Текст книги "Ниндзя с Лубянки"

– И вы… – молодые люди, не исключая и красавицы армянки, с обожанием посмотрели на хозяина квартиры.

– Да, и я стал его связным. Вернее, как тогда говорили, «секретным связистом».

Гости замолчали на время, а потом молоденький аспирант по имени Виктор спросил:

– Вы сказали, что уже тогда знали японский язык? Вы же еще учились в институте в то время?

Бородатый журналист задумчиво добавил:

– И откуда у студента нужные Дзержинскому или его агенту связи?

– Я учился в Японии. Вы, наверное, это знаете…

– Знаем, – подтвердили аспиранты.

– Но это не объясняет наличия нужных ЧК контактов, – пристально глядя на Чена, снова заметил бородатый журналист, а Чен отметил про себя, что сейчас его собеседнику очень пошла бы сигара в одной руке и бокал виски в другой, но вслух сказал:

– Вы думаете? Вы ошибаетесь, – и мягко улыбнулся.

Токио, 13 сентября 39-го года эпохи Мэйдзи (1906-й – по европейскому летоисчислению)

Токийский вокзал Симбаси не был похож на привычный владивостокский и не показался Арсению таким уже красивым и великолепным, как рассказывал про него отец. Пожалуй, даже здорово проигрывал – хотя последние полтора часа поезд шел по самой кромке Токийского залива, перед самим вокзалом уже не было моря, не качались на океанских волнах парусники и джонки, не стояли боевые корабли, а само здание станции более всего походило на средних размеров магазин. Впрочем, и во Владивостоке боевые корабли тоже теперь не стояли – большую часть японцы потопили в прошлом году под Порт-Артуром. Тех, которых русский царь прислал на замену, японцы снова утопили – уже под Цусимой. Едва живой пришел крейсерок «Алмаз» да еще пара суденышек, чудом спасшихся от огня японских линкоров. Бухта Золотой Рог выглядела теперь пустой, хотя и была заполнена торговыми и рыбацкими шхунами. Но это все было не то, что раньше. Теперь обе русские эскадры – и Первая, и Вторая – лежали на дне моря, отправленные туда по воле японского адмирала со смешной фамилией Того.

Пароход, на котором Арсений Чен с отцом прибыли в Японию, шел в Цуругу – порт хотя и оживленный, но маленький и какой-то совсем-совсем азиатский. А вот когда уже подъезжали к Токио, остановились в Йокогаме – городе большом, красивом, современном. Одно слово – Европа! Из окна было видно красивую, как на картинке, бухту, много пароходов, но отец сказал, что это ерунда. Императорский флот великой Японии стоит сейчас в Йокосуке – это чуть дальше Йокогамы, но поезд через нее не идет – надо специально ехать. Там, в Йокосуке, вместе с героическими японскими линкорами и эсминцами пришвартованы и грозные трофеи – бывшие русские крейсера и броненосцы «Николай I», «Пересвет», «Апраксин» и «Варяг». Про последний Арсений слыхал, хоть и был совсем маленьким, два года назад – пяти лет еще не исполнилось, но слово это – «Варяг» – звучало тогда в городе на каждом шагу, со всех улиц, со всех углов. Говорили, что корабль этот – герой, подвиг совершил. Что за подвиг, Арсений не знал и удивлялся, почему русский герой стоит теперь в японском порту Йокосука. Отец сказал просто: «трофей», а в их семье лишних вопросов задавать не было принято, даже если тебе всего семь лет от роду и ты понятия не имеешь, что такое трофей.

Трофей вообще противное слово, отдает чем-то трупным. Непонятно почему, когда сошли с поезда и поехали на рикше в интернат, все время говорили про трофеи – отец сетовал на то, что не могут проехать через Дворцовую площадь – не по пути. А между тем, рассказывал родитель, на огромной площади перед дворцом императора Японии стояли русские пушки, специально построенные по такому случаю ангары с винтовками, саблями, казачьими пиками, отнятыми у государевой армии на маньчжурских полях. Хотели даже было поехать туда сначала, но все же передумали: и вещей много, и устали, и жара стояла страшенная – во Владивостоке такой не бывает. Рикша, коричневый и высушенный на жарком солнце до состояния стрекозы, что была приколота булавкой в комнате Арсения во Владивостоке, не сбавлял шага. Только широкополая шляпа покачивалась в такт бегу. Глядя на ее качающиеся соломенные поля, на равномерно мелькающие пятки рикши, Арсений почувствовал, что у него кружится голова, укачивало. Отец же неутомимо продолжал свои наставления:

– В первую очередь думай о вежливости, о ритуале! У них это называется «рэй». Рэй – первым делом. Наша семья занимает очень высокое положение, и все же то, что тебя приняли в эту школу, – большая честь не только для тебя, но и для всей нашей семьи! Надо помнить об этом всегда.

Арсений послушно хмыкал, кивал маленькой стриженной головкой, удивляясь тому, как хорошо отец все знает про Японию, и тому, как неутомимо бежит по раскаленному булыжнику рикша («А у нас не прижились! Еще бы – Владивосток – не ваш Токио, у нас вон какие сопки крутые и высокие!»), тому, как красиво сочетается на улицах вокруг Европа и Азия.

Рикша протрусил мимо какого-то красивого парка, спускавшегося с крутых склонов холма. Наверх вела такая крутая каменная лестница, что, как ни ерзал, как ни старался Арсений заглянуть снизу вверх, чтобы увидеть, что там, на вершине, ничего не получилось. Вход на лестницу был обрамлен высокими и тоже каменными воротами. Было понятно, что это именно ворота – чем еще могут быть два столба с перекладиной поверх, если сквозь проходит дорога, но вот ни забора вокруг, ни собственно воротин не было. Отца Арсений о странных воротах спрашивать не стал – мутило так, что не хотелось говорить совсем. Только подумал, что если в Токио есть ворота нормальные, обычные (путешественники проезжали мимо огромного и очень красивого храма с большими красными воротами), то почему бы и не быть таким странным? Ну, нет забора… А может, они и не воруют друг у друга? Тут у японцев все не так, не как у людей.

Рикша снова добавил рыси, и опустившийся на место ребенок затосковал. Что ждет его в этой Японии? Зачем он сюда приехал? Почему теперь его отцом должен стать какой-то Сакамото, ведь родной отец – суровый, худой, но на редкость сильный и властный Тимофей Николаевич Чен – жив и здоров? Эх, если бы все можно было понять… Но маленькая головка мальчика раскалывалась от обилия событий, мыслей, переживаний. А отец? Отец сказал терпеть и слушаться. Терпеть и слушаться. Значит, так и надо. А еще – учиться. Первым делом японскому языку. Ясно – по-русски здесь, похоже, никто не говорит. Ни на корабле, ни в поезде, пока добирались от Цуруги до Токио, – никто. Что делать, когда отец уедет и Арсений останется один? А как же с ними общаться тогда? Водицы не попросить!

Мальчик занервничал и посмотрел на отца, который все это время не переставал говорить.

– Давай делать упражнения! Вспоминай, чему я тебя учил. Ну-ка: что ты должен сказать при встрече?

Вовремя очнувшийся сын не сплоховал:

– Чен то мосимасу! Ёросику онэгай итасимасу!

– Молодец! – довольный Тимофей Николаевич похлопал его по плечу.

– Отец, пить очень хочется!

– Хорошо. А теперь скажи это по-японски.

Арсений на мгновение задумался, но быстро вспомнил (не зря отец хвалил за хорошую память и сообразительность):

– Мидзу-о кудасай!

– Молодец! Похоже, ты не опозоришь нашу семью. Но потерпи, мы уже скоро приедем.

Широкая дорога, похожая на долину, в которую стекались слева и справа крохотные одноэтажные квартальчики, кончилась. Перед огромным зданием, поражавшим своей европейской высотой (вот тебе и Токио, пожалуй, и тут есть здания не хуже, чем во Владивостоке!), коляска резко свернула вправо и начала забираться в горку. Рикша медленно рысил по кварталу, застроенному вперемешку и европейскими, и японскими зданиями. Последних было явно больше, но, в отличие от китайской слободки в родном Владивостоке, они выглядели хотя и мрачновато, но вполне прилично. Кругом царила чистота, даже мелкий гравий на узеньких – в ширину одной повозки – мостовых, расходящихся в стороны, был тщательно подметен. Пустота – народу на улицах почти не было – и тягостная лень – жарко и влажно, хоть и середина сентября. Наконец рикша остановился у европейского вида ограды из чугунных решеток с каменными столбами по обе стороны ворот. За ними виделось длинное двухэтажное строение, но опять в местном стиле: черепичная крыша со слегка подогнутыми вверх стрехами, огромные, затянутые белой бумагой окна, заменяющие стены, темное некрашеное дерево плоских опорных колонн. Однако над центральным зданием возвышалось что-то вроде русской колоколенки с большим крестом наверху. Отец вылез из коляски. Рикша бросился доставать чемоданы и прочий багаж, а Арсений с облегчением соскользнул на горячую даже сквозь легкие парусиновые тапочки мостовую и принялся осматриваться. Тимофей Николаевич подошел к воротам, украшенным по бокам двумя каменными столбами, куполообразно покрытыми зеленоватой от времени бронзой, ткнул пальцем в большую и такую же зеленую вертикальную табличку с иероглифами:

– Здесь ты теперь будешь жить и учиться. Запоминай. Это называется «Начальная школа Образовательного университета» – Кёику дайгаку ёсися. Да, жить и учиться, учиться и жить, – Чен, как показалось мальчику, даже поклонился табличке от усердия. А может быть, и не только табличке. Из небольшой сторожки сбоку уже вышел человек в обычной японской одежде – легкой хлопчатой курточке, но в широченных официальных штанах-хакама и подошел к воротам. Теперь уж точно отец поклонился ему, тот ответил. Завязалась энергичная беседа, во время которой обе стороны непрерывно и очень быстро, слегка, как будто вполсилы, раскланивались друг с другом, пока наконец человек в хакама не открыл калитку и отец с сыном в сопровождении встречающего не отправились к главному зданию.

То, что происходило потом, Арсений, когда стал взрослым, много раз пытался вспомнить. Но вспоминалось плохо, а потом еще долго было как-то нехорошо на душе – как будто предал кого, а кого – никак не понять и не вспомнить. Запомнил только, что внутри их встречали все новые и новые люди, все явно старше по положению – и встречающий, и Чен постоянно им кланялись, называя «сэнсэями», а те слегка кивали в ответ. Слово это Арсений уже знал – еще дома отец сказал ему, что Сакамото – сэнсэй. И все, кто будет Арсения учить в Японии, тоже сэнсэи. Это значит, что они учителя, старшие, выше всех по положению, и их всех надо слушаться. Тимофей Николаевич слегка подталкивал сына в спину, чтобы тот тоже кланялся, и он, как мог, кивал головой, неуклюже сгибался в пояснице, чувствуя, что его снова начинает мутить, и чем лучше он кланялся, тем хуже ему становилось. Незнакомые, одинаковые и суровые лица сливались в страшную круговерть, в единое, и тоже очень страшное, лицо. Под лицами был сплошной черно-белый фон – встречающие частью были в обычных европейских сюртуках с белыми сорочками и галстуками, частью – в японской одежде, такой же, как у встретившего гостей у ворот японца, но тона этих национальных платьев тоже оказались в массе своей темные – от черного до мокро-серого. И снова давала о себе знать противная влажная жара, от которой не спасал легкий ветерок, создаваемый многочисленными веерами, – они были в руках почти у всех сэнсэев. Арсению ненадолго стало легче, когда его привели в другое здание, где вместо ожидаемых им классов мальчик увидел большие пустые комнаты, сплошь застланные татами. Из-за низких свесов крыши тут было даже прохладно. Отец сказал, что это общежитие, где его сын теперь будет жить. Немедленно вызвали очередного «принимающего», и на зов быстро примчался, смешно семеня ногами, мальчик примерно Арсюшиного возраста, даже немного похожий на него, но только японец (а откуда ж тут другим взяться, со взрослой тоской подумал маленький Чен). Отец посовещался с сэнсэями и сказал, что этот мальчик теперь будет тютор, то есть вроде старшего для его сына, будет ему помогать устроиться тут жить. Арсений сказал тютору «привет», но тот только удивленно посмотрел на новенького, широко раскрыв глаза и нешироко рот, слегка поклонился. Отец с укоризною посмотрел на сына. Тот вздохнул и еще раз повторил только что пройденный урок: «Чен то мосимасу!» Тютор еще раз поклонился в ответ и тоже представился. Звали его так, что сначала Арсений подумал, что над ним смеются, – Ода Такэюки. Не имя, а детская считалка какая-то: о – да – та – кэ – ю – ки.

Потом большинство сэнсэев куда-то делись, и Чены в сопровождении тютора Оды и еще одного японца в хакама отправились в другое здание. Тут все было устроено по-европейски и остро пахло больницей. Только доктор оказался в японском костюме, зато медсестра, чем-то похожая на маму, оставшуюся дома, во Владивостоке, наоборот, носила длинное коричневое форменное платье, белый передник и белую заколку на блестящих, гладко зачесанных назад волосах. Отец сказал, что здесь проверят здоровье сына и окажут медицинскую помощь, если понадобится. Помощь была не нужна, но тошнило все сильней. Доктор был добрый и все время улыбался, не открывая рта. Он предложил мальчику лечь на кушетку, сам сел рядом, нацепил на нос пенсне, взял тощую Арсюшкину руку в свою и посчитал пульс. Что-то сказал медсестре. Та записала. Доктор знаками попросил мальчика разинуть рот, заглянул туда. Громко рассмеялся, обнажив огромные, желтые, как у волка в русских сказках, зубы, торчавшие к тому же в разные стороны. Потом разрешил сесть, что-то размял в бумажном пакете и высыпал в чашку. Медсестра взяла чайник, стоявший тут же, и залила водой – запах был отвратителен. Резко пахло рыбьей чешуей и еще чем-то, явно несъедобным. Мальчик почувствовал, что вот-вот упадет в обморок. В голове завертелись воспоминания недавнего прошлого, и на несколько минут он отключился.

Владивосток, Пушкинская улица, собственный дом Ченов. Несколькими месяцами ранее

Тимофей Чен – в отличном сюртуке, шёлковом галстуке, кокетливо повязанном на крахмальном воротничке, с дорогой сигарой в руке – подошел к окну, за которым на холмистый восточный город быстро опускались то ли сумерки, то ли туман, и задернул штору. Повернувшись лицом к гостям, он пыхнул сигарой и задумчиво оглядел прибывших. В гостиной, где был накрыт не блещущий разнообразием, но обильный стол с корейскими закусками и водкой соджу, собрались пятеро по-разному одетых людей. Двое выглядели под стать хозяину квартиры – с бритыми лицами, в европейских сюртуках, сорочках, узконосых штиблетах. Еще двое являли им полную противоположность, придя на встречу в белых национальных одеждах, широких штанах с кургузыми курточками, парусиновых ботах. Их усы свисали ниже подбородка, а потому, поднося пиалы ко рту, они одной рукой привычным движением аккуратно придерживали их, чтобы кончики не попали в еду. Один, пятый, являл собой странную картину смешения стилей. На нем были такие же просторные и короткие белые штаны, как у предыдущих двух, но венчал костюм европейский пиджак с модными закругленными лацканами, а на шее кокетливой петлей был повязан пестрый хлопковый шарф. В руке пятый держал длинную корейскую трубку, в которую вмещалась щепоточка табаку, а тонкие усики на его лице лишь едва начали спускаться с припухшей верхней губы. Трубочку он время от времени посасывал, а к еде почти не притронулся, на Чена смотрел особенно пристально, и видно было, что курильщик то ли не доверял хозяину, то ли был о нем особого, очень особого мнения. Хозяин квартиры тяжело вздохнул, подошел к столу, но садиться за него не стал. Оперся на край и продолжил разговор, шедший по-корейски:

– Братья, ситуация продолжает меняться к худшему. Мы знали, что так будет, и не верили в это. Великий Ван предсказывал это еще семь лет назад, и предсказания продолжают сбываться. Подписанный в ноябре договор о протекторате Японии над нашей родиной – еще один тяжелый удар по нашей отчизне, по свободной Корее, по нашему патриотизму, в конце концов, по самолюбию и чести каждого из нас, будь он дворянин или простой труженик!

Присутствовавшие опустили головы, а человек с шарфом на шее отставил трубочку, отпил немного водки из почти плоского стаканчика, больше походящего на миниатюрное блюдечко. При этом стало видно, что на руке у него не хватает одного пальца.

– Хуже всего то, что не только оправдываются наши худшие ожидания, – продолжал Чен, – но и не сбываются наши надежды. Только вы знаете, что по приказу Великого Вана мы с женой приехали сюда много лет назад, чтобы создать здесь тайную базу, опорный пункт для координации нашего освободительного движения. Наша родина тогда была очень слаба. За нее сражались три гиганта – Китай, Россия и Япония. Вы помните, что и наши старшие товарищи по борьбе критиковали меня за принятое решение уехать во Владивосток – в стан врагов, как тогда считали многие из вас. Но, во-первых, только вы знаете, что такова была воля Вана. Во-вторых, моя семья, мой клан привыкли жить среди врагов – это наша профессия и наша честь. В-третьих, только так мы можем отомстить за смерть убитой японцами королевы, несчастной супруги Великого Вана. Ее гибель – страшная, мученическая кончина от японских мечей – никогда не будет прощена или забыта! Тем более что обычай кровной мести для нас, корейцев, – священный долг чести, превыше которого нет ничего! В-четвертых, война показала, что Россия – неопасный враг и даже совсем не враг.

Хозяин квартиры выпрямился, обвел всех внимательным взглядом и продолжил:

– К сожалению, Россия проиграла войну. Как мы и предполагали, наша родина оказалась захвачена врагом. Теперь уже нашим общим – с русскими – врагом. Тем врагом, который нас хорошо знает, который активно борется против нас даже в мирное время, который, я уверен, следит за нами даже сегодня в ожидании удобного случая для броска. Японцы ненавидят нас веками. Много раз они нападали на нашу священную родину, но каждый раз нам на помощь приходил великий Китай. Сегодня сам Китай лежит у ног завоевателей. Нам не на кого больше надеяться. Только на себя и… на русских. Теперь только отсюда – из России, из Владивостока – мы можем направлять нашу борьбу против врага злейшего, врага Кореи на протяжении столетий – против Японии!

Человек в шарфе пыхнул трубочкой и, вежливо склонив голову в сторону хозяина квартиры, спросил:

– Как же вы предлагаете бороться, уважаемый Чен? Тем более в условиях, когда, как вы считаете, враг следит за каждым нашим шагом.

– Главное, надо понимать, что наша борьба будет долгой, уважаемый Ан. Очень долгой. Россия обескровлена и подавлена страшным поражением. Русские сейчас напуганы и обозлены. Этот страх и эта ненависть к японцам не исчезнут еще долго. Я уверен, русские будут ждать, сколько потребуется, но потом наступит реванш. Не удивлюсь, если через десять, двадцать, в конце концов, через тридцать или сорок лет они вернут то, чего лишились в результате войны. Для меня нет никаких сомнений в том, что русская армия вновь войдет в Маньчжурию, в Порт-Артур, Дальний и, самое главное, освободит от японцев нашу Корею. В этот момент или мы, или наши дети должны быть с русскими! Временное затишье, которое установилось ныне, не должно никого обмануть! Вспомните, как приходилось таиться на улицах во время войны от полиции и военных, чтобы нас не приняли за японцев. Выйдите на улицу: сейчас и японцы вернулись, и русским все равно – нас никто не трогает. Но это лишь видимость. Я уверен, это спокойствие временное, и, прежде чем мы обсудим способы борьбы, рекомендую уважаемым братьям Чхве сменить одежду на европейскую – так мы меньше привлекаем к себе внимания.

Чхве, сидевшие в белых куртках и оказавшиеся настоящими братьями, поклонились в ответ, но один из них, видимо старший, возразил с легкой усмешкой:

– Уважаемый Чен – известный коммерсант. Вас хорошо знают и русские, и японцы. Вы живете на Пушкинской, в центре города, в своем собственном доме. Вы сдаете квартиры и дома русским и даже японским компаниям, у вас есть заводы и даже пароход. Мы же, простые корейские торговцы, ютимся в «Корейке», как говорят русские. Там не бывает таких солидных людей, как уважаемый хозяин. Там мы выглядим, как все, – и еще раз вежливо склонился над столом.

– Дорогие братья, – заговорил вдруг хозяин дома по-русски, – вы живете в этой стране, в русском городе Владивостоке. Хотя нас здесь больше тысячи, русских все равно больше. Не надо лишний раз привлекать внимание к себе – внешностью, привычками, языком. Внимание и русских, и японцев. Вы сами прекрасно знаете, но я еще раз повторю: несмотря на все усилия русской полиции, шпионов императора Мэйдзи в русском городе еще предостаточно. Наша задача в другом – помогать товарищам, ведущим сейчас тайную борьбу против японских завоевателей у нас на родине.

– Император Мэйдзи здесь ни при чем, – по-корейски перебил хозяина квартиры Ан, – он не испытывает враждебных чувств к Корее. Он монарх, а значит, собрат благородного Вана. Во всем виноват его наместник, генерал-резидент Японии в Корее Ито. Он ненавидит нас, корейцев, он ненавидит Корею! Это Ито стоял во главе заговора, в результате которого пала наша королева. Он убил ее! Он – проклятый самурай, и теперь он должен быть убит! Убит как собака! – Ан, все больше распаляясь от собственных слов, вынул из рта трубку и громко стукнул по столу.

– Убийство – плохой способ решения проблем, уважаемый Ан, – спокойно и уже по-корейски возразил Чен, – в том, чтобы убить одного человека, нет ни смысла, ни славы. Наша с вами, уважаемые друзья, задача более трудна и опасна – разведка и привлечение помощи России для борьбы против Японии. С тем, что потом совместными усилиями изгнать захватчиков из Кореи.

– Для этого вы приняли их веру, товарищ Чен? – снова с легким оттенком сарказма спросил старший из братьев Чхве.

– И для этого тоже, – с улыбкой ответил остающийся спокойным хозяин. – Я планирую жить здесь долго. Может быть, я даже умру здесь, в России, ни разу не увидев свою родину. Я не буду жалеть об этом. Это пустое. Я должен стать русским, насколько это возможно при нашей внешности, чтобы работать долго и эффективно на благо свободы Кореи. А в том, что работать придется долго, можете не сомневаться – наша родина будет освобождена не скоро.

– О, мы знаем о ваших успехах, уважаемый Чен, – впервые открыл рот один из гостей в сюртуке. – Брат Чхве прав: весь город только и говорит, что об успехах вашей компании. Строительство, торговля, связи с Японией и даже с Австралией – во всем можно положиться на компанию Тимофея Чена.

– Я прибыл сюда не для того, чтобы делать бизнес, – снова тонко улыбнулся хозяин квартиры, – хотя и это надо уметь настоящему разведчику. Представители моего рода за последние пятьсот лет сменили много профессий. Но только то, что мои предки добивались высшего успеха в каждой, позволило им оставаться незамеченными в своем главном занятии. Поколение за поколением моя семья делала все возможное, чтобы Корея была свободной, сильной и процветающей. Хотя моих родственников сегодня можно найти и в Китае, и в Японии, и даже на Тайване, наши общие предки служили только одной стране – Корее. Мы, уважаемые друзья, всегда там, где наибольшая опасность, где требуется высший уровень профессионализма. И то, что наша родина сегодня завоевана, не наша вина, а вина тех, кто не слушал наших советов и предостережений.

Голос Чена стал резким, лицо закаменело от ненависти, крепко сжатые полные губы превратились в узкие побелевшие полоски. Сидящие за столом почтительно опустили головы, а он продолжал:

– Сегодня наш враг – Япония. Повторяю: борьба будет долгой. Я не считаю, что во всем виноват генерал-резидент Ито – у меня другая информация о его взглядах. Но, если надо, мы убьем и его, уважаемый Ан. Убьем, если это приблизит нас к главной цели – свободе Кореи.

Все присутствовавшие обратили взоры на хозяина квартиры, но тот, наоборот, опустив глаза, очень тихо сказал:

– Мы можем не успеть увидеть Корею свободной. Это должны увидеть наши сыновья. Но не просто увидеть. Они должны бороться. Должны воевать. Но для этого они должны стать невидимыми и неуязвимыми, как их предки. И вот для этого они должны учиться. Я уверен, что нам надо рассчитывать на такую долгую войну за освобождение родины, которую будем вести не только мы, но и наши дети. Они отомстят за поруганную землю, убитых родственников, за убитую королеву Цин!

Чен поднял лицо и твердо объявил:

– Я собрал вас сегодня, чтобы сказать: ваша помощь может понадобиться мне в любой момент. Но не только мне. Вы знаете, у меня есть сын – Чен Сюн Хак, Арсений. Скоро ему семь лет. Самое время идти в гимназию. И он пойдет в нее. Но только не в русскую. Летом он уедет в Японию, где поступит в престижную школу, в которой учатся дети японских аристократов, военных – дети тех, кто оккупировал нашу родину. Он будет учить их язык и выучит так, чтобы его нельзя было отличить от японца. Он получит японское имя, и все будет выглядеть так, как будто он один из них. А он останется одним из нас.

– Он убьет Ито? – с надеждой спросил Ан.

Чен замолчал, налил водки в такую же, как у всех, плоскую стопочку и медленно отпил, не ответив на вопрос.

– Вы знаете, что у меня есть лучший деловой партнер, владелец «Сакамото сёкай» господин Сакамото. Он согласился стать опекуном моего сына в Японии. Потом, возможно, Арсений будет принят в семью Сакамото. Станет совсем японцем и… вернется к нам, чтобы стать нашим лучшим оружием. Каждый из вас должен будет помогать ему в этом. Прошу вас помнить об этом, сделать это, но пока сохранить все слова, сказанные мною, в глубочайшей тайне.

Чен остановился и прислушался. В доме, кроме заговорщиков, никого не было. Жилец – молодой студент из Сеула Пак Дон Дэ, приехавший по рекомендации старинного друга Чена и уже полгода живший в его доме, ушел на вечерние занятия. Жена Тимофея Николаевича с маленьким Арсюшей отправилась в синематограф на фильму про Робинзона. Все слезы из-за предстоящей на долгие годы разлуки с сыном она уже выплакала, оставаясь в одиночестве, но внешне демонстрируя полное согласие с мужем и покорность. Но все же Тимофею Николаевичу не хотелось, чтобы Наталья Николаевна – так звали сестру принцессы Цин в крещении – снова слышала разговоры об отправке ее единственного ребенка в Японию.

– Мой сын уедет и сделает все так, как я планирую. Он сделает это так, как никто другой не сможет, он сделает это лучше всех, – взглянув в глаза человеку с шарфом, Чен добавил: – а если будет надо, то убьет генерала Ито. Хоть императора! И пусть его казнят. Мы поставим ему памятник. Но, я уверен, он будет умнее.

Гости начали расходиться. В соседней с гостиной комнате молодой кореец в студенческом мундире аккуратно убрал стакан, через который он слушал разговор, от стены и тихонько выдохнул. Дождавшись, пока в доме все стихнет, он выскользнул из него так же незаметно, как и вернулся сюда два часа назад, – через отдельный вход, ведущий в его комнату. Тоненькая фигура быстро заструилась во влажном сумраке в сторону японского консульства.