Текст книги "Поколение ноль"

Поколение ноль
Роман Пронин

© Роман Пронин, 2016

ISBN 978-5-4483-5355-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поколение ноль

В холодильнике было несколько бутылок шампанского, и Ева, будучи не в силах заснуть, поднялась, открыла бутылку и с бокалом вышла на балкон. По ногам сразу побежал ледяной холод, кожа покрылась мурашками, а вино было настолько противным и кислым, что пить его после первого глотка не представлялось возможным. Немного померзнув, Ева вернулась в тепло, оставила бокал на столе и долго стояла перед зеркалом глядя на голое, худое отражение.

Ее вид был хуже некуда, и она не вышла в смену официанткой. Вместо работы она сегодня валялась в кровати на границе между сном и реальностью. Иногда она вставала, чтобы, съесть пару шоколадных конфет, запить все это вином и выкурить сигарету.

Деньги еще оставались, и не работать можно было где-то неделю. Но неподвижно лежа в кровати, Ева долго разглядывала ноги и решила, что ей срочно необходимо сделать педикюр. Она просто обожала это и доверяла уход за ногами только лучшим салонам, а значит предстояло потратиться. Ева часто говорила: – «если женщина не следит за ногами – бегите от нее. Нет ничего более важного в ее туалете, чем аккуратные пальчики и мягкие ступни». Она могла бы поклясться, что это самое главное после зубов!

Хотя, конечно она всех обманывала. В первую очередь обманывала себя. У нее была любовь. Оля. С наспех и криво отстриженными ногтями, отросшей кутикулой, мозолистыми от кроссовок ступнями. Она была соткана из того, что ненавистно Еве, но она любила Олю.

После звонка в студию красоты, Ева бросила телефон на пол и утонула в одеяле. Ее тянул на дно сон и воспоминания, о времени, когда они были вместе, когда море было по колено, когда она знала только счастье и ничего больше.

Оля была необычна. Красивая, невысокого роста блондинка, с нежными чертами лица, похожая на актрису Мелани Лоран. Ее улыбка оголяла белые, немного кривые зубы, но это была самая милая улыбка на свете.

Теперь, Оля ушла, через окошко в петле, оставив на память шрамы на моих руках. В полседьмого позвонил Саша, с кем я была в клубе, сказал, что у них сегодня мальчишник, если приеду – будет весело, выпивка, травка и возможность заработать немного денег.

Я ненавижу себя!

Я согласилась.

Наверное, поэтому я стала шлюхой. Мне мало просто сдохнуть, мне хочется мучиться. Думаю, только так я смогу простить себя.

Дура! Ты никогда не простишь себя!

Дура! Так ты не искупишь вины!

Дура! Ты просто дура!

Правду говорить тяжело, даже себе… или – особенно себе. Сейчас всего пять, а мне в задницу кончили уже шесть раз. Тупая шлюха! Я сижу на толчке и напрягаю кишечник, чтобы выдавить из него сперму. Без любви жизнь теряет смысл, какая банальность, какой примитивный прием, но это так. А когда-то я мечтала совсем о другом.

Прямо над ухом слышу чей-то голос:

Когда-то я мечтала совсем о другом.

Вздрагиваю от неожиданности и реальности услышанного, но вокруг – никого. Я один в своей квартире. Все ушли. Она ушла. А больше никого и не было. Продолжаю рассказ, в нем мне очень хотелось бы избежать всяких словечек, что мне не нравятся, что так присущи современной прозе и контенту, но не получится – герой-то нашего времени, уж простите, c’est la vie. Пусть дно пропасти будет видно отчетливо.

Вечерок выдался что надо. Выпивка, трава, трах, все как и обещали. Больше я и не прошу. Я даже смогла забыться, какое-то время я не была одинокой. Какое-то время меня любили! Я верю, что если занимаешься сексом с человеком, то он всё равно немножко любит тебя. Даже если ты шлюха.

За весь мальчишник меня не трахал только жених. Единственный, кто достоин уважения, кто поставил любовь или что-то вроде выше физиологических потребностей.

Сила возобладать над инстинктами, над биологически детерминированным поведением – вот что делает человека человеком. Ха – не быть животным – еще не значит быть человеком. Глупость конечно, но какие ещё мысли могут прийти в голову такой дуре как я?

Я часто вспоминаю задорную, почти детскую улыбку Оли. И глядя на этот образ, плачу, не в силах сдерживать слезы. Не могу выносить этого. Я пытаюсь понять, не был ли ее уход безысходностью. Почти всю жизнь у нее была ангедония, с которой она не могла справиться. Каждый миг ее жизни был преисполнен беспричинного страдания. Думаю, жить так невыносимо. А она жила и любила меня. А я… Я все разрушила и потеряла.

.Мало кто способен понять как это тяжело, просыпаться по утрам и видеть мир, который приносит лишь мучения, не находить себе в нем места. Каждая секунда, каждый миг ее существования был отравлен этим недугом, от которого ее спасали только гигантские дозы антидепрессантов, что убивали ее организм.

.И не смотря на все это она любила меня. А я, видимо, была к ней равнодушна, раз позволила нам потерять друг друга навсегда.

Вот и всё.

Я – убийца.

Я не могу с этим жить.

Я и не живу

Не уверена даже, что я существую.

Я, должно быть, схожу с ума. Или уже сошла. Или всегда была сумасшедшей. Я с трудом воспринимаю реальность. Мне часто кажется, что я лишь свидетель происходящего, но не участник. Я и не хочу быть участником. Меня тошнит от мира! От вас ото всех! От себя!

Я ничего не могу поделать у меня нет сил, нет желания. Я не живу, но и не умираю.

Золотая середина отчаяния.

– Оль, если бы у тебя был выбор, кем бы ты хотела стать?

– Я бы предпочла не родиться.

– Знаешь… ты снова говоришь с собой.

– Это все делают. От одиночества, наверное.

– СУКА! ТЫ ТУПАЯ СУКА! Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!

– ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ!

– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!

– Пожалуйста! Замолчите! Оставьте меня одну! Я не хочу никого видеть. Я не хочу никого слышать!

– Повернись..

Это уже чей-то посторонний голос. Голос, пронзивший мою попу. Голос со сбитым дыханием. Голос, что тут же кончил мне в зад. Ничтожество. Теперь он лижет мне дырку из которой течет его же сперма и выплёвывает мне на лицо. Прикольно. Но я всего лишь хочу прижаться к кому-нибудь ночью и спать, утонув в нежных объятиях. Я просто люблю чувствовать эту боль, когда после секса тут же понимаешь, что все было напрасно, что жизнь – бессмысленное дерьмо.

Думаю, я уже никогда не смогу вернуться к прежней жизни. С такой репутацией я никогда не стану обычной девушкой. Значит так и должно быть, значит я заслужила. Мы все имеем только то, что заслуживаем, я так считаю.

Я перед ноутом. После пары затяжек стал более сосредоточенным и уселся писать. Строчки быстро появляются на экране, в наушниках играет In flames песня Where The Dead Ships Dwell.

«…I got what I deserved!

Feel I was running an endless mile

Last time it burns

And I’m dying inside

All of this will turn to ash…»

Я заслужила адские муки. Ад, он здесь: на Земле. И я горю в адском пламени, в котором безжалостно сожгла любовь.

Сразу после института я не нашла работу по специальности (ха, если бы тогда я так же лихо давала в задницу, то наверное нашла бы) и пошла работать официанткой. Лучшее мое решение. Там, на работе в ресторане я и встретила её. У меня никогда раньше не было отношений с девчонками и я никогда не задумывалась над этим серьезно. Но Оля засела у меня в голове и моя крыша поехала.

*Она была необычная

**Она была смешная

***Она была неловкая

****Она была грациозная

*****Она была красивая

******Она была нежная

*******Она была непостижимая

********Она была недоступная

*********Она была простая

**********Она была естественная

***********Она была изысканная

************Она была ухоженная.

*************Она была стильная.

Она была соткана из сотен противоречивых эпитетов. Она была настоящей. Словно она рождена не человеком, а самой природой или создана богом. Она была воплощением бога.

Я не знала о ней ничего, я никогда не слышала о ней. Мне казалось, что тогда она просто пришла с кем-то на деловой обед, типичная бизнес-леди. В тот день во мне что-то изменилось. Любовь с первого взгляда. Я впервые ощутила это чувство и поняла, что оно безошибочно. Я пыталась его прогнать, как нечто новое и враждебное, но напрасно.

Я принесла кофе и она, улыбнувшись, поблагодарила меня. В ответ я тоже улыбнулась. Шире обычного. И слишком долго стояла, уставившись на неё. Со мной в тот день происходили кардинальные перемены, я ощущала полную перестройку себя и понимала, что это точка невозврата. Во мне что-то изменялось и изменялось навсегда.

Я не спала всю ночь. Я вспоминала её, ту незнакомку с работы. Её образ не выходил из моей головы. Я была обречена влюбиться. Моя киска горела огнем и постоянно сочилась, уже до боли, но я не могла перестать мастурбировать, представляя нас вместе. Никто и ничто ещё меня так не возбуждало. Уже тогда я поняла, что покой потерян навсегда.

На следующий день ОНА снова пришла в ресторан. Увидев её, я тут же подскочила к столику. Как только мы встретились взглядами, я потекла и от страха, что она каким-то образом это почувствует, мои щеки тут же покрыло румянцем. У меня кружилась голова и поднималась температура.

Она заказала розовое вино.

Она заказала устрицы с бокалом белого вина.

Она заказала кофе.

Она заказала шоколадный десерт.

Она заказала шоколадный ликер.

Она заказала еще один кофе.

Она заказывала все отдельно, и с большим интервалом. Она приходила тринадцать дней подряд и даже если я пропускала её приход, она сама просила позвать меня для обслуживания её столика. Но никто из нас не смел заявлять о своих чувствах, хотя нам обеим все уже было очевидно, но мы боялись, словно дети.

Мы с ней перебрасывались малозначительными фразами «на вы», однако мы и не стремились узнавать друг о друге максимум информации. Каждая из нас боялась разбить тот, хрупкий идеальный образ, собравшийся в воображении. Единственное что мне тогда казалось очевидным – это то, что у неё много свободного времени, раз она каждый день сюда приходит. Я думала, что её содержит какой-нибудь богатый мужчина и мне уж точно не стоит мечтать о ней.

Как-то она пришла, заказала тот же набор, что и обычно, но ни к чему не притрагивалась. Все время она ручкой рисовала на салфетках.

– Очаровательные голубки, – сказала я. – Вы не притронулись ни к одному блюду, что-то не так?

— Как-то Пикассо нарисовал такого голубя на салфетке и тем самым расплатился за ужин…

– Я слышала эту историю. Вы тоже художник?

– От слова «худо», как мне говорили родители.

– Не знаю кто что говорил, но эти голубки просто восхитительны! Разрешите взять одного?

Как я могла, как я отчаялась, как посмела пойти на такой дерзкий шаг, вторгнуться в её личное пространство таким бесстыдным образом, и такой заурядной речью?

– Спасибо – сказала она, и подвинула салфетку с только что законченным голубком в мою сторону.

– Я сохраню её на память. А можно с автографом?

На её лице скользнула улыбка, и мне сразу стало легче. Нет, ей не противно со мной. Она подписала для меня салфетку.

— Если вам понравилось, то может моя выставка вам тоже придется по душе, вот, – она достала из сумки приглашение, – приходите завтра утром, до одиннадцати никого не будет. Я сама вам все покажу))

– Обязательно приду))

Я проснулась в шесть и начала приводить себя в порядок. Ничего не могла подобрать, эта встреча была такой особенной, самой важной в моей жизни и ни один наряд не был достоин её взгляда. В итоге я решила одеться максимально строго и с минимумом косметики. Ничего лишнего.

В девять я появилась на пороге галереи, где меня встретила грубоватая вахтерша, которая, казалось, работала здесь еще с советских времен.

– Мы открываемся в одиннадцать.

– Мне сказали, что можно прийти пораньше.

– Девушка ну кто вам такое сказал? Выставка откроется в одиннадцать.

– У меня есть приглашение, вот. – Я протянула ей листовку.

– Очень хорошо, в одиннадцать часов с ним и пройдете.

– Но сама автор работ… – тут я поняла, что даже не узнала ее имени, я оказалась так растеряна. Меня обманули?

Но через секунду все исчезло, появилась ОНА, и мне сразу стало легче, про меня не забыли, не выкинули как мусор.

– Вера Серафимовна, это я сама попросила Еву прийти до начала, простите, что не предупредила. – Сказала она.

На ней были рваные джинсы, кремовый вязаный кардиган и замшевые туфельки без каблука. Простая и естественная, полная противоположность мне.

– Ох, Оля, ну о таких вещах надо заранее говорить, что я здесь человека мучаю. Проходи – обратилась она ко мне.

– Спасибо! – и я стремглав проскочила через турникеты.

Теперь я знала ее имя! Спасибо, спасибо вам, Вера Серафимовна!

Около часа мы бродили по пустому выставочному залу, она рассказывала мне о своих картинах, картинках, как она их называла, не считая себя серьезным и талантливым художником. Среди ее работ было много довольно классических солнечно-лазурных пейзажей, она не любила современный бессмысленный фарс, редкая ее работа была провокацией. Просто ее картинки были очень теплыми, очень радостными, глядя на них ты словно погружался в жизнь на местных восточных улочках или отдых на пляже.

У одной из картин, мы остановились, и она встала прямо передо мной, так близко, что мое сердце было готово разорваться от силы и скорости ударов.

– Я… – начала она. – Я не знаю… – она придвинулась ещё ближе, почти в упор. – Не могу объяснить…

Она закрыла глаза и я тоже. Её губы коснулись моих и, не встретив сопротивления, становились все смелее. Я обняла ее и прижала к себе так сильно, как только могла, хотелось, чтобы эта минута длилась вечно. И она длилась вечно. Поцелуй был такой сладкий, страстный и долгий, что когда мы, наконец, оторвались друг от друга, мы уже были на лазурном пляже острова Крит, куда вылетели сразу после выставки. Все складывалось гладко и сладко, словно я попала в сказку.

Каждый день я хожу на работу

Толком не понимаю зачем

Но хожу

Яркая лампа свисает с потолка и раскачивается из стороны в сторону, её свет попадает на мою сетчатку. Он похож на матовый тёплый ветер, скрученный в спираль и пущенный по проводам в стеклянную колбу. Я сижу на стуле, запрокинув голову, и смотрю на лампу. На самом деле качается именно моя голова, не лампа.

Мой взгляд сбегает от лампы вниз по стене, где в углу с драными обоями, сидит истощенный от голода и жажды Иисус. На его голове терновый венец, по середине которого бегущей строкой, появляются слова «я страдаю за ваши грехи», «спаси и сохрани». Для него уготован ярко-розовый неоновый крест.

Но завтра я пойду на работу

Я обязательно пойду на работу

Я каждый день хожу на работу

Иногда мы принимаем алкоголь или наркотики от того, что не можем найти себе места в этом мире. У нас нет целей. Нет смысла жизни. Только несбыточные мечты. Мы выросли, но остались детьми. Мы хотим верить в чудеса и видеть мир в ином свете. И мы верим в чудеса и видим мир в ином свете. В свете одиноких энергосберегающих лампочек, угрюмо висящих на проводах.

Мы… я говорю «мы», чтобы растворить в этом слове собственное ничтожное «я». Я говорю о себе и только о себе, но пытаюсь прикрыться кем-то ещё, какой-то безликой массой, словно в ней моё уродство не будет таким постыдным.

Зима. Утро темное и холодное, прочищает мозги. Лучший момент дня – выхожу из подъезда во тьму, где никого ещё нет, вокруг тишина, и делаю глубокий вдох, ноздрями ощущая мороз.

Выдыхаю – утренняя йога

Куда я иду? Зачем?

Пофиг. Так надо. Надо идти, иначе никак. Никак?

Иду, как ни смешно, на работу. Как и большинство людей я работаю. И у меня не какая-то интересная или творческая работа, у меня не та работа, которую я люблю. Но я работаю. И дело не в том, что мне не нравится моя работа. Ныть по этому поводу – глупо. Я работаю в сфере обслуживания, банковским служащим. Ответственности много, денег платят мало. Но мы все как-то привыкли к этому, привыкли и к тому, что нас за людей-то не считают. Скот, рабы, быдло. Но это все мелочи.

Вот в чем причина – та реальность, в которой я оказался едва повзрослев, порвала напрочь все мои мечты и фантазии. Фрустрация за фрустрацией, казалось бы, естественный процесс, но нет. Не для меня. Мне не хотелось отпускать все что у меня было, не хотелось терять свое подлинное «я» и замещать его тем, что диктует общество. Но процесс превращения в среднестатистического гражданина был необратим.

Вернемся к работе. Мы дно нашей карьерной лестницы, даже не ступень, хотя буду откровенен, иногда это даже весело и увлекательно, несмотря на постоянный стресс и риск, за любой малейший косяк остаться без премии, получить выговор, выслушать крики начальства или что еще хуже – запутаться в транзакциях и влететь в долги на несколько миллионов перед собственным работодателем.

Ежедневно я прихожу в офис и понимаю, что мне тут не место. Я чувствую, что просераю тут свои таланты, не развиваю себя в интересных мне направлениях. В такие моменты жить не хочется. Я все время повторяю себе, что надо увольняться, что нельзя губить здесь свой потенциал, что я способен на большее. Но далее, пытаюсь успокоить себя и рационализировать мысли так, чтобы не уволиться. Потому что страшно.

А вот костюм, что я ежедневно ношу: брюки, рубашка, галстук, пиджак, часы, ботинки, туалетная вода. Ах да, и улыбка! Маскировка безупречная. Но под всей этой бижутерией – бомба, которая взорвется в неизвестный момент. А может и не взорвется. Может я так и буду до конца дней терпеть все это.

Но меня это бесит

Почему я продолжаю? Зачем?

Один день Романа Романовича

Все дело в том, что я никогда не знал, да и сейчас не знаю, чего я хочу и кем я хочу быть, от того и болтаюсь неприкаянным в этом мире. Чем дальше, тем хуже. С каждым днем в жизни появляется все больше якорей, что останавливают движение, все больше гвоздей, что намертво приколачивают крышку от гроба. Откладывать больше нельзя. Нужно меняться. Меняться прямо сейчас. Неважно, что я не вижу собственного будущего, важно, что настоящее мне отвратительно. Может это и есть стимул?

Голос в голове не утихает, мысли потоком текут, не давая спать, а скоро уже вставать на работу. Эти мысли – лишь экзистенциальный онанизм, они ни к чему не приводят, они не помогают решить проблему. Действия! Действия – вот что нужно! Чтобы что-то менялось нужно что-то делать – это очевидно и это легко, но в то же время невероятно сложно.

– Ты бухал что ли всю ночь?

– А что, хреново выгляжу?

– Да.

– Не выспался.

Каждый день это слышу. Бессонные ночи, проведенные в наркотическом угаре и тщетных попытках найти смысл своего существования, отражаются и на моем лице. Я стараюсь скрывать свои настроения от коллег, хотя мы и довольно близки, я не рассказываю, что плохо выгляжу от того, что по ночам не сплю ощущая дикую душевную боль, раздирающую меня на куски, заставляющую ненавидеть себя за свой образ жизни. Если этому где и есть место, так это здесь – на бумаге или на экране, ну или где вы там это читаете?

– Боже, как же все заебало! Надо увольняться. – говорит Миша и согласно киваю.

Я-то тоже хочу уволиться, но искать новую работу или пытаться мутить свое дело – это не мне, я трус и лентяй в этом плане. Получается мне лучше терпеть боль и унижение, чем пытаться поднять голову. Истинный крепостной.

– Ага. – Отвечаю я, – нашел место, куда после увольнения пойдешь? Дома-то сидеть без денег – не вариант.

– Да нет ничего.

– Да для нас и не будет ничего, либо то же, что здесь, либо специальность какая нужна. А мы все хуй-пойми-кто-вообще, вот и делаем хуй-пойми-что.

– В точку. На кого учились, теми и стали. Менеджеры, блядь! – смеется Миша.

– Дерьмовая ситуация. Мы как будто вообще выпали из жизни.

– Да и хуй с ней.

Работать пора

Вдох – спокойствие, только спокойствие

Хочется верить, что этот ад закончится. Но я уже ни во что не верю

После работы я прихожу домой, в однушку, которую снимаю уже третий год. Девушки у меня сейчас нет, после последних длительных отношений остался неприятный привкус. Видимо я не создан для близких отношений, посторонний человек в моей жизни, в которой я и сам не могу разобраться, мне очень быстро надоедает. Так что встречает меня тишина и до боли знакомые стены.

Завариваю себе кофе и сажусь перед экраном ноутбука. Закидываю шесть таблеток тиоридозина и восемь амитриптилина, не от тоски, а так, чтобы кайфонуть. Через двадцать минут ощущаю тотальную засуху во рту и головокружение. Запрокидываю голову и смотрю на лампу. Потом, не знаю зачем и почему, открываю текстовый редактор и начинаю писать.

«Яркая лампа свисает с потолка и раскачивается из стороны в сторону, её яркий свет попадает на мою сетчатку. Он похож на матовый тёплый ветер, скрученный в спираль и пущенный по проводам в стеклянную колбу. Я сижу на стуле, запрокинув голову, и смотрю на лампу. На самом деле качается именно моя голова, не лампа».

Когда-то, когда я учился в университете, я лелеял надежду стать писателем, даже написал несколько не самых ужасных повестей и не поленился направить их на литературные конкурсы и в издательства. Успеха они, однако не сыскали, и постепенно я забросил это занятие. А потом нашел работу и…

Глаза слипаются

Вечер становится теплым

Я засыпаю. Быстро и крепко. Завтра на работу

Я открываю глаза и весь этот бардак вокруг постепенно исчезает. Правда и вымысел, сознание и наркотическое опьянение сливаются воедино, рисуя причудливую картину реальности. На сегодня мое бегство почти закончено, но я знаю, что оно продолжиться, эту штуку так просто не бросишь, тем более, когда и не пытаешься.

Я говорю не только о наркотиках, алкоголе и таблетках, а скорее о попытках сбежать от самого себя от реальности, закрутиться, запутаться в собственном сознании, подменить себя на персонажа. В нашем воображении мы всегда лучше, чем в реальности, так что именно от этого тяжело избавиться, от фантазии, от мечты.

Пора браться за дело. Сейчас я пишу историю о девушке, назовем ее Ева, которая опустилась на самое дно, подробности, пока не придуманы, есть мысли, однако мне ничего не нравится, но пусть пока будет так: несчастная любовь, смерть возлюбленной, не знаю почему она лесбиянка, далее беспорядочный секс, наркотики, депрессия, самоуничижение, невозможность себя простить, осознание собственной ничтожности. Что-то в этом духе, типичный бред, что приходит мне в голову. Типичная попытка отразить себя в персонаже.

Но среди всего безумия мира, деструктивного образа жизни, безысходности у Евы появляется мечта. Это простая мечта, вполне осуществимая, скорее это даже не мечта, а всего лишь цель, но для ее реализации все равно нужна смелость. Еще бы! Нет такой мечты, для осуществления которой, она не понадобилась бы. Ева черпает смелость в отчаянии. Это отличный рецепт, при возможности я сам им обязательно воспользуюсь.

Картинки в голове накладываются одна на другую, и я перестаю соображать о чем пишу. В мозге происходит все сразу, и перенести это на бумагу структурировано, осмысленно становится почти невозможно. Моя жизнь рушится, вымысел и реальность так похожи, я с трудом понимаю где я. Кладу под язык кусочек почтовой марки, рассасываю, разжевываю и проглатываю. Еще с полчаса пытаюсь что-то написать – бесполезно, зато эффекты снова начинают обостряться. Стены вокруг дышат вместе со мной, двери разъезжаются, экран ноутбука пульсирует

Если спать больше половины дня и все время видеть сон, в котором ты живешь другой жизнью, то какой из миров будет выглядеть более реальным? Может мы не спим, чтобы бодрствовать, а бодрствуем, чтобы спать? Может в этом весь смысл?

– Не-е-е-е-е-т – отвечаю я сам себе, – смысла в этом не-е-е-е-е-т. Это попытка оправдать собственное бессилие и бездействие… за работу!

Снова поднимаю голову и смотрю на спираль энергосберегающей лампы, превращаюсь в мелкий золотой песок, который тянется вверх, проникает сквозь лампу. Яркая вспышка, до боли в глазах и голове. Сжимаю веки, что есть сил и лампа раскалывается на куски, вокруг воцаряется тьма.

Я открываю глаза и ослепительно белое солнце висит надо мной, в ушах, набегая на берег, разбиваются волны, соленый бриз доносит морскую прохладу и оседает на коже. В кулаке горсть белого песка, он медленно высыпается, словно в песочных часах. Само время ускользает, вытекая сквозь пальцы, но здесь мне его совсем не жаль, потому что я, кажется, счастлив.

В мае Крит довольно пустынное место, и величественные холмы, белоснежные пляжи, в которые врезается холодное лазурное море, существуют только для меня. На пляже ни одного туриста, и местных почти нет и мне оказана честь, оставшись наедине с прекрасным могуществом природы, просто сидеть и безвозмездно смотреть на него.

С собой я принес бутылку розового вина, которое пью прямо из бутылки. Я пью в одиночестве, но не чувствую себя одиноким или несчастным – это скорее уединение, которого я так долго жаждал. Это первый раз, когда я отправился в путешествие один, это самый необычный и сложный поступок в моей жизни, сбежав от многолюдной, кишащей рутины, я как никогда сильно осознал, что я ее часть – я даже не знал, что мне делать. Как мне проводить досуг не коллективно?

Песок высыпается из руки, и я отряхиваю ладони, чтобы избавиться от него окончательно, стараюсь сосредоточиться и продолжить.

Несколько лет назад Ева побывала в отпуске на Крите, и это путешествие не привело ее в восторг. Остров показался ей скучным, словно у него нет ни истории, ни достопримечательностей, ни развлечений. Красивая природа и вкусная еда… и все? Больше ничего? Нет. Были и несколько вещей, которые запомнились и оставили романтические шрамы на её сердце, что иногда чесались и напоминали об увиденном, о пережитом в те моменты.

Она часто вспоминала маленькие храмы, что располагались высоко в горах, одинокие и такие манящие, такие прохладные в зной, такие гостеприимные в дождь. Ей казалось, что это место, куда можно прийти и избавиться от всего, что давит на тебя и обрести покой. Они были так высоко, далекие и непостижимые, загадочные. С тех пор как умерла ее любовь, Ева часто представляла, что живет в таком храме. Ведет небольшое хозяйство, набирает воду в горном источнике, убирается и готовит незамысловатую пищу. Иногда она общается с редкими туристами, даря им свою улыбку и получая их теплоту и улыбки взамен.

К сожалению, реальность отличается от выдуманных миров и повседневная жизнь Евы кардинально не соответствует её фантазиям. Распутный образ жизни, наркотики, депрессия, бесконечное самоуничижение, самобичевание, все чтобы наказать себя, отомстить себе, за доведение до суицида возлюбленной, бесконечными ссорами и обидами, ревностью и гневом. Теперь ничего не стало, ни теплых, светлых чувств, ни злобы, ни ненависти. Ничего. Лишь желание исчезнуть из этого мира.

Я затягиваюсь косячком, и Ева на страницах обязательно поступит также. Моя реальность тоже отличается от той, что рисует мне воображение, моя жизнь тоже ничтожна и бессмысленна.

Ева затягивается косячком, и усаживаясь на диван включает очередную серию, очередного сериала, параллельно открывает ноутбук и долгие часы до самой ночи, почти до утра, бесцельно серфит.

После работы – нехитрый ужин. Падаю в кресло, врубаю телек. Очередная серия, очередного сериала. И так до победного, до ночи, пока не отключусь. Параллельно открываю ноут и начинаю бесцельно серфить.

Серфить…

Как и большинство

Это отражение всей нашей жизни

Жизнь скатилась в полное дерьмо. Я серфлю по жизни. Без цели, без смысла. Каждый день, одно и то же, я остановился. Я дошел до точки. Я просто обновляю страницу, ожидая, что, что-то произойдет само собой.

– А как же книга? Ты же вроде начал писать? – говорит внутренний голос, – это же то что надо, то, что ты искал, но всегда трусил. Теперь же ты хотя бы начал.

– Начал, – отвечаю я, – но не регулярно, так от случая к случаю, и потом из этого ничего не выйдет, в этом деле талант нужен.

– Да нет ни хрена никакого таланта! Это выдумка для оправдания бездействия! Ты либо делаешь, либо нет!

– Тогда почему у одних все выходит легко и круто, а у других нет?

– Потому что одни делают дело не смотря ни на что, да хотя бы просто для себя, в кайф, без напряга, без лишних мыслей, без претензий на результат, а другие, как ты, сидят и ссут, занимаясь экзистенциальной дрочкой. Проснись!

Проснись!

Жизнь проходит мимо

Она всегда проходит мимо, но ты даже не пытаешься за нее ухватиться

– Проснись! – кричит внутренний голос. Пора на работу, забыл?

Снова встаю с постели, снова надеваю костюм, снова иду на работу. Дни тянутся медленно, уныло. Иногда по вечерам я делаю небольшие записи о том о сем, думаю, из этого ничего не выйдет, но процесс мне нравится, особенно когда есть настроение. Заставить себя что-то делать без настроения – это уже работа, заставить без настроения делать себя то, что нравится – это высший пилотаж, это наука, это дар, это гениальность. Мне до этого далеко, но порой я замечаю, что чем больше занимаюсь этим, тем лучше себя чувствую: лучше сплю, лучше бодрствую. Правда, нечасто это происходит.

– Нет, ну что это такое!? Штат не полный, пашем как проклятые: открой день, посчитай ценности, собери отчеты, отправь их, заведи претензии, напиши объяснительные, составь акты, загрузи банкоматы, выгрузи ИПТ, прими инкассацию, вышли излишки, обслужи клиентов и так далее, делай то, делай это, все успей, переработки постоянные, никто не оплачивает! Цены растут – зарплаты нет! Премий лишают уже чуть ли не каждый месяц! – Настроение у Ани было явно нерабочим. – А Гале сегодня, считай, просто пня дали под зад и все! И всем насрать! Какой трудовой кодекс – рабство!

– Да, так и есть. – Спокойно отвечаю я. – Мы на них работаем, и от них зависим, а значит у них сила и власть над нами. Принцип простой: не нравится – вали. Так сейчас везде.

– Незаменимых людей нет… но разве это нормально? Нас же вообще ни во что не ставят! Отношение такое, будто у нас нет личной жизни: выходные нельзя запланировать, телефон нельзя отключить, перед камерами нельзя улыбаться, за каждый шорох – объяснительную, выговор! Ну так же нельзя!

– А что делать? Мы в рабском положении и мы слишком маленькие винтики в огромной системе, чтобы что-то изменить. Да и если поставить себя на место управляющих – разве мы были бы другими? Мы бы тоже хотели больше результата и меньше затрат. Мы можем только смиренно работать, либо валить в другое место.

– Но нельзя с этим мириться! Это же неправильно! Дураку ясно! Права, конституция – это уже давно ничего не значит! Но мы-то живые ведь, ЖИВЫЕ! Мы потеряли уважение к себе!

Я молчу. Не знаю что ответить, дух моего непокорства исчез после пары лет работы. За небольшой срок я видел столько перемен и все были только к худшему. И я как многие, как и все, если честно, просто смирился: хотите, чтобы я работал с утра до ночи – ок, хотите с ночи до утра – пожалуйста. Я стал безразличен к работе.