Текст книги "Кукла на троне. Том II"

– Благодарю вас, святая мать.

Силуэт за вуалью чуть качнул подбородком, принимая смирение императрицы.

– Испытывает ли ваше величество стыд за иные деяния?

– Да, святая мать. Первые две недели правления я потратила впустую, предаваясь пьянству и самоуничижению. Я принимала решения не думая и подписывала указы не глядя. Проводила дни в мечтах о кубке вина.

– Миновал ли тот период?

– О, да, мать Корделия. Я тщательно изучаю все документы, что ложатся под мое перо.

– Часто ли вы употребляете крепкие напитки?

– Не чаще одного раза в три дня.

– Ваша вина очевидна. Она состоит в праздности и низменном пристрастии к зелью, дурманящему разум. Став на путь исправления, вы смягчили, но не стерли провинность. Раскаиваетесь ли вы?

– Да, святая мать.

– Готовы ли совершить искупление?

– Да, мать Корделия.

– Две недели вы будете пить только чистую воду. При первом глотке из каждой чаши вы будете просить прощения у Милосердной Янмэй.

– Благодарю, святая мать.

Корделия вновь наклонила подбородок. Сложно судить по одному лишь силуэту, но, кажется, покаяние императрицы доставляло священнице удовольствие.

– Стыдитесь ли вы иных своих деяний?

– Нет, мать Корделия. В остальном я поступала согласно своей совести.

– Совершали ли вы деяния, ставшие предметом гордости?

– Да, святая мать.

– Поведайте о них мне и всеслышащим Праматерям.

– Под руководством мудрых наставников я постаралась постичь тонкости финансового дела, в чем достигла некоторого успеха. Кроме того, я смогла изучить и понять структуру имперского бюджета, несмотря на все многообразие его статей.

Силуэт за вуалью качнулся. Корделия не видела нужды в дальнейших подробностях и уже готовилась похвалить владыческую тягу к знаниям. Однако Мира продолжила:

– Вы сможете в полной мере оценить мой успех, когда я назову цифры, знакомые вам. Праматеринская ветвь Церкви за минувший год собрала пожертвований на сумму в девятьсот шестьдесят тысяч золотых эфесов. Пятьсот сорок тысяч пошли на содержание духовенства (за исключением монастырей, владеющих феодами). Сто девяносто тысяч были переданы школам, пользующимся покровительством Церкви, и восемьдесят – истрачены на реставрацию и обновление храмов. Излишек в сто сорок тысяч эфесов был сохранен в церковной казне, поскольку не имелось единодушного решения об их использовании.

Корделия промедлила с ответом на секунду дольше обычного. Очевидно, задавалась вопросом о том, откуда владычица взяла подобные сведения.

– Ваше стремление к познанию достойно одобрения, – прошуршал голос с крупинками гранита. – Праматери улыбаются вашим успехам. Я благословляю вас двигаться дальше тою же дорогой.

– Благодарю вас, святая мать.

– Имеете ли вы иные поводы для гордости?

– Смирение не позволит мне перечислять их, ибо мои достижения ничтожны в сравнении с деяниями Праматерей.

– Похвально, ваше величество, – тон священницы сделался мягче. – Тревожат ли вас вопросы, которые мог бы разрешить совет свыше?

– Да, святая мать. Желая остановить войну и защитить Фаунтерру от мятежников, я силой взяла из храма Перчатку Могущества Янмэй. Мой поступок святотатственен, и я раскаялась бы в нем, если бы Янмэй Милосердная не явила знак, подтверждающий мою правоту: Перчатка наделась на мою ладонь. По известным ему причинам лорд-канцлер скрывает от народа этот факт и приписывает окончание войны моим дипломатическим талантам и своему великодушию. Меж тем, Праматерям известно: я смогла избежать решающего сражения благодаря этому.

Мира вынула ладонь из муфты и подняла к оконцу. В кабинке царил полумрак, но блеск священного металла, покрывающего пальцы, был заметен даже сквозь вуаль.

– Я убеждена, что это событие не прошло безвестно для святой Церкви. Тем не менее, оно до сих пор лишено церковного истолкования. То, что может трактоваться как чудо либо как святотатство, верховные матери обходят молчанием. Это тревожит меня, мать Корделия.

Вуаль ответила до странности быстро – словно имела готовую отповедь.

– Знак слишком неопределен для ясного толкования, ваше величество.

– Насколько я знаю, за шесть столетий Блистательной Династии Перчатка Могущества не давалась в руку никому.

– И тем не менее, знак неясен. Перчатка ответила на ваш зов, но не заговорила. Не явлено канонических признаков чуда. Хотя, конечно, нет и признаков проклятья.

Ну, еще бы! Мира пошевелилась, стараясь встать удобнее, чтобы голос звучал уверенно. На коленях это ох как непросто.

– Сказано Светлой Агатой: видящий да не смолчит. Потому я не смею скрывать того, что вижу. Мне представляется иная причина ваших сомнений. Архиматерь Эллину боги одарили долгожданным покоем, избавив от бремени рассудка. Скоро вам представится шанс занять ее место. Но не признав Перчатку чудом, вы лишитесь моего благословения и не сможете стать главою Церкви. С другой стороны, признав чудо, вы прогневите лорда-канцлера, который считает говорящие Предметы происками Темного Идо. И он использует свое безграничное влияние, чтобы вы также не стали архиматерью. Ваша единственная надежда – замалчивать событие с Перчаткой, пока не получите сан.

– Исповедальня – не место для политики, – голос Корделии стал сухим песком пустыни. – Вы слишком многое берете на себя.

– Боги возложили на меня ответственность, вверив престол. Избегать ее было бы трусостью.

– Так или иначе, лишь архиматерь Эллина в праве признать случившееся чудом.

– На вас боги также возложили ответственность, поставив у плеча той, что неспособна решать.

Силуэт за вуалью дёрнулся, вскинув подбородок. Видимо, признак сильного раздражения.

– Ваше величество не вправе ставить подобные требования.

– Я лишь прошу определённости, святая мать. Благословите мой поступок с Перчаткой либо осудите во всеуслышание. Неясность терзает меня, лишая душевных сил.

– Простите, ваше величество. Я не могу ответить ничем иным, кроме отказа. Глубоко сожалею.

Ни капли она не сожалела – это виделось даже сквозь вуаль. Корделия негодовала, что мелкая пигалица, пуская и коронованная, смеет на чем-то настаивать.

Что ж, коли так…

Мира стремительно встала с колен и взметнула перед собою руку в Перчатке Могущества.

– Янмэй Милосердная, благодарю, что ты со мною! Чувствую силу твою в моей деснице! Святая мать, благословите меня на великие свершения!

Голос ударил по ушам в тесноте кабинки. Гвардейцы за шторой, наверное, немало удивились.

– Что имеет в виду ваше величество? – холодно осведомилась Корделия.

– Я показала вам, что сделаю через полчаса на глазах у толпы прихожан, в минуту, когда сниму покров с алтаря. Полагаю, народный восторг не будет знать границ, и весть о Перчатке облетит столицу со скоростью пожара. У вас имеется полчаса, святая мать, чтобы выбрать реакцию на моё действие. Возможности промолчать вам не представится.

Мира насколько раз сжала и разжала ладонь, любуясь совершенством металла, обтекающего пальцы. Неспешно оправила подол платья, убрала руки в муфту, повернулась к выходу из кабинки.

– Я благословляю ваше величество и нарекаю чудом Перчатку на вашей руке, – совсем иначе, хрипло, проговорила вуаль. – Именем Ульяны Печальной, коей мы обе служили, прошу: не вынуждайте меня повторять это при лорде-канцлере.

Мира поклонилась.

– Премного благодарю вас, святая мать. Я выполню вашу просьбу в обмен на маленькую услугу. Сто сорок тысяч эфесов излишка в церковной казне лежат без дела и ждут новой архиматери, более инициативной, чем Эллина. Поместите их в банки Фергюсона, Дей и Конто, и дайте Короне право временного распоряжения ими.

– Ваше величество, новая архиматерь, если ею стану не я, истолкует это как кражу или взятку. Я буду уничтожена.

– Именем Ульяны Печальной, коей мы обе служили, обещаю помочь вам получить сан. А деньги будут с избытком возвращены через год. Даю слово Минервы, творящей чудеса.

Поблагодарив мать Корделию, как полагалось по ритуалу, Мира вышла из кабинки. Собор по-прежнему был пуст, но она кивнула капитану, а тот кивнул служителям, ожидавшим в боковом нефе, и те двинулись к порталам, чтобы открыть дорогу прихожанам. За полчаса храм наглухо заполнится людом. А сейчас длится тот редкий клочок времени, когда никто не смотрит на Миру, и нет нужды в лицемерии и играх. Склонившись у алтаря, она принялась молиться о радости душ отца и Адриана.

За этим занятием и застала владычицу первая фрейлина. Она терпеливо ждала конца молитвы, но едва Мира сотворила священную спираль и поднялась от алтаря, леди Лейла тут же подошла к ней.

– Тайный воздыхатель вашего величества – баронет Эмбер – передал записку. Просил лично в руки и поскорее.

Мира пробежала глазами листок.

«Ваше величество, простите, что тревожу в поминальный день, но завтра уже поздно предупреждать о том, что случится завтра. Как вам известно, вскоре ко двору прибудет принц Гектор Шиммерийский. У меня появились основания считать, что он привезет скверные новости. Не ведаю, какие именно. Но люди принца, опередившие его, странно обходят молчанием войну в Литленде. Ваше величество, будьте спокойны и готовы ко всему. Принц Гектор – хитрый самодовольный негодяй. Если дать ему шанс, любую карту разыграет в свою пользу. Как говорят у вас на Севере, собакам и южанам не показывайте слабости.»

Спутники – 5

– Вот лучшая работа для шавана! – говорил ганта Бирай.

Его люди соглашались:

– Дух Степи нам улыбнулся! Первый Конь скачет вместе с нами!

После Кристал Фолл они ограбили еще два банка. Из первого взяли две тысячи эфесов, из второго – полторы. Там и там охрана почти не оказала сопротивления. Стражники были мускулистыми верзилами, но слишком расслабились от мирной жизни, отвыкли держаться настороже, позабыли цену секунды. Они ложились, не успев даже удивиться.

– Жидкие, как похлебка без мяса! – говорил ганта Бирай.

– Как ослиная моча, – поддакивали шаваны.

В обоих банках Колдун приказывал убить всех. Чара и Неймир стояли в стороне, люди Бирая резали глотки всем служкам, кассирам, случайным клиентам. Когда резня оканчивалась, Колдун проходил меж трупов, поднимал мертвые веки, впитывал стеклянные взгляды, облизывал губу от удовольствия. Шаваны замирали в страхе всякий раз, когда видели это.

– Он забирает их души, – говорили шепотом, пока Колдуна не было рядом.

– Пьет из мертвяков колдовскую силу.

– Молится Духу Червя!

Тем не менее, шаваны были уверены, что получили прекрасную работу. В иных условиях, возьми они тысячу эфесов за час малого риска, решили бы, что прогневили богов, навлекли на себя проклятие и вскоре погибнут – ведь кучи золота не даются просто так! Но будучи рядом с Колдуном, они знали, чем заслуживают щедрую награду: страхом. Другие бойцы на их месте давно разбежались бы в панике, а они делают дело. За стойкость Колдун им и платит, а еще – за отсутствие вопросов. Ни один шаван не заговорил с Колдуном лишний раз. Да, в общем, и смысла в том не было: между собой они давно уже все поняли.

– Ему не деньги нужны, а души мертвых! Деньги – для отвода глаз.

– Видали: он после дела отлучается куда-то, а возвращается без денег.

– Жертвует Червю!..

Из служек Тойстоунского банка живым не ушел никто. Из отделения в Клерми почти сумел выбраться один служка. Он был в уборной, когда началось. Долго там сидел – видать, совсем худо было с желудком. Все то время, пока Спутники морочили голову приказчику и украдкой вели разведку – считали людей, осматривали комнаты – он просидел в сортире, потому и не был учтен. При звуках резни вышел на цыпочках из уборной в коридор, сквозь щелочку двери заглянул в зал. Он мог бы вернуться в уборную и живым дождаться, пока грабители уйдут. Его бы не искали… Но на свою беду служка увидел как раз тот момент, когда Колдун пил душу из мертвых глаз кассира. Служка завопил от ужаса и тем выдал себя. За ним погнались, он заперся в уборной. Пока ломали дверь, скинул с себя одежду и нагишом, ободрав бока, сумел протиснуться в форточку.

– Догнать его?.. – спросил ганта Колдуна.

– Не стоит, – отмахнулся тот.

Обмакнул палец в крови, вывел у себя на ладони алую спираль и прокашлял что-то рваной глухой скороговоркой. Поднял окровавленную ладонь, подул над нею в сторону уборной.

– Вот и все, – сказал он.

Шаваны поняли, что служка рухнет замертво, едва добежит домой.

Каждое проявление жутких способностей Колдуна прибавляло им уверенности в себе. Они считали Колдуна частью своего отряда, а себя – частью его силы. В сравнении с могуществом магии любые стражи да констебли казались смешными.

Впрочем, Колдун полагался не только на магию. Он был не чужд и простой человеческой хитрости. Каждый атакованный банк находился в вольном городе. Полиция вольного города могла вести поиски только в его стенах, и грабители, едва проехав ворота, спасались от нее. Дружинам окрестных лордов не было дела до проблем вольных городов. А воинство герцога Альмера также смотрело на грабеж сквозь пальцы: ведь пострадавшие банки принадлежали чужеземному графу Шейланду. Уже три шерифа объявили розыск «неистовой банды» и три судьи обещали шаванам неминуемую виселицу, но методично и повсеместно их пока не искал никто.

– Голова колдунская! Возьмем еще пять банков – и заживем лордами!

– Будем как шиммерийские богачи!

– У каждого по дворцу и табуну коней!..

Однако с каждым днем Чара и Неймир становились все мрачнее. Они почти не говорили меж собою: о чем говорить, когда и так все ясно? Они исправно получали свою долю (уменьшенную на десятину) и не пачкали руки лишней кровью. Но на душе выли шакалы, и чем дальше – тем пуще. Все сложней было закрывать глаза на правду, а правда та, что ввязались они в дрянное дело. И как выпутаться – неясно. Уйти сейчас, не взяв десяти банков, обещанных Колдуну? Тогда судьба их решена: мерзавец смочит ладонь чьей-то кровью, пролает заклятье, подует во след Спутникам… Поговорить с ним? О чем? От колдовства его не отговоришь – это все равно, что запретить вороне каркать… Поговорить с Бираем? Тоже без толку. Ганта из тех, кто уважает силу, а сила – явно на стороне Колдуна… Оставалось одно: поневоле делать дело и ждать, когда все кончится. Ни Ней, ни Чара не бывали на каторге, но думали, что там все точно так же: гребешь поневоле и ждешь свободы.

Лысые хвосты.

В четвертом банке – Ней не запомнил названия городка – случилось нечто. Среди жидких, как похлебка, охранников попался один. Успел выхватить нож, когда следовало, и ударил раньше, чем ударили его. Когда схватка кончилась, шаван Хаггот зажимал рукой вспоротый бок, а кровь лила меж пальцев.

– Ганта, помоги… – шептал Хаггот, скрипя зубами от боли и чуть не плача от отчаянья. – Ганта, не бросай!

Проще и легче всего было добить раненого. Он все равно не проскачет больше мили – а значит, завтра будет болтаться в петле. Но если заколоть Хаггота, то Колдун, конечно, поднимет ему веки и выпьет душу. Каким бы ни был ганта Бирай, но такой судьбы своему всаднику он не желал.

– Перевяжите его, усадите на коня!

Шаваны обматывали Хаггота тряпками (а те мигом пропитывались кровью) и пытались поднять его в седло (а он валился набок, как шмат мяса без костей). Колдун глядел на все с этаким немым вопросом и подмигивал Бираю: мол, зачем возня, когда можно просто?..

– Да быстрей же, ослы! – ревел ганта. – Гирдан, сядь с ним!

Гирдан разделил коня с Хагготом.

– Спасибо, брат… – прошептал Хаггот.

– Да провались ты в нору! Из-за тебя оба погибнем.

Гирдан был прав: под тяжестью двух всадников лошадь еле рысила. Если будет погоня, этим двоим точно конец.

В сумерках они выехали из городка, двинулись по дороге. То было мучение, а не скачка. Отряд еле полз, поминутно тревожно озираясь в ожидании погони. Гирдан с Хагготом все больше отваливались назад. Хаггот то стонал, то бормотал жалобно:

– Братья, прошу… Ради Духов Степи… не бросайте…

Шаваны отвечали со злобой. Все ненавидели Хаггота – за то, что он еще жив.

Чара придержала коня, поравнялась с отстающими, сказала Хагготу:

– Ты был из тех, кто бросил нас на съедение литлендцам. Помнишь?

Но мало злости сохранилось в ней, жалость пересилила. Приблизилась, потрогала Хаггота, при свете луны заглянула в лицо. Шаван был рыхлым, как тесто, бок и бедро блестели от крови, лицо белело полотном.

– Его надо к лекарю, – сказала Чара.

Кто-то гоготнул, Гирдан фыркнул. Но ганта Бирай сбавил ход, потер затылок. Очень не хотелось ему видеть, как Колдун выпьет душу всадника.

– Чара, я сам вижу, что надо. Только где лекаря взять?

– Там, – сказал Неймир, указав в просвет меж холмов на западе.

Горстка светлячков мерцали там – огни поселка.

– Слишком близко к городу. Нас найдут, – проворчал Гирдан.

– Не найдут, если разделиться. Мы с Гирданом, – сказал Бирай, – повезем Хаггота к лекарю. Остальные скачут во весь дух дальше по дороге, оставляют следы. А к рассвету кружной дорогой возвращаются – на околице поселка мы вас встретим.

И ганта с Гирданом свернули в поля.

Остальной отряд пришпорил коней. Скачка согрела тела и отогнала тревоги, на душе вроде как просветлело. А преследователи все не показывалась – упустили констебли свой шанс. Прозевали тот час, пока шаваны шли медленно, теперь же – пусть попробуют нагнать!

– Дамочка, – позвал Колдун, – подъедь-ка, разговор есть.

Чара поравнялась с ним. Колдун сказал:

– Как для убийцы с многолетним опытом, в тебе излишек милосердия. Оно снижает твою ценность в деле.

– Я шаван, а не убийца. И мне плевать, как ты меня оцениваешь.

– Оно-то да, но лишние принципы тебе же портят жизнь. Сама себя обманываешь. Вот, думаешь, зачем ганта разделил отряд?

– Чтобы спасти Хаггота.

– Чтобы добить не у меня на глазах. Едва мы пропали из виду, Бирай с Гирданом кончили беднягу и поехали спать. Вот тебе все принципы.

Голос Чары заклекотал яростью:

– Быть не может. Не верю!

– Верь или не верь – ничего не изменится.

– Зачем же ты позволил?! От лишней души отказался!

– А может, тебя хотел поучить. Ты забавная, дамочка.

– Чушь! Все вранье! Хаггот уже у лекаря!

– Давай поспорим. Завтра приедем в ту деревню. Если найдем Хаггота живым – ублажу твое милосердие, в следующем банке кого-нибудь пожалею. А нет, – он плямкнул губами, – тогда с тебя поцелуй.

Вместо ответа Чара хлестнула коня.

Деревня оказалась не деревней, а крохотным городком. Несколько дюжин домов и мастерских обступили кольцом замок местного барона, что давал им защиту, а может, и искровую силу. На рассвете увидев замок, Колдун остановил отряд и отвел за холм:

– Не стоит маячить на глазах у лорда.

Выбрал двух шаванов, послал на разведку. Чара сказала:

– Я с ними.

Неймир:

– Я тоже.

Колдун ответил:

– Ты, воин, останься. А ты, дамочка, езжай. Посмотришь, кто победил в споре.

Он сально подмигнул напоследок, но Чара уже скакала, не оглядываясь.

На въезде в городок разведчиков окликнули: Гирдан сидел на лавке у чьего-то крыльца.

– Припозднились вы, я уже зад отморозил. Давайте за мной!

– Где Хаггот? – спросила Чара.

– Как – где? А сама-то не знаешь?

Она рыкнула от ярости:

– Спросила – отвечай! Где Хаггот?

– Скоро увидишь.

Они проехали по кривой улочке, свернули на другую и спешились у дверей двухэтажного дома. Гирдан потянул – оказалось не заперто. Вошли в сени, оттуда в залу.

Там, у камина, тлеющего углями, вольготно развалился в кресле ганта Бирай. Его сапоги стояли рядом, босые ноги вытянулись на табуретке, в правой руке дымилась большая кружка чаю. Левая же лежала на плече белокурой девушки.

– Заходите, парни, располагайтесь, – проворковал ганта Бирай. – Это чертовски радушный дом. Верно, красотка?

Он потеребил девчонку, и та встрепенулась, на миг подняв лицо. Девушка была хрупка, как хворостинка. Большие глаза блестели страхом, веки краснели от слез.

– Где…

«Где Хаггот?» – хотела спросить Чара, но вид девушки сбил ее с мысли.

– Что происходит? Кто она такая?

– Кто ты такая? – ганта сжал плечо девчушки. – Ну-ка, ответь всаднице.

– Я – Гледис, дочь лекаря, сударыня…

– Лекаря?.. В этом доме живет лекарь?

– Ну, а кто еще? Сапожник?.. – ганта хохотнул. – Тебе, старушка Чара, напрочь память отшибло. Мы же к лекарю ехали!

– Вы добили Хаггота, но все равно поехали к лекарю?! Какого хвоста?

Бирай уставился на нее:

– Добили Хаггота? Ты ум потеряла? Жив он, рану зашили!

– Тогда где?..

– Наверху. Вечером заштопали, сейчас промоют-перевяжут, мазью намажут, – и поедем.

– Мой папенька… – тихо начала девушка, но ганта оборвал ее шлепком по затылку:

– Цыц! Молчи, пока не спросят!

Хаггот жив. У Чары отлегло бы от сердца… если б не девчонка – та аж дрожала от страха.

– Что вы с нею сделали?

– Пхе! Вот же скажет Чара-Спутница! – ганта снова шлепнул девушку. – Ну-ка, ответь дамочке, что я с тобой сделал?

– Ничего плохого, сударыня. Я просто сижу рядом с сударем, вот и все.

– Давно сидишь?

– С вечера, сударыня. Будьте так добры, попросите сударя, чтобы он разрешил…

Подзатыльник заставил ее умолкнуть. Ганта буркнул раздраженно:

– Чара, кончай дурные расспросы. Лекарь сказал: Хагготу нужно ночь лежать тут. Мы остались. Но чтобы мы тут сидели, а лекарь побежал к шерифу – это ж не дело. Потому дочка со мной.

– Заложница… – поняла Чара.

Гирдан и двое всадников, что прибыли с нею, расселись в креслах и неотрывно глядели на девушку. Чара подумала: у них не было женщины от самой битвы с императором. Еще подумала: лысые хвосты.

Заскрипела лестница, и в залу вышел лекарь, ведя под руку Хаггота. Тот был бледен и слаб, но почти твердо держался на ногах.

– Это… ваши друзья, сударь?.. – спросил хозяин дома, опасливо глядя на Чару и шаванов.

Бирай отрезал:

– Не твое дело, друзья они мне или кто! Как рана?

– Изволите видеть, швы держатся хорошо, кровотечения нет, процесс заживления начат…

– Говори понятно, осел плешивый. Жить будет?

– Да, сударь.

– В седло можно?

– Я бы не советовал…

– Но удержится, наземь не грохнет?

– Удержится, сударь.

– Что делать с раной?

– Я подготовил вам мазь в дорогу, обрабатывайте ею дважды в день. Перед тем промывайте.

Лекарь протянул Гирдану склянку.

– Уже подготовил! – бросил ганта. – Ишь, шустрый! Спровадить нас хочешь?

– Нет, сударь. Оставайтесь, сколько вам будет угодно…

– Сколько угодно и останусь. Опробуй-ка свою мазь.

Лекарь открыл склянку и взялся за повязку на боку Хаггота.

– На себе опробуй! Высунь язык и мазни.

– Сударь, изволите видеть, она применяется не внутрь, а наружно…

– Жри, говорю! Если не помрешь – значит, не отрава.

Лекарь зачерпнул пальцем мази и положил в рот. Скривился от горечи, сглотнул. Ничего не произошло.

– Ладно, – кивнул ганта и разом допил из кружки. – Посидели и хватит. Пойдем.

– Счастливого пути, сударь.

Бирай встал, натянул сапоги. Глянул на девушку и сказал лекарю:

– Собери вещей дочурке. С нами поедет.

– Как?..

Лекарь охнул и согнулся, будто на плечи навалилось.

– Как?.. В седле. Не боись, пешком не погоним. Со мной поскачет.

– Сударь, я… Глорией-Заступницей прошу… Не нужно! Она ж у меня одна-единственная…

Бирай вынул нож и метнул с короткого замаха. Клинок вошел в стену за дюйм от лекарского уха.

– Следующий будет в лоб, – сказал ганта. – Не причитай, не люблю этого. Иди, собирай вещи. Даю пять минут.

Лекарь попятился на лестницу, заскрипел вверх по ступеням.

– Гирдан, проследи, чтоб не удумал чего.

Гирдан ринулся следом за лекарем. В зале остались ганта с тремя всадниками, Чара – и девчушка. И вот что самое скверное: она, девчонка эта, не сводила с Чары глаз. Молчала, но смотрела… Будто прямо в душу.

– Ганта, – сказала Чара, – оставь ее.

– Почему? Хорошая ж скотинка, чего не взять?

Чара не знала ни единого довода. Она делила свой путь с десятками и сотнями разных шаванов, и все делали так. Если встречали девушку, что радовала глаз и не имела защиты, – брали себе. Брали даже западниц – своих соплеменниц, рожденных свободными. А уж чужеземка из какой-то там Альмеры – это ж самый законный трофей!..

Будь здесь Неймир, он бы нашел, что сказать. У него язык как у черта подвешен. Такого нагородил бы, так Бирая заморочил, что тот бы и девушку оставил, и денег ей дал. Но Чаре слова не шли. Быстра ее стрела, да медлителен язык… И она выдавила только:

– Оставь, ганта. Пожалей. Я прошу.

– Вы слыхали, парни? – ганта ухмыльнулся своим людям. – Она меня просит. Сама Чара Без Страха, раздутая от гордости, смиренно просит меня об услуге! И я бы, может, даже согласился… да только не та ли это Чара, которая давеча хотела всех нас перестрелять?

– Та самая, – ответили шаваны.

– Вот потому, Чара, я тебе откажу. Но ты можешь попросить еще разок – поумолять, поклянчить… Глядишь, тогда и соглашусь.

– Ганта, – сказал Хаггот, – прошлой ночью она меня пожалела…

– Не она, осел, а я! Ей ты ничего не должен!.. И крикни там Гирдану – пусть поторопит папашу.

Хаггот крикнул, Гирдан что-то ответил. Чара стояла, кипя внутри, чувствуя, как кровью наливаются щеки. А девчушка все глядела на нее, не отрываясь, блестящими своими глазами-монетами. И Чара подумала: будь под рукою лук, да хотя бы десять ярдов дистанции… Но лука нет и дистанции тоже. Четверо шаванов за три шага от нее, а из оружия – только пара ножей… Почти верное самоубийство. И ради чего – кого?.. Чужой плаксивой дурочки?! Даже думать нельзя, потому что чушь! После стыдно будет за эти мысли!..

А дочь лекаря все смотрела… Влага блестела в зрачках…

И Чара заорала:

– Закрой свои ягнячьи глаза! Отвернись, Дух Червя тебя сожри!

Вот тут из сеней раздался голос:

– Миледи, не нужно так волноваться. Вы вредите собственному здоровью, к тому же пугаете бедного ребенка.

– А ты еще кто такой?!

Все обернулись разом. Порог переступил мужчина. Был он высок и плечист, хотя, судя по впалым щекам, подточен какой-то болезнью. Одет просто, но на боку – кинжал такой длины, что вполне уже впору назвать мечом.

Мужчина вошел в залу, помедлил, давая всем разглядеть себя. Заговорил красивым глубоким голосом:

– Коль ваш вопрос не риторический, чего я не исключаю, то дам ответ. Я – странник, нуждающийся в медицинской помощи. Узнав от добрых людей, что в этом доме проживает лекарь, я и наведался сюда.

– Вы, ослы, не задвинули засов? – зыркнул Бирай на своих шаванов.

– Так это вы, господа, оставили дверь незапертой! – странник кивнул шаванам. – Я благодарен вам. Найдя дверь запертой, я, как человек, требующий медицинской помощи, оказался бы расстроен.

– Слишком много болтаешь! – рыкнул ганта.

– А по мне, в самый раз. Ведь мы все равно ожидаем возвращения лекаря с верхнего этажа.

Взгляд ганты Бирая сделался колючим.

– Ты много успел услышать?

– Я пробыл в сенях несколько минут и услышал довольно, чтобы и самому испытать желание высказаться.

Ганта кивнул шаванам:

– Убейте его.

Странник ухмыльнулся – кажется, разочарованно. Шаваны двинулись к нему и замешкались. Нечто неуловимое в позе странника порождало легкие сомнения: как приступить к убиванию этого человека? С чего бы начать?..

– Не находите ли, ганта, что вежливость требует сперва…

Произнося фразу, странник повернулся к Бираю и упустил из виду шавана Косматого. Тот воспринял это как удачный момент для атаки – и зря. Косматый ринулся вперед, а странник без лишних движений просто пнул его в колено. Бросился и Гурлах, замахнулся мечом, но странник ловко парировал удар. Меч Гурлаха ушел в сторону, странник же треснул шавана по уху своим клинком – плашмя.

– …выслушать меня? – окончил странник бестактно прерванную фразу. Оба шавана корчились на полу. Гурлах сжимал разбитое ухо, Косматый – колено.

Ганта Бирай опустил руки на пояс, где блестели метательные ножи. Но досадное обстоятельство заставило его воздержаться от броска: кинжал Чары прижался к его яремной вене.

– Благодарю вас за помощь, миледи, – странник поклонился Чаре. – Итак, уважаемый ганта, вы готовы обратиться во слух?

Бирай сглотнул. Странник принял это за утвердительный ответ.

– Как вы могли заметить, господа, некоторое воинское мастерство мне не чуждо. Случилось так, что один лорд оценил его по достоинству и принял меня на службу, где я и провел лучшие годы молодости. Но со временем убедился, что однообразная работа, связанная с дотошным выполнением чужих приказов, до крайности отупляет ум и старит душу. Не желая более убивать себя, я оставил службу и отправился на поиски приключений…

Тут он прервал свою речь, поскольку по лестнице в сопровождении лекаря спустился Гирдан. Всадник схватился было за меч, но верно оценил ситуацию и предпочел не рисковать жизнью ганты.

– Вы сделали правильный выбор, сударь, – заверил его странник. – Итак, путешествуя по миру в поисках того, что привлекло бы мой интерес, я услыхал рассказы об отряде отчаянных парней, бесстрашно грабящих банки уэймарского графа. Смелость и находчивость этих людей, свобода от любых ограничений, законов и приказов, кочевой образ жизни – все это наполнило меня сладкими мечтами. Я пожелал примкнуть к «неистовой банде», как прозвали ее альмерцы. А поскольку не принадлежу к тем людям, что откладывают исполнение своих желаний, то я составил список отделений банка Шейланда в Альмере, выбрал из них те, что расположены в вольных городах, и отметил их на карте. Немного поразмыслив над тем, как мог лежать ваш путь от города Клерми – места прошлого дела, – я пришел к определенным выводам. К несчастью, я прибыл в нужное отделение банка вчера около девяти – на час позже, чем вы покинули его. Но словоохотливый констебль сообщил мне, что нож одного из стражников весь покрыт кровью грабителя. Я вновь потратил немного времени на размышления – и опять-таки пришел к некоторым выводам. Они-то и привели меня нынешним утром в дом лекаря, живущего за городской стеной, но достаточно близко к городу, чтобы истекающий кровью всадник сумел доскакать сюда живым.

– Ты что, хочешь ездить с нами?.. – прохрипел ганта Бирай.

– Ваше удивление, сударь, меня озадачивает. Вы же выбрали для себя путь грабителей банков! Почему считаете, что больше никто не возжелает той же участи?

Чару порадовало слово «путь» из уст странника. Однако она разделила удивление ганты:

– Мы – шаваны, дети Степи. А ты, странник, – родом из Альмеры или Надежды, или еще откуда… но точно не с Запада!

– Но я же не северный волчара и не ползун из Литленда. Так отчего бы мне не разделить путь с шаванами?

Эти слова тоже порадовали Чару – аж на душе потеплело.

– Ты правда так считаешь? Рожденный на востоке, хочешь ездить с шаванами?

– Денег он хочет, – буркнул ганта Бирай.

Странник развел руками:

– Не могу отрицать истинности данной реплики. Но позволю себе встречный вопрос: кто их не хочет?

– А если я не возьму тебя?

Странник покачал головой:

– Тогда мы все вместе окажемся в очень дурном положении. Тебе, ганта, придется совершить новую попытку убить меня, чтобы я не донес на вас. Мне придется оказать сопротивление, а твоим всадникам придется умереть (чего они, очевидно, не имеют в планах). Тебе придется самому вступить со мною в поединок, а прекрасной леди – выбрать, на чьей она стороне. Ее выбор определит того единственного, кто выйдет отсюда живым… Я глубоко убежден, что такое развитие событий опечалит всех участников, даже выжившего.