Текст книги "Таматарха. На службе у Изгоя"

– Твари! – ругнулся я.

Русич лишь зло оскалился, одновременно выкрикнув:

– Бей!

С нашей стороны в воздух взвились всего четыре стрелы, выпущенные с телег свободными стрелками. Но ударили они и сильнее, и точнее, разом свалив трех вражеских лучников. Одного, правда, подняли на руки и потащили к чаще – у него оказалось пробито плечо, – но за деревья отступили и остальные стрелки. Еще двое остались лежать на земле, получив ранения в грудь и в живот.

– Телеги скрепляй! Оброк наземь!!!

Десятник поспешил выпрягать жеребца, я же лихорадочно сбрасываю ногами чем-то звенящие мешки внутрь круга телег. Летят вниз и тюки со шкурами, и еще какая-то рухлядь. Пальцы правой руки нервно дрожат на древке сулицы. Нет, тело Андерса все помнит, оно готово к схватке и даже напрягается, словно желая уже послать дротик в набегающих врагов. Вот только это Андерс – а Андрею Карцову сегодня предстоит впервые убить человека. Или, быть может, самому пасть под топорами разбойников…

– Сулицы!

Георгий, опытный десятник, точно определил момент для нашего броска – и подготовленные гриди, к тому же стоящие на телегах, успели метнуть дротики буквально за секунду до атаки разбойников. Не меньше десятка сулиц ударили по врагам, насквозь прошивая ничем не защищенные тела.

Я также метнул дротик, успел совершить и второй бросок – тренированное тело викинга справилось без моего участия, я будто наблюдал за происходящим со стороны… Вот пальцы привычно смыкаются на древке, вот напрягается тело, сжимаясь словно пружина, вот его вес переносится на левую ногу, и одновременно резко выпрямляется правая рука, с силой отправляя смертельный снаряд в рослого, заросшего рыжей бородой разбойника… От вонзившегося в его живот дротика тот сложился пополам.

И тут же тяжелый удар сотряс мой щит: копейное навершие вражеской сулицы пробило дерево, резанув по кольчуге и чудом не прошив руку. Схватив топор, я с силой рубанул по древку, с хрустом ломая его, – а в следующий миг на телегу запрыгнул первый разбойник. Рефлекторно шагнув навстречу и резко выбросив левую руку вперед, я сбросил его жестким ударом щит в щит.

Одновременно правый бок пронзило острой болью: орудуя дротиком в ближнем бою, очередной противник ударил снизу, с открывшейся стороны. Копейное навершие легко пробило кольчугу и вошло в плоть под нижним ребром. Взревев от боли и схватив левой рукой за древко, я рывком дернул разбойника на себя – двойное крепление щита мне это позволило. В следующую секунду на голову врага обрушился топор, прорубив череп, а еще через мгновение мощный рывок вцепившихся в щит рук свалил меня с телеги, спасая от рвотного спазма.

– Варяг!

– Андрей!!! – вскричали сзади свои.

Тяжело приложившись о землю спиной, я все же успел подставить щит под рубящий удар вражеского топора. Рывком подтянув ноги и оперевшись на руку, я чуть приподнялся, приняв на защиту еще два тяжелых удара.

– Держись!

Гриди, колющие с телеги длинными мечами, прикрыли меня сбоку, но противник уже вцепился в щит, дернув на себя и открывая для очередного удара. Подавшись следом за рывком, я сумел встать и, выхватив нож, ударил снизу, из-под защиты. Хватка разбойника ослабла. Воспользовавшись моментом, я отпрыгнул назад.

– Поднимайся!!!

– Не могу, в спину ударят!

– Давай, Андрей, прикроем!

Заслышав над головой голос Георгия, я все же решился. Закинув на шею длинный ремень крепления, я схватился за телегу и резко подтянулся, перекидывая тело через борт. В повисший на ремне щит дважды вонзилось что-то легкое, по всему видать стрелы, но смертельного удара сулицы в спину не последовало. Одновременно спустил тетиву держащийся позади дружинник – и, судя по раздавшемуся крику боли, не промахнулся!

Глубоко и часто дыша, я свалился под ноги гридей, укрывшись за бортом подводы. Между тем десятник, яростно оскалившись, продолжает колоть мечом, щит его держится на левой руке, и лицо Георгия побелело от боли – вряд ли предплечье полностью срослось.

Пронзительно вскрикнул лучник, прогнувшись назад и рухнув внутрь кольца телег. Мне осталось лишь глухо выругаться: несмотря на сваленный с внутренней стороны оброк, кое-кто из разбойников сумел подлезть под подводами. И один из них сразил дружинника сулицей, ударив в спину…

– А-а-а!!!

Вскочив на ноги, я прыгнул в сторону от устремившегося в живот копейного навершия. На меня тут же налетел еще один разбойник, воздев над головой топор. Шагнув навстречу, подставляю под древко блок предплечья левой, одновременно выбросив правый прямой удар в горло. Он проломил гортань, свалив противника.

В следующую секунду меч со змеиным свистом покинул ножны, перерубив нацеленный в грудь наконечник сулицы. Обратным движением я вонзаю клинок в живот нападающего, вырвав его, еще парящий от теплой крови, тут же подсаживаюсь, пропуская над головой удар топора… И одновременно рублю навстречу под примитивный щит, полосуя очередного противника по незащищенному низу живота.

В кольце телег остался единственный успевший подняться на ноги разбойник – уже наложивший стрелу на тетиву. Взревев от страха и ярости, вскакиваю на ноги, одновременно с силой метнув меч – в бросок я вложил весь страх и отчаяние… Сделав один оборот, клинок врезался в грудь разбойника, отбросив его под подводу.

В правую сторону корпуса, чуть ниже ключицы, словно вонзили раскаленный прут. Опущенный книзу взгляд уткнулся в торчащую из плоти стрелу. Все-таки лучник успел… Я попытался взять правой рукой оброненный противником топор, но плечо пронзило болью. Схватившись за древко левой, шагнул вперед и неловко ударил по голове очередного разбойника, показавшегося из-под подводы. Удар дался тяжело, правую сторону будто током пробило, но лезвие все же прорубило висок врага. С трудом выпрямившись, я повел глазами по сторонам – но, кажется, ушлые противники, пытавшиеся пролезть под телегами, уже закончились.

Сознание стало меркнуть, а почва будто бы уходила из-под ног. Потеря крови… Висящий за спиной щит с каждой секундой становился все тяжелее. В конце концов устав бороться, я присел на одно колено и оперся на топор. Попытался проморгаться, но глаза продолжали слипаться… Вскоре я почувствовал, что заваливаюсь на бок, и уже не смог этому сопротивляться. Последним, что отложилось в памяти, был торжествующий рев дружинников.

Глава 5

Начало декабря 1064 г. от Рождества Христова

Великий Новгород

Я открыл глаза из-за пронзительного, визгливого детского попискивания. Практически сразу оно прервалось, перебитое грудным женским напевом да мерным покачиванием люльки, но мышцы корпуса уже самопроизвольно напряглись – и тут же их прострелило болью в местах обоих ранений.

Стараясь не потревожить туго перевязанную грудь, я аккуратно перевернулся на бок и скосил глаза в сторону молодой женщины, качающей ребенка в люльке. Уютная корзиночка, устланная овчиной, подвешена к потолку, как и многое другое в срубе-пятистенке. Вот ее и качает столь волнующая меня женщина – хотя какая женщина, ей всего-то двадцать весен! По моим меркам совсем еще молодая девушка, в нашем мире в таком возрасте едва ли десятая часть замуж выходит…

Злата… По совести сказать, жена соратника произвела на меня неизгладимое впечатление. Я ведь ожидал совершенно иного от внешности местных женщин, говорят, лица крестьян начала двадцатого века были удивительно некрасивы. Кто-то объяснял это тем, что истинно привлекательны были только дворянки – за счет «породы», многовековой селекции «лучших из лучших». А кто-то, и, на мой взгляд, более справедливо, утверждает, что убогость их внешности связана с вырождением – прямым следствием столетий крепостного права. Оно ведь исключало саму возможность самостоятельного переселения крестьян… Что же, судя по белой, гладкой коже Златы, тугой косе русых, искрящихся на солнце волос, выбивающихся из-под платка, по идеально правильным чертам очаровательного, необычайно привлекательного лица с теми самыми «соболиными бровями» и пухлыми, алыми губами – здесь до вырождения еще очень далеко. И селекция «лучших из лучших» была возможна далеко не только в дворянской среде… Но буквально пленили меня именно глаза Златы – два настоящих, не побоюсь этого слова, бездонных голубых омута, затянувших меня при первом же взгляде. Хотя какие омуты? Скорее чистые звезды, манящие в недостижимые дали…

Между тем все еще гибкая, несмотря на уже трое родов (Злата родила, пока Георгий был на полюдье), женщина встала, и на одно короткое мгновение ее длинная, до пола, рубаха четко легла по фигуре, задравшись притом выше колен. У меня перехватило дыхание от одного взгляда на высокую, полную грудь, выгодно оттеняющую практически плоский живот, на широкие бедра и стройные белые ноги. Злата, перехватив мой взгляд, стыдливо одернула подол – я столь же стыдливо отвел глаза, поспешив спросить:

– Может, давай я схожу за водой? Я уже нормально на ногах держусь.

В ответ раздался веселый, совершенно беззаботный смех:

– Не позорься, Андрей, и меня перед соседями не позорь! Где это видано, чтобы мужик с коромыслом бабским к колодцу шел!

– А дрова? Давай дров принесу? – с надеждой в голосе произнес я.

Злата бросила взгляд на крохотное слуховое оконце, после чего отрицательно мотнула головой.

– У тебя вчера едва раны не открылись, пока дрова таскал. Я уже думала Любомилу за отцом Алексеем послать, тебя врачевать. Нет, отлежись, скоро Георгий придет с ночной сторожи. Он дров и нанесет, а осиновых чурбачков на растопку я сама наберу.

Произнеся это, женщина чуть поежилась от холода. М-да, в срубе действительно зябко, может, даже где-то около плюс пяти, вот крохотный Мишутка и заканючил. А что поделать? Печь растапливается на ночь, вобравшие в себя жар камни отдают их часов пять, но потом… Хорошо хоть топят здесь по-черному, иначе бы вымерзли мы все. Хотя по первости я этому и удивлялся…

Дело в том, что в одиннадцатом веке дымоходные устройства уже были известны, по крайней мере в Западной Европе. И, несмотря на глубокую древность, расстояния здесь не играют решающей роли ни в культурном общении, ни в обмене технологиями. Так вот, очаги в Новгороде кладут или целиком глинобитные, или глинобитные с каменным основанием. Привычного мне облика печи начала двадцатого века здесь нет – еще не изобрели огнеупорный кирпич, которым будут выкладываться как очаг, так и его дымоход. Но не пользуются здесь и деревянными дымоотводами, известными на Западе, – во-первых, потому что очень огнеопасно. Искры из дымоотвода могут попасть на улицу, да на крышу – а между тем ни глиняная черепица, ни уж тем более кровельное железо здесь, мягко говоря, не в чести. Кто побогаче, как Георгий, у того сверху постелено дерево, а у тех, кто победнее, – солома. Ну а во-вторых, потому что сруб-пятистенок не так-то просто протопить: вечером печь прогревается не меньше четырех часов, чтобы ночью держать температуру, а утром ее снова необходимо разжигать. И потеря теплоэнергии посредством ухода печного жара в дымоход здесь и сейчас просто неприемлема. Именно поэтому избы здесь курные, топятся по-черному, и весь дым уходит в маленькие волоковые оконца, «волчки», что находятся у самого потолка. Я почему-то называю их про себя слуховыми.

Злата вернулась с улицы минут через десять. В начале она принесла воду, затем ходила за сосновыми поленьями, отдельно хранящимися для растопки. И пока женщина склонилась к очагу, на второй лавке заворочались ее старшие детки-сорванцы.

Вот казалось бы, на время топки избу нужно покинуть, иначе угоришь в дыму, верно? Как бы не так! У плохой хозяйки подобное действительно возможно, но Злата не из плохих хозяек. На растопку она использует сухую осину или сосну, а когда дрова разгорятся, аккуратно подкладывает березовые или еловые поленья. Дым из устья печи поднимается вверх, к потолку, и тонкой струей следует к «волчку», в итоге сажей покрыты только потолок да стены поверху разве что на двадцать-тридцать сантиметров. Зато под потолком можно по-холодному коптить рыбу, чем Злата и занимается, разве что мясо здесь почему-то не заготавливают. Впрочем, как я заметил еще в Копорье, мясо в чистом виде употребляется новгородцами крайне редко, в основном добытое с охоты. Исключение составляют разве что зажиточные купцы, княжеские приближенные, ну и так далее, вверх по ранговой «лестнице».

– Мама, я хочу кушать!

– Кушать, мама!

Первой заканючила старшая, Любомила, и ее тут же поддержал средненький, Захарка. Головки обоих златовласых шельмецов оказались на одном уровне, сонные, с растрепанными волосами, дети показались мне сейчас особенно милыми. Какое же заблуждение… Я даже чуть глухо застонал, вспомнив о суете вечно находящихся в движении, вечно спорящих и пытающихся подраться сорванцах. Правда, при этом они неизменно заступаются друг за друга на улице, играя со сверстниками. Малыши немножко дичились меня поначалу, когда я только стал приходить в себя после огневицы – так местные называют продолжительный жар. Но вскоре детская непосредственность и любопытство пересилили настороженность. Я же имел глупость начать с ними играть, м-да… С тех самых пор мелкие меня и будят, и каждую свободную минуту пристают, желая порезвиться или, на худой конец, послушать сказку. И тогда мне приходится лихорадочно копаться в памяти Андерса, вспоминая хоть что-то из скандинавских мифов…

– Сейчас буду кашу варить! А пока идите к дяде Андрею, помолитесь с ним!

Ну зачем, зачем же я обратил на себя внимание?! Притворился бы, что еще сплю, эх… Между тем оба горячих от сна, сладко пахнущих детских тельца забрались на мою лавку, обложив с обеих сторон, начав громко требовать:

– Сказку, сказку!

– Историю!

Ну вот опять… Любомила хочет сказку, причем из разряда добреньких, чтобы там была красна девица и добрый молодец. А Захарка обожает любые истории о ратных подвигах, причем желательно из лично пережитых мной. И ведь главное, что слушать хотят оба, а вот уступить друг другу просто никак!

– Тихо! Тихо, Мишутку подымете! Сами тогда возитесь!

Хитрецы мгновенно замолчали, а я, развернувшись к единственному в избе образу Спасителя, стал четко, нараспев читать:

– Царю Небесный, утешителю души истинны…

Краткого молитвенного правила Серафима Саровского здесь, конечно, не знают, зато его знаю и помню я. И, в отличие от семьи Георгия, регулярно его читаю, утром прося благословения на день и освящая ложе на ночь. Домочадцы десятника были немного удивлены моим поведением: здесь полные молитвы пока плохо знают. Более того, читать их регулярно, утром и вечером, попросту невозможно – нет требуемого количества молитвословов, и наизусть все не запомнишь. Поэтому люди молятся как могут, обращаясь к Богу простыми словами, от сердца, да выстаивают всю ночь на воскресной литургии.

Но удивление не значит осуждение – к очередной моей «особенности» хозяева привыкли очень быстро, даже попросили, чтобы я выучил словам молитв и детишек. Вот я и учу…

Злата между тем принялась энергично месить тесто. Скоро уже придет Георгий, растопит печь, и тогда уже вся изба наполнится ароматами каши и ржаного каравая…

Впервые полную технологию выпекания хлеба я увидел в доме Георгия. Ох, непростое это дело, непростое… Хочешь ароматный, хрустящий каравайчик? Пожалуйста, бери зерновую смесь и мели муку огромными каменными жерновами. Сколько требуется помолов для изготовления мучной пыли? Шесть, семь? Может, восемь?! И ведь впрок мука не намалывается, иначе в ней тут же заводятся всякие жучки-червячки. Так что каждый раз крутить приходится тяжеленный жернов, держась обеими руками за деревянный шест… А потом ведь надо замесить опару в чистой колодезной воде, да несколько дней дать ей подойти.

Вообще, конечно, у женщин здесь трудов не перечесть, и они далеко не простые. Скажем, банально воды в дом принести – так ведь ее еще в колодце набрать надобно! А потом тащить на плечах коромысло с ведрами немалого веса… А уход за собственной скотиной? Ее потребно и накормить, и напоить. Правда, дико жрущих свиней у Георгия на подворье нет, только куры да козы, но и им нужно натаскать что зерна, что воды. А стирка? Мыла тут не знают, пользуются раствором воды и золы, чаще березовой, – щелоком. Вот попробуй натаскать воды на большой чан, да нагреть ее, да замочить в ней все грязные вещи – а с двумя малыми сорванцами их будет предостаточно, – да протереть вручную все грязные пятна, да после выжать… Это не говоря уже о грудничке – ведь здесь нет ни памперсов, ни марлевых подгузников, так что…

Но при всем при том труд хозяйки в «мегаполисе» Новгороде и труд хозяйки в той же деревне разительно отличаются: на селе он гораздо сложнее, по крайней мере летом. Ибо там баба мужику и в поле помогает, и скотины там гораздо больше, и уход за ней ложится целиком на женские плечи. Но все же назвать денно и нощно хлопочущую по дому Злату белоручкой у меня язык не поворачивается…

После прихода Георгия вся семья дружно позавтракала под детский смех и недовольный ропот отца, когда малыши совсем уж расходились. Закончив трапезу, я встал и низко поклонился хозяевам, после чего накинул на плечи теплый тулуп, спрятал ноги в валенки, а голову в шапку и, кряхтя, выбрался на улицу. Сегодня мне предстоит очередная тренировка – с каждым днем я прохожу все большую дистанцию, в надежде в ближайшем будущем перебраться на ту сторону Волхова.

Господин Великий Новгород, легендарный город Древней Руси, бунтаршее гнездо! Оно породило не одно поколение предприимчивых купцов и отчаянных пиратов-ушкуйников, разграбивших шведскую Сигтуну (после похода столица перестала существовать) и трижды сжегших Сарай – стольный град Золотой Орды! Новгородские «викинги» громили викингов природных, не раз нанося поражения норвежцам и шведам, били волжских булгар и татар. Князья Великого Новгорода – Олег Вещий, Владимир Красное Солнышко и Ярослав Мудрый – трижды захватывали власть над всей Русью! Неудивительно, что город добился права выбирать правителей по собственному желанию, то приглашая их на княжение, то изгоняя их из своих пределов.

Выйдя за ворота, я пошел по деревянной мостовой, стараясь не делать резких движений. В очередной раз посмотрев под ноги, не смог сдержать улыбку, вспомнив день, когда впервые ступил на дерево «тротуаров».

Нет, конечно, первым, что поразило меня, было многолюдье и шумность улиц, от которых я успел отвыкнуть за время пребывания в одиннадцатом веке. Но сколь же сильным было мое удивление, когда я опустил взгляд и увидел рубленые плахи! Я, конечно, изучал этот исторический период, когда готовился к погружению, но благоустроенность Новгорода одиннадцатого века почему-то оставил без внимания.

Между тем город поражает. Раскинувшийся по обоим берегам Волхова, он включает в себя три конца – Неревский, Людин (Гончарский) и Славенский, и по моим приблизительным подсчетам численность его населения составляет никак не меньше двадцати пяти – тридцати тысяч человек.

Моя цель сегодня – попасть на новгородское торжище, торг. Купеческий центр Древней Руси просто обязан иметь великолепный, шумный, притягивающий взгляд и опустошающий кошель торг – и он его имеет. Вот только находится он на Славенском конце, противоположном от Неревского, где живет Георгий с домочадцами. И переть туда мне без малого три километра – и это только до моста через Волхов.

Мой путь пролегает через большую часть конца и выводит к детинцу – центральном укреплению города. Кстати, весьма необычно то, что княжеская, а нынче посадская резиденция, перенесенная в город еще Ярославом Мудрым, находится на противоположном берегу реки, в Славенском конце. Обычно их располагают именно в детинцах… И что еще удивительнее, по слухам, на княжьем подворье устроен настоящий водопровод с подачей чистой воды!

Я неловко оступился, грудь вновь прострелило болью, и мысль оборвалась. Мой взгляд невольно упал на знакомое крыльцо, и все тело сразу заиграло огнем, аж в жар бросило. В этой избе живет Бажена, вдовица одного из соратников Георгия. Перед глазами предстал образ нагого женского тела…

Все началось с того, что я, еле отошедший от ран, несколько раз чересчур вольно – скорее по привычке своего времени – посмотрел на Злату. Прям как сегодня… Закусив губу от злости при воспоминании об утреннем проколе, я едва не сделал шаг в сторону дома Бажены, но тут же развернулся. Не стоит оно того… Так вот, Георгий на то внимание обратил, мои взгляды ему явно не понравились. Но и отношения выяснять в спешке не стал – все же я гость, по местным меркам особа едва ли не священная. Обидеть гостя без веской причины на Руси – тяжкий грех в глазах людей. Даже поговорка есть: гость в дом – Бог в дом. Тем более что кроме пары неосторожных взглядов я ничем иным себя не скомпрометировал.

И все же Георгий как-то раз без обиняков, в лоб меня спросил, не хочу ли я наведаться к вдовице.

Тут, пожалуй, стоит пояснить. Проституции как таковой здесь еще не существует, да и в принципе существовать не может. Понятие «гулящая» относится в первую очередь к замужней женщине, пошедшей на измену. За подобный проступок следует очень суровое наказание: муж может прилюдно ее бить, предельно жестко, после чего гулящая изгоняется из дома. А ведь женщина на Руси одиннадцатого века без мужчины просто не выживет, лучший вариант в подобной ситуации – запродаться в холопки, то есть в добровольное рабство. Ну или уйти в монастырь, куда берут далеко не всех. Сложнее, если в семье есть дети или муж решит простить изменницу из-за собственных к ней чувств. Но в таком случае уже он сам несет наказание в виде штрафа в церковь.

Определение «порченая» относится к девицам, потерявшим девственность до замужества. Такие девушки считаются неполноценными, пропащими, их проступок ложится пятном позора на всю семью и вызывает страшные порицания. По большому счету познавшая мужчину девушка оказывается в изоляции – с ней не знаются подруги, неженатые парни стремятся лишь к «вольностям» по отношению к ней, но едва ли кто согласится взять порченую в жены. Единственное спасение для такой девушки выйти замуж за того, кто ее девственности и лишил, но опять же требование женить парня на опозоренной им девушке может быть легко отклонено его семьей.

Определенное снисхождение древнерусское общество оказывает вдовам. Стоит отметить, что вдов на Руси очень много – те же дружинники, как показывает практика, гибнут и при рядовых операциях вроде сбора княжьего оброка. Это не говоря уже о «глобальных» походах, таких как, например, война Владимира Ярославича с ямью. Купцы и купеческие люди – та же охрана ладей-ушкуев или гребцы-грузчики (нередко одни и те же люди) – погибают в штормах или от рук разбойников. Мужчины во множестве гибнут и во время вражеских набегов, и в княжеских междоусобицах, и на охоте… Одним словом, вдов очень много.

И опять же, ни в коем случае нельзя сказать, что вдовицам позволительно вести «вольную» жизнь, впуская в свой дом любого мужчину, по желанию. Это также порицается. Более того, захоти ее взять замуж полюбившийся мужчина, священник вправе отказаться венчать влюбленных, причем запросто – здесь в брак вступают лишь единожды. Если подобное и возможно, то только теоретически – ведь русской патриархии еще нет, существует лишь Киевская митрополия. Она же зависит от Константинопольского патриарха, то есть подконтрольна греческой, уже, правда, православной церкви[44]44
  Если в 988 г. Русь приняла христианство по греческому обряду, но при этом христианство оставалось еще неделимым, то в 1054 г. произошел раскол между римским папой, претендующим на главенство в христианском мире, и Константинопольским патриархом, этого главенства не признающим. Раскол имел сугубо политические корни и стал возможен из-за непомерных амбиций обоих церковных иерархов. В то же время конфессиональные разногласия греческого и латинского обрядов были очень глубокими. Так, например, на Западе был принят видоизмененный Символ Веры, утвержденный на Четвертом Вселенском соборе, что порицалось патриархом Фотием еще в девятом веке.


[Закрыть]. А в Византии прецеденты были, были… И не так уж далек Царьград от Новгорода – в том смысле, что и купцы местные нередко туда ходят, и наемники-скандинавы, да и русичи возвращаются по пути «из варяг в греки»[45]45
  Путь «из варяг в греки» – сквозной маршрут через Древнюю Русь из скандинавских государств в Византию. В основном варяги использовали водные магистрали, к которым в первую очередь относятся реки Нева, Волхов, Ловать и Днепр, а также Ладожское и Ильменское озера. Между Ловатью и Днепром ладьи перетаскивались волоком, впрочем, это одна из версий маршрута. Также допускается, что маршрутов было еще как минимум два: один по рекам Западная Двина, Друть и Днепр, а второй по рекам Висла, Западный Буг, Припять, Днепр.


[Закрыть]. Так что ромейские обычаи, в том числе и церковные, местным знакомы. И потому, повторюсь, теоретически вдову могут повторно взять замуж.

Наконец, что у покойного мужа, что у овдовевшей жены есть родные, и потерявшую супруга женщину считают за правило взять к себе родственники как с той, так и с другой стороны. Конечно, тяжело прокормить лишний рот, да еще и не один, если вдова с детьми, – но одновременно это и еще одна пара рабочих рук, а в будущем и того больше. Но везде есть свои исключения… И если овдовевшая женщина, истомившаяся по мужской ласке, приютит кого тайком помиловаться, то позору, сравнимому с тем, на который выставляют гулящих да порченых, ее не предадут.

Поначалу предложение Георгия найти утешение в объятиях вдовицы я принял всерьез. Если здесь реальны все физические ощущения, то и близость с женщиной будет также реальна… Десятник даже тайком показал мне Бажену, как-то зашедшую к нам на подворье. Что сказать – средних лет, усталое лицо с первыми морщинами, немножко сутулая… В то же время несытая жизнь высушила женское тело до тех кондиций, к которым я привык в прошлой жизни. Тонкая шея, тонкие руки, полное отсутствие живота, на фоне которого отчетливо обрисовываются крепкие бедра и пусть и не очень высокая, но рельефно очерченная грудь. Опять рыжие волосы… И от одной лишь мысли о том, что я сожму в руках горячее женское тело, сольюсь с ним в единое целое… от одной этой мысли меня бросило в нестерпимый жар!

Но уже на пути к дому Бажены я стал сомневаться. Ведь даже с оглядкой на то, что все происходящее существует лишь в моей голове, я вдруг отчетливо понял, что не хочу ради сиюминутного удовольствия совершать грех блуда. Понял, что не хочу играть ни с чьими чувствами – ведь для подавляющего большинства женщин близость всегда сопряжена с чувствами. Понял, что не хочу брать на себя эту ответственность – ведь каждый настоящий мужчина, выбрав женщину, берет на себя и ответственность за нее. Я понял, что не хочу, чтобы Бажена стала частью моей жизни здесь, в одиннадцатом веке, и также не хочу, чтобы я стал частью жизни для женщины, когда-то потерявшей любимого человека.

А может, все дело в том, что я не захотел предавать того робкого чувства, проснувшегося к жене друга? Нет, я нисколько не рассчитываю хоть на какую-то взаимность и даже в мыслях не допускаю, что мы с ней могли бы… Даже если бы Злата оказалась из породы доступных девок – а это не так, – даже в этом случае я не предал бы Георгия. Просто есть какое-то тепло в сердце, какая-то привязанность к этой женщине, и ничего с собой не поделать…

Так что в свое время я не дошел до крыльца избы Бажены с десяток шагов и двинулся прочь. Вот разве что искушение переспать с вдовицей, вдоволь намять ее гладкое тело, насытиться его жаром, насладиться мужской властью над беззащитной женщиной… Это искушение никуда не ушло: до поры до времени оно ослабевает, а иногда вспыхивает с новой силой, как сейчас.

Прочь, прочь от себя эти мысли!

Через этот мост я еще ни разу не переходил. Я даже не доходил до него толком, чувствовал, что сил остается разве что на обратный путь. Зато однажды сумел дойти до каменного собора Святой Софии, местной достопримечательности и главной гордости города. Вот она, кстати, возвышается по правую руку…

Все дело в том, что каменных зданий в Новгороде практически нет, хотя деревянные терема и поражают красотой художественной резьбы, некоторые из них имеют и два, а где и три этажа. Единственная же на сегодня каменная постройка – это и есть знаменитая Новгородская София, возвышающаяся над Волховом в центре детинца. Высота собора достигает сорока метров – для одиннадцатого века это монументальное сооружение, практически небоскреб!

Собор имеет четыре придела и шесть глав, увенчанных шлемообразными куполами, в отличие от моего времени, он не побелен и имеет скорее желтоватый цвет – стены его сложены из известняка. Но больше всего меня поразило наличие знаменитых Магдебургских врат в приделе Рождества Богородицы! Вот тебе и немецкое происхождение, вот тебе и Сигтунский трофей ушкуйников двенадцатого века! А как на деле оказалось, их привез из Корсуни-Херсонеса сам строитель собора, князь Владимир Ярославич, взявший греческую твердыню так же, как и его славный дед! Впрочем, одного взгляда на правый нижний угол врат, украшенных кентавром из эллинской мифологии, достаточно, чтобы утвердиться в их греческом происхождении. Неслучайно же в первых документальных свидетельствах врата именовались Корсунскими…

А вот наконец уже и мост! Ох, как он впечатлил меня вначале, при первом взгляде! Очень длинный, соединяющий обе половины города через широченный Волхов, он имеет пятнадцать крепчайших опор, и по моим расчетам его протяженность достигает едва ли не четыреста метров! Я и не думал, что технологии древних русов позволяли такое – мостить деревянные мостовые, проводить водопровод и строить огромные мосты…

Ну что, вот он, мост, а вдалеке за ним виднеется и торг, моя основная цель. Эх, не дойду сегодня, не дойду… Но и тренироваться надо! Пожалуй, попробую доковылять до первой, а то и второй опоры. А уж потом домой, пить сладкий сбитень с медом да с детьми играть…