Текст книги "Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы"

Глава III
Мутации левиафана

…возведению понятия государства во всеобщее нормативное понятие о форме политической организации всех времен и народов, возможно, скоро придет конец вместе с периодом государственности.

Карл Шмитт, «Государство как конкретное понятие, связанное с определенной исторической эпохой»

Государство, которое гибнет, если не грабит и не убивает, должно погибнуть.

Бертольт Брехт, «Ме-ти. Книга перемен»

3.1. Упадок суверенитета

Безусловно, наиболее заметным и значимым институтом, который так или иначе затрагивают протекающие сегодня кризисные процессы и социальные трансформации, является государство. Пожалуй, ещё ни один мыслитель, касавшийся в своих трудах политико-правовой проблематики, не обошёл стороной рассмотрение данного института, его признаков, функционирования, его преимуществ и его болезней. Для современного человека государство находится в самом центре его социального бытия, выступает своего рода ядром общества, главным движителем общественных процессов. Зачастую мы даже не задумываемся о том, что наши ожидания и расчёты на будущее связаны с государством, а те или иные акты нашего поведения опять-таки предопределены фактом его существования. Хотя научные данные свидетельствуют о том, что государственности как таковой не существовало на протяжении наиболее продолжительного периода истории человечества, сегодня нам трудно в это поверить и представить себе отсутствие государства, ведь сама наша жизнь – это жизнь в государстве, а не вне его.

Глубокие социальные трансформации, периоды кризисов, подобных тому, который мы наблюдаем, с неизбежностью затрагивают государство как центр управления обществом или «управленческий штаб», если пользоваться понятиями веберовской социологии. Однако для того, чтобы осознать, как кризис повлиял на институт государства, необходимо разъяснить для самих себя, о каком государстве идёт речь, что понимается под этим словом и какова история такого понимания государства. В противном случае (поскольку простой констатацией кризиса в государственной сфере данное исследование исчерпываться не может) мы рискуем упустить из виду значимые перемены, происходящие с государственностью и господствующими представлениями о ней.

Для начала стоит отметить, что само понятие «государство» имеет непростую историю. По большому счёту, когда современные учёные говорят о государстве, они могут иметь в виду несколько совершенно различных форм организации власти. То, что «государствами» в юридической литературе зачастую именуют аппараты политического господства, существовавшие на Древнем Востоке, в античных Греции и Риме, в феодальной Европе и т. д., является серьёзным упрощением, оправдываемым соображениями некоторого терминологического удобства, но в то же время способным вводить в заблуждение по поводу сущности всех этих образований.

Как отмечал немецкий правовед Георг Еллинек, у греков государство называлось nöAiq и было, таким образом, тождественно с городом. Римляне использовали понятия civitas, т. е. гражданская община – понятие, тождественное греческому nöAiq, res publica – т. е. «общее всему народу», и, наконец, imperium – понятие, отождествившее военно-политическую власть императора с римским государством. В германском мире широкое распространение получило понятие Reich, происходящее от латинского regnum и обозначавшее княжеское господство, царство. Для средневекового политического мышления характерным являлось обозначение государства названием земля – terre, terra[145]145
  См.: Еллинек Г. Общее учение о государстве. СПб.: «Юридический центр Пресс», 2004. С. 149–151.


[Закрыть].

Долгое время не существовало единого, обнимающего все государственные образования термина. Потребность в таком обобщающем термине впервые получила удовлетворение в Италии, где ранее всего стало употребляться понятие stato, т. е. «статус», «состояние» (отсюда, по всей видимости, английское state, немецкое Staat, французское état, испанское estado и т. д.). Еллинек объясняет, что

«к разнообразным итальянским государствам не подходили названия regno, imperio, terra, как и слово cittá (город) не передавало государственного характера Венеции, Флоренции, Генуи, Пизы»[146]146
  Там же. С. 151.


[Закрыть].

По-видимому, хотя на этот счёт до сих пор нет единодушия среди историков[147]147
  Подробнее см.: Rubinstein N. Notes on the Word Stato in Florence Before Machiavelli //


[Закрыть], первые случаи употребления слова stato в значении государства вообще относятся к XVI веку. В этом смысле показательно, что Макиавелли начинает свой знаменитый трактат «Государь» («Il Principe», 1513 год) словами

«Tutti li stati, tutti e’ dominii che hanno avuto et hanno imperio sopra li uomini, sono stati e sono o repubbliche o principati» («Все государства, все правительства, когда-либо главенствовавшие над людьми, подразделяются на республики и принципаты»)[148]148
  Machiavelli N. Il Principe. Torino: Einaudi, 1961. P. 3. URL: http://www. letteraturaitaliana.net/pdf/Volume_4/t324.pdf (дата обращения: 03.03.2020). Русский перевод приводится по изданию: Макиавелли Н. Государь. Искусство стратегии. М.: Эксмо, СПб.: Мидгард, 2007. С. 19.


[Закрыть],

а чуть позже французский юрист Шарль Луазо употребляет слово «l’estat» в столь же широком значении, как и его итальянский предшественник[149]149
  См.: Loyseau Ch. Traite des seigneuries. Paris: Abel ĽAngelier, 1610. Pp. 15–16, 28–29 etc.


[Закрыть].

Впрочем, наивным было бы думать, что появление такого обобщающего термина являлось случайностью и следовало лишь из многообразия итальянских государственных образований; более того, наивно полагать, что обобщающая теоретическая конструкция, каковой является понятие государства, представляет собой плод уникальности положения Италии и не могла возникнуть в других регионах Европы.

Античный греческий «полис», римская «республика», германский «рейх» и т. д., равно как и, казалось бы, обобщающее «государство» (stato) – понятия, не только не случайно сформировавшиеся, но указывающие на историческую специфику и социальную сущность описываемых ими властно-политических образований. Так, греческий полис представлял собой ограниченную по своему пространственному охвату (ограниченную пределами одного города) гражданскую общину, основанную в значительной мере на принципах прямого народовластия, самоуправления и равенства полноправных членов данной общины. Государство не противопоставлялось тому, что сейчас мы назвали бы гражданским обществом. Как отмечал Еллинек, публично-правовое положение индивида при полисном устройстве никогда не обуславливалось его принадлежностью к стране, а всегда только принадлежностью к гражданской общине или зависимостью от нее[150]150
  Еллинек Г. Указ. соч. С. 149.


[Закрыть]. Римская республика также, исходя из этимологии этого термина (res publica – «общая вещь», «общее дело»), являла собой политическое образование, сущностью которого был определённый внутренний порядок управления, а именно – особое, привилегированное положение римских граждан, их участие в делах, касавшихся римского народа как целого (Populus Romanus), особый режим народовластия. Империя Рима, это непревзойдённое изобретение римлян, хотя и представляла собой развитую централизованную управленческую машину, противопоставлявшую себя всем иным политическим образованиям тогдашней ойкумены, на деле немыслима без своего сакрального элемента. Справедливым, на наш взгляд, является утверждение, согласно которому империя представляет свой порядок как постоянный, извечный и необходимый, репрезентует его как мир и гарантию справедливости для всех народов[151]151
  Хардт М., Негри А. Империя. С. 25–26. См. на эту тему также: Гатагова Л. С. Империя: идентификация проблемы // Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. М.: АИРО-ХХ, 1996. С. 338; Каспэ С. И. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика. М.: РОССПЭН, 2001. С. 30–43.


[Закрыть]. Империя – это, потенциально, весь мир, или, по крайней уж мере, его центр, его смысл, его лучшая часть; она несёт народам определённые идеи, ценности, нормы, иными словами – это по своей природе экспансивное образование, ставящее себя вне времени и каких-либо пространственных пределов. Наконец, разнообразные княжества, королевства, царства, рейхи эпохи Средневековья, будучи неразрывно связанными с феодальным хозяйственным укладом, представляли собой не столько публичные образования, сколько частную собственность, домены (domaine – «владение») соответствующих монархических правителей, власть которых обожествлялась и являлась трансцендентной по отношению к подданным. Все эти исторические формы политико-территориальных образований, которые мы сегодня ошибочно зовём одним словом, не обладали признаками юридического лица, корпорации, и не располагали бюрократией в современном понимании этого термина, т. е. обезличенным слоем состоящих на государственной службе людей. Большинство из них, исключая, пожалуй, античные полисы и Римскую империю, не знали разделения власти и собственности, а потому рассматривались в значительной мере как собственность своих правителей[152]152
  Подробнее см.: ван Кревельд М. Расцвет и упадок государства. М.; Челябинск: ИРИСЭН, Социум, 2016.


[Закрыть].

Сказать, что все перечисленные властно-политические образования обладают единым набором признаков, значит, проявить непростительную близорукость, потому что в действительности современное государство (state, l’état…), преобладающее в наших представлениях, есть плод более поздней эпохи. Хотя, разумеется, оно состоит в генетическом родстве с предшествующими ему формами политического господства, каковыми являлись древневосточные деспотии, античные полисы, римские республика и империя, княжества и королевства Средневековья, и в этой связи обладает рядом схожих черт с ними, всё же более правильным, на наш взгляд, будет выделять его в качестве совершенно самостоятельной формы и образа политической власти над обществом. Следует согласиться с Карлом Шмиттом, считавшим, что

«”государство”' вовсе не является подходящим для всех времен и народов обобщающим понятием, но скорее конкретно-историческим, конкретным понятием, и было бы ошибкой – если не подлогом – проецировать типичные представления эпохи государственности на другие исторические эпохи и ситуации»[153]153
  Шмитт К. Государство как конкретное понятие, связанное с определённой исторической эпохой // Логос. 2012. № 5 (89). С. 213.


[Закрыть].

Мы постоянно должны держать в уме мысль о том, что заключает в себе общепринятое в последние столетия понятие государства и чему оно обязано своим появлением.

Современные представления о государственности находятся во взаимосвязи с такими историческими вехами европейской истории, как открытие земель в Новом свете, которое кардинальным образом изменило существовавший пространственный порядок, и Ренессанс, в ходе которого европейский человек осознал себя в качестве творца своего общества и своей истории[154]154
  М. Хардт и А. Негри называют эту перемену в сознании европейского человека открытием «революционного плана имманенции», противопоставляя тем самым новое европейское сознание, видящее в самом человеке и его разуме источник преобразования общества и природы, сознанию трансцендентному, полагавшемуся на авторитет и силу божественного, неземного как в определении социального порядка, так и в познании природы： «силы созидания, прежде отданные в исключительное распоряжение небес, были возвращены на землю» (см. Хардт М., Негри А. Империя. С. 78–81).


[Закрыть]. Однако напрямую они происходят из ада межконфессиональных гражданских войн в Европе XVI–XVII веков, запущенных процессами религиозной реформации и сделавших крайне нестабильной жизнь народов и власть правителей. Из этого ада был необходим выход, который был найден в идее суверенитета. По большому счёту, именно провозглашение этой идеи и постепенный переход к её реализации в практике осуществления политической власти над обществом и практике международных сношений ознаменовали возникновение представлений о государственности, по инерции считающихся ныне современными.

Как известно, впервые понятие суверенитета (souveraineté) было сформулировано французским юристом Жаном Боденом в его работе «Шесть книг о государстве» («Les six livres de la République», 1576). Боден определил суверенитет как абсолютную и постоянную власть государства[155]155
  Bodin J. Les six livres de la République. URL: http://classiques.uqac.ca/classiques/ bodin_jean/six_livres_republique/bodin_six_livres_republique.pdf (дата обращения: 03.03.2020). – ^{_ _}


[Закрыть]. Абсолютный характер суверенной государственный власти подразумевал отсутствие для нее каких-либо ограничений, что автоматически предполагало ничтожность претензий на власть со стороны каких-либо иных социальных сил. Среди отличительных признаков суверенитета были определены право на издание общеобязательных законов, решение вопросов войны и мира, а также действие в качестве суда последней инстанции. Таким образом, согласно революционной концепции Бодена, государство как организация политического господства должно было сделаться монополистом в вопросах управления обществом и единственным законным представителем общества в отношениях с другими странами, т. е. единственно признаваемым субъектом международных отношений.

Работа Жана Бодена была важным теоретическим предвосхищением перехода Европы к новому правовому порядку – порядку территориально обособленных суверенных государств. Юридическим же закреплением этого перехода считается подписание в 1648 году Вестфальских мирных соглашений (в Мюнстере и Оснабрюке), окончив – ших Тридцатилетнюю войну. Вестфальский мир фактически утвердил принцип суверенитета в ведении международных дел, что означало полновластие государства внутри собственных границ, монополию государства на принятие общезначимых решений в рамках своих территориальных пределов. Отныне именно территориально замкнутая государственность сделалась мечтой и целью многих народов, полем разрешения разнообразных внутрисоциальных конфликтов и противоречий и пространством, в котором могла постепенно совершенствоваться жизнь людей.

Новое понимание государства, основанное на идее суверенитета, позволило преодолеть феодально-сословную неразбериху Средневековья и межконфессиональную вражду. Государство стало пониматься как территориально замкнутое единство, отделённое от других подобных образований чётко очерченными границами и реализующее в пределах своих границ определённый правовой режим. Сверхтерриториальные партии, каковыми являлись религиозные организации и сословные объединения, были устранены. Отныне конфессиональные и сословные противоречия должны были разрешаться при помощи государственно-полицейских решений на всей территории государства и по праву государства[156]156
  См.: Шмитт К. Номос Земли в международном праве jus publicum europaeum. С. 166.


[Закрыть].

Суверенное государство как единый центр власти в период, когда ещё свежа была память европейцев о кровопролитной и нескончаемой гражданской войне, войне всех против всех, выступило в роли спасителя человечества от этой войны, гарантом реализации главного требования масс – требования мира. Государь нёс подданным страх, но одновременно и спасение от «вторжения чужеземцев и от несправедливостей, причиняемых друг другу»[157]157
  См.: Гоббс Т. Левиафан. С. 132.


[Закрыть]. В облике суверена воплотились те черты, которыми в более древние времена было принято наделять силы потусторонние, божественные, не поддающиеся человеческому предвидению. В точности по Гоббсу, государство сделалось своего рода земным, «смертным богом»[158]158
  Там же. С. 133.


[Закрыть], трансцендентным политическим аппаратом, поглощающим единичные воли отдельных индивидов; и если в древности у многих народов было принято напрямую обожествлять носителей власти, если царям и императорам поклонялись как подлинным богам, то отныне, несмотря на затронувшие Европу процессы секуляризации, божеством – но уже светским, ненастоящим, искусственным – стала обезличенная властная машина. Вернее, это была властная машина, олицетворяемая в большинстве случаев фигурой абсолютного монарха.

Такое отношение к государственному суверенитету оставалось возможным до тех пор, пока под вопрос не было поставлено существование патримониальной абсолютистской монархической власти, выступавшей в качестве гаранта общественного мира и единства, и пока процессы первичного накопления капитала и укрепления европейской буржуазии не вылились в социальные революции, ищущие новых политических альтернатив. В результате этих революций, важнейшей из которых можно по праву считать Французскую революцию 1789 года, абсолютистские монархии не устояли, но устояло абстрактное, обезличенное (т. е. не привязанное к личности конкретного правителя) суверенное государство как основа правового порядка. На этот раз, однако, оно было дополнено ещё одним значимым атрибутом – нацией.

«Духовная идентичность нации, а не божественное тело короля теперь олицетворяла территорию и население в качестве идеальной абстракции. Вернее, реальные территории и народы теперь считались продолжением трансцендентной сущности нации»[159]159
  Хардт М., Негри А. Империя. С. 98.


[Закрыть],

– указывают М. Хардт и А. Негри.

Отныне в качестве носителя суверенитета, т. е. наиболее полной и постоянной власти в рамках конкретного общества, стали видеть не монарха и даже не коллегиальный управленческий орган, который Гоббс называл «советом», а народ, нацию. Государственный властный аппарат сделался представителем и олицетворением нации – определённой культурно-языковой общности, проживающей на одной территории и подчиняющейся одному и тому же правовому режиму. Процесс строительства национальных государств, или государств-наций, начавшись с таких стран, как Франция, Англия и Швеция, со временем охватил всю Европу, Америку, а уже в XX веке, благодаря национально-освободительной борьбе колонизированных народов, распространился в Азии, Африке, по всему миру. Суверенное национальное государство сделалось эталонной величиной, основным субъектом новой – так называемой «вестфальской» – системы международных отношений. «Государство» как понятие превратилось в господствующее парадиг-мальное представление, которое отныне было принято распространять на все эпохи и народы. В XX веке идея государственного суверенитета получила конкретизацию в ряде международно-правовых документов, важнейшим из которых к настоящему времени является Устав ООН, пункт 7 статьи 2 которого закрепляет принцип невмешательства во внутренние дела государства.

Как справедливо отмечал профессор С. В. Кортунов, расцветом вестфальской системы был ХХ век, который одновременно стал началом её упадка[160]160
  Кортунов С. В. Крушение Вестфальской системы и становление нового мирового порядка // Клуб мировой политической экономики. URL: http://www.wpec. ruZtextZ200708310905.htm (дата обращения: 03.03.2020).


[Закрыть]. К концу прошлого столетия идея суверенитета национального государства стала носить всё более проблемный характер. Накапливались противоречия, практика международных отношений всё чаще стала сталкиваться с отступлением от принципа невмешательства, либо толковать его расширительно. На доктринальном уровне зазвучали авторитетные голоса, призывающие пересмотреть сложившееся понимание суверенных прав государства. Так или иначе, хотя сегодня государственный суверенитет по-прежнему остаётся одним из ключевых понятий дипломатии и теории международных отношений, к нему по-прежнему обращаются официальные лица международных организаций и главы государств, мы должны констатировать глубочайший кризис представлений о суверенитете, а вместе с ним и кризис самого национального государства как господствовавшей до сих пор модели властной организации.

Пытаясь объяснить сложившуюся к настоящему моменту ситуацию упадка государственного суверенитета, мы должны иметь в виду, что уже с появлением развитых межгосударственных организаций и усложнением системы международного права, накладывавшего определённые обязательства и рамки на деятельность национальных государств, суверенитет как выражение наиболее полной и постоянной власти в пределах определённой территории перестал быть в полном смысле этого слова абсолютным понятием. Так, ещё Версальский договор 1919 года, учредивший Лигу Наций, существенно ограничил возможности государств по распоряжению своим правом на войну, юридически закрепил аннексию отдельных территорий Германии и лишение её всех колоний[161]161
  См.: Версальский мирный договор / под ред. Ю. В. Ключникова. М.: Издание Литиздата НКИД, 1925. С. 7–176.


[Закрыть]. После Второй мировой войны, как следствие заключённых странами-победителями соглашений, начало складываться биполярное устройство мирового порядка: существующие и вновь создаваемые национальные государства с неизбежностью оказывались перед необходимостью сделать выбор между капиталистическим и социалистическим идейными лагерями и, соответственно, войти в орбиту одной из утвердившихся на мировой арене сверхдержав – США или СССР. В то же время, несмотря на политическое и экономическое влияние названных государств на другие страны, на доктринальном уровне ключевые свойства и принципы государственного суверенитета оставались практически нетронутыми: суверенитет по-прежнему означал верховенство государственной власти по отношению к иным источникам власти внутри общества, обязательный для граждан соответствующего государства характер актов государственной власти и независимость государства в определении своей внешней политики (по крайней мере – на уровне выбора геополитического ориентира и той или иной магистральной линии в международных отношениях); судебные органы государства по-прежнему обеспечивали для граждан правосудие, в том числе в качестве высшей инстанции, за исключением случаев добровольного принятия государством наднациональной юрисдикции над собой[162]162
  Единственным наднациональным судебным органом, рассматривавшим дела с участием граждан, вплоть до 1993 года оставался Европейский суд по правам человека, образованный в 1959 году.


[Закрыть].

Одним из первых предвестников своеобразного «коперниканского переворота» в представлениях о суверенных правах национальных государств, пожалуй, можно считать выход в 1987 году книги дипломата Бернара Кушнера (Bernard Kouchner) и специалиста в области теории международных отношений Марио Беттати (Mario Bettati), в которой доказывалась обязанность западных демократий защищать права человека по всему миру не взирая на национальный суверенитет других государств[163]163
  Bettati M., Kouchner B. Le Devoir d’ingérence: peut-on les laisser mourir? Paris: Denoel, 1987.


[Закрыть].

Спустя всего несколько лет, сразу после окончания «холодной войны», эти идеи получили практическое воплощение в ходе миротворческой операции ООН в Сомали (1992–1993 годы). Однако окончательный переход к практике пренебрежения принципами государственного суверенитета ознаменовали вторжение сил НАТО в Югославию для участия в вооружённом конфликте на стороне косовских албанцев в 1999 году и последующее парадоксальное признание Международной комиссией по Косово данной интервенции в качестве «незаконной, но легитимной»:

«Комиссия заключает, что военная интервенция НАТО являлась незаконной, но легитимной. Она была незаконна, поскольку не получила предварительного одобрения Советом Безопасности ООН. Тем не менее, Комиссия считает, что вмешательство было оправданным, потому что все дипломатические средства были исчерпаны, и интервенция привела к освобождению большинства населения Косова от длительного периода притеснений под властью Сербии»[164]164
  The Kosovo Report: Conflict, International Response, Lessons Learned // The Independent International Commission on Kosovo. – N.Y.: Oxford University Press, 2000. P. 4.


[Закрыть].

В 2005 году по суверенитету национального государства был нанесён ещё один сокрушительный удар, когда Генеральная ассамблея ООН установила новую международно-правовую норму (или, вернее, институт, поскольку речь идёт о целой группе однородных норм), получившую известность под названием «Responsibility to Protect» («Обязанность защищать» или «Ответственность по защите», R2P). Общий её смысл сводится к тому, что суверенитет не является гарантией, спасающей государство от иностранной интервенции, напротив – суверенитет является бременем государства, он накладывает на государство ответственность, и это ответственность не столько перед своими гражданами, сколько перед международным сообществом. Так, пункт 138 итогового документа Всемирного саммита Генассамблеи ООН 2005 года гласит:

«Каждое государство обязано защищать свое население от геноцида, военных преступлений, этнических чисток и преступлений против человечности. Эта обязанность влечет за собой необходимость предотвращения таких преступлений, в том числе подстрекательств к ним, путем принятия соответствующих и необходимых мер. <…> Международное сообщество должно принять соответствующие меры для того, чтобы содействовать и помогать государствам в выполнении этой обязанности, и должно поддержать усилия Организации Объединенных Наций по созданию возможностей раннего предупреждения».

Следующий пункт данного документа даёт понимание того, каким образом предполагается обеспечивать исполнение государствами своих обязанностей по защите населения:

«Международное сообщество, действуя через Организацию Объединенных Наций, обязано также использовать соответствующие дипломатические, гуманитарные и другие мирные средства в соответствии с главами VI и VIII Устава для того, чтобы содействовать защите населения от геноцида, военных преступлений, этнических чисток и преступлений против человечности. В этой связи мы готовы предпринять коллективные действия, своевременным и решительным образом, через Совет Безопасности, в соответствии с Уставом, в том числе на основании главы VII, с учетом конкретных обстоятельств и в сотрудничестве с соответствующими региональными организациями, в случае необходимости, если мирные средства окажутся недостаточными, а национальные органы власти явно окажутся не в состоянии защитить свое население от геноцида, военных преступлений, этнических чисток и преступлений против человечности»[165]165
  Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН от 16 сентября 2005 года № А/ RES/60/1 // United Nations. URL: http://www.un.org/ru/documents/ods.asp?m=A/ RES/60/1 (дата обращения: 20.09.2019).


[Закрыть].

Глава VII Устава ООН содержит нормы, определяющие порядок действий Объединённых Наций в отношении угрозы мира, нарушений мира и актов агрессии, в том числе порядок использования международным сообществом военной силы. Таким образом, резолюция Генас-самблеи ООН при определённых обстоятельствах может выступать в качестве правового основания военного вторжения некоей коалиции государств в территориальные пределы того или иного государства, национальные органы власти которого «недостаточно хорошо» справляются со своими обязанностями по защите населения[166]166
  Некоторые специалисты отмечают, что норма об «обязанности защищать» носит рекомендательный характер, относясь к так называемому «мягкому праву» (soft law). В частности, отмечается, что общие формулировки итогового документа Всемирного саммита Генассамблеи ООН лишь «очерчивают круг возможных средств, но не обязывают их применять» (см.: ЛюбашенкоВ. И. О концепции «обязанности защищать» в международном праве // Российский юридический журнал. 2015. № 2. С. 39–47). Хотя в сущности это действительно так, авторы подобных оценок сознательно или неосознанно оставляют за пределами своего внимания тот факт, что данный документ создаёт возможность для государств и организаций, участвующих в интервенции во внутренние дела той или иной страны, ссылаться на правило, закреплённое на уровне ООН. Это значит, что новая международно-правовая норма и вправду никого не обязывает «содействовать» защите населения иностранного государства от преступлений против человечности, но зато является превосходным юридическим основанием, легитимирующим вторжение с использованием в том числе военных средств. R2P – это justa causa современных «справедливых войн», таран для демонтажа государственных суверенитетов.


[Закрыть]. Поскольку текст пунктов 138 и 139 указанного выше документа изложен эзоповым языком международной дипломатии, об интервенции в целях смещения неугодных «международному сообществу»[167]167
  Сам термин «международное сообщество» вряд ли может считаться нейтральным. Как показывает практика, это понятие, скорее, является выражением определённого консенсуса совокупности государств, в тот или иной исторический момент располагающих большим политическим, военным и экономическим потенциалом, нежели любое отдельно взятое государство или группа государств. Эта господствующая на международной арене совокупность государств выстраивается вокруг так называемых «великих держав» (great powers) или «сверхдержав» (superpowers), а в рамках однополярной системы международных отношений – вокруг единственной сверхдержавы. Нетрудно догадаться, что так называемое «международное сообщество» на самом деле никогда не объединяет все нации. В отрыве от международных противоречий и конфликтов это словосочетание бессмысленно; в конфликтных же ситуациях оно указывает лишь на сложившуюся международно-политическую конъюнктуру, с моральной точки зрения ставя в положение изгоев те государства, действия которых идут вразрез интересам «великих держав», вокруг которых сформирован консенсус.


[Закрыть] (т. е. чересчур самостоятельных) режимов напрямую ничего не сказано, однако изложенные положения предоставляют возможность их широчайшего толкования. После демонтажа режима Муаммара Каддафи в Ливии в 2011 году[168]168
  Ливийская трагедия, по сути, является первым применением R2P как международно-правового института, т. к. его основные концептуальные положения были имплементированы в Резолюцию Совета Безопасности ООН № 1973 2011 года (URL: https://undocs.org/ru/SZRES/1973%282011%29). Напомним, данная резолюция, ссылаясь на «грубые и систематические нарушения прав человека» законными ливийскими властями, предусматривала введение так называемой «бесполётной зоны» (т. е. запрета на все полёты над территорией страны для ливийской авиации) и замораживание активов, контролируемых ливийским руководством (в том числе активов Центрального банка Ливийской Джамахирии); последствиями введения этих мер стали сначала существенное ослабление правительственных сил, а затем демонтаж действующего государственного режима.


[Закрыть] и попыток части мирового сообщества повторить ливийский сценарий интервенции на территории Сирии ни у кого не должно оставаться иллюзий насчёт истинного значения подобных инноваций в международном гуманитарном праве.

Совершенно ясно, что установление международно-правовой нормы «Responsibility to Protect» имело задачу легитимации уже сформировавшейся на тот момент империалистической по своей сути практики международных гуманитарных и военных интервенций, использующейся отдельными державами, такими как США, Великобритания и Франция. Разумеется, это так, однако политико-правовое значение данного акта гораздо шире и глубже, чем это может показаться на первый взгляд. Новые нормы – это больше, чем просто подходящее юридическое средство для прикрытия чьих-то не вполне честных действий. На самом деле речь нужно вести о юридическом закреплении нового понимания государственного суверенитета – понимания, выворачивающего данное понятие наизнанку, лишающего его всякого положительного смысла.

Как уже говорились чуть выше, отныне суверенитет понимается не только и не столько как право, сколько как обязанность, ответственность, бремя государства. По сути, признаётся, что ни одно государство сегодня – и это относится отнюдь не только к государствам из так называемого «третьего мира», но ко всем, даже самым влиятельным – не может считаться настолько эффективным, самостоятельным и самодостаточным, чтобы иметь возможности по разрешению любых внутренних конфликтов и противоречий собственными средствами и по собственным правилам. Национальное государство сведено к одной из множества действующих на глобальной политической арене организаций, функции которой по большей части исчерпываются предоставлением определённых публичных услуг населению, проживающему на соответствующей территории, и… обеспечением управляемости социальными процессами на своём участке[169]169
  О «суверенитете как ответственности», требующем от государства обеспечивать надлежащий уровень политических благ и услуг, заботясь о защите и благосостоянии граждан, см., например: Potter D. W. State Responsibility, Sovereignty, and Failed States // Refereed paper presented to the Australasian Political Studies Association Conference, University of Adelaide, 29 September – 1 October 2004. URL: https://parlinfb.aph.gov.au/parlInfb/download/media/pressrel/WS1F6/upload_binary/ ws1f64.pdf (дата обращения: 20.09.2019).


[Закрыть]. Иными словами, национальные государства по-прежнему сосредотачивают в своих руках определённые властные полномочия, но ни о каком постоянстве и верховенстве этих властных полномочий говорить уже нельзя, поскольку сущностно территориальное государство теперь не сильно отличается от различных негосударственных организаций, активных в глобальной политике.