Текст книги "Политика и хронотоп. Фактор времени и пространства в политических процессах"

Хронотоп власти

Сущность власти – вне культуры и времени. Если говорить о древнейших профессиях, то наидревнейшая – властитель. В животном мире тоже есть, по крайней мере наблюдаем, феномен власти. Власть в животном мире безусловна, не только и не столько основана на силе зубов и когтей, мощи рогов, сколько на инстинкте подчинения вожаку. За ним идут, куда бы он ни повел, конкуренту вожака легче уйти с территории, отпочковаться от стаи, чем устраивать бунт. Но главное, что животной власти не нужны обоснования самой себя среди подвластных сородичей. Наверное, принципы власти условных неандертальцев не отличались от животных рефлексов. М. Вебер, говоря о природе и соблазнах политического лидерства, употребляет понятие «инстинкт власти», который «относится к нормальным качествам политика»[28]28
  Вебер, М. Политика как призвание и профессия. – М., 2019. – С. 124.


[Закрыть]. Но как только встает вопрос недостаточности животных механизмов удержания власти, появляется особый, специфичный для разных народов и цивилизаций человеческий хронотоп власти. Биологическая природа власти и политического лидерства – соблазнительная история не столько для исследователя, сколько для крайних форм тотального властвования и управления в человеческих обществах. Современные исследования биологии лидерства дают много пищи для размышлений. Например, работа Ф. де Вааля «Политика у шимпанзе» заставляет удивиться, насколько коалиции и конкуренция внутри обезьяньего сообщества сложнее, чем отношения «вожак – послушная стая». Однако социобиологи И. Таттерсол и Р. Де Салль, несмотря на все исследования генома и поведенческие эксперименты, приходят к выводу: «Лидерство – сугубо человеческое понятие, подразумевающее нечто большее, чем запугивание со стороны доминирующих шимпанзе»[29]29
  Таттерсол, И., Де Саллъ, Р. Человек неожиданный. Генетика, поведение и свобода выбора. – М., 2023. – С. 169.


[Закрыть]. И далее выносят вердикт, исходя из различий самих человеческих сообществ: «.. потому что огромные различия, которые существуют среди людей в реагировании на социальные ситуации, политические или нет, почти наверняка подорвут любую попытку отделить хорошее лидерство от плохого»[30]30
  Указ. соч. – С. 170.


[Закрыть]. Авторы причину столь разительных отличий человека от животного мира видят в овладении первым символами. Продолжая эту мысль, добавим: овладение символами в изначальном мифическом сознании, при всей их схожей функциональности для человека, предопределяет и уникальные различия самих человеческих сообществ, своеобразие хронотопов.

Изначальный миф о сотворении всего сущего и человеческого рода – точка отсчета собственно человеческого, и уже этот изначальный миф неотъемлем от вопроса легитимности власти. Единственная и главная забота власти – продление себя, экспансия и контроль над подвластными; все её действия по отношению к народу и формы собственного существования подчинены этому базовому смыслу. Если бы был условный «профсоюз властителей» всех стран и племен, то члены этого профсоюза из разных уголков Земли гораздо лучше понимали бы друг друга, чем их народы, а иногда даже лучше, чем сами властители понимают собственные народы. Вот что говорит об универсальной и неизменной природе власти великий русский мыслитель XX века А.А. Зиновьев: «Всякие властители стремятся к максимуму над подвластными и к максимально возможному расширению множества подвластных. В этом смысле они не имеют никаких ограничений в самих себе. Рассчитывать на какую-то их “совесть”, “доброту”, “человечность”, “разумность” и т. и. в этом их стремлении нелепо, ибо это не соответствует природе феномена власти. Властители имеют ограничения своим стремлениям лишь вовне, а именно – в других властителях и в подвластных, в сопротивлении последних амбициям властителей»[31]31
  Зиновьев, А.А. На пути к сверхобществу. – М., 2008. – С. 123.


[Закрыть]. Это очевидно и, наверное, бесспорно, если честно разбираться в сущности власти. Возможно, исходя из этой предельно объективной логики попадания в орбиту чужой западной власти, можно предположить душераздирающий пессимизм и боль Зиновьева о будущем России в последних работах, в частности последнем социологическом романе автора «Русская трагедия», вышедшем в 2003 году.

Власть ассоциируется с силой, богатством, наказанием, порядком, обязанностью заботы обо всех. Она как бы здесь и состоит из таких же людей, но в то же время она там, потусторонняя. Мир власти словно отгорожен от мира обывателей: при любом режиме, при «самой демократичной демократии», при самом высоком рейтинге и любви к действующей власти это всегда оппозиция разных миров «мы – народ» и «они – власть». Эта разница чувствуется на любом уровне: заведующий кафедрой, начальник цеха, мэр города или президент страны. Мир власти какой-то другой, следовательно – непонятный, чудесный, сакральный. Достаточно понаблюдать за рядовым обывателем, вдруг оказавшимся, скажем, в зале заседаний областного правительства или в приемной губернатора. Сакрализация власти тем выше, чем выше статус властителя. Особенность власти в том, что от неё зависит не отдельное, а вся жизнь и будущее всех и целиком, и отвечает в глазах людей (подданных, граждан) власть за всё сразу. Сама же власть существует в заботах об укреплении самой себя всеми возможными средствами внешней и внутренней политики. Где появляется угроза власти – там появляется политика. Угроза не в том, что надо поймать террориста или усмирить бунт голодных, а в том, что в глазах подвластных появляется альтернатива будущего и того, как всё должно быть устроено. В этом смысле дворцовый переворот – всего лишь наполнение оболочки власти другим телом властителя, сакральное же «тело короля» не претерпевает изменений в глазах подданных, оно всегда в той или иной логике легитимации, вне времени и священно, несмотря на смертность конкретного физического тела властителя: «Христианский правитель стал cristomimetes – буквально “актером”, играющим Христа»[32]32
  Канторович, Э.Х. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. – М., 2014. – С. 118.


[Закрыть], тогда как, например, Пугачевский бунт с опорой на народные массы или восстание декабристов без опоры на народные массы – это уже альтернатива «несправедливому царству» и политический вызов властителям.

И в этом же смысле сама политическая ситуация появляется всё-таки не там, где политическая конкуренция равноправных субъектов утверждена гражданскими правами, частной собственностью и осознанными интересами, а там, где власть видит риск опасной субъектной реакции на саму себя народа или претендентов на власть, внешних или внутренних. Вполне понятно, почему исследователи на уровне очевидной истины считают, что «декларирование священного права собственности фиксирует базовое условие формирования политической ситуации»[33]33
  Яковенко, И.Г. Политическая субъектность масс: культурологический аспект политической жизни в России. – М., 2009. – С. 65.


[Закрыть]. Логика ясна: законная собственность – интересы из учета этой собственности – субъектность и конкуренция с другими такими же – политика. А там, где такая логика не выдержана, – политически отсталые, авторитарные и прочие «неправильные» общества. Раз субъектность – условие политики, значит, древнегреческий полис, закон, частная собственность и Запад – родина политики. Но думается, что политическая субъектность формируется на более глубоких уровнях: осознанное желание и право народа на саму жизнь, осознанное желание иметь и продлевать власть над народом, осознанное желание захватить власть и стать другой (справедливой, законной, лучшей – неважно! – властью над народом). Сам универсальный хронотоп власти формируется, исходя из этих базовых и разных, но вполне субъектных интересов. В этом смысле политика настолько же древнее явление, как осознание факта невозможности властвовать исключительно силой.

Совсем как любой рядовой обыватель, власть – «жертва хронотопа», она осуществляется в очеловеченном пространстве и находится под воздействием народной картины мира. Но практически только власть (включая провластные или оппозиционные элиты) может существовать в позиции сознательного консерватора, разрушителя или архитектора хронотопа для своей страны и народа.

Хронотоп власти и хронотоп народа также могут быть, и зачастую, не синхронизированы по своему содержанию и границам, что усиливает разницу между мирами «мы – народ» и «они – власть». Власть может разговаривать на неродном французском языке и иногда даже не понимать своих подданных, может выступать в качестве «прогрессора» и инициатора внешних заимствований или, наоборот, тормоза, предохранителя от «прогрессизма» общества.

При всём сказанном, ещё раз, власть вождя первобытного племени, просвещенного короля, восточного деспота, избранного президента, в Америке или Азии, словно вне времени и пространства, имеет одну природу – укрепление и продление самой себя максимально бесконечно. Даже уходящий на пенсию директор предприятия старается подыскать и воспитать преемника, который будет продолжением, реинкарнацией его самого во власти.

Действительно, любой адекватный политик скажет, что и сегодня классические работы Н. Макиавелли или Г. Лебона, древнеиндийский политический трактат «Артхашастра» или модный Сунь-цзы во многом схожи и актуальны, практически применимы и полезны в политике, так же как были они полезны и востребованы для властителя в любом другом веке, причём в любом национальном хронотопе. Универсализм, вненациональность власти действительно видны невооруженным взглядом. Ритуал инаугурации американского или российского президента с чёрным торжественным кортежем, специально собранной публикой, строгим церемониалом каждой минуты, красной дорожкой к специальному возвышению и клятвой на конституции по своей сути мало чем отличается от средневекового ритуала восхождения на королевский трон и присяги, помазания на царство, прохода в алтарь для таинства – это всегда ритуал перехода в мир власти и сакральной легитимации властителя.

Эту мысль о внехронотопной природе и сущности власти великолепно развернул известный мыслитель XX века Э. Канетти в работе «Масса и власть». Для него «власть» – такое же изначальное, древнее и в то же время неизменное на протяжении всей человеческой истории понятие, такое же вечное, как понятие «смерть». Название его работы «Масса и власть», казалось бы, апеллирует к чему-то индустриальному, к обществу, ушедшему от средневекового уклада с цехами, сословиями и гильдиями. Тем не менее для того, чтобы проанализировать сущность и суть власти и массы, их соотнесений друг с другом, он практически не прибегает к описанию исторических декораций понятий – для полноценного анализа ему достаточно самых древних форм и закономерностей человеческого общежития. Так, в изначальном, древнем преследовании жертвы, сокращении расстояния между ней и охотником Канетти видит страх человека стать чьей-то жертвой, соответственно – исконный страх сокращения дистанции, древний страх чужого прикосновения к телу и превращения в чью-то добычу. В дистанции как условии и привилегии безопасности он видит один из сущностных признаков власти: во властном наличии силы и права иметь дистанцию от всех[34]34
  Канетти, Э. Масса и власть. – М., 2019. – С. 256.


[Закрыть]. И неважно, что это будет, отдельная царская юрта с охраной или кабинет, – власть всегда дистанцирована от людей. И сегодня повсеместно чем выше статус власти, тем просторнее кабинет, дальше от входа начальственный стол, строже преграждающая доступ в кабинет приемная и система пропуска в здание или даже к периметру здания.

Продление самой себя в бесконечность, дистанцирование, сакрализация власти – это её спутники с момента становления. В эпоху энеолита (меднокаменного века, в самых общих рамках – в IV–III тысячелетии до нашей эры) отполированная и украшенная булава уже не орудие добычи, а символ власти, количество украшений – символ богатства и отличия от подвластных. У племен неолитических охотников и собирателей ещё не было таких ярких предводителей, а «тела умерших обычно выставлялись до их эскарнирования, затем их кости собирали и хоронили в коллективных могилах, так, что погребения часто образовывали слои»[35]35
  Энтони, Д. Лошадь, колесо и язык: как наездники бронзового века из евразийских степей сформировали современный мир. – М., 2023. – С. 249.


[Закрыть]. Теперь же вождю требуется отдельная от сородичей могила, в том числе отдельная могила для детей властителя: «Выбор для захоронения всего нескольких детей, в том числе тех, чьи могилы содержат богатые украшения, указывает на наследование статуса и богатства. Власть закреплялась за семьями, которые демонстрировали свой высокий статус в обряде похорон»[36]36
  Энтони, Д. Лошадь, колесо и язык: как наездники бронзового века из евразийских степей сформировали современный мир. – М., 2023. – С. 253.


[Закрыть]. То есть на этом свете и на том, в своих детях и символах власти, которые вождь берет с собой в загробный мир, через персональный, обособленный от остальных ритуал власть изначально осознает себя бесконечной и отделенной от подвластных соплеменников.

В 2011 году в Перми было ярко предъявлено «альтернативное» видение власти: двери в администрации края должны быть сняты или заменены на стеклянные, дверей из приемных в начальственные кабинеты вообще не должно быть. Идея с точки зрения публичного позиционирования власти понятна, и даже очевидна аллюзия к либеральной демократии, стеклянному зданию Европарламента в Брюсселе, прозрачности власти и прочей «близости к народу». Естественно, что об этом почине сегодня мало кто помнит не потому, что власть в России «плохая», а потому, что никакой эпатаж не в состоянии повлиять на сущность восприятия власти людьми, равно как и на сущность понимания властью самой себя. В западном политическом хронотопе и на глобальном уровне политического спектакля на самом деле всё точно так же, и последние события, начиная от «желтых жилетов» до всеамериканской истерики по поводу проникновения народа в средоточие власти во время «мирного штурма» Капитолия, демонстрируют даже обывателям, как глубока пропасть между вековым демократическим позиционированием и реальной властью на Западе. То, что демократия, выборы и политическое представительство – лишь ширма, форма работы с народом, прикрывающая неизменную природу власти, – это не признак кризиса западных демократий XXI века, а типичное и неизменное свойство любой власти во все времена.

Даже внутри «самых демократичных демократий» хронотоп власти не сливается с хронотопом народа. Еще в начале прошлого века Р. Михельс, анализируя европейские политические партии и их неизбежную «олигархическую сущность», говорит о том, что у рядовых партийцев «исследование Северного полюса, вопросы гигиены, спиритизм… вызывают куда больше интереса, чем… вопросы, касающиеся партийной жизни»[37]37
  Михельс, Р. Социология политических партий в условиях современной демократии. – М., 2022. – С. 77.


[Закрыть]. И наоборот, если человек не формально, а на самом деле прикасается к миру власти: «Не каждый слуга масс стал им по доброй воле… Но тот, кто уже достиг власти, не захочет возвращаться к своему прежнему положению подвластного»[38]38
  Указ. соч. – С. 234.


[Закрыть].

Если, как мы видели выше, народы и сообщества людей имеют неповторимость, обусловленную пространством-временем, а власть универсальна в своей сущности и неизменна на протяжении человеческой истории так же, как смерть, то можно ли логически утверждать реальную несвязанность власти с народным, национальным, этническим хронотопом? Да, цинично отбросив декорации мифов и ярлыков, созданных за тысячи лет в условиях политической борьбы и решения задачи легитимации. Но эти ярлыки и мифы о власти невозможно отбросить даже самой цинично откровенной власти, они точно так же воздействуют на неё саму – такую отдельную от народа, из другого, сакрального мира. Тот же Иван Грозный в качестве кровавого тирана – типичный властитель на фоне своих европейских коллег-тиранов и при этом всё-таки типичное дитя своего времени и православного царства, человек из московского хронотопа, поэтому и его тирания – «детская» на фоне масштабов террора европейских властителей-современников, да и вообще другая.

И тот же Э. Канетти, объясняя «национальную душу» масс, между делом обнажает взаимозависимость «хронотопного» народа и «внехронотопной» власти, предопределяющую историю и сам хронотоп. Символом немцев, говорит Канетти, является Лес. Стройные ряды одинаковых деревьев рядом друг с другом, отсюда – порядок и стройные ряды армии, без которой немец не немец. Суть национального неприятия «Версальского диктата» по итогам поражения в Первой мировой войне для немцев – запрет всеобщей воинской обязанности и армии как таковой. Это ранение, несовместимое с жизнью нации, и именно поэтому явилась Германия Гитлера, когда «взамен армии явилась партия»[39]39
  Канетти, Э. Масса и власть. – М., 2019. – С. 226.


[Закрыть].

Несмотря на всю неизменность сущности власти, очевидно: она не может не вбирать в себя в том или ином выражении своеобразия народного хронотопа, она находится в диалоге, столкновении и даже в определенной зависимости от подвластной массы. Эта зависимость настолько глубока, что влияет на природу власти – при всей универсальности и вечности последней. Однако, ещё раз, любая «чистая власть» находится в собственном уникальном хронотопе; любой властитель, притом что охранение и продление собственной власти – это генетическая суть и критерий любых его действий, также определен хронотопом, господствующими мотивами, ценностями, устремлениями: хронотоп власти не может формироваться без контактов и столкновений с народным хронотопом.

Дело, по-видимому, в том, что власть по определению не может быть властью в себе, тайной абсолютно закрытой, в свете легитимации как первейшей задачи человеческой власти. Она вынуждена быть публичной. Именно необходимая публичность власти является точкой встречи с народным хронотопом и зависимости от него. Английский парламент, воюя, а потом и лишая жизни Карла I в 1642 году, был крайне озабочен легитимностью своих действий. Исходя из действующей юридической формулы «двух тел короля», он на полном серьёзе считал, что воюет всего лишь с телом короля, без чего «парламенту было бы почти невозможно… собирать именем и властью Карла I как политического тела Короля армию, которой предстояло сражаться против того же Карла I, но как природного тела короля… Политическое тело Короля пребывает в парламенте и с парламентом, в то время как природное тело короля, так сказать, устраняется»[40]40
  Канторович, Э.Х. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. – М., 2014. – С. 89.


[Закрыть]. Отсюда изображение короля на медали «революционного парламента» и лозунг пуритан «Сражаться против короля, чтобы защитить короля!». При этом смысл, сущность этих, казалось бы, странных на сегодняшний взгляд манипуляций на самом деле ничем не отличается от, пусть не юридической и не схоластической, логики легитимации безграмотного Емельяна Пугачева, который ради законного царства сражался с фальшивой царицей, пытался поместить священную и вечную идею царя в своё пространство, создавая свой «двор» с фрейлинами и слугами, издавая и подписывая манифесты и указы.

Ещё раз вернемся к сказанному: власть невозможно осуществлять исключительно в репрессивном режиме, несмотря на то, что монополия на репрессию – её эксклюзивное право и признак. Власти нужна легенда, одобрение, добровольная готовность тысяч и миллионов людей подчиняться. Именно в неизбежной публичности власти кроется её национальный или цивилизационный характер. Публичность расширяет хронотоп власти, а задача легитимации самой себя раздвигает его за пределы актуального для народа времени и пространства. Так, в «Сказании о князьях Владимирских» начала XVI века право на царскую власть обосновано генеалогией, происхождением правящей династии от императора Августа, что подтверждено императором Константином Мономахом, передавшим киевскому Владимиру Мономаху царские регалии. Рассказ об этом был включен в текст чина венчания на царство юного Ивана Грозного. Где Московия и где император Август для жителя посада. Но вместе с тем политический хронотоп Византии, о связи с которой знает каждый школьник в России, не заимствуется и не воспроизводится в точности в нашем политическом пространстве. Так, например, ктиторский портрет (прижизненные изображения «меценатов» церкви в росписи храмов и даже на иконах, своего рода «православная индульгенция») был распространен в Византии, Сербии, Болгарии и был призван зафиксировать, восславить конкретного живого человека, материальной помощью церкви гарантировавшего себе уже при жизни Царствие Небесное. На Руси же этот жанр не получил распространения, хотя и здесь властители естественным образом являлись важными «спонсорами» и земными покровителями церкви. Но наоборот, в период формирования Русского царства с Москвой – Третьим Римом прижизненные изображения русского царя в росписи и на иконах принципиально «не тщеславны»: царь изображается среди молящегося народа, не прописан по имени и узнаваем только по внешним царским признакам[41]41
  Квливидзе, Н.В. Священный образ царя в московской живописи второй половины XVI в. // Священное тело короля: ритуалы и мифология власти ⁄ отв. ред. Н.А. Хачатурян. – М., 2006. – С. 436.


[Закрыть].

Своеобразие хронотопа масс становится политическим фактором для власти, угрозой или инструментом, с которым власть всегда и везде не может не считаться, точно так же как Софья Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, обладая всей полнотой властных прав, не могла не учить русский язык и не принять православие как условие становления русской императрицы Екатерины Великой.

И напротив, несовпадение хронотопа власти с границами доминирующей народно-обывательской картины мира приводит к обратному эффекту, когда власть не просто заимствует те или иные представления из других хронотопов, что особенно характерно для России, но трансформируется в соответствии с этими заимствованиями сама и заставляет народные массы впитывать новые понятия и новые представления о реальности. Так, наш великий «революционер сверху» Пётр Первый заимствовал не столько внешние формы и технические школы, но саму философию Нового времени с его бэконовской уверенностью, что естественную природу можно понять, экспериментально проверить, воздействовать на неё. Отсюда, с одной стороны, Кунсткамера, школы, Академия наук, устав для которой писал Лейбниц, а с другой – меняется самоощущение самой власти. Удивительное сочетание традиции отцов, религиозного мировоззрения и в то же время активного познания человеческой природы и окружающего мира превращает петровскую власть в абсолютную, не стесненную ничем, кроме собственных представлений властителя о правильном, измеримой и обоснованной практической пользе для государства. Это хорошо видно на примере переписки Петра с опальным сыном царевичем Алексеем, суть которой в утверждении неспособности наследника взойти на трон из-за врожденной, природной, в том числе физической, ущербности, каковую не способно исправить воспитание. Для Петра такой наследник означает угрозу реинкарнации, продлению своей власти в наследнике, как её видит и создал Пётр. И это несмотря на то, что сын – старший и по древнему обычаю имеет все права на престол. Как профессиональный анатом или естествоиспытатель, царь пишет Алексею: «Я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный», обосновывает своё властное право лишить наследства и примером библейского царя Давида, и логикой ответственности образованного человека, понимающего, что возникшая гангрена пальца требует отсечения от тела и отказ от этого отсечения есть преступление против всего тела, сходное с самоубийством[42]42
  Осповат, К. «Человеческие монстры»: политическая анатомия при Петре I // Лаборатория понятий: перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография ⁄ под ред. С.В. Польского и В.С. Ржеуцкого. – М., 2022. – С. 324.


[Закрыть]. Таким необычным для русской политической традиции обоснованием Петр дает себе право самому решать вопрос престолонаследия, что предопределило целый век политической истории России с его дворцовыми переворотами вплоть до Акта о порядке престолонаследия Павла Первого.

Итак, хронотоп власти одновременно и достаточно жёстко изолирован, самодостаточен – и неизбежно касается народного хронотопа. Контекст власти шире или, по крайней мере, не совпадает с границами народного хронотопа. Взаимовлияние, соприкосновение хронотопов власти и народа происходит в неизбежной для любой власти точке необходимой публичности. В публичности встречаются масса и власть, формируя восприятие друг друга, а главное – запуская те или иные сценарии политического хронотопа, истории, которые нам кажутся удивительным образом повторяемыми и цикличными на протяжении веков. Это соприкосновение власть всегда старается продумать заранее, наполнить ритуалами, символами, жестами, жёстким контролем регламента и сценария публичного мероприятия, для того чтобы сохранить дистанцию, свою особость и произвести максимальное впечатление.

Восприятие индивидуальное и общественное, трактовка и оценка, реакция народа в момент встречи с властью предопределены опытом жизни поколения в пространстве и времени. Восприятие может пробуждать к жизни древние архетипы или, наоборот, новомодные общественные трактовки. Важно, что сценарии политического хронотопа, исходя из сущности института власти и обывательской картины мира, достаточно ограничены и примерно одни и те же: «Царь-то не настоящий!»; «царь-батюшка»; «царь хороший, бояре плохие»; «маленькая победоносная война»; «Отечественная война и мобилизация»; «реформа»; «правый суд» («репрессии», «неправый суд»); «пятая колонна» («враги народа»); «Мы наш, мы новый мир построим» («Третий Рим», «коммунизм к 80-му году»); «до Бога высоко, до царя далеко»; «темное царство» («тюрьма народов»); «Приди и владей нами» («варяги»); «чужая власть» («басурмане», «иноземцы», «узурпаторы»); «бессмысленный и беспощадный»; «Ищи казака в поле» («искать Беловодье»).

Триггером для запуска того или иного сценария может послужить что угодно: событие, инцидент, слухи, трагедия, новый указ или закон. Но понимание и самообъяснение должно быть правдоподобным, соответствующим самоощущению людей и очевидным для них в сегодняшних условиях, и этот массовый ответ-смысл не всегда оказывается ожидаемым для власти. Бывает так: «Объявили реформу – запасай соль и спички!» И неважно, какая и что это за реформа. Отсюда вечная проблема власти заключается в том, как власть репрезентует себя народу в той или иной пространственно-временной ситуации, какие смыслы и символы вкладывает в свои публичные шаги и насколько они понятны и комплементарны картине мира людей. Здесь многое зависит от качеств самого правителя. Власть в своей дистанцированной сущности и самодостаточности может привести к тому, что картины мира власти и народа будут критично далеки друг от друга. Классический пример – правда или миф о французской королеве Марии-Антуанетте, предложившей народу, если нет хлеба, кушать пирожные. Хотя аналогичная по смыслу легенда есть, например, и в Китае, фраза королевы и сама стала универсальной политической логоэпистемой. Но тогда она точно не была понята голодными парижскими санкюлотами, ставшими главной ударной силой начала Французской революции. И наоборот: тонко чувствующий настроения правитель любой эпохи добивается своей цели ясным и абсолютно понятным для всех сообщением-смыслом. Так, ещё до нашей эры, в период войн Понтийского царства с Римом, Митридат Евпатор в своём успешном начале разбил римские легионы в Малой Азии. И чтобы доходчиво представить новую власть как справедливую, распорядился посадить на осла Мания Аквилия, римского консула в Азии, возить его по городам, а затем в Пергаме при стечении народа казнил его экстравагантным способом, подчеркивающим вину жадных римлян перед местными жителями: в тигле было расплавлено золото, и тонкой струйкой золотой «кипяток» залили в горло представителю Рима[43]43
  Елисеев, М.Б. Войны Митридата. – М., 2016. – С. 139.


[Закрыть].

Таким образом, власть всегда находится в собственном хронотопе, всегда обособляется, но в то же время не может не репрезентовать себя публично. Первая и важнейшая задача репрезентации – собственная легитимность. Эти хронотопы власти и народа несоразмерны: всегда существует проблема восприятия и интерпретации при встрече этих хронотопов в тех или иных условиях. Именно интерпретация становится триггером запуска базовых хронотопных общественно-политических сценариев, типичных историй.

Естественным образом очевидно, что в политической борьбе с внешними или внутренними врагами хронотоп выступает не только предопределяющим народное восприятие пространством-временем, но и политическим инструментом как власти, так и оппонентов власти.