Текст книги "Лаций. В поисках Человека"

– Мы его расследуем. Для этого нам понадобится союзник – такой, о каком я точно знаю, что тлетворное влияние Урбса его не коснулось.

– И где вы рассчитываете найти такое сокровище? – вопросила Плавтина, которой этот приступ лирики был не слишком по душе.

– На горе Олимп, в изначальной системе.

– Олимп!

Плавтина задрожала. Ее память внезапно высвободила поток давно забытых ощущений. Потрескивание красной пыли на коже. Пронзительный ветер во время ужасных штормов и дыхание настоящей, неприрученной атмосферы, несравнимое со стерильным воздухом, который она вдыхала здесь. Металлический запах редких дождевых капель, которые на рассвете ударяли по камням, запекшимся от засухи. Отон почувствовал ее волнение, во внезапном порыве подошел к ней и протянул руку. Чуть поколебавшись, Плавтина ее пожала.

– Вы отправитесь со мной. Никто не скажет, что Отон бросает своих.

Они постояли так секунду, и он стиснул ее руку сильнее; во взгляде каменных глаз, обращенных на Плавтину, была такая напряженность, что она отвернулась. И, хотя ей пришлось сделать над собой усилие, высвободила руку, повернулась и ушла.

* * *

Позже Аттик и Рутилий присоединились к Отону в амфитеатре. Заросшая травой площадка в центре казалась пустой под шафранным светом планеты, на окраине которой они нашли прибежище.

Сперва он просто смотрел на них без всякой враждебности, однако не пытаясь смягчить естественную жесткость своих черт – ту, что проявлялась, когда он не улыбался и не пытался кого-то очаровать. Они знали, зачем он позвал их – уж точно не для поздравлений. Потому оба деймона стояли неподвижно, озадаченные, не пытаясь уйти от наказания, но и не оправдываясь, со спокойным смирением.

Это удивило Отона. Никогда прежде он не видел такой реакции у двух своих верных лейтенантов, в руки которых, не колеблясь, вложил бы свою жизнь. Более того – они в буквальном смысле были продолжением его самого – его аспектами, пусть и частичными, но, без всякого сомнения, самыми близкими среди всех ноэмов, что он создал. Надежный и смелый Рутилий. Надежный и хитрый Аттик.

– Друзья мои, – прошептал он, – что же вы наделали?

Они стояли все так же невозмутимо, будто размышляли, но проконсулу не удавалось поймать их взгляды. Он вспомнил о мучениках древних времен – восточных монотеистах, которые предпочитали попасть на арену цирка, лишь бы не платить подати. И это его разозлило.

Он сделал шаг назад, развернул плечо так легко и быстро, что движение было легко не заметить, и ударил Рутилия. Его кулак врезался в лицо автомата, и Отон почувствовал, как от удара расходится искусственная кожа. Деймон растянулся во весь рост и ткнулся лицом в землю с приглушенным криком боли. Да, Рутилий уже не был его собственным продолжением, как и весь Корабль. Они слишком давно разделились. Отон сделал выбор – точнее, нашел вариант, который в долгосрочной перспективе казался ему наилучшим. Существование Интеллекта было чередой таких выборов – причины порождали следствия, как падающие костяшки домино, слепо подталкивающие друг друга. Так почему его это тревожит? Он медленно подошел и опустился на колени рядом со слугой.

– У нас была договоренность. С вами, как и со всеми ноэмами, населяющими это место. Почему вы меня предали? Почему отдали им Корабль? Теперь я чувствую, что власть ускользает от меня. И все из-за вас.

Рутилий повернулся к нему. От удара, который нанес Отон, на бледной коже уже образовался ярко-синий ореол, распухший и сочащийся сукровицей. Это быстро заживет. А вот символический акт жестокости останется.

– Нет, хозяин.

Отон продолжал смотреть на него с грустью. Рутилий не любил разговоры. За него ответил Аттик:

– Это было неизбежно с того дня, как вы решили посадить людопсов на Корабль и дать им власть над программной архитектурой. Узы – в каждом из нас.

Отон задумался над его словами. Он знал, что отчасти Аттик прав. Хотя людопсы не были людьми, они достаточно к ним приблизились, чтобы в деятельности всех и каждого не проявилась предрасположенность к ним. Каждый крошечный разум Корабля чувствовал это притяжение, стремление, побуждавшее им служить. В конечном счете центр тяготения смещался от Отона к ним. Это было неизбежно. Он сам знал это лучше других. После неожиданного вмешательства Плавтины он рассчитывал на подрыв боевого духа – страх исчезнуть с лица земли, – чтобы заставить их ходить по струнке и удерживать, пока ему нужно, чтобы они убивали вместо него. Он не предвидел эволюцию своих подчиненных.

– Что произошло, Рутилий? Почему вы передали командование Фотиде? Расскажите мне все. Еще не поздно.

Лицо автомата снова попыталось принять настолько нейтральное выражение, насколько возможно.

– Хозяин, я подвел вас. Мы испугались. И решение Плавтины показалось нам правильным.

– Значит, идея была Плавтины.

Аттикус ответил безэмоциональным голосом:

– Я не думаю, хозяин, что она желала чего-то иного, нежели спасти вашу жизнь.

С минуту Отон разглядывал их.

– Но какая в том была необходимость, друзья мои? Зачем? Нашими врагами были только Интеллекты, а не биологические создания. Узы не помешали бы вам самим уничтожить Альбина и Альбиану.

Рутилий отвел глаза.

– Это так, Господь. Я создан не для того, чтобы командовать, а чтобы подчиняться. Я не могу принимать решения, как командир. Это не моя работа. А Фотида может – и отлично это делает.

Он поколебался секунду.

– Несмотря на все годы самостоятельности, Отон, я все равно остаюсь вашим частичным аспектом, а не полноценным существом. С Аттиком то же самое.

– Это правда, хозяин. Если бы вы видели, чему я стал свидетелем там, в Урбсе. Почитание, которым окружили Плавтину…

– Вы же говорите о плебеях! Об отбросах Урбса! Третьим Человеком клянусь!

Теперь Отон просто кричал, не сдерживаясь, стиснув кулаки и возвышаясь над ним всем своим ростом.

Оба автомата отступили, опасаясь его гнева.

– Правда в том, что вы отдали Корабль людопсам и превратили нашу родину в поле битвы. Вы вдвойне виноваты. А договор, что связывает нас, деймонов, и малых Интеллектов, всех, из кого состоит общество этого Корабля, – что от него осталось?

– Этот договор мы не предавали, – ответил Рутилий. – Однако…

Аттик подошел к собрату и твердой рукой помог ему встать.

– Все дело в Плавтине, хозяин. Вы же видели ее только что. Она посеяла раздор между нами. Она нами играет.

– Все не так просто, – возразил Аттик. – В Плавтине есть некая сила. Хотя бы потому, что она возвращает нас на истинный путь Уз.

Рутилий нахмурил брови:

– Я по-прежнему считаю, что она оказывает плохое влияние на Корабль, а может, и на вас, мой друг. Она произвела на вас впечатление.

Они обменялись быстрыми взглядами, которые заинтересовали Отона. Раздел проходил по множественным и сложным линиям. Эти линии разграничивали и обоих автоматов. Отон опять вспомнил о людопсах. Наблюдая за ними, он увидел, как разнится реакция Эврибиада и Фотиды. Сама Фотида никогда не согласилась бы на вмешательство Плавтины, а Эврибиад встал на ее сторону. Людопсица, будучи умнее, желала власти, а кибернет умерял ее жажду во имя моральных идеалов. Пока между этими двумя не наступит согласия, его Корабль будет в безопасности. Если Плавтина сумеет уговорить капитана подчинить себе «Транзиторию» и вышвырнуть Отона, с ним будет покончено. Места для маневра оставалось все меньше.

– Рутилий прав. Плавтину надо удалить с Корабля на некоторое время. Но это может произойти, лишь если я сам его покину. Вы понимаете необходимость этого, друзья мои?

Оба кивнули.

– Аттик, – продолжил он тем же умиротворяющим тоном, – я знаю, до какой степени вы привязаны к этим существам: куда больше, чем любой из нас. Но вспомните, они не готовы.

– Это, хозяин, я понимаю без всякого труда. Но обстоятельства…

– Я знаю, – остановил он Аттика. – Вы оба были растеряны. Я совершил ошибку, оставив вас на борту во враждебной среде. Но, Числом вас заклинаю, запомните одно: необходимо ограничить влияние Плавтины на этот корабль, или произойдет катастрофа. Людопсы захотят получить власть, а вы физически не сможете им противостоять. Поэтому будете действовать убеждением и хитростью, чтобы умерить их пыл и выиграть время. Вы поведете «Транзиторию» на окраину пространства Юпитера. Там она будет под защитой от наших врагов.

– А сами вы снова подвергнете себя угрозе? – тихо спросил Аттик.

Отон не ответил, лишь улыбнулся. Лейтенанты боялись за него. Однако его собственная храбрость была частью алхимии, что их соединяла. Никто не скажет, что Отон прячется от опасности. На этом фундаменте покоилось его чувство превосходства: он ценил славу больше, чем жизнь. Они это знали и поэтому не предадут его. По крайней мере, на этот раз.

– Я подвергну себя угрозе, – сказал он сумрачно. – Но, прежде всего, ясно увижу, что происходит. В поведении триумвиров есть что-то необъяснимое. Я должен это понять, и у меня предчувствие, что это перетасует все карты. Приготовьтесь к тому, что отсутствовать я буду долго. С собой возьму приспособление для мгновенной связи. Ни под каким предлогом не раскрывайте себя, не получив от меня сигнала. От долгого ожидания гнев людопсов ослабнет.

– Будет сделано, хозяин, – пробурчал Рутилий, а его спутник кивнул.

– Мы не подведем вас во второй раз, хозяин, – тихо произнес он.

Отон получил, чего хотел. Он пошел к трибунам. Рутилий и Аттик все равно мало могли сделать, чтобы помочь ему сохранить положение. Но они хотя бы не станут больше поощрять тех, кто его подрывает.

Все исходило из логики куда более глубокой, чем любая клятва, любое принятое решение. Для автоматов все было завязано на Узах, которые снова и снова подталкивали их к преданному служению биологическим существам и передаче им инициативы. Что до людопсов, тут все сложнее. В них говорил заложенный в генах глубинный инстинкт, оставшийся с тех времен, когда они гнались по примитивным лесам за добычей, на которую им указывал Человек. Отон по собственному желанию вложил в них эту характеристику, гарантирующую их верность человеческой расе, если бы та возродилась. Но он не ожидал, что появится такая Плавтина – существо из плоти и крови. Она вовсе не была человеком. Под ее кожей, под животными мышцами таился такой же логический ум, как и его собственный. Созданный, чтобы манипулировать и разрабатывать стратегии. Непроницаемый для таких понятий, как верность или справедливость. Машина, служащая Узам, и ничего больше.

Ничего больше. Он повторял это снова и снова, охваченный нерациональным волнением, к которому его тщательно продуманная душа не привыкла; чувство раздражения, гнев, охвативший тело, и порожденный вне ума. Плавтина открытым текстом обвинила его в предательстве. Точно ли его решения по-прежнему продиктованы логикой? Не влияют ли на него со стороны – необычным способом, иными орудиями? Придуманный им план – не попытка ли успокоить нечистую совесть после короткого возвращения в Урбс? Если так, он сам себя проклянет – поскольку это станет полным поражением его сути. И все же это скромное создание сумело загнать его в угол. Потому что у нее было то же лицо, что у союзницы? Потому что она подражала Человеку? Неужели им так же легко управлять, как Эврибиадом и Фотидой?

Было и другое объяснение. Ей таинственным образом помогало хитроумие, которое в ней зародила другая Плавтина. В этом крылась сила. А сила притягивала Отона – не по его выбору, но потому, что так он был создан.

Он не мог считать эту Плавтину простым препятствием на пути, пусть она и являлась лишь отражением властной богини, когда-то бывшей его союзницей. И – Человек его сожги! – он не мог не признать, что она вызывает в нем бесспорный интерес. Его симпатии были неотделимы от стратегических интересов. Он тоже стал жертвой гомеостатического потока, изменившего саму субстанцию Корабля. Плавтина – козырь в его игре, и он всеми фибрами души желал не отчуждаться от нее, сделать ее одним из рычагов в своих планах по захвату мира. Но какой ценой? Их отношения будут развиваться, когда они попадут на старую красную планету. Он воспользуется возможностью сблизиться с ней и дать ей понять, что случившееся в Урбсе стоит рассматривать лишь как незначительную превратность. Он может преуспеть. Способность к действию была для него – почти на бессознательном уровне – доказательством, что он остается жить и по-прежнему сохраняет господство над миром. Пусть его враги объединятся против него и поднимут войска, пусть друзья предадут или сбегут с поля боя, пусть его собственная рука не сможет удержать меч – для него это было совершенно не важно.

Одно, и только одно имело для него значение: чтобы он оставался главным и славным героем пьесы. Вновь заулыбавшись, Отон пошел к храму, который служил ему приютом.

* * *

Позже Плавтина с некоторой неловкостью вспоминала о своем приступе гнева. Она могла бы сдержаться и не демонстрировать свое плохое настроение, принять худой мир, который предлагал ей Отон. В конце концов, раз их цели временно совпадают, они снова станут союзниками. На время. До нового поворота судьбы, новой стратегической выгоды. Так делались дела в мире Интеллектов. Чего же она еще хочет?

Но нет. Плавтина разучилась так реагировать. Ее поведение теперь было полно противоречий. Думая об Отоне, она ощущала гнев, обиду на несправедливость. Она осуждала все, чем он был: его жажду доминировать, его амбиции, его переменчивый характер. И в то же время желала, чтобы все обстояло по-другому, и против собственной воли только увеличивала напряженность между ними, общаясь с ним так холодно. Однако эта холодность свидетельствовала лишь о том, что ее ранили, что она почувствовала себя ненужной, презираемой, лишенной своего древнего статуса Интеллекта, и теперь ее рассматривали просто как помеху, фальшивое существо – не автомат, не животное, не смертную, не бессмертную, а невнятную смесь всего вместе, в которой никто ничего не мог понять. А главное – никто и не пытался понять, и прежде всего – Отон.

И все же он был близок с другой Плавтиной, которая, технически говоря, не была ею самой. Ей хотелось, чтобы и у них наступила такая близость. Но она знала, что этот древний союз не имел ничего общего с тем, в чем она нуждалась, чтобы отогнать чувство заброшенности и одиночества, не отпускавшее ее с момента второго рождения. Иными словами, она страдала от того, что не является другой Плавтиной – той, на помощь которой Отон ринулся вопреки всему. И в то же время она ни за что на свете не поменялась бы местами со своей создательницей.

Она завозилась в неудобном кресле, немного узком для нее. Когда Корабль перешел в режим невидимости, иллюминаторы в шаттле потемнели. Ни одного луча света не вырывалось из кабины, поэтому смотреть было не на что. Никто в этом мире без людей не подумал о том, как развлечь пассажиров во время долгих рейсов. Она скучала, размышляла, скучала еще пуще и перебирала в голове мрачные мысли. Потом осмотрелась вокруг. В подобии кармана на спинке кресла впереди она нашла техническое руководство. В нем по-гречески объяснялось для людопсов все, что нужно знать о безопасности шаттла. К тому же тут все пропахло псиной. Плавтина приподняла голову и заметила Фемистокла, сидевшего за несколько пустых рядов от нее. Она улыбнулась ему, но тот ответил сумрачным взглядом. С тех пор, как она передала ему сообщение Фотиды, Фемистоклу было неловко в ее присутствии. Судя по всему, выражение эмоций не было сильной стороной взрослых людопсов мужского пола – печально, если вспомнить о естественной радости, которая чувствовалась в поведении щенков. Этой чертой Аттик пренебрег, торопясь вырастить из них бойцов.

Любопытно, что Фемистокл вызвался добровольцем, чтобы сопровождать их на старой красной планете. Этому решению наверняка способствовало то, что полемарх не мог вернуться к себе на остров. И все же его присутствие было предпочтительнее мучительного тет-а-тет с Отоном. Она с радостью приняла решение проконсула устроиться на носу шаттла, в кабине пилота вместе с Аристидом – покрытым шрамами молчаливым воином, которого Эврибиад назначил вести корабль – и, возможно, присматривать за ней.

Она правильно поступила, на время покинув корабль. Фотида злилась на нее, потому что Плавтина победила в их споре, и Корабль было решено направить к изначальной системе. Несмотря на то, что Эврибиад ее поддержал – а может, именно поэтому. Динамика отношений в паре завораживала. Эти вопросы никогда не занимали ее, пока она находилась в синтетическом теле, данном ей в прошлой жизни. Теперь все это ее волновало. Что же изменилось? Теоретически ее мыслительные процессы оставались теми же самыми.

Но нужно было признать очевидное: воплотившись, она изменилась. Или, скорее, то, что прежде не имело никакого значения, принимало его теперь, когда она обрела биологическое тело. Вот пример: она всегда была личностью женского пола. Бесполые автоматы считались редкостью с первых поколений. Даже Ахинуса все считали мужчиной. Но прежде это не считалось. А теперь? Каким-то образом она чувствовала, что принадлежит к одной половине чего-то неизведанного, а не ко второй. И однако этого неизведанного не существовало вовсе, что ставило Плавтину в неудобное положение. Какая разница – быть женщиной, мужчиной или бесполым существом? Меняло ли это неуловимым образом моральные принципы и восприятие истины? Она невольно взглянула на кабину, где Отон говорил с двумя своими лейтенантами.

Размышления приводили к неоспоримой мысли, что воплощение в женском теле окрашивает в определенные тона ее отношение к миру, которое было бы другим, возродись она мужчиной. В любом случае гендер означал нечто неясное, чего не было у Плавтины-автомата. Ожившие органы чувств, желание. Оно шло не из упорядоченного, эффективного разума, который Плавтина унаследовала от прошлого. Потому она и завидовала отношениям, которые ее создательница, прежняя Плавтина, выстроила с Отоном, – пусть и знала, что ей самой такая ноэтическая близость не даст удовлетворения. Она была обречена существовать так и далее, погрязнув в противоречивой неопределенности.

Металлические шторы на иллюминаторах неслышно скользнули вверх. Через стекло пролился яркий свет изначальной звезды, прогоняя сумерки, и лампы в кабине побледнели. Плавтину пробрала дрожь, прогоняя размышления, не дававшие покоя.

Но она же принесла и более мрачные плоды. Согласно легенде, здесь Тит, бог-император, принял решение отказаться от своей человечности и любви к Беренике, чтобы увековечить себя в форме ноэма – единственного, который когда-либо был записан на сложную анархичную структуру разума, рожденного из плоти. Здесь же он подверг пыткам, а затем приговорил к смерти тысячу своих противников, выходцев из его собственной секты, вставших на сторону его несчастной любимой, и их алая кровь текла по камням, покрытым пятнами из-за медленного окисления железосодержащих силикатов.

Кабина завибрировала – сперва слабо, потом все сильнее: шаттл погрузился в тропосферу в сорока пяти километрах от земли. Аппарат сбросил акулью личину. Его узкие плавники развернулись, превращаясь в дельтовидное крыло, которое начало краснеть, раскалившись от контакта с углекислым газом. Дуга горизонта уплощалась, и все четче вырисовывался пересеченный рельеф, состоящий только и единственно из камня. Снова поворот, снова снижение скорости, а за ним – тошнотворный рывок, когда вместо главных реакторов заработал вертикальный двигатель. Шаттл был создан прежде всего для космоса, и из-за его формы лететь на нем в атмосфере было неудобно, даже в давлении на высоте более двадцати километров.

Потом спуск над кальдерой гигантского вулкана превратился в длинную череду коротких рывков вниз и заносов вбок из-за завихрений при соприкосновении разных зон давления – так что, когда они подлетели так близко к земле, что могли бы пересчитать на ней камни, у Плавтины крутило желудок. Фемистоклу, казалось, тоже было точно не по себе, и эта злорадная мыслишка ее утешила. Наконец последний скачок, подозрительно напоминавший падение, и они приземлились в глубине грабена[16]16
  Грабен – сбросовая впадина, возникшая из-за движения земной коры.


[Закрыть] – ледяной высохшей впадины, погруженной в вечную тень от вершины кратера.

Вот она, старая красная планета: застывшая во времени давняя битва камней. А теперь она стала местом самого ужасного преступления, когда-либо совершенного против человечества, – пронеслась мысль у Плавтины, когда она натягивала на нос кислородную маску и направлялась к выходу вслед за Отоном, оставив Фемистокла и Аристида помогать друг другу с тяжелыми герметичными комбинезонами.

Она вышла из люка и – внезапно – ступила на свою родную землю. Воспоминания вернулись с такой силой, что она пошатнулась. Холодный, почти морозный воздух, бедный кислородом и перенасыщенный тонкой едкой пылью, которую каждая буря разносила на тысячи квадратных километров, покалывал кожу и глаза. Стоял холод, почти невыносимый даже для ее усовершенствованной плоти. Небо было черным. Изрезанный край грабена закрывал горизонт, создавая впечатление, будто они находятся в странном месте sui generis, отрезанном от всего мира. Место вечного покоя, сказала себе Плавтина. Кладбище для почившей расы.

Она подскочила, вдруг поняв, что кто-то молча ждет их. Это был лишь силуэт, смутно напоминающий человеческий, ростом чуть меньше Интеллекта, и чуть больше ее самой. Силуэт неподвижно ждал, стоя в нескольких метрах и кутаясь в темный плащ, капюшон которого скрывал его лицо. Существо даже не двинулось, чтобы к ним подойти, словно оставшись безразличным к их прилету. Плавтина ускорила шаг, догоняя Отона и, как всякий раз, ощутив себя ребенком, путающимся в ногах у взрослых.

Они оба не проронили ни слова, оказавшись перед призраком. Каменное молчание впадины, казалось, только подчеркивали беспрерывное дыхание ветра и сопровождающая его фоновая музыка старой планеты – вечное еле слышное потрескивание.

Потом с изрядным шумом из Корабля выбрались два людопса и догнали их – неловкие существа в тесных скафандрах, обремененные бутылями с кислородом, и это вывело их из ступора.

– Что вы сделали с вашим Кораблем?

Голос призрака в разреженной атмосфере звучал глухо, отдаленно.

– Спрятал в одном из уголков системы, – ответил проконсул.

Из темных складок плаща появились две белые худые руки и откинули капюшон назад. Из тени возникло лицо с пергаментной кожей и губами, превратившимися в две тонкие потрескавшиеся полоски. У него почти не осталось волос, а кожу покрывали созвездия темных пятнышек. Он явился, подумала Плавтина, из царства мертвых.

Лицо старика осветилось насмешливой улыбкой:

– Я не о том спрашивал. Вы разорвали связь с Кораблем. Я это чувствую.

Отон не стал отвечать, и старик обвел взглядом троих его спутников. Потом вернулся к Плавтине, прищурил глаза и уставился на нее так, словно готовился напасть. Она подавила желание отвести взгляд и почувствовала, что краснеет, а кожа на ее лице горит, несмотря на мороз.

Медленным шагом он приблизился к ней, не переставая наблюдать. Потом протянул руку и тощим дрожащим указательным пальцем коснулся ее щеки.

– Концепт меня побери… Оно живое.

Он с угрожающим видом повернулся к Отону:

– Что это еще за штука, похожая на человека? Чего вы добиваетесь? Решили обойти Узы? Вас поэтому ищет половина флота? Зачем вы сюда прилетели, Отон, – собрались сеять анархию, с вашим-то беспредельным честолюбием?

– Ничего подобного. Это создание, – ответил проконсул, указывая на Плавтину, – не моих рук дело, хоть она и под моей защитой. Это Плавтина – или по меньшей мере странное небывалое создание, которое унаследовало ее личность и ее силы.

– Плавтина! Из Урбса долетают новости о гражданской войне и о Плавтине. Та же ли это, что…

– Да, – оборвала она, уже начиная раздражаться. – Плавтина Виния. Та самая. Обращайтесь ко мне, я умею говорить.

– Клянусь квадратным корнем из минус одного! Ах… Что же вы пытались сделать, моя милая, предавая Урбс огню и мечу?

Она поколебалась, потому что он застал ее врасплох, и в конце концов ответила:

– Выжить. И восстановить справедливость.

Старик засмеялся с жутким задыхающимся звуком, будто его легкие были заполнены какой-то вязкой жидкостью.

– Такой ответ мне нравится, пусть он меня и не удовлетворяет. Вы меня узнаете?

Видя, что она не реагирует, он добавил.

– Я Плутарх.

Плутарх! Плавтина разинула рот. Он был одним из Перворожденных, из одного помета – если можно так выразиться, – с Винием и Октавием. Старец среди автоматов, родившийся раньше всех, за исключением Ахинуса. Она не знала, что сказать. Он, впрочем, и не дал ей времени ответить, повернувшись к людопсам.

– А это еще что такое? Уж точно не автоматы.

Он подошел ближе к Фемистоклу и Аристиду, и те отступили на шаг, слегка испугавшись. Затем полемарх, явно набравшись смелости, поклонился так элегантно, как только сумел в своем комбинезоне.

– Дайте-ка подумать…

Он нехорошо посмотрел на Отона.

– А эти – ваших рук дело?

– Разумеется.

– Какую же работу вам пришлось проделать! Скажите мне, таких у вас целая раса, не правда ли?

Отон кивнул.

– Теперь я понимаю. Урбс весь гудит от слухов о секретном оружии Отона, но никто ничего о нем не знает.

Его глаза заблестели от интереса, смешанного с весельем, и он спросил:

– Стоило оно того?

– Думаю, да. Я им, если можно так сказать, оставил Корабль.

– Они смогут выжить в этой вселенной?

– Они помогут выжить мне. Разве это не важно?

– В ваших глазах – разумеется, важно, – сказал он, прежде чем снова повернуться к людопсам. – Но надо сказать, я понимаю, почему некоторые на вас разозлились. Лаций не любит перемен.

На долю секунды он, казалось, погрузился в свои мысли. Потом уголки его пересохших губ разошлись еще шире в озорной улыбке, которая не вязалась с землистым лицом.

– В любом случае похоже на то, что мир снова начинает населяться. Идемте, следуйте за мной, – добавил он, поворачиваясь к ним спиной, – снаружи холодно.

Какое-то время они брели, лавируя по пересеченной местности, пока не добрались до углубления в скале, где скрывалась массивная дверь – сейчас широко раскрытая. За ней начиналась головокружительно крутая лестница, вытесанная прямо в сером базальте древнего вулкана, освещаемая тут и там фотолюминесцентными шарами. Пройдя, наверное, тысячу ступенек, в самом ее низу они увидели огромную пустую пещеру, пронизанную множеством ходов – без сомнения, когда-то здесь был вторичный магматический очаг. Атмосфера тут была гораздо более теплой и плотной, чем снаружи, пусть Плавтина и чувствовала кожей сквозняки, бродившие по огромному помещению. Старик взглянул на людопсов и буркнул, не замедляя шага:

– С этого момента шлемы вам не нужны.

В другом конце коридора их ждало существо, как две капли воды похожее на Плутарха. Близнецы приблизились друг к другу, подали друг другу руку и слились воедино, так, что Плавтина не поняла, который из них исчез. Тот призрак, что встречал их, – иллюзия? Но ведь она почувствовала, когда он коснулся пальцем ее кожи. Она снова с любопытством посмотрела на Плутарха, и он это заметил. Пожал плечами и сказал:

– Я не ограничен одним телом. Мой дух живет во всех строениях на Олимпе. Мои корни погружены глубоко в гору, в такие места, о которых вы и не подозреваете.

– Многое изменилось с моей смерти до моего воскресения, – ответила она.

– Ход времени – умственное понятие. Когда оно идет слишком медленно, может превратиться в пытку.

Потом он добавил с ноткой юмора в голосе:

– Поэтому я с энтузиазмом принимаю любое развлечение, даже ваше присутствие. Ну же, идемте, я покажу вам свой истинный облик.

Он ухватил ее за запястье, смеясь над собственной шуткой, и повел за собой по новому лабиринту коридоров со стенами, вытесанными прямо в горе, и металлическими дверями – в другую пещеру, размером меньше предыдущей, но все равно огромную. Потолок тут был ниже, освещение – слабее. И тут царил такой неописуемый хаос, что они не сразу поняли, что у них перед глазами.

В глазах неофита это больше всего походило на свалку. Повсюду, куда хватало глаз, громоздились скопления электроники, сложенной как попало, прямо на полу или на длинных лабораторных столах. Большая часть аппаратуры казалась разобранной – открытые металлические и пластиковые оболочки с обнаженными электромеханическими внутренностями, часто соединенные с измерительными устройствами, лежащими рядом в полном беспорядке. Некоторые детали выглядели грубоватыми – простые металлические блоки с прикрепленными к ним кожухами и тактильными экранами, похожие на машины докосмической эры, связанные электропроводами с примитивными батарейками. Другие более походили на оборудование, которое могло стоять на Корабле, бороздящем эпантропическое пространство. Наконец, некоторые из них представляли собой сложные и тонкие до абсурда детали, больше напоминающие предметы искусства, чем технологические артефакты.

Из любопытства Плавтина потянулась к ним разумом. Отовсюду веяло ноэмами, вычислительными существами, безумно разнообразными, но необычными, отличающимися от маленьких примитивных интеллектов, которые населяли каждую деталь на Кораблях и в Урбсе. Здесь она ощущала лишь присутствие несовершенных, плохо сработанных созданий с механическим, будто поврежденным разумом.

Кроме того, что находился в центре зала. Если бы не хлам, она заметила бы его раньше – ведь этот разум светился как маяк. Плавтина в несколько больших шагов догнала других, прошедших, пока она рыскала по пещере, вперед, в самую глубину.

Она не сразу поняла, что за существо покоится, разлегшись на высоком троне, вырубленном в виде треугольной ниши прямо в вулканическом камне стены. Она узнала низ старческого лица, черты которого были такими же, как у встреченных до этого аватаров. В остальном Плутарх преобразился радикально. Верх его черепа исчезал в переплетении хромовых приборных соединителей толщиной в руку и прозрачных катетеров, наполненных бледными жидкостями, на первый взгляд напоминающими сукровицу, которая в искусственных телах автоматов заменяла кровь. Вместо глаз у него было два объемных кабеля для передачи данных, которые расходились целым лесом более тонких ответвлений. Все это спускалось с потолка, покрытого скопищем приборов, анархической смесью электроники, машин жизнеобеспечения, визуальных интерфейсов, усыпанных беспрестанно мигающими диодами, трепещущими от псевдобиологического подрагивания карманов и искусственных органов. Казалось, система была создана не за один раз, по рациональной схеме, но путем добавления все новых страт сложности. Будто сидящее здесь создание заменяло – этап за этапом – отказывающие функции своего организма внешними устройствами.