Текст книги "Богатыри не мы. Устареллы"

Сивка-Бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой…

Древнее коневодческое заклинание

Кто и когда первым обозвал крестьянского сына Ивана – Дураком, дознаться так и не удалось. Но кличка эта присохла к необыкновенно сильному, но ленивому и трусливому увальню намертво. Крестьянской работой он брезговал, но зато любил разорять птичьи гнезда, дрыхнуть на сеновале и приставать к прохожим со всякими разговорами. С малолетства привык Иван-Дурак все проказы сваливать на своего никому, кроме него, неведомого брата, которого считал немым, а сам откликался исключительно на прозвище.

До своего путешествия в Магов-город Иван-Дурак знал о том, как велик белый свет, лишь из рассказов калик перехожих. Но худое его воображение не могло вместить больше отрезка земли, ограничивающегося тремя захудалыми деревеньками, непролазным болотом, окруженным редким леском, да четырьмя верстами столбовой дороги, где он подкарауливал странничков.

Те, кто попадал в лапы немтыря Ивана, вынуждены были терпеть любопытство Дурака, и вот однажды один калика перехожий, дабы избавиться от назойливого собеседника, рассказал ему о ларце с Кощеевой смертью. Дескать, у кого окажется тот ларец в руках, тот и будет повелевать Кощеем, который готов будет исполнить любое желание хозяина ларца, лишь бы и дальше оставаться Бессмертным. Где искать ларец, калика не знал, но присоветовал обратиться к воеводе Лиху Одноглазому, что живет в Магов-городе.

Иван-Дурак, недолго думая, отправился в столицу Кощеева царства, что стоит на острове посередь озера Мокошь. Удача сопутствовала деревенщине. Воевода, к которому привели «чудо-богатыря» на ранней зорьке, смекнул, что к чему, и решил, что пусть уж парень попытает счастья, а потом он, Лихо Одноглазый, запросто отнимет ларец у деревенского дурня и воцарится в Магов-городе, как подобает ему – родовитому и отважному воину.

По приказу воеводы снабдили Ивана-Дурака немудрящей зброей, вот только коня пожадничали. Да тут как раз и подвернулся, по наущению Недотыкомки, Тришка, подведя ко двору Василисы Сивку-Бурку, вещего каурку. Сама Василиса снабдила полюбившегося Ивана всяческой снедью на дорожку и велела обратиться за помощью к Бабе-Яге – зловредной, выжившей из ума старухе, что проживала в избушке на курьих ножках посередь дремучего бора. Иным словом, всем миром снарядили Ивана-Дурака в дальний путь, не ведая, что из этого выйдет.

На закате третьего дня пути, когда кончились все съестные припасы, въехал чудо-богатырь в дремучий бор и сразу же в нем заблудился.

– Заколодела дорожка, замуравила, – пробормотал Дурак, глядя перед собой с подслеповатым прищуром. – Не проехать, не пройти… Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, – озлился он на коня, – что же ты, собака, спотыкаешься!

Сивка-Бурка неуверенно переступил через ближайшую колоду и снова замер как вкопанный. Пыльная проселочная дорога еще на опушке бора превратилась в узкую тропку, а потом долго петляла, уводя всадника в глубину чащи, пока окончательно не растворилась в буреломе. Лишь самые верхушки могучих елей были освещены сейчас уходящим солнцем, внизу же быстро загустевала ночь. Над головой Ивана-Дурака бесшумно промелькнула сова, едва не задев его голову мягким крылом. Выругавшись, он сполз с седла, зацепившись краем плаща за острый сучок. Дураку показалось, что кто-то схватил его сзади, и он заорал благим матом на весь лес. И тотчас отозвались лешаки, загукали, захохотали, на разные лады повторяя его вопль. От этой отзывчивости Ивану-Дураку стало совсем не по себе, и, чуя гибельную слабость в ногах, он присел на скользкую от опят колоду.

– Мама, мамочка родненькая, – заныл он, – вытащи меня отсюдова-а-а-а…

Сивка-Бурка тяжело вздохнул, словно уставший родитель над глупым чадом, пожевал большими мягкими губами и проговорил:

– Ну, буде, буде тебе, Дурак! Далече твоя мамаша, не услышит… Самим выбираться надо.

– Как же, выберешься ты из этого бурелома, – проныл Дурак, ничуть не удивившись тому, что конь разговаривает по-человечьи, – сожрут тебя лешие и косточек не оставят.

– Невежа ты, хоть и Дурак, – фыркнул Сивка-Бурка, – не питаются лешие кониной. А вот волки, те и человечиной не побрезгуют.

– Волки! – Парень вскочил и неуклюже вытащил из ножен меч, видимо, на время в нем взыграл богатырь Иван. – Где они? Далеко?

Сивка-Бурка втянул широкими ноздрями прелый лесной воздух и успокоительно покивал гривой.

– Далеко еще… Если не будешь рассиживаться да сопли распускать, успеем добраться до жилья.

– Жилье! – оживился Дурак. – Где?

– Полверсты будет…

– Что ж ты сразу меня не повез! – заорал Дурак.

– Ты на мне сидишь, а не я на тебе, – туманно высказался конь.

– Еще чего не хватало, – буркнул Дурак, но в седло обратно не полез. – Веди уж…

Так они и стали пробираться через чащу – конь впереди, расчищая дорогу широкой грудью и мощными копытами, а всадник позади, стеная и охая, поминутно оглядываясь, с трепетом прислушиваясь к пересмешничанью лешаков.

– Кажись, огонек, – буркнул вдруг конь.

Иван-Дурак осторожно выглянул из-за плеча верного Сивки. И в самом деле, в десятке шагов в кромешной тьме светилось окошко, да так высоко, будто изба стояла на подпорках.

– Неужто изба на курьих ногах?! – ахнул Дурак.

– Она самая, – тихо подтвердил конь, – бабки-ежкины хоромы.

– Ага, – глубокомысленно изронил Дурак.

– Чего «агакаешь», – зашипел на него Сивка-Бурка, – не стой столбом, иди на ночлег просись.

– Как проситься-то?

– Али не знаешь? – удивился конь. – Василиса, небось, сказывала…

– А, вспомнил, повернись, значить, ко мне задом, а к лесу передом…

– Наоборот, дурень, – дохнул ему прямо в ухо Сивка, – и погромче вели, она как пить дать глухая.

– Ладно, ладно, не учи! – Дурак приосанился и гаркнул сиплым своим басом: – Избушка-избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом!

И ничего не произошло. Иван-Дурак открыл было рот, чтобы повторить заклинание, но в это же мгновение светлый прямоугольник оконца заслонил чей-то силуэт и приблизительно женский голос сказал:

– Не повернется она, Дурак, даже и не проси. Заела. Без смазки который уж год стоит.

– Что ж ты ее не смазываешь, старая, – пробурчал Дурак.

– Во-первых – нечем, а во-вторых – не такая я уж и старая.

– Не старая, зато жадная, – не унимался крестьянский сын. – Сала жалеешь…

– Умолкни, дурень, – опять одним дыханием шепнул ему Сивка-Бурка в ухо. – Курьи ноги она смазывает человечьим салом!

Иван-Дурак аж обомлел от такого известия, но отступать было некуда, позади только ночной лес с волками и лешими, а впереди – в перспективе – целое царство. Какой тут может быть выбор?

– Ладно, бабуля, – сказал он. – Отворяй ворота…

После тьмы и сырости дремучего бора изба Бабы-Яги показалась Ивану-Дураку девичьей светелкой. Он словно бы и не замечал давно не беленную печь, замусоренный пол, грубо сколоченные лавки, покрытые засаленными, сплетенными некогда из разноцветных, а теперь одинаково серых лоскутов половиками. Впрочем, может быть, тут виновато было тусклое освещение. «Светелка» озарялась лишь одинокою лучиною. Сама хозяйка – согбенная, неряшливо одетая старуха – долго возилась у широкого зева печи, шуруя в нем ухватом, что-то роняя и непрерывно бубня себе под нос:

– Не обессудь, касатик, накормлю чем Сварог послал… Не ждала я нонче гостей… Давно человеческим духом не пахло в моей избе, ох давно…

– Что есть в печи, все на стол мечи, – сквозь зевоту проговорил крестьянский сын. – Да не вздумай накормить какой-нибудь отравой!

– Что ты, что ты, касатик, – ласково проскрипела Баба-Яга. – Гостю дорогому почет и угощение, нешто я обычаев не знаю?

С натугой удерживая на длинном ухвате, она выставила на голый без скатерти стол, который не скоблили, наверное, последние триста лет, объемистый горшок с дымящейся кашей. Присовокупила к нему крынку топленого молока и каравай хлеба. А сама села в сторонке и, подперев впалую щеку костлявой рукой, стала наблюдать, как незваный гость уплетает за обе тугие щеки ее угощение.

– Благодарствуй за обед, – отложив ложку и тремя глотками опорожнив крынку, степенно отдуваясь, сказал гость. – И, кстати, привет тебе просили передать…

– Кто же это? – насторожилась лесная ведьма.

– Да… так, – смутился вдруг чудо-богатырь. – Женщина одна… Ее все Василисой Премудрой кличут…

– Знаю, знаю, – прошмакала Баба-Яга, проницательно глядя на зардевшегося гостя. – Сестрица это моя… старшая…

– Сестрица?! – изумился Дурак. – Старшая?!

– А чему ты удивляешься? – сказала, кокетливо хихикнув, хозяйка дома. – Следит за собою женщина, вот и молода… Но хватит об этом, – решительно сменила она тему, – ты лучше поведай, касатик, что тебя привело в такую даль? Неужто дома не сиделось, в тепле, в светле?

– Дома сидючи, бабуля, много ли высидишь, – вздохнул Дурак.

– Этта верно, – поддакнула Баба-Яга. – Видать, ты по делу ко мне пожаловал.

– Угадала, Ягуся, по делу. Хочу спросить у тебя, как найти дорогу к заповедному дубу, на котором сундук с Кощеевым ларцом…

– Ума рехнулся! – Баба-Яга от изумления аж подскочила, придавив хвост черному коту, что мирно почивал под лавкою, и тот своим мявом в точности повторил восклицание хозяйки, только уже по другому адресу. – Кто тебя надоумил на такое, болезный? Это ж верная погибель!

– Типун тебе на язык, ведьма! – окрысился на нее Дурак. – Чем каркать, лучше надоумь, как нам с братом и ларец добыть, и головы не сложить.

– И не проси, касатик, – испуганно отмахнулась старуха. – Не скажу. Прознает Кощей, что это я тебя на эту дорожку навела, несдобровать мне.

– Дурень ты, дурень, – вздохнул Сивка-Бурка, что подслушивал под окошком. – Не видишь, что ли, мзда ей, старой, нужна? Посули чего-нибудь, она и перестанет ломаться.

– Без тебя знаю, – пробурчал Дурак и сказал старухе: – Пособишь, Ягулечка, мы тебя не обидим, любое желание исполним. Есть у тебя желания-то еще, а?

– Есть, как не быть, – ответила Баба Яга, призадумавшись. – Надоело мне в лесу этом в вечной старости гнить. Хочу омолодиться, замуж выйти да поселиться в стольном граде, в светлом тереме. И чтобы жених достался мне богатый да знатный.

– Ну вот, – обрадовался крестьянский сын, – ты нам пособишь, мы – тебе. Как только окажется ларец в моих руках, я велю Кощею вернуть тебе молодость и приданое дать, чтобы жених нашелся хороший. По рукам?

– Погодь, ясный сокол, – сказала старуха, – не так сразу. Надоть сначала соглашение заключить, скрепленное подписями и заверенное стряпчим. Чтобы без обману.

– Надо бы, – зачесал в затылке Дурак, – да только где ты возьмешь в дремучем лесу стряпчего, да такого, чтобы язык за зубами держал?

– Это уж моя забота, касатик, – успокоила его Баба-Яга. – Я враз все организую, уж будь надежен.

Старая лесная ведьма вскочила и заметалась по избе, будто ее уже омолодили. Не успел Иван-Дурак и глазом моргнуть, как на столе появился чистый пергамен, чернильница с дохлым пауком на донышке и старое костяное стило, с кончиком, испачканным чем-то бурым. А напротив устроился за столом давешний кот, только теперь он стал вдвое больше, на голове у него появился парик с буклями, а на коротком носу круглые очки. Обмакивая стило в совершенно сухую чернильницу, кот принялся быстро строчить в пергамене, но, как ни вглядывался крестьянский сын, ничего различить не сумел.

– Что-то твой стряпчий, старая, ваньку валяет! – возмущенно сказал он. – Стилом строчит, а на пергамене ни строчки!

– Так и надо, Дурак, – назидательно произнесла Баба-Яга. – Пока подписи не поставим, невидимое не станет явным.

– Как же я подпись ставить буду, – удивился Дурак, – ежели не знаю, что там написано?

– Прочти ему, котик, – велела старуха своему «стряпчему».

Кот поправил сползающие очки и загнусавил, как заправский нотариус.

– «Я, Баба-Яга, настоящим обязуюсь предоставить в распоряжение Ивана по прозвищу Дурак меч тире кладенец, а также полные и исчерпывающие сведения о местонахождении так называемого…»

– Ладно, Ягулечка, – прервал кота крестьянский сын, у которого при слове «кладенец» загорелись глаза, – подписываю!

– Молодец! – похвалила его старуха. – Подставляй мизинец.

– Это еще зачем?

– Кровь брать буду… Да ты не бойся, – добавила она, видя, как побледнел ее компаньон, – всю не высосу. Мне она ни к чему, а вот соглашение надо обязательно скрепить кровью. Хотя чернила были бы надежнее, но таков уж обычай…

Скоро сказка сказывается, да не скоро… пишется!

Еще одно глубокомысленное замечание

И вот третья голова ящера, срезанная кладенцом у основания черепа, рухнула к ногам победителя. Для того чтобы увернуться от мечущегося в предсмертных конвульсиях, брызжущего ядовитой кровью обрубка, сил почти не оставалось, поэтому Иван-Дурак, отшвырнув меч, ничком пал в дымящуюся траву, вжимая накрытую шеломом голову в кольчужные плечи.

– Поделом тебе, Горыныч, – бормотал он, с ужасом прислушиваясь к шипению, которое издавали капли змеиной крови при соприкосновении с надетым на него железом. – Не поймавши бела лебедя, да кушаешь…

Жаль было шелом, да и доспех с зерцалами тоже, а уж как коня жаль, того ни в сказке сказать, ни стилом описать! Сожрут его змееныши, когда, не дождавшись обещанного родителем добра молодца, выползут из глубоких нор семейного логовища.

– Ладно, – утешал себя богатырь, – выгорит дело, целый табун таких коней заведу… доспех – ромейский… и палаты отстрою, почище хором цареградского басилевса…

Дождавшись, когда побежденный Змей Горыныч затихнет, Иван-Дурак вскочил и споро полез на скалу, стараясь не оглядываться на обреченного Сивку, как ни в чем не бывало щиплющего поодаль травку.

Цепляясь за едва приметные выступы и трещины, чудо-богатырь одолел последнее препятствие только к исходу дня. Внизу в долине уже залегли глубокие тени, а здесь умирало и никак не могло умереть гневное солнце. Крученый-перекрученый кряжистый дуб чернел на краю утеса. На его нижних, самых могучих сучьях висел, тяжело раскачиваясь, окованный цепями сундук. Поплевав на ладони, богатырь обнажил чудесный клинок и в два счета разрубил ржавые цепи. Сундук грянулся оземь. Развалился. Поддев за кольцо на крышке, Иван-Дурак вытащил из-под его обломков малый ларец.

– Ну, Трипетович, теперь держись! – пробормотал он, глядя в багровеющее небо. – Ужо тебе…

Но небо никак не отозвалось на его угрозу. Тогда Иван-Дурак присел у подножия дуба и стал думать. Думалось ему тяжело, он то и дело начинал скрести в рыжей шевелюре. Наконец богатырь сообразил, что если и дальше будет чесать в затылке, то придется ему переночевать на скале. А не хотелось, было боязно.

Это только в глупых бабьих сказках сказывается, что ежели богатырь при мече-кладенце, то ему и храбрости прибавляется. Одно дело вдарить волшебным мечом по трем страдающим от остеохондроза шеям дряхлого полуслепого Горыныча, который, на свою беду, выполз из логовища погреть старые косточки, а другое – остаться на ночь на этакой верхотуре, рядом с заветным ларцом, в котором заключена смерть Кощеева.

– Сивка-Бурка, вещая каурка… – пробормотал со вздохом Дурак. – И зачем я тебя только оставил на съедение змеенышам?!

– Ну чего вздыхаешь, дурень? – ворчливо спросил его знакомый голос. – Начал, так уж договаривай…

– Чего договаривать-то? – радостно спросил Дурак, озираясь.

– Как чего? Заклинание коневодческое…

– А-а, – спохватился чудо-богатырь. – Сивка-Бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой!

– Давно бы так, – буркнул верный конь, появляясь на гребне скалы. – А то мне уж надоело змеенышей топтать, так и лезут поганцы под ноги…

– Как же ты уцелел? – простодушно поинтересовался Дурак.

– Да вот так и уцелел, – ответствовал конь, – мне не впервой. Я и Святогора возил при Рюрике еще, и Муромца при Владимире, и Алешу Поповича при Ярославе, а уж кого только я не возил при Александре Святославовиче?..

Осознав, что Иван-Дурак, никогда не слышавший о таковых, только рот разевает от изумления, Сивка-Бурка осекся и, тряхнув серебристой гривой, добавил:

– А можа, не возил еще, можа, буду еще возить… Поехали, Ваня, покудова ночь не вызвездилась…

Сунув кладенец в ножны, взявши ларец под мышку, Иван-Дурак взгромоздился в седло.

– Куда поскачем? – спросил конь. – В деревню аль в город?

– Давай в город! – решительно сказал Дурак.

– Как скажешь!

Не разбирая дороги, Сивка-Бурка прянул со скалы. У седока аж дух занялся. Он и не подозревал, что говорящий конь способен на такие штуки. Искры летели из-под копыт Сивки, когда он тяжело перемахивал с уступа на уступ. И если на пеший подъем в гору у Ивана-Дурака ушло полдня, то на спуск Сивка-Бурка потратил меньше минуты, а уж достигнув долины, где темнели тела сгинувшего со змеенышами Горыныча, и вовсе припустил.

Иван-Дурак только ларец к себе прижимал да подсигивал от страха, когда богатырский конь с разбега одолевал естественные препятствия. Холодной лунной сталью промелькнула река Горынь, на мгновение ощетинился еловыми зубцами дремучий бор, где Баба-Яга бессонно ворочалась на печи, мечтая о будущем женихе, и пропал вдали. Темные по ночному времени деревеньки, как горох, раскатились между трех дорог. И вот уже показался берег Мокоши и Магов-город на белых скалах срединного острова.

– В городе-то к кому поворачивать? – спросил Сивка-Бурка, перед тем как одним прыжком одолеть водное пространство от берега до острова. – К воеводе, Недотыкомке али к Василисе?

– Прыгай сразу в Кощеев терем, – велел Дурак таким тоном, какого Сивка от него еще и не слыхал.

– Что тебе там делать, ночью-то? – изумленно спросил конь.

– Власть брать буду, – не шутя ответил Дурак. – Власть, ее завсегда ночью берут… Из постели, тепленькую…

Сказав это, чудо-богатырь разразился таким хохотом, что Сивка-Бурка едва не свалился в воду с перепугу, но в последний момент напружинился и скакнул на остров, прямиком на царский двор. Приземлившись, конь наделал столько шума, что из караульной повыскакивали сонные дружинники под предводительством Опричника.

– Кто тут смеет шуметь, опричь царской стражи?! – заорал он.

– Как ты стоишь, скотина, когда перед тобой твой повелитель! – гаркнул Дурак, совсем уж неузнаваемым голосом.

– Да это никак Ванька-Дурень вернулся! – узнал-таки его дружинник. – Нашел место, где разоряться… Опричь сведу тебя к воеводе, там и доложишься…

– Как ты смеешь, смерд, мне указывать? – спросил Дурак, вынимая кладенец. – Тащи сюда своего воеводу, он будет мне сапоги вылизывать!

– Да он никак сам чегой-то нализался, – предположил приятель Опричника – Хлебало. – Надо свести его в холодную, пусть проспится…

– А вот ты у меня никогда не проспишься! – взъярился Дурак и, размахивая волшебным мечом, двинулся было на дружинников, но Сивка-Бурка уперся.

– Охолонись, – пробурчал он. – Чего ты перед дружиной разоряешься? Коли в цари метишь, так будь милостив к своим воям…

– Верно баешь, – сказал Дурак, пряча клинок. – Щас я Кощеем займусь, а потом с дружиной разберусь.

Он слез с коня и поставил у ног своих ларец. Сообразив, что пора ноги делать, мудрый Сивка тихонечко побрел к воротам, лягнув по запорной балке, распахнул их и был таков. А на царском дворе меж тем разворачивалось светопреставление. Дружинники, дотумкав, ЧТО стоит у ног Ивана-Дурака, уже не пытались его образумить, а начали потихонечку расползаться по углам.

Недобро усмехаясь, Иван-Дурак открыл ларец. Внутри него сияло нездешним светом небольшое яйцо, словно выточенное из индийского алмаза. Богатырь взял его корявыми пальцами и поднял над головой.

– Ну, царь Кощей, выходи!

В ответ на его призыв тихо скрипнула неприметная дверца, и во двор вышел согбенный грузом разом навалившихся прожитых тысячелетий Кощей Бессмертный.

– Оставь яйцо в ларце, повелитель, – умоляюще прошамкал Кощей. – Исполню, что ни пожелаешь…

– То-то! – хмыкнул удовлетворенно Дурак, пряча яйцо обратно в ларец. – Во-первых, корону твою и все царские регалии, во-вторых, само царство, в-третьих, пир на весь мир, в-четвертых…

– Что за шум, Коша? – перебил его томный женский голос, и на крылечке показалась стройная да полногрудая Кощеева полюбовница в ночной сорочке, соблазнительно облегающей ее гибкое тело.

– Твоя девка, Кощей? – спросил Дурак, таращась на бесстыжую.

– Твоя, повелитель! – смиренно ответил бывший владыка Верхней Нави.

– А ведь верно, – спохватился Дурак. – Теперь здесь все мое… Ладно, прежние приказания отменяются. Новые будут…

И он изложил бывшему царю свои повеления. Кощей поскрипел зубами от досады, но отправился выполнять. Тут же весь терем-дворец озарился огнями, запылал огонь в кухонных печах, поварята побежали на птичий двор за утями да курами, отворились кладовые с дичью и всякой снедью, из ледяных погребов понесли вина заморские.

– Ох, что это я стою, – всплеснула руками бывшая Кощеева полюбовница. – Милый мой из дальнего похода вернулся, а я его еще не обняла, уста сахарные не облобызала.

С этими словами она быстро спустилась с крыльца, споро просеменила босыми ножками по сырой брусчатке двора и кинулась Ивану-Дураку на шею.

– Ванечка, любимый!

– Тебя как звать-то? – отчего-то угрюмо спросил ее Дурак.

– Василисушкой, – нежно пролепетала девица, припав к могучей груди Ивана.

– Премудрой, что ли?

– Ой, скажешь тоже… – засмеялась Василиса. – Разве похожа я на эту дебелую корову… Между прочим, скрытую книжницу, – добавила она, округлив и без того глупые глаза. – Меня в народе прозывают Прекрасною… И впрямь, посмотри, какая коса у меня длинная да золотистая… – жарко зашептала она. – А грудь белая да сладкая, а…

Договорить она не успела. Грянули трубы медные. Отворились двери золоченые. Выбежали слуги и проложили к ногам Ивана-Дурака красную дорожку. Следом высыпали сонные и полуодетые придворные и прочая челядь. Некоторые из иноземных гостей: эльфы да гибеллины разные – тоже вышли на шум, строча в уме донесения своим государям о чудно́м происшествии в Кощеевом царстве. Высокий старик камердинер в исподнем склонился перед богатырем, метя дорожку длинной белой бородой.

– С возвращением, батюшка-царь! – сказал он. – Добро пожаловать в свой терем. Все твои приказания исполнены…

– Кощей где? – грубо перебил его Дурак.

– Баньку тебе готовит, царь-батюшка, – ответил, не разгибая спины, камердинер, видимо, его прихватил радикулит.

– Дружина, ко мне! – заорал Дурак.

Дружинники во главе с Опричником выскочили из толпы челяди и вытянулись перед Иваном-Дураком.

– Дружина построена, ваше величество! – доложил Опричник.

– Все здесь? – подозрительно спросил Дурак.

– Все, ваше величество… Опричь караульных и воеводы Лихо…

– Та-ак, – проговорил новый царь. – Слушайте мой приказ! Первым делом, Кощея в подвал да на цепь. Вторым делом, бывшего воеводу перевести в конюхи, а на его место назначаю тебя, Опричник… Тя как матушка с батюшкой звали-то?

– Малютой, ваше величество! – дрогнувшим голосом ответил новоназначенный воевода, тронутый такой заботой.

– Так вот, Малюта, – продолжал Дурак. – Третьим делом, приведи под ясные мои очи следующих лиц: писаря Тайного приказа Недотыкомку, подручного его домового Тришку и вдову, что живет по-над кручею, волхованка она…

– Бу сде! – гаркнул Опричник-Малюта и, обратясь к своим молодцам, отдал соответствующие распоряжения.

Путаясь в ногах, руках и бердышах, дружинники кинулись исполнять.

– У-у, Ваня, – обиженно надула губки Василиса Прекрасная. – Не приголубив свою горлицу, сразу за дела… Аки пчела…

– Иди в баньку, красавица! – ласково сказал ей Дурак. – Мы туда скоро прибудем…

Василиса на всякий случай не стала уточнять, о скольких персонах идет речь, а чмокнув нового полюбовника в губы, ускакала на легких ножках. А Иван-Дурак, прихватив заветный ларец, вступил в окружении подобострастных, хотя и изумленных таким стремительным развитием событий придворных в царские палаты.

Едва он воссел на трон, который оказался для него немного маловат, привели Недотыкомку, Тришку и Василису. Верный Сивка-Бурка уже успел их предупредить о небывалом взлете карьеры Ивана-Дурака, поэтому, когда дружинники пришли за ними, они были уже умыты, одеты и причесаны.

– Ну, здорово! – сказал Дурак, с усмешкой глядя на них.

– И тебе доброго здоровьичка, – дружным хором отозвались они, не забыв поклониться.

– Позвал я вас вот для чего, – начал Дурак. – Службу вашу я помню, а потому и награждаю по-царски. Тебя, Недотыкомка, ставлю главным писарем царства (у Недотыкомки обиженно задрожали губы, но возразить он не посмел), дел будет много, намерен я навести порядок в Кикиморье. Ты, Тришка, будешь моим личным посыльным (домовой вздохнул с облегчением, он ожидал худшего). А тебя, Василиса, назначаю… этой… главной фрейлиной моей будущей царицы. Кстати, твоей тезки, только она помоложе будет и покрасивше тебя, так что не обессудь…

– Да что ты такое мне предлагаешь, Дурак! – возмутилась оскорбленная вдова. – Чтобы я пошла в прислужницы к этой шалаве непутятичне! Да ни в жисть…

– Как смеешь ты мне перечить, женщина! – взвился Дурак. – Да я тебя сгною, в дружину отдам…

– Да уж лучше в дружину, – откликнулась Василиса Премудрая, – чем твоей подстилке ноги мыть… Думаешь, ежели обманом да хитростью царем стал, так можешь творить беззакония? Не выйдет ничего у тебя, Дурак, помяни потом мое вещее слово…

– Стража! – заорал, брызгая слюной, новоявленный повелитель. – Взять ее! В яму! На хлеб! На воду!

Ворвавшиеся караульные кинулись к горестно и горделиво улыбающейся Василисе.

– Эх, ты, дурачок, а ведь я успела полюбить тебя! – горестно вздохнула вдова и растворилась в воздухе.

Стражники столкнулись медными лбами на том самом месте, где она только что стояла, и попадали.

– Найти! – заверещал Дурак. – Из-под земли достать! Всех сгною!

Стража кое-как поднялась на ноги, похватала оброненное оружие и кинулась прочь. А вослед ей покинули царское помещение и придворные.

– За ними! – велел Дурак остолбеневшим Недотыкомке с Тришкой. – Покуда не сыщете, ко мне не являйтесь!

Приказные были рады-радёшеньки убраться подобру-поздорову, подальше от взбеленившегося Ивана-Дурака.

– А ты говорил, будем вертеть Дураком, как нам вздумается, – упрекнул Тришка подавленного таким развитием событий писаря. – На золоте есть и спать, с кикиморами забавляться…

– Тихо ты! – прикрикнул на него Недотыкомка, воровато оглядев тихий переулочек, по которому они возвращались в резиденцию Тайного приказа. – Не выгорело у нас, но и у воеводы тож…

– Что делать-то будем?

– Как – что? Приказ царя исполнять… Заготовим листы с подробным описанием беглой преступницы, раздадим глашатаям, чтоб на площадях выкликали… Наладим вампиров-ищеек на розыск, они одну каплю живой крови за версту чуют, их невидимостью не собьешь… Как обычно…

– Сивку надо бы вернуть, – озабоченно пробормотал Тришка. – Ведь потребует же…

– Потребует, – согласился Недотыкомка.

Но сему не суждено было сбыться. Едва они достигли приказной избы, как в переулке раздался топот копыт. Оглянувшись, Недотыкомка с Тришкой увидели мчащегося во весь опор Сивку-Бурку с рослым и широкоплечим всадником на спине. Всадник был в одном исподнем, но препоясан мечом. Один глаз его скрывался под черной лентой, другой гневно сверкал отраженным сиянием Месяца Месяцовича, с любопытством посматривающего на ночную суету в Магов-городе.

– И на беглого бывшего воеводу Лиху Одноглазого тоже листы заготовим, – деловито сказал Недотыкомка. – По статье: угон царского средства передвижения…

– А это еще кто? – озадаченно вопросил Тришка, тыча пальцем в небо. – Никак САМА пожаловала?!

Недотыкомка задрал голову. Над городскими стрехами, затмевая редкие звезды, проплыл силуэт ступы со скрюченной в три погибели фигуркой Бабы-Яги, уже проведавшей о воцарении Ивана-Дурака и поспешившей получить с него должок по договору. Когда ее тень пересекла светлый лик Месяца Месяцовича, отражение небесного княжича в озерной глади брезгливо поморщилось.

А может, это просто рябь пошла по воде…