Текст книги "Политика и хронотоп. Фактор времени и пространства в политических процессах"

Хронотоп как политический инструмент. «Ловушки хронотопа»

П. Нора в рамках концепции коммеморации, отбора и сохранения памятных мест в актуальном настоящем, говорит о типовых универсальных представлениях о будущем, к которому стремится общество, а значит – о политике в настоящем. Это, первое, будущее как реставрация прошлого, возвращение к истокам, традициям, «золотому веку». Второе: будущее как прогресс, постепенное развитие, линейное и поступательное движение к всеобщему благу. Наконец, будущее как революция, которая отвергает прошлое, делает его невыносимым и сбрасывает его оковы ради нового дивного мира[44]44
  Нора, П. Всемирное торжество памяти // Неприкосновенный запас. -2005.-№ 2.


[Закрыть]. Во всех вариантах адептам пути должно быть ясно, что необходимо сохранять и охранять во всеобщей памяти, что забыть или принизить в значении, а что и уничтожить. Особенность нашей современности по Нора такова, что субъект, который проводит этот отбор для увековечивания и регулярного вспоминания, соответствующего доминирующим представлениям о будущем, а именно государство в союзе с профессиональным историком, утратил свою монополию на интерпретацию прошлого. Памятей, идентичностей благодаря эмансипации стало много – а память меньшинств, бывших колоний, этносов, как и любая человеческая память, никакого отношения к истории не имеет, она иррациональна и эмоциональна, противоположна по своей сути научному методу. Это означает, что будущее теперь – неопределенно, то есть четвёртый вариант. Не революционно, потому что нет революционного и однозначно доминирующего образа будущего и всеобщих идеологий; не консервативно, потому-то в прошлом невозможно найти общую опору для всех проснувшихся памятей сразу; не прогрессивно, потому что прогресс дискредитирован, а экономика давно несовместима с идеей прогресса.

Тем не менее, при всём уважении к концепции П. Нора, «проснувшиеся идентичности» просыпаются не сами по себе и не вдруг. Всё-таки преимущество во владении хронотопом как политическим инструментом принадлежит власти и претендентам на власть, государству. В ситуации современного кризиса западного мира это особенно обнажено, и уже невозможно скрыть даже от самых простодушных обывательских масс театральность манипуляций демократией, толерантностью, гражданским обществом под видом учета народных предпочтений, уважения к правам меньшинств, правам человека. Если идентичностей и памятей стало много, значит, это кому-то нужно. И не кому-то, а либо власти, либо претендентам на власть в их политических проектах. Например, П. Бьюкенен, советник Рейгана, дважды выдвигался в президенты, консерватор настолько, что даже в итоге на исходе 90-х вышел из Республиканской партии, видел уже тогда в «воскресших идентичностях» угрозу единству нации и причину прогрессирующего упадка Америки: «Мы больше не говорим на одном языке… Мы больше не едины “в манерах и традициях”»[45]45
  Бьюкенен, П.Дж. Смерть Запада. – М., 2004. – С. 203.


[Закрыть]. Он, конечно же, не объективный ученый, но точно свидетель борьбы за власть на протяжении второй половины XX века, и причины «пробуждения» смертельных, на его взгляд, для Америки идентичностей видит в этой борьбе за власть, когда демократам удалось сломить четвертьвековую президентскую монополию республиканцев за счет электоральной мобилизации «цветных» меньшинств и эмигрантов: «В последние 30 лет Америка стала импортировать новый электорат… обеспечивает приток голосов в демократический лагерь, а заодно ослабляет “республиканскую хватку”»[46]46
  Бьюкенен, П. Дж. Смерть Запада. – М., 2004. – С. 190.


[Закрыть]. Вот и все причины, по Бюкенену, чем не версия.

Раскол в современных США очень ярко иллюстрирует битву за хронотоп как прежде всего проекты элиты, власти. В 2019 году демократы запускают «Проект 1619» (год прибытия в Вирджинию первого корабля с африканскими рабами), где всю историю Штатов предлагается рассматривать сквозь призму последствий рабства, истории афроамериканцев и их вклада в развитие США. Понятно, что цель – школьный учебник и в конечном итоге новая доминирующая картина мира американцев. Д. Трамп в 2020 году запускает альтернативный вариант «Комиссия 1776» в рамках подготовки к юбилею основания Штатов в 2026 году – с другим взглядом на прошлое и настоящее. Естественно, Байден отменяет «комиссию Трампа» в первый же день своего президентства[47]47
  Курилла, П. Битва за прошлое. Как политика меняет историю. – М., 2022.-С. 15.


[Закрыть].

И таких примеров – сотни. Приводные ремни «вдруг» актуализированной и политизированной идентичности находятся в руках национальных и глобальных элит, обладающих властью: от «зеленого света» для взрывного роста сети клиник по смене пола, от грантов институтам памяти по всему миру для поиска и исследования «правильной» идентичности до Арабской весны и прочих «цветных революций». Те, кто раздувал местечковый или республиканский национализм перед крахом Советского Союза, – это, конечно же, не народ, который вдруг «вспомнил». Это обладающие волей к власти конкретные элиты конструировали, активировали в нужном ключе народный хронотоп для легитимного получения власти и утверждения в ней. Можно утверждать, что именно «игры с хронотопом масс» стали поистине главным инструментом власти во внутренней и внешней политике многих государств. Народ может миллионами выйти на улицы против «родителя 1» и «родителя 2», демонстрируя свою субъектность и защищая свои представления о семье, как это было во Франции, но всё равно идентичность, пусть сравнительно малочисленных, сторонников однополых браков будет уважена властью.

Во все исторические периоды хронотоп как политический инструмент – это прежде всего инструмент власти. Очевидно, что и сегодня это так, поскольку вытекает из природы и задач власти, любой и во все времена. Современный мир в этом смысле отличается от средневековья только количеством субъектов, которые считают себя вправе стремиться к власти, влиять на массы, задавать моду; субъектов, готовых хоть сыграть в игру «тщеславного века» с подписчиками в своём «уютном бложике», хоть со своим видением мира заявиться на выборы.

Что внутри хронотопного «ящика с инструментами»? Он набит до отказа. Помимо уже упомянутых учебников истории и мемориалов в честь событий и героев, это названия улиц и площадей, уличные инсталляции, реклама, кино, ТВ, компьютерные игры, карикатуры и юмористические проекты, архитектура и дизайн всего (от названий и вывесок магазинов до упаковки продуктов питания), цензура, детские и молодежные организации, праздничные и памятные даты и много чего ещё, вплоть до официальных рекомендаций к оформлению школьных классов.

Здесь велик соблазн обобщить: инструмент хронотопа в руках политика – это то же самое, что пропаганда. И да, и нет. В формах и каналах воздействия, по своей цели формирования нужного и лояльного мировоззрения – да. А нет прежде всего потому, что эффективность самой пропаганды зависит в первую очередь от попадания в хронотоп масс, во временную и локализованную повестку. Нельзя пропагандировать что угодно, не подстраивая саму пропаганду под хронотоп. Грубо говоря, пропаганда марксизма в ситуации 1917 года и формулировке «Мир – народам, фабрики – рабочим, землю – крестьянам!» – это пропаганда ко времени и месту после более чем трех лет мировой войны. А всё тот же господствующий в стране марксизм в упаковке «социализма с человеческим лицом» 80-х – совсем для другой ситуации и другого общества. Сталинский ампир в архитектуре утверждает величие империи, так же как и наполеоновский ампир в XIX веке, но это утверждение происходит не повсеместно, а преимущественно в столице и важнейших городах, словно это не только архитектурный стиль, но символ, печать красной империи в ключевых точках, скрепляющая её внутреннее разнородное пространство.

Использование хронотопного инструментария власть всегда стремится монополизировать, прежде всего при помощи бюрократии. А при помощи цензуры, суда и всё тех же инструкций и положений стремится ограничить использование этого инструмента другими субъектами, то есть другими, потенциальными претендентами на власть. Так, в утвержденном Совмином РСФСР в 1968 году «Положении о порядке наименования и переименования государственных предприятий, учреждений, организаций и иных объектов республиканского (РСФСР и АССР) и местного подчинения, а также колхозов и других кооперативных организаций» за исполкомами Советов народных депутатов областей и городов закрепляется исключительное право на местном уровне утверждать наименования или переименования. Причём если название касается революционных и других исторических событий, имен выдающихся деятелей, героев труда, защитников Родины, деятелей науки и культуры, то это уже компетенция на голову выше Совмина РСФСР и по другой процедуре – в рамках указа Президиума Верховного Совета СССР 1957 года. Законодательно фиксируется широчайший список подконтрольных наименований: школ, колхозов, предприятий, организаций, судов, портов, пристаней, улиц, площадей. Нет такого элемента окружающего пространства, который власть не хотела бы контролировать с точки зрения смысла. То же самое мы видим в стремлении власти к монополии на контроль времени: праздничные и рабочие дни, часовые пояса и переводы стрелок, шуметь до стольких-то, гимн СССР по радио в 6 утра…

В современной России, с её законодательством уже по западным демократическим лекалам, в принципе видим то же самое. Топонимические названия присваиваются решением местного представительного органа власти на основании заключения муниципальной же топонимической комиссии по определенному порядку, при этом наименования, увековечивающие память защитников Отечества, – это уже федеральный закон 1993 года и в компетенции федеральных органов власти. Даже современное демократическое требование учесть мнение жителей в вопросе названия не ново и имеет аналог в советском законодательстве: предложение трудовых коллективов и учет местных особенностей.

Как обыватели воспринимают применение хронотопного инструментария властью? Что попадает, что не попадает в народный опыт и какую получает оценку? Здесь всё достаточно непредсказуемо. Опасения быть не понятым народом видны даже в тексте приведенного выше в пример «Положения о порядке наименования и переименования…» 1968 года, где четко прописывалось: «…названия присваиваются с учетом географических, исторических, национальных, бытовых и других местных условий»[48]48
  Совет Министров РСФСР ⁄ Постановление от 14 февраля 1968 года № 91 об утверждении Положения о порядке наименования и переименования государственных предприятий, учреждений, организаций и иных объектов республиканского (РСФСР и АССР) и местного подчинения, а также колхозов и других кооперативных организаций (в ред. Постановления Совмина РСФСР от 19 января 1983 года № 26 – СП РСФСР, 1983, № 3, ст. 17)//Библиотека нормативно-правовых актов Союза Советских Социалистических Республик: интернет-архив законодательства СССР www.libussr.ru. – Режим доступа: URL: https://www. libussr.ru/doc_ussr/usr_6748.htm, свободный. – Загл. с экрана.


[Закрыть]. Но и сегодня предложенное название может вызвать бурю и негатив или расколоть общество, как это было с наименованием аэропорта в Омске, когда поддержанная властью инициатива назвать воздушную гавань в честь Егора Летова, лидера группы «Гражданская оборона», по итогам голосования неожиданно провалилась и на долгое время породила жаркие дискуссии среди омичей. Подобные конфликты в местных сообществах, несмотря на очевидную, казалось бы, привязку предлагаемого наименования к региональной идентичности и местному патриотизму, были неоднократно и в целом ряде случаев.

Зависимость оценки того или иного шага властей, пусть самого справедливого и прогрессивного, от народного восприятия на свой, народный, лад может иметь весьма неожиданные, на первый взгляд, последствия. Так, семьям мобилизованных в Первую мировую войну царское правительство выплачивало денежные пособия, получали их жены ушедших солдат. Казалось бы, благое дело и социальное государство. Но в условиях большой традиционной семьи это породило конфликты между женами и матерями: «Солдатским женам выдал книжки для получения пособия, а матери выходят дешевле жен»[49]49
  Аксенов, В.Б. Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918. – М., 2020. – С. 158.


[Закрыть] по мнению старшего поколения. В 1903 году Городской Думой Москвы был «зарезан» проработанный и посчитанный, даже поддержанный правительством проект строительства метро. Очевидно, что истинной причиной стала борьба «местных московских» и «чужих» за власть и ресурсы, за недопущение в Москву неконтролируемых капиталов и прибылей. Но характерно, что аргументация, с которой ничего не смогли сделать высокие петербургские покровители метропроекта, была хронотопной, с расчетом на поддержку широких слоёв москвичей, церкви, интеллигенции: памятники истории угробят, аутентичные, как сказали бы сегодня защитники культуры, виды древней Москвы испоганят, под святыми церквами ямы в ад выроют и разрушат храмы…[50]50
  Нестеров, И.А. Проект строительства метро в Москве и городское самоуправление (1902–1903 гг.) // Научная электронная библиотека «КиберЛенинка». – Режим доступа: URL: https://cyberleninka.ru/article/n/ proekt-stroitelstva-metro-v-moskve-i-gorodskoe-samoupravlenie-1902-1903-g-g, свободный. – Загл. с экрана.


[Закрыть] В 2005 году людям дали живые деньги вместо необеспеченных и зачастую формальных льгот, а в реакции на монетизацию – обида на неуважение к заслугам старшего поколения, вплоть до уличных протестов.

Если же кто по итогам политической борьбы, опасаясь возвращения, желает полного уничтожения и осуждения свергнутой власти – он неизбежно должен уничтожить не просто представителей старой власти, а сам хронотоп, в котором эта власть правила. Пётр Великий переименовывает, по сути, всю инфраструктуру власти, переодевает армию и дворянство, переносит столицу. Во Французскую революцию многовековой хронотоп рубят под корень. На нынешней площади Согласия в Париже вместо памятника королю устанавливают гильотину, взамен традиционного католичества внедряется новый культ Верховного существа, неделю делают десятидневной, вводят новые названия месяцев, новые праздники, новую цензуру с яростной «охотой на ведьм» – тайных сторонников короля. В России почти сразу после революции, 12 апреля 1918 года, выходит специальный «Декрет о памятниках Республики», по которому необходимо убрать монументы царей и срочно объявить конкурс на новые памятники – их модели требовалось установить уже к 1 мая. К празднику солидарности трудящихся «поручается спешно подготовить декорирование города… и замену надписей, эмблем, названий улиц, гербов и т. п. новыми, отражающими идеи и чувства революционной трудовой России»[51]51
  Декрет о памятниках Республики 12 апреля 1918 г. // Библиотека электронных ресурсов Исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. – Режим доступа: URL: http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/ DEKRET/18-04-12.htm, свободный. – Загл. с экрана.


[Закрыть]. Общественное сознание, возбужденное революцией, меняется настолько, что повсеместно памятники, как символы отвергнутого прошлого, становятся первыми жертвами революции, причём не только в столицах. Вот, например, воспоминания свидетеля революционных событий 1917 года из Владимирской губернии: «Как везде и всюду, ярость восставшего народа и здесь с необычайной энергией обратилась почему-то на общественные памятники – точно невеждам хотелось стереть свою историю! – причём первое такое заушение испытал у нас на себе известный царский приспешник и камер-юнкер Пушкин, которому ловким ударом камня восставшие граждане снесли половину лица… Вокруг другого нашего памятника, Александру II, завязалась ожесточенная борьба… После весьма долгих уличных дебатов было решено сойтись на компромиссе: памятника не уничтожать, а на фигуру царя, чтобы вид его не оскорблял взоров восставшего народа, – надеть мешок из-под отрубей»[52]52
  Наживин, И.Ф. Записки о революции. – М., 2016. – С. 65.


[Закрыть].

Подобную картину мы наблюдали после распада СССР, от сноса памятника Дзержинскому на Лубянке в Москве до переименования целых городов. Уничтожение привычного хронотопа ушедшей эпохи во всём максимализме и неистовстве мы видим все последние годы на Украине. Постепенное вымарывание на Западе из круга привычных понятий семьи, папы, мамы, мужчины, женщины – это точно такой же процесс конструирования нового хронотопа, новой привычности, проект правящих элит.

Власть не может устанавливать и поддерживать легитимность без работы с хронотопом.

Хронотопное восприятие, как мы говорили, всегда основано на коллективной памяти, актуальной для «здесь и сейчас» и при определенном внешнем поводе. Память подсказывает последствия нарисованной ассоциативным воображением истории и мгновенно выдает обязательно эмоциональный образ последствий. Поэтому важно сказать ещё несколько слов о коллективной памяти и что из этого следует для нашей темы.

Социологами, психологами, историками достаточно подробно исследован феномен коллективной памяти. Так, для М. Хальбвакса индивидуальная память всегда находится во взаимодействии с индивидуальной памятью других, формируется и помнится благодаря другим. Память человека не совсем его – это коллективная память о прошлом. Она динамична и меняется со временем так же, как физически меняются поколения или забываются смыслы древних ритуалов-воспоминаний. Она вторична по отношению к тому, что происходило когда-то на самом деле, зато наполнена этическим смыслом «хорошо – плохо». Прошлое как бы реконструируется или вспоминается под воздействием настоящего: «Историческая наука, стремящаяся восстановить факты как можно более подробно, становится эрудированной, а эрудиция – удел меньшинства. Если же она, наоборот, стремится сохранить тот образ прошлого, который, возможно, ещё присутствует в сегодняшней коллективной памяти, она удерживает из него лишь то, что по-прежнему интересует наше общество, то есть, в целом, довольно мало»[53]53
  Халъбвакс, М. Коллективная и историческая память // Журнальный зал. – Режим доступа: URL: https://magazines.gorky.media/nz/2005/2/ kollektivnaya-i-istoricheskaya-pamyat.html?ysclid=lnk014moyr36163639, свободный. – Загл. с экрана.


[Закрыть]. А то, что «интересует наше общество» – это уже предмет прямого интереса политики. В то же время, в этом тоже интерес политики, коллективная память, в отличие от истории, всегда помогает ответить на вопрос «свой – чужой»: «Коллективная память – это картина сходств, и она естественно воображает себе, что группа остается, и остается одинаковой»[54]54
  Там же.


[Закрыть].

П. Бурдье формулирует в социологии понятие «габитус» как некий определенный стиль жизни, бессознательную матрицу для восприятия и самовоспроизводства типичных реакций и поведения человека, которая формируется как семьей и социальными группами, так и малой и большой историей – опытом-памятью. Но дело в том, что эти «реконструкции своего коллективного прошлого» как ориентир для настоящего со временем могут утрачивать изначальные смыслы, терять элементы информации, утрачивать эмоцию в актуальном времени. Именно из-за мифологизации коллективной памяти, постепенного обобщения фактов и смыслов прошлого, из-за мгновенного, ассоциативного черно-белого узнавания в настоящем опыта прошлого происходит разрыв между массовыми ожиданиями, прогнозами и происходящим в реальности. Это всё равно что смотреть незнакомый фильм и в завязке сюжета узнать и уже предвкушать зрелищную детективную историю, а на деле получить философскую ленту о подсознательных комплексах и мировоззрении.

Именно здесь для власти и политиков хронотоп расставляет свои «ловушки».

«Ловушка 1». Обессмысливание или подмена изначального смысла памятного. Память неразделима с оппозицией «запамятовал». Забывание – это не только амнезия, но и утрата первоначальной эмоции, деталей, сложности и многообразия когда-то произошедшего. Например, с уходом поколения свидетелей событий. Это мифологизация и опрощение когда-то значимого и подробного. Иногда эта мифологизация или даже обретение черт сказочности приводит к наполнению памяти смыслами, далекими или даже противоположными первоначальному содержанию. Например, анекдоты про Чапаева или Штирлица, «страшные» легенды городов и мест, народные интерпретации названий памятников или праздников. Так, старшее поколение точно подтвердит, что ежегодное празднование 1 Мая и 7 Ноября для миллионов людей превращалось не в идеологическую солидарность с коммунизмом и революцией, при всей внешней атрибутике, а в символ весёлого корпоратива для трудовых коллективов или семейных пикников на природе. Которых, действительно, ждали как праздника, но не государственно-идеологического. В памяти такой праздник также оставался как приятный выход из будней и обыденности. И именно это свойство коллективной памяти объясняет, почему появляются безусые молодые блогеры, которые «лучше всех» знают ужасы сталинских репрессий или, наоборот, абсолютно уверены в уникальном, натуральном и лучшем в мире советском мороженом. Соответственно, искренняя уверенность в том, что есть «вечные праздники», «непреходящие символы», «не проходящая боль», – так же наивна, как ожидание, что кто-то сегодня с искренней болью читает параграф учебника об отступлении русской армии и сожжении Москвы в 1812 году. Поддержание или продление коллективной памяти в первоначальных смыслах – это воистину высокое и прежде всего политическое искусство.

«Ловушка 2». Невозможность точного воспроизведения знакомого сценария, несмотря на всю очевидность ожидания. Особенностью памяти является её избирательность, искажение в сторону однозначного обобщения «хорошее – плохое». Так студенческая пора связывается с беззаботностью и весельем, но само проживание студенчества в настоящем содержит в себе проблемы, разочарования, конфликты и даже трагедии. Или противоположный штамп памяти – «голодные студенческие годы», хотя, по повседневным наблюдениям, массовые падения в обмороки или смерть от голода для студентов даже послевоенных лет или «лихих 90-х годов» достаточно далеки от реальности. «Исторические дежавю» и очевидные аналогии – также важнейшее явление в интерпретации происходящего в настоящем, особенно в периоды кризисов. Но в силу того, что память отличается от документальной съемки всех процессов и сторон жизни одновременно так же, как работа художника отличается от фотографии, ожидание повторения сценария, политическая ставка на такое повторение всегда связаны с разочарованием по поводу в итоге ложного, хотя и такого очевидного предвидения. Аналогии, запущенные в информационное пространство, безусловно, имеют потенциал воздействия на результаты процессов и сами по себе становятся мощным фактором мобилизации или общественного одобрения/неодобрения. Но реальность сценария, как правило, и не повторяется в точности, и проживается в настоящем совсем не так, как подсказывала память.

В 1941 году во время битвы за Москву в широких обсуждениях не могла не вспомниться кампания 1812 года. Причём в обсуждениях всех: и «патриотов», и «паникеров». Победа под Москвой усилила эти аналогии; очевидно, что под их очарование попали в том числе и власти различных уровней. 1942 год виделся как год дальнейшего наступления и победы Красной армии. Но реальность оказалась совсем другой, как и сам сценарий войны, ставший с 1942 года в общественном восприятии новым, уникальным и непредсказуемым сценарием. То же самое касается и памяти о ходе и военном искусстве Гражданской войны, ожиданий поколения, выросшего на бестселлере 30-х годов «Чапаев». Сегодняшний «исторический бум» аналогий и косплеев в связи с событиями на Украине, очевидно, также закончится новой уникальностью процессов и результатов, войдет в историю как особая страница, хотя и, как мы все уверены, традиционно победная.

«Ловушка 3». Ловушка вспоминания отвергнутого. Любые новшества или действия власти, влекущие за собой изменения или коррекцию привычного хронотопа, даже встречаемые самым восторженным образом миллионами, вовсе не означают забытие и вычеркивание из памяти прошлого. Наоборот, столкновение с реальностью и новой повседневностью вдруг вытаскивает и делает востребованными воспоминания и привычки из прошлой жизни. Это абсолютно универсальная социальная закономерность, характерная для любых эпох и стран: не то, что раньше. «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя» – формула этой закономерности. Были батыры и богатыри, великие святые, мудрые цари, «деревья были большими», «школьные годы золотые» и так далее. Вовсе не аферами, заговором, обманом миллионов можно объяснить то, что ныне здравствующее старшее поколение массово испытывает ностальгию по СССР, при этом сами же не менее массово желали рынка, свободы и запрета обрыднувшей КПСС[55]55
  Коммунистическая партия Советского Союза. Под разными названиями – РСДРП(б), РКП(б), ВКП(б), КПСС – правила в стране с ноября 1917-го по август 1991 года.


[Закрыть]. Гражданский протест против советского строя (до сих пор, пожалуй, самые массовые политические митинги в Москве) явили именно советские люди, сегодня тепло вспоминающие Советский Союз. Коллективная память, очень быстро рефлексируя текущие проблемы настоящего, наделяет прошлое ореолом нормальности и даже позитива. Очень быстро, в течение пары лет Французской революции, на улицах Парижа стали слышны возгласы: «Дайте нам короля и кусок хлеба!» А в Вандее, которая оказала яростное народное сопротивление революционным силам, по воспоминаниям одного из революционных генералов, от простых людей можно было услышать: «Верните нам наших добрых священников, и мы вам оставим короля». Речь, конечно же, идет не о возвращении сеньориальных повинностей и восстановлении монархии, а «именно восстановления своего традиционного образа жизни восставшие крестьяне желали в первую очередь»[56]56
  Бовыкин, Д.Ю., Чудинов, А.В. Французская революция. – М., 2022. – С. 172.


[Закрыть].

То же самое мы видим в постреволюционной России. Народный фольклор, даже запретный и наказуемый, фиксирует отношение к недавно искренне проклинаемому прошлому:

 
При Николке при царе
Ели булки в молоке,
А советская же власть
До соломки добралась.
 

Так же, как при первых колебаниях советской власти в «перестроечное» время и 90-е вдруг взрывной популярностью у миллионов вчерашних атеистов и детей атеистов стала пользоваться Русская православная церковь. То же самое и по тем же причинам происходит со вчерашними политическими кумирами. Ожидание светлого будущего разбивается об идеализированную память и всегда суровую повседневность с её неизбежными проблемами и заботами. История не поворачивается вспять, и точная реставрация невозможна, хотя регулярно всё заканчивается примерно одинаково: «из Пантеона вынесли тело Марата, его бюсты повсюду разбивали, а в столице дети бросили один из них в сточную канаву – под аплодисменты местных жителей и с криками: “Марат, вот твой Пантеон!”»[57]57
  Бовыкин, Д.Ю., Чудинов, А.В. Французская революция. – М., 2022. – С. 243.


[Закрыть]

Власть, безусловно, вынуждена реагировать на подобные механизмы массовых воспоминаний, и не только террором или репрессиями. Как минимум в целях самосохранения она в различных инвариантах так или иначе восстанавливает черты низвергнутого хронотопа: создается империя Наполеона или проводятся «реставрации», во Франции вновь ваяют памятники «монархистке» Жанне д’Арк, в СССР возвращаются ёлки на Новый год, хоть и без Вифлеемской звезды на макушке и при запрещенном Рождестве. Возвращаются или разрешаются и другие привычные практики низвергнутой прошлой нормальности – настолько, насколько ей, власти, это позволяют собственные самоограничения.

Наконец, широко известная 4-я «ловушка хронотопа» – «Где родился, там и пригодился», смысл которой в том, что любые заимствования из других пространств и культур, из чужих хронотопов никогда не воплощаются точно так, как это было на родине, в пространстве генезиса того или иного социального продукта. Особенно это важно для России. Но на самом деле везде: японский капитализм имеет свою культурную специфику, китайский коммунизм – свою. Заходить и переносить без тщательной рефлексии опыт управления в одном регионе в другой, по-своему специфичный, регион даже в рамках одного правового поля – обычная ошибка, приводящая к неизбежным проблемам.

Попытки власти или претендентов на власть корректировать, создавать или использовать хронотоп в своих целях, «ловушки хронотопа» делают политическую жизнь интересной – и непредсказуемой. Именно поэтому ошибки или неверный расчет несут в себе серьёзные политические риски.