношения. О семейно-правовых отношениях в Джунгарском ханстве в записках русских путешественников упоминается весьма скудно и в большинстве случаев – относительно монаршего семейства и высшей знати. Традиционно для монгольских государств знатные женщины обладали значительной правоспособностью, участвуя и в политических делах.

Ряд послов (Иван Савельев в 1617 г., Моисей Ремезов в 1640–1641 гг., Иван Байгачев в 1651–1652 гг.) отмечают, что жены правителей участвовали в официальных дипломатических приемах[206]206
  Русско-монгольские отношения 1607–1636. № 26. С. 71; Русско-монгольские отношения 1636–1654. № 47. С. 207; № 122. С. 369.


[Закрыть]. Неудивительно, что некоторые дипломаты сразу направлялись московскими властями с поручением «поднести честно» дары не только самому монарху, но «и женам ево»[207]207
  Там же. № 122. С. 368.


[Закрыть]. В 1680 г. супруга ойратского Галдана Бошугту-хана «Аной» (Ану-хатун, ум. 1696) принимала у себя посольство во главе с сыном боярским Яковом Ивановичем Неприпасовым[208]208
  Материалы по истории русско-монгольских отношений. 1654–1685. № 192. С. 364.


[Закрыть]. И.С. Унковский также упоминает, что во время официального приема российского посольства рядом с хунтайджи Цэван-Рабданом сидели его старшая жена и внучка, а «подали на земле, десять девок или женщин»[209]209
  Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 56.


[Закрыть]. И это касалось не только жен монархов: К. Миллер сообщает, что когда его принимал Манджи-зайсан, представитель хунтайджи, в шатре также находилась и его супруга[210]210
  Журнал поездки майора… С. 119.


[Закрыть]. Такое отношение к женам ханов и представителей знати охранялось, несмотря на то что последние джунгарские хунтайджи окружили себя не только ойратами-буддистами, но и тюрками-мусульманами из Восточного Туркестана.

Впрочем, порой отношение представителей знати к браку было весьма легкомысленным. Так, толмач П. Семенов (1620) упоминает, что сибирский царевич Ишим (сын хана Кучума), нашедший убежище у ойратов, женился на знатной ойратке, но когда он был в походе, «ево жона покинула да шла без нево замуж», после чего он женился на другой представительнице правящего рода ойратов – дочери Байбагиша (Бабагас-хана)[211]211
  Русско-монгольские отношения 1607–1636. № 50. С. 105.


[Закрыть].

Вместе с тем отношение к женам у ойратских правителей было довольно деспотичным, и они находились в полной воле своих супругов. Так, согласно купцу А. Верхотурову, когда хунтайджи Лама-Доржи решил отправить в ссылку свою сестру, за нее попытались заступиться две его жены, и он «на жен своих разгневался», отдав одну из них своему вассальному правителю, а другую – и вообще собственному «чашнику»[212]212
  См.: Каменецкий И.П. Секретная миссия купца… С. 27.


[Закрыть].

Однако при этом никогда не шла речь о том, чтобы насильно отправить ойратку (не то что знатную, но и простолюдинку) в чужие края. К. Миллер описывает, как ойратские чиновники жестоко избили плетьми казаха, который вез пленную ойратку в Джунгарию, чтобы обменять ее на свою дочь, попавшую в плен к ойратам. Наказание последовало за то, что он свою пленницу «на публичное посрамление отдавал как своим киргизцам, так и другим калмыцким пленникам»[213]213
  Журнал поездки майора… С. 108.


[Закрыть]. Этот пример тем более показателен, что рабство в Джунгарском ханстве было широко распространено и считалось обычной практикой, и торговля рабами происходила даже при ханской ставке[214]214
  См., напр.: Чимитдоржиев Ш.Б. Россия и Монголия. М.: Наука, 1987. С. 34–35. Впрочем, как отмечают русские послы, хунтайджи, стремясь продемонстрировать свою дружбу с Россией, приказывал освобождать русских пленников и отпускать их на родину, предоставляя им даже коней для путешествия, см.: Памятники сибирской истории XVIII века. Кн. I. № 122. С. 525; Посольство к зюнгарскому хун-тайчжи… С. 142–145.


[Закрыть].

В наследственном праве в Джунгарском ханстве, как и в чингизидских государствах, предпочтение отдавалось детям от законных жен, а не наложниц. Так «купеческий работник» И.К. Резвых и вахмистр С. Соболев в конце 1745 г. сообщали о смерти хунтайджи Галдан-Цэрена и о том, что он завещал власть не Лама-Дорджи, старшему 25-летнему сыну от наложницы, а младшему, 13-летнему Цэван-Дорджи-Намжи – от законной жены[215]215
  Потанин Г.Н. Наши сношения с джунгарскими… С. 368; Русско-джунгарские отношения. № 81. С. 123.


[Закрыть].

Анализ сведений российских путешественников об особенностях правового развития Джунгарского ханства в первой половине XVIII в. позволяет сделать следующие выводы.

Во-первых, ойратское государство в рассматриваемый период делало ставку на территориальную экспансию, подчинение себе соседних народов и регионов (причем не только монгольских и буддийских, но и тюркских и мусульманских) и на внутреннее экономическое развитие. Эта тенденция нашла отражение и в системе правоотношений – формировании централизованной и четко организованной системы управления (внутри Джунгарии и в вассальных государствах), активном участии государства в правовом регулировании внутренней жизни ойратского общества – вплоть до вмешательства в частноправовые (торговые и производственные) отношения, по сути, выходя на новый уровень правового развития. Фактически Джунгария, правители которой налаживали дипломатические отношения со многими соседними государствами, развивали оседлое хозяйство и даже зачатки промышленности (с привлечением «иностранных специалистов»), переживала процесс правовой модернизации, который был насильственно прерван в результате внутренней смуты середины XVIII в. и последующим завоеванием ойратского государства империей Цин.

Во-вторых, сведения российских путешественников, лично побывавших в Джунгарии в период ее расцвета и имевших возможность наблюдать регулирование различных сфер правоотношений в этом государстве, а нередко и участвовать в них, являются важнейшим первоисточником, отражающим реально складывавшиеся правовые отношения, направления законодательной деятельности монархов, проблемы правоприменения в некоторых сферах, особенности правового положения вассальных народов и иностранцев. Их информация – ценное дополнение к дошедшим до нас ойратским, монгольским и китайским источникам, на которые прежде опирались исследователи истории Джунгарского ханства при рассмотрении тех или иных аспектов его правового развития.