Текст книги "Ниндзя с Лубянки"

Глава 3. «Золото, брильянты…»

Следующие сутки, станция Ачинск

Когда ранним утром в далеком Ачинске местные чекисты, позевывая, несли тяжеленный кожаный чемодан в станционное отделение милиции, им было скучно. Солнце еще не встало, над городишком висела тяжелая темно-серая туча, и даже паровоз, казалось, приближался к вокзалу нехотя, засыпая на ходу. Но, когда поезд, выждав положенное время, потянул свой состав дальше по бесконечной Сибири, оперативники, забыв про только что одолевавшую их зевоту, лихорадочно выясняли, кто из них самый грамотный, чтобы заполнить протокол, копия которого должна быть немедленно отправлена в Москву телеграфом. Начальник городского отделения ОГПУ уже связывался с начальством, а рядовые оперуполномоченные – двое, оба в старом и застиранном обмундировании, в фуражках на разом взмокших от страха и волнения стриженных под машинку круглых крестьянских головах – снова и снова путались в подсчетах. То один, то другой хватались за огромные бухгалтерские счеты, только усиливая этим неразбериху.

Чемодан, из-за которого сотворилась вся эта суматоха, лежал на столе. Вокруг сгрудились все принимавшие участие в изъятии сотрудники. Двое понятых, старавшихся, чтобы их не заметили, сидели на колченогих стульях в углу – изъятие проводилось строго по закону. Нутро чемодана им было видно плохо, но они – приглашенные в отдел кассир и начальник почты – еще и втягивали голову, чтобы ненароком не увидеть лишнего: меньше знаешь – крепче спишь. Особенно, если имеешь дело с ОГПУ и больше не хочешь его иметь. И все же понятые время от времени постреливали острыми взглядами на стол. А там было на что посмотреть. На чистую газету уже было вывернуто содержимое чемодана, но его, это необыкновенное содержимое, снова и снова перекладывали то туда, то обратно, тщетно пытаясь оформить опись по всем правилам. Наконец после долгих и утомительных переписываний, показавшихся понятым бесконечными и непонятными, протокол был составлен, а в Москву, в транспортный отдел ОГПУ полетела телеграмма для передачи ее начальнику отдела контрразведки. Помимо содержательной части (где, как обычно, было указано, по чьему приказанию, когда и кто именно производил обыск вещей) телеграмма содержала ту самую многострадальную опись, начисто лишившую ачинских чекистов желания поспать, и доклад о срочно проведенных оперативных мероприятиях, мгновенно сделавших версию Марейкиса о шпионских сообщениях несостоятельной:

«При досмотре чемодана выявлено его содержимое:

Белье нательное белого цвета (чистое) – 2 пары (уложено сверху).

Газета «Известия» от 8 августа – 1 шт., уложена сверху в развернутом виде.

Шкатулка с цветными драгоценными камнями (предположительно – брильянтами, 3 ожерелья, 8 браслетов и кисет с камнями, россыпью) – 1 шт.

Золотые червонцы царской чеканки – 750 шт. на общую сумму 7500 рублей золотом.

Иностранная валюта (американские доллары в купюрах разного достоинства) – на общую сумму 12 375 долларов.

Газета «Известия» от 9 августа – 1 шт. (уложена снизу).

При вскрытии чемодана второго дна, дополнительных подкладок, равно как и каких-либо документов, записок и др. подобных материалов не обнаружено.

Чемодан, копии протоколов задержания и осмотра груза, а также сам груз, включая белье и газеты (на предмет содержания зашифрованных записей), немедленно высылаются ближайшим курьерским поездом в Москву в сопровождении оперуполномоченного Ачинского ОГПУ Н. Н. Моисеенко и агента С. Д. Лиходеева.

В адрес полпреда ОГПУ на Дальнем Востоке выслана телеграмма с сообщением о крайней важности изъятого груза и предложением об оперативной фиксации встречающих его граждан».

Телеграмма пришла на Лубянку уже после того, как опергруппа, к которой присоединились следователь Юдин и агент Марейкис, приехала в пыльную и грязную, похожую на заброшенную деревню, Марьину Рощу и отыскала нужный двухэтажный дом под номером 43. Из двух квартир на втором этаже первого подъезда одну – в пять больших и маленьких комнат – занимал профессор Московского института востоковедения Петр Николаевич Макин с женой – француженкой, гражданкой Союза ССР, Эрнестиной Жоффруа. На подходе к дому к руководившему наблюдением Миронову вывернулся из подворотни подозрительного вида субъект в тельнике под расстегнутой до пупа рубахой, в полуспущенных штанах, кое-как заправленных в разбитые кирзовые сапоги, и в морской офицерской фуражке старого образца со сломанным козырьком. От субъекта сильно несло каким-то пойлом вроде самогона, но почему-то с явственной отдушкой керосина.

– Товарищ Миронов, только что в дом вошел подозреваемый! Свет пока горит только на кухне… Нет, вот сами гляньте – в комнатах зажегся, – и вонючий «матросик» ткнул грязным пальцем в сторону светившихся окон на втором этаже. Группа подходила к нужному дому.

Марейкис, облаченный в свой прекрасный серый костюм, брезгливо, но с интересом посмотрел на агента наружного наблюдения:

– Не переигрываете? И чем воняет так?

– Никак нет, – с достоинством ответил «матросик», – тут место соответственное, товарищ, не Красная площадь. А сидеть долго приходится. Как не таись, а все заметно. Вот легенду и разработали с товарищем Мироновым, чтобы для долгого залегания.

Миронов, не глядя на разговаривающих, а только пристально всматриваясь в освещенные окна, одобрительно покачал головой: мол, да, разработали.

– И воняет неспроста. Чтобы поменьше лезли. Я, как народ вечером с работы начал стягиваться по домам, драку затеял у керосиновой лавки. Мне по роже дали, я, конечно, специально подставился, и полбидона керосина на рубаху вылили. Все видели, все натуральненько. А потом как пострадавшему, народ тут душевный, – усмехнулся агент, – еще и стакан поднесли. Я его, понятное дело, пить не стал, сыграл, что в припадке еще, и его тоже на себя опрокинул. Так что теперь меня тут вроде как все знают, а из-за вони даже собаки шарахаются. Для работы – исключительно удобно.

– Здорово, – с искренним восхищением похвалил наружника франтоватый Чен, а тот в ответ внимательно посмотрел ему в лицо очень ясными глазами и ответил неожиданно совсем другим голосом, без пьяного сюсюканья и совсем избавившись от просторечных оборотов:

– Благодарю вас, коллега. Я в молодости, знаете ли, мечтал в театре играть, в оперетте, да не пришлось. Сначала маман не пускала – недостойно дворянина. Потом революция, Гражданская… Вторую студию МХАТ окончил. Сейчас однокурсники мои в театре все – Миша Яншин, Коля Баталов. Но мне, знаете ли, скучно стало. Ставка не та. Там – аплодисменты или яйца тухлые в случае провала. Если, конечно, публика с голодухи их во время спектакля не сожрет. Здесь – жизнь. Коли они, – тут агент слегка кивнул в сторону окон Макина, – никогда не узнают, кто я на самом деле, значит, науку Константина Сергеевича я лучше мхатовских стариков преуспел. Вот так-то. Вы, я вижу, должны меня понимать…

– Какого Константина Сергеевича? – опешил не ожидавший такого поворота Чен. – Станиславского?

– А вы еще у кого-то изволили искусству перевоплощения учиться? – с легкой насмешкой переспросил совсем не пьяный и оказавшийся таким непростым «матросик» и снова поддавил Чена. – У него, разумеется. Я вижу, вы тоже человек не самый обычный.

– Товарищи чекисты, разговор о театре можно считать оконченным? – ехидно поинтересовался Юдин. – Или мы зайдем к фигуранту, расскажем о наших предпочтениях в этом сезоне? Устроим пролетарский диспут, как товарищ Луначарский с попом-патриархом Тихоном?

Оперативники притихли, приглядываясь к освещенным окнам. Ни шума ссоры, ни каких-либо других звуков на улицу не долетало. Юдин задумался на миг, поправил кобуру с наганом и скомандовал:

– Иван Федорович приказал действовать по обстановке. Как старший по званию и должности, принимаю командование на себя. Миронов, будете руководить группой непосредственно во время задержания и обыска. Ваши пусть не высовываются. Включая ученика Станиславского, – усмехнулся беззлобно следователь, – Марейкис, вы остаетесь с группой наблюдения. Пупков, найдите дворника и еще кого-нибудь, будут понятыми.

Через несколько минут чекисты уже стояли перед дверью Макина. Следователь повелительно кивнул, и дворник постучал в дверь. Тишина. Юдин сделал шаг вперед, бабахнул по филенке кулаком и крикнул: «Откройте! ОГПУ». Послышались быстрые шаги, и, едва жало замка повернулось под чьими-то руками, оперативники ударили в нее плечами. Отлетев в глубь коридора, закричала в ужасе миниатюрная, но немолодая уже брюнетка с накрученными на бумажки локонами. Она была в ночной рубашке, поверх которой, выходя открывать, набросила халат. Чекисты быстро пробежали с обнаженными револьверами по всем комнатам. В квартире, кроме брюнетки, никого не было. Только в спальне, на большой кровати с резным подголовьем нашелся почти голый, в одних кальсонах, человек, в страхе прижимавший к себе подушку. На вид ему было около сорока лет, он был небрит, но недавно побрызгался дорогим одеколоном. Снятые очки лежали на тумбочке, и растерянные небольшие глаза на широком лице арестованного с носом-картофелиной испуганно щурились на яркий свет и форму оперативников.

– Вы кто? – Юдин решительно подошел к голому, не опуская нагана в руке. Следователь прекрасно знал, с кем имеет дело, и сознательно давил на психику человека в кальсонах, надеясь получить признание, пока тот был в шоке от внезапного визита вооруженных людей.

– Я хозяин этой квартиры, – вполне связно и на удивление спокойно ответил мужчина, – профессор востоковедения Макин Петр Николаевич. Уверен, товарищи, что вы ошиблись.

– Не ошиблись. Вы не помните меня, Макин? – и следователь сделал шаг к голому профессору. Тот повел глазами в сторону очков, лежавших на тумбочке подле кровати. Получив такое же молчаливое одобрение, взял их и, подавшись вперед, вгляделся в стоявшего перед ним…

– Юдин? Вася? То есть… Василий Иванович?! – профессор радостно улыбнулся, но тут же уголки его рта опустились. – Василий Иванович, что происходит? Почему вы? Что это значит? Ведь мы же с вами… А…

– Он в курсе, – перебил его Юдин. – Он в курсе. Поэтому, Петр Николаевич, вы должны понять, что у нас есть серьезные причины для такого вторжения. Ордер на арест и обыск готовы, вам их предъявят, но пока меня интересуют несколько более срочные вещи. Где вы были последние двое суток?

Макин потерянно сел на кровать, положил подушку на колени. Поднял голову и, убедившись, что жены в комнате нет (оперативники допрашивали ее на кухне, но только для соблюдения формальностей – было понятно, что она ни при чем), виновато понурился:

– Полагаю, вы следили за мной…

– Отвечайте!

– Ездил по стране, – невесело усмехнулся Макин, – путешествовал.

– Когда? Куда? С кем? С какими целями? Рассказывайте подробно!

Макин посмотрел на Юдина:

– Василий Иванович, разрешите надеть брюки? Хоть мы с вами и старые знакомцы, как-то неудобно…

Юдин кивнул, и профессор, быстро одевшись, подскакивая на одной ноге, чтобы попасть в штанину, снова сел на кровать.

– Видите ли, не так давно к нам приехала наша подруга… Собственно, даже не моя, а подруга жены…

– Имя?

– Тредиаковская Людмила Францевна. Она из Владивостока. Работала с Настей, с Эрнестиной – супругой моей – в школе. Они дружили…

– Короче! – Юдин убрал наган в кобуру и придвинул к себе стул. Сел.

– Короче… да. Так вот, она приехала в Москву, совершенно внезапно – искать работу! Я не знал даже… Но Настя согласилась, мы дали приют… А дальше… Что дальше… Не знаю, как-то все закружилось, понесло…

– Про путешествия, – напомнил следователь.

– Ах да, путешествия. Дело в том, что три дня назад мы решили расстаться.

– Кто мы?

– Мы с Люсей. С Людмилой Францевной. Это было трудное решение, вы должны понять… Но скандалы, скандалы – каждый божий день! Настенька нервничала, я страдал, это было невыносимо, невыносимо! И я решил, что Людмила Францевна должна уехать. Вернуться во Владивосток!

– Вы решили? – иронически усмехнулся Юдин.

– Да, я решил! – встрепенулся профессор. – Я решил, и мы уже собрали ей вещи. То есть она сама их, конечно, собрала… И уже хотели ехать на вокзал… И поехали. Да я проводил ее!

– Кто такой Чжоу Юнь Фат? – жестко спросил Юдин.

Макин со страхом посмотрел на него и долго молчал. Следователь не торопил его, но внимательно наблюдал за напряженным и бледным лицом профессора. Тот заговорил:

– Это мой повар. Собственно, бывший повар. Давно уже бывший. Вы должны его помнить по Харбину. Впрочем, вы же не были у нас дома… Да, теперь я понимаю, до меня дошло – вы следили и все знаете, – Макин совсем обмяк и дальше продолжал рассказывать вяло и механически.

– Чжоу пришел, когда мы уже собрались ехать покупать билет. Он ничего не знал. Про нас не знал. Про Владивосток, я хочу сказать. Оказалось, что пришел попрощаться. Случайно. У него уже был билет на поезд. Точнее, два билета. Кто-то из его китайцев должен был ехать вместе с ним, но не поехал, и Чжоу билет сдал.

– Он китаец? – резко переспросил Юдин.

– А кто же еще? – удивился профессор. – Конечно, китаец. Он страшный человек! Василий Иванович, если бы вы знали… Я так не хотел отпускать с ним Людочку! То есть Людмилу Францевну. Но, с другой стороны, все так удачно складывалось. Мы приехали на вокзал, но тут я понял, что не могу… Ревность… Я не могу отпустить ее с этим китайцем! Я должен был быть уверен! Понимаете, уверен! – Макин неожиданно дерзко, с вызовом посмотрел на следователя, но сразу вновь обмяк. – Я побежал в кассы и успел купить еще один билет. В восьмой вагон. В пути хотели поменяться, а ночью, когда я успокоился, то просто сошел в Вятке. Пил там в ресторане долго. Очень… долго пил… А потом добрался до Москвы. Настенька простила… Она простила, понимаете, простила! – снова с вызовом посмотрел профессор на Юдина, но вдруг осекся. Взгляд его остекленел. В дверях стоял оперативник с небольшим деревянным ларцом в руках.

– Товарищ следователь, вот: нашли в кухне на антресолях. Не особо и прятал-то.

Юдин встал, взял шкатулку, взвесил на руке, посмотрел на Макина. Тот сидел, обхватив голову руками, и молчал.

– Пригласите понятых и жену задержанного! – скомандовал Юдин и поставил ящик на стол. Когда все собрались, он спросил хозяина квартиры:

– Что там?

– Не знаю. Это Чжоу оставил. Попросил сберечь до его приезда.

Следователь посмотрел на Эрнестину. Она, пепельно-серая под своими накрученными на бумажные лоскуты кудрями, только отрицательно повела плечами.

Юдин нашел защелку, подцепил крышку. Заглянул внутрь и покрутил головой:

– Да-а… Петр Николаевич, много от вас мог ожидать, но такого… Китаец оставил? Ну проверим. Понятые, смотрим внимательно! – и следователь быстро начал выкладывать на стол содержимое: несколько пачек долларов, полотняную сосиску, которая, упав на стол, развязалась, и из нее выкатилась пара царских червонцев, и картонную коробку. Юдин аккуратно раскрыл коробку и достал из нее несколько пачек патронов и маленький бельгийский браунинг. Поднес его к свету. Блеснула серебряная дощечка: «От Коллегии ОГПУ за доблестную борьбу со шпионажем и контрреволюцией». Вслух следователь читать не стал. Только внимательно посмотрел на Макина. Тот все понял и опустил плечи.

– Китаец, значит, оставил? Уведите понятых и супругу! – скомандовал Юдин и, дождавшись, пока они останутся одни, наклонился к профессору и очень тихо сказал:

– А теперь, Петр Николаевич, вы мне расскажете, зачем к вам сюда приезжали Охаси и Огата, о чем вы тут разговаривали и какую роль в этой истории играла ваша любовница Людочка.

Макин в ужасе посмотрел на него, обхватил лицо руками и заплакал.

Незаметно вошедший в квартиру вслед за чекистами Арсений Чен в это время неподвижно стоял перед большим книжным шкафом. Марейкис неотрывно смотрел на корешок толстой книги, выступавшей на средней полке. На корешке по-японски было написано «Основы конфуцианской этики в изложении учителя Сакамото». Чен наконец смог расслабить судорожно сжатые челюсти, аккуратно открыл дверцу шкафа, достал книгу, сунул ее себе за пазуху и, никем не замеченный, вышел на улицу.

Глава 4. Корейский мальчик

Москва, Зубовский бульвар, 1964 год

– Ниндзя существуют. Почему бы и нет? Или не существуют. Нет проблемы в том, что ниндзя есть или их нет. Есть проблема в том, что мы имеем в виду под этим понятием, – хозяин квартиры с улыбкой, но, не глядя ни на кого, долил себе в маленькую, очень чистую чашечку из старого и на вид очень грязного, закопченного металлического чайника светло-зеленую жидкость с запахом рыбьей чешуи, с наслаждением втянул ее, чуть пришлепывая губами, в себя. Умиротворенно прикрыл глаза. На вид ему было от 60 до 70 лет – никак не представлялось возможным установить точно возраст хозяина квартиры. Виной тому была его ярко выраженная восточная внешность и странная для этого места и времени манера одеваться. Он был высок ростом, очень худ, но широк в плечах, как это часто бывает у дальневосточных народов. Если бы не слишком маленький нос, лицо его – очень интеллигентное, с высоким и широким лбом – походило бы на лицо вождя племени апачей из американских фильмов.

Несмотря на жару и тот факт, что хозяин принимал гостей в своей квартире – по-домашнему, без изысков, – одет он был в светло-серую пиджачную пару, отглаженную так, что сама возможность двигаться в таком костюме, не смяв при этом ни одной бритвенно острой стрелки, вызывала серьезные сомнения. Под пиджаком сияла белая сорочка из тех, какие нынче можно увидеть либо в музее, либо на дирижере из консерватории, а жилистая желтая шея была увенчана галстуком-бабочкой, цвет и рисунок которого соответствовали расцветке платка, кокетливо торчавшего из нагрудного кармана пиджака, и рождала у гостей один и тот же эпитет: «благородный».

Гостям было неуютно. Несмотря на то что комната в квартире была немаленькая и проходная, а окна, распахнутые на Зубовский бульвар, давали сквозняк, все равно было жарко. Гости скромно молчали, но втайне хранили уверенность, что виной всему был отвратительный на вкус и на запах зеленый чай. Трое молодых аспирантов, специализирующихся на переводах древних литературных трактатов с японского языка, никогда не бывавших в Японии и не видевших никаких перспектив посетить эту страну до победы мирового коммунизма, пили чай непрерывно, столь же непрерывно покрываясь мелкими бисеринками пота на здоровых и высоких молодых лбах. Молоденькая красотка южных, закавказских корней с интересом, но несколько рассеянно разглядывала комнату, главным украшением которой были бесконечные книжные стеллажи, шкафы и даже какие-то мини-полки с книгами. На некоторых полочках умещалось всего по два-три томика в черных и коричневых кожаных обложечках со следами золотого тиснения на корешках и торчащими с боков закладками, а поверх обязательно лежали какие-то похожие на тетради светло-голубые книжечки с иероглифами на обратной стороне обложки. От обилия красивой и дорогой печатной продукции казалось, что комната заполнена ею доверху, и в какой-то момент книги, как волны через палубу, перехлестнут через окно и выплеснутся наружу, в знойный московский день.

Только один из приглашенных – а все они были созваны в гости к знаменитому советскому писателю-детективщику после его диспута в Библиотеке имени Ленина, – пухлый и начинающий лысеть, но очень жизнелюбивый на вид, активный, небритый молодой человек лет тридцати в распахнутой на волосатой груди рубашке с короткими рукавами, непрерывно строчил что-то у себя в блокноте дорогой авторучкой, время от времени задавая хозяину уточняющие вопросы.

– Что вы имеете в виду, Арсений Тимофеевич? – снова спросил он мужчину в уникальном костюме, к восточной внешности которого ужасно не шло это русское имя.

– Я имею в виду, что феномен ниндзя можно рассматривать с историко-культурной точки зрения, – он внимательно посмотрел на аспирантов. Те подобрались. – А можно с точки зрения специальной, со стороны тайных служб или, например, авторов детективов. В первом случае мы будем говорить о представителях тайных японских кланов. Тех, что за деньги нанимались на службу японским феодалам и занимались по их заданию шпионажем, слежкой и даже тайными убийствами. У таких – традиционных, назовем их так – ниндзя существовала соответствующая экипировка. Может быть, даже специальные костюмы и маски, специальное снаряжение, не применявшееся больше никем, кроме, пожалуй, профессиональных воров. Кстати, это вполне объяснимо. Ведь кража есть кража – секретов ли, денег – все равно это воровство. Просто заказчики разные и разная цена победы. А главное – цена поражения… И сама по себе тактика боя тоже соответствовала целям и задачам синоби – так правильнее будет называть ниндзя. Тихое убийство, которое не привлекает внимания или же вообще не замечается никем, потому что правильно исполнено и замаскировано под отравление, например. Или специально совершенствуемое умение определить, где у нужного человека в доме тайник, как найти его и вскрыть так, чтобы хозяин это не заметил. А вскрыв, суметь быстро прочитать, очень точно запомнить, а при необходимости и дешифровать важный текст, чтобы потом, наоборот, зашифровать его уже своей, неизвестной более никому системой тайных знаков и отправить нанимателю.

– Интересно, – пухлый жизнелюб погрыз кончик «Паркера», брезгливо глянул в чашку с зеленым чаем и внимательно посмотрел на хозяина квартиры, – но что-то это все напоминает.

– Разумеется, – невесело усмехнулся Арсений Тимофеевич и бросил печальный взгляд на потную волосатую грудь собеседника, – разумеется, напоминает. Ведь если убрать особой формы мечи, черные костюмы и умение вскарабкиваться по стенам японских замков, что, скорее всего, лишь легенды, сложенные нашими современниками, а не реальная история синоби, то окажется, что ровно те же самые навыки необходимы представителям любой тайной службы. И чем непрофессиональнее эта служба, тем более ей необходимы именно атрибуты, а не тихая, незаметная и совсем неромантичная работа в кабинете. Ручка, вот вроде вашего «Паркера», а не меч, сообразительность, а не стрельба по-македонски – вот отличительные признаки профессионализма спецслужбы!

– Не понял, – удивился молодой мужчина с дорогой авторучкой, – почему? Разве наличие в органах госбезопасности такого подразделения специального назначения, пусть они называются ниндзя, не важно, где люди умеют драться, владеть любым видом оружия, не свидетельствует о высоком уровне его подготовки?

– Наличие такого подразделения будет свидетельствовать о неспособности этой службы, а шире – государства грамотно отслеживать действия своих противников и предотвращать возможные активные мероприятия силами разведки. Предотвращать! В крайнем случае это будет говорить о том, что государство не в состоянии это делать по объективным причинам, например во время войны. Тут не до сантиментов. Но разведка – настоящая элита тайной службы. Если синоби, или пусть они будут ниндзя, и существуют сегодня, то речь может идти только о разведчиках, а не о героях типа великобританского Джеймса Бонда или еще кого-нибудь в том же духе, которых так любите вы, журналисты, – и Арсений Тимофеевич широко улыбнулся, но почему-то не молодому человеку, а начавшей клевать носом от слишком мужской темы разговора красавице армянке. – Правда, это будут очень хорошие разведчики, с широкими возможностями, которые дадут им разнообразные профессиональные навыки. Я уж не говорю об особом складе характера, который нужен для этой профессии, – не авантюрном, но… Я называю таких людей игровиками.

– Ну, я не очень люблю Бонда, это не мой профиль, – неожиданно столь же обаятельно, как и хозяин квартиры, улыбнувшись, ответил молодой человек, профессия которого, наконец, прояснилась, – и потом я не только журналист. Я ведь отчасти ваш коллега – восточник. Тоже окончил институт востоковедения. Только моя специальность – Ближний Восток, а не Дальний. Но неужели вы верите, Арсений Тимофеевич, в возможность существования таких подразделений, допустим, в вашей любимой Японии? Сегодня, когда там принята мирная конституция, запрещающая даже думать о войне? Неужели там есть такие «игровики» в черных масках? Я понимаю, еще во времена японской оккупации нашего советского Дальнего Востока – это да. Вы же, кстати, из Владивостока, правильно? А вы были там во время оккупации? Видели ниндзя?

Арсений Тимофеевич замахал руками под напором энергичного журналиста и засмеялся:

– Не видел! Во всяком случае, тех, о которых пишут ушлые американские писаки. И если вы когда-нибудь прочитаете о том, что они там были или увидите фильм о прыгающих по приморской тайге японцах в черных балахонах, знайте: автор – пройдоха! Не было у синоби черных балахонов. И слава богу… Хотите еще чайку? Прекрасный гэммайча, мне друзья привезли. Нет? Напрасно, а я люблю, – но чай заваривать не пошел, а неожиданно посерьезнев, ответил на вопрос, поняв, что коллега-востоковед просто так не отстанет, – да, я был там. Все думаю описать эти события в очередной повести или, может быть, рассказе, но… Знаете, ниндзя я там не видел, но ваших коллег, прекрасно выполняющих эту функцию, встречал, – хозяин встал и отправился на кухню ставить чайник.

Оставшись одни, гости принялись благоговейно разглядывать потемневшие корешки бесчисленных книг, потом зашушукались. Лишь один журналист-восточник, задумчиво посмотрев вслед вышедшему хозяину, вновь продолжил что-то помечать в своем блокнотике.

– Ты слышала, он во Владивостоке был во время японской оккупации!

– А ты что-то знаешь про этих ниндзя?

– Мне кажется, я где-то читала… Может быть, у Пильняка… Или у Конрада?

– Ты читала вообще, что про него в книгах написано? Про Чена? Учился в Японии. Понимаешь, в Японии! Был связан со спецслужбами! Он сто процентов наш советский разведчик!

Стоявший на кухне хозяин слышал каждое слово, произнесенное в гостиной, но лицо его оставалось непроницаемо, и только кончики красивых пухлых губ слегка кривились в улыбке. Вернувшись в комнату, он принялся выделывать загадочные пассы с чайником перед изумленными и втайне надеявшимися на то, что им не достанется порции гэммайча, гостями. Опустившись в кресло, Арсений Тимофеевич с наслаждением отхлебнул из чашки свежезаваренного чаю.

– Вы не оговорились, Арсений Тимофеевич? – напомнил ему окончание разговора журналист. – Наших коллег? Вы, конечно, имеете в виду востоковедов?

– Отнюдь. Я имею в виду ваших коллег. Журналистов. В самом начале двадцатых, когда в Приморье еще вовсю шла Гражданская война, во Владивостоке было много талантливых японистов. Правда, работа для них была весьма своеобразная. В городе тогда стояли японские войска, и большинство наших с вами коллег служили переводчиками в разных японских штабах. Да, еще в правительстве братьев Меркуловых было создано статистическое бюро, где занимались отнюдь не статистикой. Это было настоящее высокопрофессиональное разведывательное бюро. Возглавлял его полковник Цепушелов…

– Беляк? – не выдержал самый молодой из аспирантов.

– Почему беляк? – поперхнулся чаем Арсений Тимофеевич. – Впрочем, да. Беляк, конечно. Но еще и опытный кореевед и японист. Да и многие другие ученые служили, ну или были связаны с этим бюро. Работа-то там была интересная. Поинтереснее, чем во многих нынешних институтах. Там, друзья мои, теория каждый день проверялась практикой. А если решение было неверное, что вместо «неуда», как на экзамене, или «черного шара», как на защите диссертации, провалившегося могла ждать тюрьма, а то и вовсе – пуля. Руководил нашими коллегами очень знающий специалист – профессор Спальвин. Сложный человек был по характеру, ладить с ним было почти невозможно, но специалист прекрасный. Женат был на японке, да в конце концов в Японию и уехал…

– А вы тоже там служили? – снова не выдержал аспирант.

– Нет, Виктор, – с улыбкой ответил хозяин квартиры, – в то героическое время я был крайне мал. Не скажу, что я был дитя, но мне было примерно столько же лет, сколько вам сейчас. Я еще учился в Восточном институте и только подрабатывал в информационном центре правительства Приморья – помогал журналистам переводить статьи из японских газет.

– То есть разведкой конкретно вы не занимались? – с усмешкой предположил бородатый журналист.

Профессор пропустил вопрос молодого коллеги мимо ушей, еще отхлебнул из чашечки и продолжил:

– Там был у нас один очень интересный человек… Тоже журналист, молодой, мне ровесник – года двадцать два – двадцать три, но видно, что опытный сотрудник…

– Сотрудник чего?

– Скорее кого. Сотрудник Блюхера. Тот командовал тогда большевистскими войсками на Дальнем Востоке и был влиятельнейшей фигурой. Ведь по договору с Дальневосточной республикой Советская Россия не могла напрямую заниматься разведкой в Приморье. Но, конечно, военные, Красная Армия, все равно пытались узнать как можно больше о планах белогвардейцев. Опыта, понятное дело, не хватало. Кто тогда был военными разведчиками? Бывшие слесари, механики. Образование, в лучшем случае ЦПШ…

– Простите, что?

– Церковно-приходская школа. А состязаться приходилось с тем же полковником Цепушеловым – умничкой, выпускником академии, участником войны. Брали красных разведчиков пачками. Правда, многих и отпускали сразу – пытались тогда еще придерживаться норм закона, искали доказательства, а они – доказательства эти – все в тайге. Поди найди!

– Вы так говорите, как будто симпатизируете белякам, – не удержался один из аспирантов.

– А что вы думаете? – хозяин еще отхлебнул чаю и строго посмотрел на молодежь. – Там были очень серьезные, умные и по-своему благородные люди. И, если бы у нас не было таких же, мы бы никогда не выиграли в этой борьбе. Хотя, конечно, нам таких людей, серьезных, образованных и благородных, все же явно не хватало. Вот и присылали из центра, из Москвы. Тот молодой человек, которого я упомянул, тоже приехал к Блюхеру из Москвы. Его послал сам Дзержинский.

– То есть журналист на самом деле был чекистом? – уточнил бородатый.

– Да.

– А как его фамилия?

– Ну… Зачем вам его фамилия? Могу сказать только, что звали этого интеллигентного молодого человека, в прошлом, кстати, колчаковского офицера, Максимом Максимовичем.

– Как у Лермонтова? – спросила девушка.

– Верно, совсем как у Лермонтова. Хотя я и не уверен, что это было его настоящее имя. Думаю, у него их было довольно много.

– А откуда вы его знали, Арсений Тимофеевич?

– Я же сказал: мы работали вместе. В информационном центре правительства братьев Меркуловых. И не только. Дело в том, что Максиму Максимовичу нужен был человек во Владивостоке, уже имеющий какие-то связи, а главное, говорящий по-японски, – информация из штаба японских оккупационных сил, из консульства очень интересовала и Блюхера, и Дзержинского.